Июльский

За ВСЕХ расписываться не надо. Каждый отвечает за себя сам. И не носит чужие чемоданы. Именно делегирование прав законотворчества - основа демократии еще со времен выборных князей, которых общество выбирало для управления и издания законов. В Древней Греции для этого даже царей выбирали и смещали.

Диктат большинства как раз осуществляется через делегирование народом своих прав избранным депутатам, власти. Не может каждая личность отдельно принимать свои законы. Это анархия.

Вы уверены, что правильно повесили ярлык "неотроцкист" по отношению ко мне? Ничего не перепутали и правильно понимаете значение этого термина?

__________________
Не рой другому яму. Просто дай лопату и укажи, где копать.

Миклуха

Я поэтому и выделил слово кавычками.Вы тут софистикой не онанируйте.Я и говорил о прямой демократии как диктате большинства,а не о иллюзорной демократии,псевдодемократии,жидодемократии-делегировании.Может каждая личность утверждать законы.Докажите обратное и докажите что анархия это беспорядок и хаос,а не самоуправление.Докажите что ЭД анархия,а не диктат большинства.Докажите,что анархия и есть анархия,а не анархия биокосмистов,националистов-анархистов,мистических анархистов..........Что вы тут воду мутите

Июльский

Ни один русский не допустит такого оборота речи, если знает русский язык и владеет им.

Нет ПРЯМОЙ ДЕМОКРАТИИ, как системы управления. В природе не существует. Есть УПРАВЛЕНИЕ НА ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ОСНОВЕ, законотворчество и исполнительная власть по мандату народа.

Даже в первобытном обществе отдельная обезьяна не утверждала свои законы. Отдельный примат подчинялся решению большинства, которое устанавливало законы в пещере, а руководил этим большинством избираемый вожак, после того как человек ушел от животного способа брать лидерство просто разбив башку слабейшему.
Не может "КАЖДАЯ ЛИЧНОСТЬ утверждать законы". Каждая личность может не подчиняться законам и не исполнять их - это верно. Но это признак той же анархии (сам себе хозяин и законотворец), за что эта самая личность будет отвечать ПО ЗАКОНУ.

__________________
Не рой другому яму. Просто дай лопату и укажи, где копать.

Июльский

Интересно, а как могут ЛИЧНО утверждать законы прокурор и вор? Неужто сойдутся на одном и том же? "Личная, прямая, демократия" для всех или только для избранных? Даже два соседа никогда ЛИЧНО не смогут утвердить ни один закон. Обворованный будет требовать накзания лет на 15, а необворованный - согласится годика на три.
Так чего абсурда требовать?

__________________
Не рой другому яму. Просто дай лопату и укажи, где копать.

Владимир Александрович

Хороший вор не ворует у прокурора.

Хороший прокурор не сажает хорошего вора.

Хороший вор ворует и населения и делится с хорошим прокурором.

Им и законы утверждать.

__________________
Призрак Коммунизма возвратился.

Июльский

Вору (хорошему) по барабану, у кого воровать. А обнести прокурора при случае - сам бог велел.
Хороший прокурор тем и хорош, что обвиняет любого вора, если есть доказательства, что он вор.
Хороший вор потому и хороший, что ворованным ни с каким прокурором не делится - ему есть с кем из своих делиться обязательно. А с продажными он не делится, а покупает их.

__________________
Не рой другому яму. Просто дай лопату и укажи, где копать.

В. Иванова

Товарищи, прошу Вас не засорять все темы разговорами о любимым всеми народе.
Буду принимать меры.

__________________
#Своих не бросаем#

Михайлов Владимир

Золотые слова! Ставьте мне задачу и пиарим 1 мая 2011года. Потом пропиарим следующее что-то!
Предлагаю: флаг на балконе с 28 апреля. 1 мая с красным флагом в руках от дома до площади и потом назад, чтобы люди увидели, что в городе море красных флагов. Митинг короче. Не горюем, если разные коммунисты буду в разных местах, ходим с оного места на другое. Раскрасим город красным - другие дела пойдут легче. 1 мая нам важнее, чем 9 мая!

Миклуха

Вы просто не хотите,чтобы этим воспользовалась КПРФ.

Как нам модернизировать демократию: вызовы и перспективы электронной демократии

Предисловие. Прямая и/или электронная демократия: тысячелетняя история и современные проблемы

Электронная или интернет-демократия - не просто очередной этап глобального развития демократических институтов и в то же время не просто техническое нововведение, позволяющее гражданам более удобно общаться со своим правительством, а последнему - оперативно получать информацию о своих гражданах. Интернет-демократия - это способ поставить вопрос о демократии заново, обозначить ключевые проблемы любого демократического устройства, понять, какие опасности готовит массовая дигитализация коммуникаций и какие перспективы возможны для действительной демократизации массовой политики, в том числе и путем радикальной реорганизации таких традиционных институтов, как партии.

Проблема интернет-демократии вводится на самом элементарном уровне даже без апелляции к новым медиумам. В самом деле, в период значительного падения привлекательности традиционной демократической политики, исчерпания логик "харизмы" и "массовых" партий, возникает впечатление, что выбирать "политиков", то есть лица - это атавизм. Все политики похожи друг на друга, и лучше бы выбирать между чем-то другим, а не между политиками. Например, между введением или отменой какого-то налога, разрешением или запретом какого-нибудь митинга, вырубкой или посадкой леса и т.д. И делать это нужно напрямую через интернет, а не голосовать за неких граждан, которые еще неизвестно, что решат и сделают в качестве наших представителей, узурпировав, возможно, те права, которыми мы их наделили. Иначе говоря, если граждане выбирают не политиков, а непосредственно участвуют в политике, решая конкретные вопросы, горизонтом таковой политики оказывается референдум по каждому поводу. Или политика как непрерывный электронный референдум (который может осуществляться в том числе за счет агрегирования информации специальных блогов и т.п.).

Такой подход не является утопичным. Более того, некоторые политические системы, например британская (после создания квазитрехпартийной системы) все больше смещаются к референдуму как базовой модели политического участия. Тем более, если такое участие опосредуется интернетом и другими электронными средствами коммуникации. Не нужно всех этих дорогостоящих выборов, парламентов, а если есть какой-то вопрос, требующий общенационального решения, то он просто выносится на общественную дискуссию, а его итогом является голосование в интернете. Все желающие могут участвовать в дискуссии и голосовать.

Но тут же появляются проблемы. Почему возникла представительная демократия? Традиционный ответ - потому что физически невозможно осуществить волеизъявление, когда количество мест на Агоре ограничено, а у граждан есть дела помимо дебатов; потому что проще, отправляясь в плавание, оставить вместо себя на Агоре своего представителя. Интернет снимает эту проблему, потому что в голосовании могут участвовать десятки миллионов людей откуда угодно - это технически реализуемо, допустимо, возможно. Ловушка в том, что выборы - это не только избрание представителей для голосования, но еще и компетентностный фильтр, по крайней мере в одной из ведущих моделей, описывающих функцию представительства в целом. Деление людей на избирателей и избираемых неявно порождает касту профессионалов - группу людей, которые умеют одновременно и завоевывать доверие, и принимать компетентные политические решения, не приводящие к катастрофе государства, банкротству бюджета и т.п. Ведь если отдать на откуп населению вопрос о том, что делать со столькими-то триллионами рублей государственного бюджета, то завтра никакого государственного бюджета не останется, возможно, вовсе. Население решит раздать всем поровну, а потом обнаружится, что нечем платить учителям, врачам, военным, наступит хаос, анархия и конец государства. С другой стороны, та предпосылка, что профессионалы политических решений должны еще и завоевывать доверие, давно привела к распределению этих функций между разными физическими лицами: одни привлекают внимание и завоевывают доверие для других людей, которые, в свою очередь, передают решение ключевых политических проблем третьим (консультантам, экспертам и т.п.), делегируют им то доверие, которое было им выказано в избирательном процессе. Это уже - на самом элементарном уровне - порождает структурный кризис представительной демократии, когда люди начинают подозревать в избранных политиках "марионеток".

Идея электронной демократии как всеобщего политического участия наталкивается на фундаментальную проблему демократии как таковой: сам "демос", который осуществляет "кратос" - это не просто народ, не "население", а специально выбранный и обученный народ, либо часть народа. Скажем, в Древней Греции это вооруженные свободные мужчины, обладающие определенной экономической независимостью. Огромное количество жителей Афин (не только рабов) не обладали гражданскими правами - например чужеземцы, в том числе и те, которые развивали экономику Афин, инвестировали и в нее, и в то, что позже будет называться "классической культурой". Класс свободных граждан, занимавшихся военным делом, был уже по определению компетентен в управлении государством, поскольку таковое управление сводилось к сохранению независимости и преумножению богатств относительно небольшого сообщества, непосредственно зависящего от своих decision makers. Сегодня, то есть, фактически после эпохи массовизации и либерализации политики, большинство граждан не могут претендовать на понимание государственных вопросов (многие, к примеру, не понимают даже основ налогообложения, касающегося их непосредственно). Для участия в политическом процессе нужно обладать какими-то знаниями, элементарно разбираться в тех вопросах, которые выносятся на общественное обсуждение. Проблема демократии - массовая некомпетентность. В обществе массовой некомпетентности решения, принимаемые большинством, исходят из уровня компетенции большинства, а для большого числа государственных решений этот уровень компетенции очевидно недостаточен.

Чтобы спорить о бюджете, налогах, нужно, прежде всего, разбираться в вопросе. Возьмем пример истории с лесами, ставшей общеизвестной благодаря пожарам 2010 г. Сейчас мы выяснили, что есть какая-то проблема с Лесным Кодексом. Когда же Лесной Кодекс обсуждался, шла узкая кулуарная дискуссия, в которой участвовало ничтожное число специалистов и персоны, которые те или иные положения Кодекса могли лоббировать просто в силу своей материальной заинтересованности. Остальным гражданам было абсолютно все равно. Если мы сегодня вынесем на повестку открытой интернет-дискуссии вопрос о законодательном регулировании пользования лесом, то, конечно, в ней будет участвовать больше человек, чем участвовало бы в 2006-м году. Но совершенно не обязательно, что большинство этих участников действительно что-то понимает в проблеме охраны лесов, в проблеме их восстановления или хозяйственного использования. Иначе говоря, решение проблемы лоббирования и узурпации профессионалами своих прав (кстати говоря, классическая проблема представительной демократии) упирается в другую крайность - незаинтересованность и некомпетентность обычного среднего гражданина, приступающего к интернет-обсуждению. Как указывают многие критики сдвига современной политики к модели тотального электронного референдума, именно такие непрофессиональные "производители решений" оказываются наиболее лакомой целью манипулирования.

Переход к прямой демократии, осуществляемой электронными - и прежде всего сетевыми - средствами коммуникации, требует, как минимум, создания системы непрерывного массового образования граждан, принимающих в этой демократии участие - просто для того, чтобы повышать уровень компетентности обсуждаемых и принимаемых решений. Система прямой демократии, то есть онлайнового обсуждения ключевых вопросов государственной жизни и принятия тех или иных решений по этим вопросам, требует, в качестве своего компонента, наличия системы массового просвещения, которое бы вводило людей в курс обсуждаемых проблем. И это сложнейшая инженерная задача. Это то, что президент РФ Дмитрий Медведев называет "умной политикой". Такая образовательная структура, по сути, должна существенно ограничить представление об образовании как комплексе "услуг", производящих хорошо маркетизированный продукт (специалиста).

Представление о том, что, отучившись в ВУЗе пять или шесть лет, и, получив диплом, человек уже "свободен" и учиться далее ему больше не надо, в ситуации прямой демократии неактуально. Человек учится, приобретает и осваивает новые знания и навыки всю жизнь до тех пор, пока является деятельным гражданином, участвующим в жизни государства. Профессиональное образование должно сочетаться с собственно "обучением политике" (каковое до нашего времени практически всегда оставалось элитарным, а не массовым). И тогда ответ на вопрос о том, что такое прямая электронная демократия, мы получим формулу: прямая демократия - это полная интернетизация страны и непрерывное политическое просвещение всего народа.

Разумеется, это именно определение, а не решение. Последнее требует ответить на вызовы, которые уже ставит нам дигитализация политики, и вычленить в них те потенции, которые можно использовать. Первичное для демократии различение в любом народе "политического народа" и просто "населения" (граждан и плебса), оправдываясь первоначально компетенцией и политической сознательностью, легко превращается в различие просто привилегированных классов и угнетенных. Это ставит целый ряд вопросов:
•Как пройти между необходимостью компетентного решения и элитизацией политики?
•Как направить демократический протест против узурпации прав избирателей в позитивное русло, не пожертвовав возможностями институционального и экономического развития?
•Как избежать превращения цифровой демократии в разновидность "общества спектакля" или тотального пиара, и в то же время не пожертвовать ценностями прямого политического участия?
•Какую функцию должны выполнять традиционные демократические инструменты в тех условиях, когда их техническая функция "посредников" все больше стремится к нулю - именно благодаря развитию сверхдешевых средств коммуникации и принципиальной открытости любого вопроса для публичного обсуждения?

В конце концов, возможно, что структура представительной демократии определялась не только стремлением выбрать самых компетентных и ответственных граждан, но и особой формой самой этой ответственности (публичным разумом), которая, в частности, запрещала использование представительства как прикрытия для лоббирования. А раз так, как этот потенциал представительной демократии может быть сохранен средствами массовой электронной демократии и может ли последняя высвободить его в более чистом, незамутненном виде? Когда прямая демократия сможет предложить, наконец, действительно работающую модель ответственного обсуждения общественно-значимых вопросов и принятия соответствующих решений, а не просто использования "публичных" институтов для тех или иных приватизационных практик? Ответить на эти вопросы можно только при вскрытии логики проблем электронной демократии в ее связи с классическим политическим дискурсом и институциональными структурами современности.



Часть I. Постдемократия и ожидание прямой демократии

Термином "постдемократия" принято обозначать ряд тенденций, которые поставили под вопрос нормативность традиционно функционирующих демократических институтов. Эти тенденции разнородны, более того, в российской перспективе они приобретают особый характер.

Традиционные социал-демократические и вообще левоцентристские партии в 90-е годы делали ставку на дискурсы политических меньшинств (minorities). Ретроспективно ясно, что такая ставка не столько выступала противоположностью, сколько контрапунктировала неолиберальный мейнстрим, что привело к демонтажу традиционной корпоративной структуры многих обществ, особенно европейских. Такое разрушение воспринималось как благо и прогресс: предполагалось, что каждая небольшая (этническая, гендерная, культурная и т.д.) группа получит свое "место под солнцем". Однако, с разрушением корпоративной (и классовой) структуры общества эти меньшинства оказались крайне подвержены манипуляциям со стороны центральной власти и "большого правительства". Наступил период, получивший название "постдемократия", характеризующийся сочетанием неолиберальной политэкономической структуры с харизматической логикой производства политических лидеров и расщеплением гражданского общества на отдельные меньшинства, которые погружаются в "политики идентичности". По сути, "постдемократия", сохраняя формальные институты представительной демократии, отказалась от их базовых принципов, заменив формирование решений, нацеленных на общий интерес, лоббированием, а отбор наиболее ответственных и компетентных политиков - теми или иными техниками "раскрутки" (spin) и пиара. Политическое участие граждан психологизировалось (все в большей степени отдельные группы идентичностей стали подвязываться под своих лидеров, отстаивающих свои узкие цели перед лицом большого государства) и в то же время стало ресурсом профессиональной политики.

Формирование российской политической системы начала 2000-х осложнялось попытками легитимации этой системы на международном уровне, когда та сама вступила в устойчивый легитимационный кризис: с одной стороны, "вашингтонский консенсус" в существенной степени признан закрытым, с другой - "новые левые" и новейшая социал-демократия (с теорией "Третьего пути" и различными вариантами progressive politics), сформировавшиеся к 90-м годам, в значительной мере исчерпали свой потенциал и подорвали доверие к себе из-за проведения вполне неолиберальной политики на базе фрагментированных корпоративных структур Западной Европы.

Введя тему "суверенности", российская политическая система пыталась применить стратегию "разнообразия демократии" (diversity of democracy и diversity of capitalism), характерную для европейской политики, особенно для периода неокорпоративизма, связанного в том числе и с недовольством европейских политиков и ученых "американским нормативизмом" (представлением неолиберальной модели в качестве нормативной). Однако в российских условиях использование такой карты не нашло никакого иного основания, кроме как отсылки к "национальным традициям" - специфике "русской политической культуры", которая, однако, не получает никакой позитивной институциональной реализации. В результате, однако, российская политическая система не смогла вписаться в рынок конкурентных политических дискурсов, а сама создала бледное подобие "постдемократий", то есть систем, для которых классические демократические процедуры легитимации оказываются все менее значимыми, тогда как на передний план выходят вопросы "харизмы лидера", "рейтинга", консенсуса элит и т.п.

В этом смысле использование обобщенного термина "постдемократия" для описания в том числе и российской ситуации оправдано, если понимать, что это не название некоей устойчивой структуры или, тем более, "модели для подражания", а именно обозначение клубка проблем, давящих на все глобальные политические институты.

Перспектива "прямой" демократии (в той или иной форме) выдвигается с разных сторон как способ одновременно вернуться к аутентичным формам демократического правления и поставить заслон механизмам политической коррупции постдемократического типа. Те или иные проекты "прямой" демократии всегда сопровождали критику обычной парламентской демократии, ее проблем, вписанных в ее структуру, но при этом обычно выступали в качестве утопического горизонта, который ограничивался сравнительно небольшими сообществами. Например, прямая демократия могла быть реализована в анархистских общинах, кибуцах, различных радикальных поселениях экологов и пр. Исторические примеры якобы прямой демократии (например, в итальянских городах-государствах эпохи позднего Средневековья) всегда, при ближайшем рассмотрении, оказываются не такими уж демократическими: полное и непосредственное участие в политике обычно было доступно лишь представителям наиболее значительных кланов (например купеческих), которые и управляли реальной жизнью города, по сути, вычеркивая возможность радикальных политических изменений. Т.о. "прямая демократия" как альтернатива массовой постлиберальной парламентской демократии выступала в качестве именно утопии, реализовать которую не представляется возможным. Ситуация изменило распространение информационных технологий, позволяющих "напрямую", face-to-face, коммуницировать даже гражданам очень больших обществ.

В сентябре 2010 на Ярославском политическом форуме президент России Дмитрий Медведев вновь напомнил широкой публике об идее прямой демократии. По мнению Медведева, современные технологии позволяют в перспективе переходить от традиционных для последних двух столетий форм представительного народовластия к непосредственному отправлению власти народом. Старая идея прямой демократии по модели античной, наталкивается на очевидные ограничения, которые часто называют транзакционными издержками: стоимость процедуры принятия решения становится слишком высокой, чтобы общество могло его себе позволить. В XIX веке эту проблему начали решать при помощи классических форм представительства: парламента и массовых политических партий.

Президент Медведев, напоминая нам о том, что власть в обществе должна принадлежать народу, а не его профессиональным представителям, апеллировал к успехам интернета. Именно глобальная сеть радикально снижает сегодня стоимость транзакций: копирование информации не стоит почти ничего. Каждый раз, когда мы отправляем сообщение через интернет, оно, по сути, копируется неограниченное количество раз на десятках промежуточных узлов. Кажется, что политические коммуникации также начинают по стоимости приближаться почти к нулю, что якобы снимает необходимость в посредниках.

Несомненно, прямая демократия, охватывающая все современное массовое (и в то же время крайне дифференцированное) общество при помощи цифровых коммуникаций, - реальная политическая цель, которая становится источником консенсуса самых разных политических сил, начиная от радикально настроенных анархистов и более умеренных социалистов и заканчивая адептами капитализма в духе Айн Рэнд. Большая часть политического спектра не станет сегодня оспаривать право каждого на выражение своей непосредственной политической позиции. Не так много из нас будет оспаривать и то, что большинство индивидов способно найти консенсус и выработать коллективные интересы на основе общей политической платформы.

Однако, это лишь нормативная рамка "прямой электронной демократии", которая, по сути, оставляет большинство проблем нерешенными. Более того, актуальные примеры разработки систем цифровой демократии выглядят достаточно скромно, если не противоречиво, что, однако, не позволяет отвергнуть прямую (и/или) электронную демократию, а заставляет искать решения проблем, поставленных уже наличными вариантами.



Часть II. Прямая электронная демократия и институты традиционной демократии

1. Основные концепции электронной демократии и их слабости

Электронная демократия, которая, конечно, не является простым синонимом "прямой", уже в каком-то смысле реализовалась. Многие политические процессы испытали самое непосредственное воздействие со стороны новейших информационных технологий. Однако несколько основных, то есть уже выработанных, концепций электронной демократии, которые в публичных дискуссиях часто смешивают друг с другом, следует рассматривать не столько в качестве итога, сколько в качестве следствия самого первого освоения возможностей и опасностей "дигитализации" демократической политики. Каков же этот промежуточный итог, если представить его в схематическом виде?

Во-первых, электронная демократия означает факт повышения участия в политике, вовлечение в политическую деятельность тех социальных или этнических групп, которые раньше были исключены из нее. Информационные технологии снимают барьеры - расовые, гендерные, религиозные, экономические, географические и др., - препятствующие непредставленным группам принимать участие в политической жизни. То есть электронная демократия на ее актуальном этапе понимается как развитие и распространение общего либерального проекта (начавшегося с XIX века), предполагающего необходимость включения в политику все новых и новых групп, остающихся за пределами политического поля. Подобная "электронная демократия" не представляет какого-то радикального новшества, не изменяет "генеративную грамматику" современной политики, а, скорее, вписывается в нее, приводя к изменениям на уровне политического активизма. Например, современный активист-агитатор, снабженный системами спутникового позиционирования, мобильным компьютером и базами данных, обновляющимися в реальном времени, способен ориентироваться на местности так, чтобы точно знать, где остаются неохваченные агитацией жители, кто из них каких кандидатов поддерживает, где работают агитаторы из той же партии, а где - из конкурентных, и т.д. Речь, соответственно, может идти о радикальном изменении "низовой политики", которая, однако, вписывается во вполне классические партийные и прочие структуры.

Во-вторых, электронная демократия может пониматься как повышение участия граждан в принятии государственных решений. Сторонники этой концепции полагают, что развитие информационных технологий в перспективе может привести к постепенному переходу от представительной к прямой демократии. Интернет поможет воскресить идеалы афинской демократии, создав нечто вроде "народного собрания" пользователей сети, которые будут управлять государственными институтами не через своих представителей, а пользуюсь новыми каналами передачи информации. Эта концепция, в свою очередь, может диверсифицироваться: с одной стороны, она может претендовать на создание именно радикальной "демократии участия", в которой само государство начинает мыслиться как "траст", как всего лишь инструмент, подлежащий управлению со стороны самопрозрачного сообщества пользователей сети, а с другой стороны она воплощается в достаточно тривиальных (по крайней мере на первый взгляд) формах "электронного правительства" (e-government), упрощающего взаимодействия граждан с уже готовыми государственными институтами.

По сути, такая разбивка концепций электронной демократий указывает на ряд трудно решаемых проблем, актуализированных попытками интегрировать радикальные проекты прямой демократии и электронной.

Первое (то есть инклюзивно-либеральное) понимание электронной демократии действительно характеризует процессы, происходящие в современной политике. Информационные технологии являются эффективным средством политической коммуникации и объединения интересов граждан. Они расширили медийное пространство и открыли вход для него тем группам, которые прежде не имели своего голоса. В результате они стали принимать более активное участие в выборах, политических акциях и движениях, перед ними открылись новые возможности по оказанию воздействия на принятие решений в рамках существующих политических организаций или создавать свои собственные. Интернет позволяет создавать новые технологии мобилизации электората, более эффективно организовывать низовую политическую активность и даже способствует формированию новых групп интересов, претендующих на политическое влияние.

Вторая концепция допускает, что все граждане начинают принимать участие в принятии политических решений посредством использования электронных каналов передачи информации. При этом происходит радикальное снижение влияния таких традиционных институтов, служащих посредниками между государством и гражданами, как политические партии, гражданские ассоциации, профсоюзы и традиционные медиа. Прямая демократия поставит крест на системе представительства политических профессионалов и правлении экспертов и бюрократов.

Существует множество убедительных аргументов против утопических стратегий перехода к прямой демократии. Так, наделение прямой демократии "цифровыми инструментами" не решает проблему обработки информации - граждане просто потонут в ней, не будучи способными принять какие-либо решения, и, таким образом, будут массово отказываться от управления государством. Важнейший аргумент, однако, заключается в следующем. Электронная прямая демократия просто не имеет смысла при существовании современного "большого правительства", которое осуществляет широкое вмешательство в принятие решений гражданами. Иными словами, если вывести за скобки технические концепции "электронного правительства" (которые, конечно, имеют свой диапазон действия, но достаточно ограниченный), "прямое" подключение граждан к актуальным государственным институтам оказывается "дублирующим", "лишним" шагом, поскольку в действиях граждан, уже в значительной мере определяемой теми или иными институциональными, экономическими и дисциплинарными политиками государства, будет отражаться не их гипотетическая свободная воля или политический разум, а именно их факт включения в эти политики. То есть концепция прямой демократии может быть реализована только при радикальном (если не сказать - революционном) сокращении государственных полномочий, фактически, при ликвидации государства в современном виде. Тогда все граждане (или их большинство) смогут принимать управленческие решения в рамках строго определенного короткого списка полномочий. Но здесь возникает другой вопрос: если полномочия государства подверглись радикальному урезанию, то существует ли вообще необходимость в прямой демократии? Для государства, выполняющего минимальный и строго определенный набор функций, нет нужды во всеобщем, прямом управлении, поскольку зона политического решения смещается от государственных институтов как таковых.

Иными словами, попытка объединить "прямую" демократию и "электронную", дабы получить своеобразную панацею от актуального кризиса демократии, сразу же обнаруживает ядро проблем, связанных с тем, что этот кризис не имеет "технического" решения, как, впрочем, и сама дигитализация политики не является всего лишь этапом технического развития коммуникаций. Невозможно присоединить цифровые коммуникации к демократической логике отправления власти и оставить существующее государство. Но и, с другой стороны, прямое устранение нейтральных, бюрократических, государственных институтов и их замена самоуправляющимся "глобальным" сообществом выглядит утопией, более того, скрывает фундаментальные проблемы будущего демократического устройства. Якобы "техническое" решение выявляет тот факт, что "дигитализация" ставит вопрос о своеобразном переучреждении или "модернизации" демократии, задать основные направления которой можно только в том случае, если проанализированы основные проблемные узлы и болевые точки синтеза, первоначально казавшегося весьма многообещающим.



2. Проблема электронного голосования: куда ведет демонтаж институтов буржуазной демократии

Несмотря на успешность многих проектов практической электронной демократии, например в некоторых американских штатах или в Британии, мало кто задается вопросом о том, как именно изменяются базовые политические координаты парламентаризма и либеральной демократии при развитии различных моделей и, главное, практик e-democracy.

Тяготение политики к превращению в бесконфликтную среду всеобщего информационного взаимодействия, в некую разновидность хабермасианской "публичной сферы", только выполненной иными средствами, скрывает те изменения, потенциал которых до сих пор неясен. Электронная демократия все больше вытесняет классическую структуру голосования (поддерживающего базовые символические координаты буржуазной демократии) и, соответственно, политического представительства. В актуальных моделях "электронного правительства" электронная демократия разыгрывается "после" того, как вопрос о представительстве решен, поскольку она позволяет работать с теми представителями, которые вновь становятся доступными и досягаемыми, то есть делает ставку на возможность "конструктивного" взаимодействия с ним (типичный лозунг подобных инициатив - "вернуть правительство народу", сделать их "ближе друг к другу" и т.п.). Более того, даже если собственно "голосование", как главный "ритуал" западной политической культуры, реализуется в новой инфраструктуре цифровых систем, он полностью меняет свой смысл, причем вопрос не в технической реализуемости электронного голосования как такового, его достоверности и т.п. Это связано с тем, как именно структурировалось классическое голосование и какую функцию оно играло.

Классическое либеральное голосование неслучайно оформилось в качестве "тайного", то есть анонимного голосования, в котором определялись политические представители, выступающие, от лица всего народа, а не только тех конкретных лиц, которые проголосовали за данного представителя. Тайность и анонимность голосования выполняла, прежде всего, функцию абстрагирования от частных связей и социальных отношений, в которые был включен избиратель. Заходя в кабинку для голосования, каждый руководствовался не только своими частными соображениями, но и тем символическим фактом, что никто не узнает о том, чем именно он руководствовался. Иначе говоря, символическая структура тайного голосования сводится к временному изъятию электората из социальных связей, что, в свою очередь, позволяло моделировать не только концепт "общей воли", заявленной в основных теориях демократического суверенитета Нового времени, но и обозначать место позиции политического разума. Тот, кто способен за счет механизма тайного голосования отвлечься от своих непосредственных нужд, интересов и желаний, вступая в политическое поле, способен и обозначить место универсальности, которое, собственно, и занималось политическими представителями. Разумеется, речь идет именно о символической структуре, а не о "реальности" (которая может полностью состоять из всем знакомого лоббизма и клиентизма). Однако не стоит ее недооценивать: именно тайное голосование отличает буржуазную демократию Нового времени от "ассамблей", "народных собраний" и систем представительства эпохи феодализма и абсолютизма. Символическая, ритуальная диссоциация наличных социальных связей, в конечном счете, делает общество буржуазным даже в том случае, когда его "основные" классы - не буржуа и не пролетарии (а, например, землевладельцы и крестьяне). Интерпретации такой диссоциации могут разниться: она может истолковываться либо как способ поддержания сконструированной (и, соответственно, фиктивной) "общей волей" уже наличных и исторически унаследованных структур государства и бюрократии, либо как основополагающий либеральный жест, позволяющей занять позицию "незнания" в отношении того, что заботит тебя в непосредственном процессе социального и экономического воспроизводства, то есть вернуться к основополагающей позиции политического выбора, не привязанного к уже наличному распределению выигрышей и преференций.

Вся эта конструкция двойного разрыва - разрыва в пункте самого голосования/избрания и итоговой структуры "политических представителей/представляемого электората" или "политиков/избирателей" - ставится электронной демократией под вопрос. И существенным тут является именно устранение символического горизонта. Там, где было возможно анонимное и тайное голосование, задающее базовые координаты гражданства, возникает стремление к "полному осуществлению" общества, в котором не остается никаких недомолвок и противоречий, к предельно гладкому его функционированию, обеспечиваемому именно полной информацией, ее агрегированием и передачей во всех возможных направлениях (сверху-вниз, снизу-вверх и в стороны). Несомненно, такая тенденция оказывается оборотной стороной того же буржуазного и либерального проекта, однако в этом случае разрушение традиционной социальной иерархии и кодов требует моделирования общества в качестве "треста", "социального контракта", в котором политический представитель имеет чисто служебную функцию, зависящую от того, какая именно информация ему поставляется. Полития, выстроенная как трест или большая фирма (или, как вариант: община), вполне могла бы представлять собой форму "диктатуры буржуазии", однако она зависела от устранения самой логики представительства с ее претензией на универсальность.

В частности, "электронная демократия" в принципе не предполагает возможность коммуникации, ставящей вопрос о "конституционных" основаниях данного политического режима - последний уже скрыт позитивным функционированием системы как таковой. В некотором смысле, электронная демократия оказывается идеалом актуальных форм работы с радикальной оппозицией (и не только в России), требующих перевода ее претензий на язык конкретных, материальных и организационных требований.

Устранение базовой формы тайного политического голосования выполняется не только за счет явного крена в сторону маркетизации и постфактумного управления (осуществляющегося уже после того, как система администрирования и представительства принята за данность), но и на более глубоком, одновременно символическом и технологическом уровне. Любое голосование, любой референдум в электронной демократии выполняется так, что, собственно, сама эта процедура оказывается структурирована системой контроля, идентификации и трекинга, которой, в частности, и выступает интернет (и цифровой обмен информацией в целом). Иными словами, само голосование смешивается с работой контроля, в которой процедура подачи голоса ничем не отличается от рутинного сбора информации, опроса, изучения и, в конечном счете, фиксации места, позиции и идентичности того или иного "голосующего индивида". Там, где раньше надо было "отключаться" (на короткое мгновение нахождения в темной кабинке для голосования), теперь можно голосовать только предельно "подключившись", причем твои личные усилия и увертки ничего не значат: главное, как фиксируется само твое присутствие.

Вопрос, опять же, не в том, что "кто-то" (например спецслужбы) может в любой электронной системе коммуникации, в конечном счете, узнать, как именно голосовал тот или иной пользователь, что именно он сообщил и откуда. Главным моментом является трансформация символического поля, встраивание голоса избирателя в совершенно иную систему обработки информации, в которой предельная свобода обмена совпадает с предельной фиксацией позиции каждого, с глобальным позиционированием. Политика все больше складывается в качестве системы "логов", которые могут даже не существовать реально, достаточно, что они могут просто существовать. Так же, как в классических бюрократических системах важным было то, что на каждого есть "досье", даже если его никто никогда не прочитает, в "электронной демократии" горизонтом оказывается отсутствие секрета, невозможность "выключиться" из сети отношений, которые определяют место голоса, как и его содержание, то есть символическим априори является "запись", "лог", определяющие идентичность и политическое место "голосующего". Эта невозможность "выключения", которой ничуть не противоречит виртуализация и размножение идентичностей (как раз наоборот, она выступает в качестве способа создания дополнительных сетевых "интерфейсов", точек подключения и "участия"), вносит существенные возмущения в структуру буржуазной либеральной демократии, возвращающейся отчасти к формам досовременного представительства (у каждого - свой представитель/патрон), легитимируемой всеобщим социальным договором, гладким функционированием социального обмена (преимущественно информацией).

То есть, если политическое участие, в пределе не может мыслиться в горизонте анонимности/абстрагирования (с соответствующей потенцией универсализации, благодаря которой каждый становился воображаемым "гражданином вообще"), а, напротив, погружается в логику контроля/позиционирования, основные политические механизмы неизбежно меняются, причем эти изменения, видимо, пойдут значительно дальше восстановления структур "мобильного клиентелизма", как и далее традиционного общества контроля. И это, несомненно, весьма ощутимый вызов любым проектам электронной демократии: насколько она вообще демократична, если сам обмен информацией в ней и волеизъявление будут совпадать с позиционированием и идентификацией каждого? Не окажется ли прямая электронная демократия, осуществляемая за счет подключения каждого гражданина к якобы открытой и абсолютно прозрачной сети обсуждений, - не более чем объединением систем контроля с тотальным "соцопросом", в котором ни у кого нет возможности анонимно и ответственно (то есть ответственно, поскольку анонимно) принять решение? И, наконец, не должна ли сама эта идея анонимности как условия ответственности и универсальности быть отброшена как идеологическая иллюзия?



3. Электронная демократия как "демократия вторым шагом": проблема оцифровки политики

Другую радикальную проблему актуальных вариантов реализации "электронной демократии" можно вычленить на примере конкурса под названием "Проект 10 в сотой степени", начатого компанией Google в октябре 2008 года. По сути, это крупнейший на сегодняшний день проект по использованию "коллективного разума" человечества с целью решения множества общераспространенных (глобальных и структурных) проблем.

В числе победителей конкурса Google, то есть наиболее инновационных проектов, - оказался проект Public.Resource.Org (и ее инициатива Lov.Org), некоммерческая организация, главная цель которой - обеспечить онлайн-доступ ко всем правительственным и законодательным документам США.

Хотя речь в данном случае не идет о масштабной "модернизации" демократии, декларация Lov.Gov позволяет отметить некоторые моменты, которые, структурируя проекты подобного рода, в большинстве случаев остаются без внимания.

Будущая деятельность проекта определяется тем зазором, который существует между уже выпущенными и введенными в действие правовыми актами самой разной природы и необходимостью их представления в сетевой/цифровой форме. Такое представление не является неким техническим моментом, поскольку оно задает отношение и к самим "базовым" документам, их стандарт использования.

Так, декларация открывается тезисом "Первичные правовые материалы Соединенных Штатов - это сырье нашей демократии". Это сырье отличается хаотической природой, поскольку правовые документы, имеющие публичный характер, порождаются на самых разных уровнях самыми разными политическими структурами. Политическое тело сложено из разных "governmental bodies", жизнь которых никак не соотносится с необходимостью мгновенного доступа произвольного пользователя сети к продуктам их деятельности. Поэтому эта жизнь должна быть упорядочена, а сырье, соответственно, должно быть переработано. Ведь, в отличие от локальных и в той или иной мере институциализированных способов распространения и производства политического текста, сеть предполагает не только нейтральность и равенство всех данных друг перед другом, но и высокую степень унификации, структурирования данных, без которого распространять их просто невозможно.

Поскольку "данные" должны распространяться в "компьютерно-процессируемой, не-проприетарной" среде (так что правовые акты удачно ложатся в матрицу "открытого кода" и анти-копирайта), речь, по сути, должна идти о том, чтобы переработать "сырье" в особую базу данных. Это, в свою очередь, предполагает не только жесткую типизацию данных, но и моделирование связей, транзакций между данными разного типа. Сама типизация и классификация "данных демократии" неизбежно меняет их собственную логику, более того, предполагает, что никакой собственно логики у них может и не быть, поскольку их единственная цель - быть открытым любому, кто заглянул на сайт.

Разумеется, в американской политической системе (как и в любой другой) "публичные сообщения" значимы не сами по себе, а внутри тех политических и правовых практик, которые определяют их применимость и значение. То, что говорится в законе, вообще-то, не является чем-то "данным". А простой перевод законодательного акта в форму "данных" радикально меняет регистр записанного политического высказывания, когда-то бывшего "предписанием", а не "описанием" (любые данные - скорее дескрипции). Более того, ограничение теми "правовыми материалами", которые "выпускаются" специальными органами, на деле оставляет собственно политической вопрос за рамками картины. Проблематичен не только разрыв между многочисленными политическими документами и их представлением в виде базы данных, но и между сырьем и собственно теми институтами, практиками и традициями, которые обеспечивают производство этого сырья. Иными словами, то, что принимается проектами вроде Lov.Gov за сырье, таковым на деле совсем не является. "Датификация" публичных законов и самой публичности в целом оказывается особой продуктивной процедурой, которая структурирует всю эту сферу через логику обработки того, что появляется как будто самопроизвольно. Конечно, исследователи могут оценивать работу этих "органов", выделяющих законы, и даже предлагать какие-то решения, однако для "массового пользователя демократии" эти законы могут стать доступными только в обработанном виде, как типизированные данные, снабженные удобным графическим интерфейсом. Не исключено, что следующим этапом "политической прозрачности" может стать именно визуализация правовых данных для тех граждан, которые не способны понять смысл многочисленных юридических текстов. В таком случае, не за горами анимированное интерактивное переложение Конституции.

Сколь бы перспективными ни казались эти проекты обеспечения прозрачности правительства (которые следует однозначно защищать как примеры борьбы с излишней секретностью), необходимо уже сейчас попытаться оценить перспективы тех политических сдвигов, которые подготавливаются не столько на уровне упрощения доступа к публично значимой информации, сколько за счет изменения самого способа обращения с информацией политического и гражданского характера, ее "перерегистрации" (например при неявном переходе от прескрипции к дескрипции). Изменения эти и сдвиги обеспечиваются тем, что если все "правительственные" органы будут в самом скором времени знать о том, что издаваемые ими акты и выпускаемые законы особым образом типизируются, представляются онлайн и архивируются, скорее всего, это так или иначе скажется на самой деятельности этих органов (собственно, подобное воздействие наблюдалось и в случае обычных бюрократических директив, заставляющих действовать, например, "для отписки").

Заранее нельзя предсказать, не разовьются ли в ответ на разрабатываемые Google и другими компаниями проекты "прозрачности", те или иные формы утаивания, которые окажутся гораздо более опасными, чем традиционные, то есть жестко кодифицированные и (по крайней мере в идеале) и юридически зафиксированные варианты "секрета" и секретности. В конце концов, такие проекты никак не могут повлиять на деятельность правительства за пределами "базы данных", так что повышение прозрачности вполне может стать стимулом для нового витка персонализации и засекречивания и так уже лишенной большинства публичных координат политики, а потому "постдемократия" сохранит все свои позиции.

Фундаментальной погрешностью "технических" проектов, аналогичных Lov.Gov, является то, что они берут на себя и слишком много, и слишком мало. С одной стороны, они неявно переформатируют саму логику политического высказывания и производства, превращая результаты долгого (в идеале - делиберативного) процесса в "сырье", которое еще только нуждается в переработке. То есть происходит не только смещение акцентов и регистров, но и перенастраивание политических интерфейсов, самой системы "вовлечения" демократического гражданина. С другой стороны, подобные проекты мыслятся в нейтральном, менеджериальном горизонте, поскольку они не проводят никакого различия между "политической" коммуникацией и деловой, причем последняя, опять же, представляется в нейтральном, бесконфликтном, нью-эйджевом ключе. Люди не столько борются, сколько конкурируют, и даже не столько конкурируют, сколько сотрудничают, получая в равной мере выгоду от такого сотрудничества, которое сводится к "Обмену Идеями" и взаимному обогащению ими.

Итак, даже "технические" проекты электронной демократии, пытающиеся решить проблемы актуального кризиса демократических институтов за счет введения тех или иных цифровых и сетевых "симуляций" прямой демократии, либо наталкиваются на уже работающие институты и соответствующие проблемы, либо порождают непредвиденные последствия. Например, в случае распространения проектов, аналогичных Lov.Gov, можно ожидать того, что подобная электронная демократия будет порождать новых посредников (компании-операторы оцифровки); редуцировать все политические высказывания и тексты до одного уровня, пригодного для цифровой типизации и классификации; провоцировать правительственные организации на поиск контрмер, которые могут стать началом новой эпохи секретности; вытеснять радикальные формы политики, оправдывая такое вытеснение нейтральным, менеджериальным, взаимовыгодным стилем дигитальной политики как большого поля обмена информацией и идеями.

Даже выстраивание "электронной демократии" как способа вовлечения людей в политическую деятельность, повышения политического активизма, то есть как механизма нормальной либеральной политики, оказывается весьма ограниченным по своим перспективам. Как показывает эволюция новейшего политического активизма, надежды на то, что новые социальные медиа смогут стать средством социальных изменений, провалились. Так, миф о "твиттер-революции" в Молдове и Иране признан, наконец, действительно мифом. Распространение подобных мифов может, напротив, сдерживать традиционное политическое участие или приводить к его вырождению. Зачем нужна уличная политика, если можно обменяться сообщением в социальной сети? Но любой настоящий активизм предполагает наличие сильных персональных связей в группе, тогда как активисты Facebook друг с другом связаны слабыми, легко разрушаемыми связями, и потому не способны на действительно серьезную политизацию. Слабые связи эффективны для получения новых идей и обмена информацией, но не для социальных изменений. Инструменты социальных медиа хорошо приспособлены для решения уже существующих задач, но не для подрыва status quo.

Прежде чем перейти к обсуждению, в какой именно форме электронная демократия сохраняет потенции действительной модернизации демократии, следует упомянуть еще одну радикальную проблему, связанную с влиянием средств дигитализации на отношения нововременного суверенитета и демократических форм правления.



4. Виртуальные граждане и виртуальные государства

Помимо дигитализации коммуникаций электронная демократия задает перспективу "виртуальных миров" и "виртуальных экономик", что создает вызов для политического суверенитета в целом.

Кибер-утопии 90-х, провозгласившие независимость киберпространства от реальной политики и от реальных государств, к середине 2000-х стали смотреться достаточно наивно, хотя понимание того, что виртуализация значительных секторов общественной жизни создает напряжение во взаимодействии с традиционным государством, стало более отчетливым, позволив специфицировать исходные концепции виртуального пространства как новейшего "фронтира". Примером может послужить исследование кейса "Second Life" (SL – "вторая жизнь"), виртуального пространства, в рамках которого было высказано предположение о возникновении нового типа гражданства - виртуальных граждан (v-citizens), которые становятся ключевым элементом инновационной политики государств 21 века. Виртуальные граждане - это резиденты инновационных виртуальных миров, освобожденных от географических ограничений и некоторых иных традиционных "строительных блоков" национального государства. Только массовое вовлечение виртуальных граждан, создание для них привлекательных условий позволяет государствам формировать инновационные ресурсы. Иными словами, в условиях переноса наиболее передовых инновационных разработок в виртуальные миры (их главным качеством становится исчезновение зазора между дизайном и продуктом, между мыслью и воплощением, а также почти нулевые издержки на обучение) государствам придется отказаться от привязки к территории и населению как собственному базису, на котором развертываются практики управления (обеспечения безопасности, налоговая и монетарная политика и т.п.). Поверх структуры территориально-национальных государств образуется система виртуальных сателлитов разных государств: каждое реальное государство должно искать способы привязать к себе наибольшую территорию "виртуального пространства", но сделать это можно, разумеется, не силовыми мерами, а лишь предоставлением выгодных условий для резидентов инновационных сред, которые могут, в принципе, существовать и самостоятельно. В каком-то смысле "реальные ресурсы" государств (например, сырье) существуют только для того, чтобы государство могло прикупить побольше виртуальной территории с уже наличными виртуальными гражданами, а затем привлечь на эти территории еще больше граждан, которые, в свою очередь, создадут еще больше виртуального пространства (которое, естественно, является лишь вариантом производимого пользователями контента, а не природной или государственно-контролируемой территорией).

Несомненно, подобные тезисы выглядели реализацией утопии в рамках неолиберальной демифологизации государства: традиционное государство переводится в ранг провайдера услуг, который еще только должен найти клиентов, то есть виртуальных граждан, способных повысить его инновационный потенциал, в том числе и за счет выстраивания связей между обычными гражданами и виртуальными. Эта логика, обоснованная проектами "экономики изобилия", выглядит сейчас, конечно, не убедительно, хотя бы уже потому, что даже на уровне виртуальных миров обычная ограниченность ресурсов лишь смещается, но не исчезает вовсе (например, главным ресурсом снова оказывается время, напрямую конвертирующееся в деньги). Проблема SL как горизонта новейшего "виртуального гражданства" определена тем, что разделение типов гражданства разделяет и разные формы суверенитета: тот или иной виртуальный мир, создавая квазилегальные формы управления правами и привилегиями, выступает в качестве особого суверена, однако этот суверен не имеет публичного характера, поскольку любые претензии в рамках виртуального мира относятся не к определению принципов "справедливой жизни" (и соответствующих процедур), а всего лишь к регулированию интересов силами "частного правления" (через договоры, консультации и т.п.).

В этом смысле виртуальные миры стали апофеозом логики приватизации, которая позволила вывести из государственного поля функции армии, полиции, судов и т.п. Виртуальные миры - не что иное, как претензия на создание "частных государств", то есть замкнутых сообществ, построенных в рамках предельно просвещенной логики коммуникации частных интересов и предоставления услуг. Но если частное государство строится как сообщество эскалации интереса, его внутренней экономики, не имеющей предыстории, вопрос демократии, как и вообще политики, завязанной на публичное признание исключения и неравенства как проблемы, изначально стерт - достаточно политического устройства, определимого как "благожелательная диктатура". Меритократические и мафиозные структуры виртуальных миров являются их "драйверами", а не пороком, и эти драйверы опровергают представление о прямом доступе к "цифровой демократии", организуемом за счет объединения (анархического или либертарного) сообщества граждан/пользователей вне каких бы то ни было традиционных политических структур (партий, правительств и т.д.), которым якобы выносится вотум недоверия. Результатом "благожелательной диктатуры", самопроизвольно организующейся в проектах подобной ре-институционализации "демократии своими силами", может быть и "недоброжелательная" тирания.



5. Готовность к электронной демократии: данные социологии

Несомненно, решение вопроса о перспективах электронной демократии не должно оставаться умозрительным. Во многом это - дело практики, которая должна направляться рефлексией. Ключевым вопросом, однако, является то, насколько сама идея электронной демократии (хотя бы в варианте электронного правительства) приемлема и привлекательна для населения.

Из данных одного из опросов ФОМ следует, что на сегодняшний день услугами государственных учреждений, предоставляемых через ресурсы интернета, пользовались 11% наших сограждан, и еще четверть - 26% - в принципе хотели бы пользоваться такой возможностью (июль 2010 г.). Остальные либо затруднились ответить (29%), либо определенно заявили, что не хотят осваивать открывающиеся возможности (35%).

Разумеется, наибольшую вовлеченность демонстрируют интернет-пользователи (среди которых подавляющее число - молодежь): четверти из них (24%) уже доводилось работать с соответствующими ресурсами, еще 37% высказывают заинтересованность в решении стандартных задач с помощью интернета, и лишь пятая часть (21%) не имеют желания осваивать новые возможности.

Несмотря на малую распространенность опыта, граждане страны в большинстве своем знают, что услугами госучреждений можно пользоваться через интернет: 40% твердо заявили о своей осведомленности, и еще 32% сказали, что "что-то слышали" об этом. Это означает, что потенциал у данной практики достаточно большой, но есть ряд обстоятельств, которые удерживают людей от более активного накопления опыта. Основные причины - неумение пользоваться компьютером и интернетом - 33%, отсутствие технических возможностей - 16% (что неудивительно - ведь значительная часть граждан России не может позволить себе столь дорогостоящее приобретение, как компьютер), а также склонность к традиционным формам взаимодействия с государственными службами и отсутствие осознанной потребности в такого рода услуге (26%).

Любая новация проходит проверку наиболее активными и восприимчивыми к открывающимся возможностям социальными группами. Усилиями "ранних последователей" новации проходят социальную апробацию, обкатку и после становятся достоянием других людей - "поздних последователей". В данном случае это, в основном, молодежь, люди вполне адаптированные к сегодняшним реалиям жизни, ценящие свое время и, в целом, ратующие за новое качество взаимоотношений с государственными структурами. Эти граждане России - требовательные и критические, они будут находить недоработки и несуразности, и уже от власти зависит, чтобы все эти огрехи не только оперативно устранялись, но чтобы в них не было системных ошибок или передергиваний, встречающиеся, например, когда возможности электронных сервисов никак не корреспондируют с реальными практиками делопроизводства. Активность данной категории людей будет создавать давление на институты власти, заставляя их адаптироваться к требованиям, обстоятельствам жизни, притязаниям людей. Соответственно, что будет, если диалог не состоится, госструктуры проявят ригидность и "не заметят" требования первых испытателей?

Вместе с тем, за техническими проблемами и проблемами коммуникации в связи с "электронным правительством", вырисовывается еще один важный вектор изменений. Должна измениться концепция взаимодействия граждан и власти, точнее - должны измениться множество "обыденных теорий" этого взаимодействия, сформированных в сознании людей всем их предыдущим социальным опытом. Если сегодня многие исследователи и политологи говорят об отчуждении, о взаимной изолированности власти и общества, о странных патрон-клиентских отношениях, то "электронное правительство" неизбежно потребует иной психологии и иных мировоззренческих доминант.



Часть III. Партии и другие институты при электронной демократии

Мы предполагаем, что структурные проблемы, выявляемые при анализе различных моделей и проектов "электронной демократии", проблематичны именно в том пункте, в котором они стремятся исключить классические демократические институты, считая, что они безвозвратно утеряны для демократии. Происходит некое короткое замыкание "прямой демократии" (которая, как показывает пример виртуальных граждан, может быть вовсе не демократией) и "электронной демократии", причем это короткое замыкание производит ряд непредсказуемых эффектов, которые не укладываются в рамки требуемого результата (модернизации демократии и выхода из тупика постдемократии). Мы предлагаем отправляться от иной предпосылки: предположить, что сами по себе классические институты вполне жизнеспособны, более того, они не только могут модернизироваться на базе механизмов цифровых и сетевых политических коммуникаций, но и являются единственным компонентом, позволяющим интегрировать электронные СМИ, новые медиа и другие инструменты интерактивной демократии с демократической формой политики в целом. Иначе говоря, действительно взаимовыгодный симбиоз возможен между классическими демократическими институтами и электронными системами коммуникации, причем именно он позволит не просто поддержать эти институты на плаву, но и трансформировать их, освободив от наслоений "постдемократической" политики, в которой они стали простыми инструментами, не предполагающими собственной нормативной логики.



1. Партии в электронной демократии

Важнейшим классическим институтом демократической политики являются, несомненно, партии. Последние, однако, часто называются в качестве основного политического субъекта, который необходимо устранить, причем таким устранением должна заняться именно прямая электронная демократия.

Здесь следует вспомнить об изначальных целях, для которых создавались политические партии в XIX и XX веках: все они формировались для выполнения определенной насущной политической задачи, которую люди не могли решить поодиночке. Типичным примером тут может быть британская лейбористская партия, выросшая из борьбы профсоюзов за улучшения условий труда наемных работников, т.е. за те гарантии и нормы, которые мы сегодня считаем чем-то само собой разумеющимся. Соответственно, функции политических партий состояли в выработке и защите коллективных интересов, организации обратной связи между государством и обществом, в том числе за счет партийных чиновников, создания независимого от государства института экспертизы - всем нам для того, чтобы принимать политические решения, нужны мнения экспертов, но очень часто мы склонны не доверять тем из них, кто говорит от лица государства. В то же время мы не можем доверять и мнению простых неангажированных индивидов, которые стремятся порой воспользоваться нашей доверчивостью.

Второй тезис состоит в том, что сегодня партии якобы никого не интересуют именно потому, что они не выполняют свои задачи, не помогают людям формулировать свои интересы, не помогают добиваться их реализации, не выступают в качестве инстанции надежного экспертного мнения. Партии представляют интерес только для собственного аппарата как источник карьерных бонусов. Это партии чиновников, партии карьеристов и функционеров: партии эпохи "постдемократии".

В эпоху электронной демократии партии могут вернуться к своим первоначальным ценностям. Люди, видящие, как интернет становится политическим инструментом, убедившиеся, что их участие имеет значение, что они способны влиять на принятие политических решений, с неизбежностью придут к выводу о необходимости координации своих усилий, поиска единомышленников. Такая координация и приведет к формированию новой партийной системы, основанной на электронной демократии, опирающейся на интернет как на инструмент консолидации гражданской активности, и при этом одновременно являющейся фундаментом этой демократии. Эти объединения ни в коем случае нельзя считать "виртуальными", этот термин в настоящее время вообще в большой степени устарел, речь будет идти о классических массовых партиях, в том виде, как они существовали в начале XX века, но их потенциал будет реактуализирован доступностью информацией, скоростью и дешевизной обмена ею. Такая идеальная партия - это естественная ассоциация свободных и ответственных индивидов в рамках демократии. Разумеется, при этом не может идти речь об однопартийной системе или же нынешней модели российской многопартийной системы, когда у партии власти нет реальных конкурентов. Это невозможно в силу абсурдности такого "единомыслия" в интернете.

Для государственной власти, дрейфующей в сторону электронной демократии это, в свою очередь, может означать, что партии чиновников будут замещаться партийными чиновниками - государственными служащими, представляющими то или иное реально работающее и имеющее идеологическую платформу политическое объединение. Эти чиновники будут ежедневно, на профессиональной основе контролировать работу государственного аппарата, а сами в свою очередь находится под постоянным онлайн-контролем со стороны граждан, поддерживающих данную партию, опирающихся в своих оценках как на собственный опыт, так и на мнение доверенных партийных экспертов.

Таким образом, при помощи политических партий будет снято противоречие между представительной и прямой электронной демократией, а кроме того разрешена основная проблема электронной демократии, связанная с невозможностью для рядового гражданина разбираться во всех тонкостях управления современным государством и неизбежностью специализации.



2. Гражданское общество в электронной демократии

Тезис о том, что интернет, блоги и социальные сети являются основой нового гражданского общества, за последние несколько лет успел стать трюизмом. Действительно, мы временами сталкиваемся с ситуацией, в которой блогосфера выступает в качестве единственного средства массовой информации, заслуживающего доверия. Конечно, это происходит не потому, что блогеры честны и искренни в отличие от "продажных журналистов" традиционного формата. Все дело в том, что любое событие не только моментально фиксируется сегодня на видео, попадает в интернет, но и обрастает самыми невероятными комментариями. Так реализуется пресловутый плюрализм, о котором двадцать пять лет назад с надеждой говорил М.С. Горбачев.

Мы нашли его - или его модель - только сегодня. Информация больше не зависит от воли издателей, продюсеров и чиновников. Любая информация может быть практически мгновенно обнародована в блогах, распространена через социальные сети, и уже затем появиться на экранах и страницах "больших" СМИ. Какие политические выводы можно сделать из этой ситуации?

Один из таких выводов состоит в следующем. Наиболее активная часть пользователей социальных сетей, читатели блогов - это молодые люди в возрасте от 20 до 30 лет. Сталкиваясь с несправедливостью и беззаконием, все большее число таких людей предпочитает не действовать в рамках традиционного российского габитуса, решая вопросы за закрытыми дверями и известную мзду. Вместо этого они размещают соответствующую информацию в интернете, пытаясь привлечь внимание других людей и СМИ. Уже сегодня по такому сценарию ежедневно возникают десятки стихийных групп граждан. Как правило, эти группы имеют достаточно короткую жизнь, их распад столь же быстротечен, как и генезис. Однако в перспективе подобная самоорганизация будет приводить к формированию устойчивых социальных сетей, не имеющих единого центра, но способных к автономной мобилизации групп в несколько сотен и более человек.

Их гражданская активность сегодня направлена не против существующего конституционного строя. Напротив, основной тезис нового гражданского общества - это требование от власти неукоснительно соблюдать законы Российской Федерации. В этом состоит ключевая особенность этого нового явления: оно принуждает чиновников относиться к собственному государству всерьез. Законы не являются поводом для "договора", они являются буквальной и общеобязательной программой поведения в обществе. В этом смысле протестная активность граждан направлена на укрепление российского государства и его законодательства вопреки воле власть имущих.

Еще греческий законодатель Солон сравнивал законы с паутиной: слабые путаются и погибают в них, сильные же разрывают. Гражданские сети, возникающие в интернете, выполняют роль прямого народного контроля за соблюдением законодательства, уравновешивая шансы сильных и слабых на справедливое отношение со стороны закона. Фундаментальный тезис гражданских сетей нового типа: "Государство - это серьезно!"

Почему молодые люди, далекие от политики и практики "решения вопросов", требуют от властей относиться к собственной деятельности всерьез и следовать букве закона? Очевидно, что это связано с опытом поколения, не переживавшего распад государства, не помнящего опыт 1991 года, когда все социальные институты, казавшиеся вечными, рухнули в течение нескольких месяцев. В этом парадокс нынешней российской политики: нигилисты и циники, привыкшие к неформальным методам ведения дел, правят молодыми законниками и этатистами. И такая ситуация все меньше устраивает обе стороны. В том случае, если государство не будет реагировать на эти призывы "снизу", активность в интернете неизбежно будет концентрироваться вокруг экстремистов.

Указанные выше слабости сетевой консолидации и мобилизации, которые не позволяют формировать устойчивых и целенаправленных объединений, снимаются за счет подключения сетевой коммуникации/социализации к таким традиционным институтам политической агрегации, как партии. Разумеется, при таком союзе партии не смогут сохранить свою старую форму чиновничьих аппаратов, а будут вынуждены - хотя бы в целях выживания - трансформироваться, возвращаясь к своим действительным задачам и подлинным формам.



3. Профессиональная политика в электронной демократии

Многие проекты электронной демократии были выстроены как прямая антитеза профессионализации политики, ее замыканию на политических элитах и т.п. Мы, однако, полагаем, что изменения, затребованные электронной демократией, не приведут к устранению самого класса профессиональных политиков, к некоему "электронному коммунизму". Скорее, сам "профессиональный политик" как институт должен претерпеть достаточно важные изменения, которые схематично можно выписать следующим образом.

Важнейшей чертой цифровых коммуникаций является предельное удешевление передачи и производства информации. Политики, в конечном счете, уже не могут использовать собственные знания как некий дефицитный ресурс, а собственные программы - как нечто, что однозначно привлекает избирателей. В новом информационном пространстве любой политический дискурс находится всегда в стадии становления. В традиционной ситуации мобилизация электората, с одной стороны, осуществлялась тем или иным политическим дискурсом (защиты тех или иных прав, классовой борьбы, социальной реформы и т.п.), с другой - сам электорат был нужен для распространения программы партии и политиков. Пока дискурс не распространен на достаточно большое количество сторонников, он не существует в политическом смысле, оставаясь в лучшем случае, политической доктриной. В нашу эпоху цифровых коммуникаций вторая составляющая - распространение политических программ и дискурсов за счет агитации избирателей и их привязке к собственной "платформе" - потеряла смысл. Распространение информации стало практически бесплатным. Развитием программ, их обсуждением, критикой и распространением могут заниматься те, кто не имеет никакого отношения к конкретным партиям. Могут появляться варианты программ, которые "не авторизированы" партиями и т.д. Значит ли это, что сам "политический дискурс" как элемент классической демократической системы исчезает в пользу постдемократического устройства, при котором главным становятся такие элементы, как "харизма" и рейтинг? Мы считаем, что это не так: напротив, расширение и принципиальное удешевление способов распространения и производства политического дискурса позволяет реструктурировать сферу профессиональной политики, освободив ее от тенденций к монополизации и элитизации. Как же выглядит профессиональная политика при радикальной дешевизне политических коммуникаций и дискурса?

"Оцифровывание" политики по модели "фрикономики", то есть экономики, в которой дешевле раздавать бесплатно, чем продавать за деньги, пока является именно перспективой, однако есть все основания полагать, что в ближайшее время ее реализация позволит изменить существенные символические параметры политического процесса в целом. В таком случае, "постдемократия" 00-х может оказаться лишь первым шагом на пути к дигитальной фри-демократии или "свободократии".

В экономических описаниях фигура политика часто выступает в качестве особого рода товара либо фирмы, которая производит товар, например политическую программу или обещания. Эти обещания обмениваются на голоса, служащие своего рода политической валютой. Такие голоса при демократии являются единственным обоснованием того, что определенный политик занимает определенный политический пост как символическое место, логически отличное от политика, следовательно, факт передачи голосов является фундаментальным (отсюда и требование контролировать механизм этой передачи, установить прозрачные правила конкуренции за голоса - аналогичные требованиям рыночной конкуренции, и т.п.).

В так понятой системе сам политический дискурс становится почти бесплатным, его стоимость, как и стоимость контента ведущих изданий при распространении блогов и прочих "частных медиа", все больше стремится к нулю - и именно поэтому политики и партии не стремятся "покупать" голоса за те или иные программы или даже гарантии. Деятельность партии выстраивается в качестве "предложения" свободного товара, создающего один из множества интерфейсов центральных - то есть "свободных", бесплатных - транзакций, цель которых сводится к сосредоточению внимания на определенном контекстуальном промежутке, на наборе ситуаций, узнаваемых стилей и т.п.

Уже сейчас можно наблюдать, что деятельность партий не только вышла за пределы классических договорных отношений в рамках "обмена голосов и постов", но и разрушила обычное представление о "нематериальном", "спектакулярном" или даже "шарлатанском" приобретении популярности: вопрос не в том, чтобы привлечь наибольшую аудиторию своими сколь угодно завлекательными действиями, вопрос в том, что делать с ней дальше (так же как во фрикономике собрание максимально возможной клиентской базы само по себе не гарантирует монетизации).

Бесплатный/свободный характер основного канала взаимодействия аудитории и профессиональных политиков и политструктур лишает его функции легитимации: отныне за голоса невозможно купить власть. В цифровой политике просто набрать голоса невозможно. Естественно, голоса будут передаваться и далее, однако сама эта процедура все больше теряет характер двустороннего - то есть уникального и исключительного - договора, предполагающего четкое выделение границ той или иной группы избирателей, фиксацию личной политической истории и т.п. В предыдущей, доцифровой, модели "голос" сам выступал не только в качестве эквивалента, но и в качестве уникального, некопируемого товара, который невозможно умножить. Отданный голос в буквальном смысле не оставался "у избирателя", уже не был его собственностью, а становился единицей в циркуляции политического капитала.

При электронной демократии легитимен уже не политик, сумевший собрать наибольшее количество голосов, и даже не тот уже занявший пост политик, который пользуется популярностью и большим рейтингом, а тот, кто способен открыть доступ к этому рейтингу, то есть к плавающей электоральной поддержке, тем агентам политического поля, которые также стремятся предложить свой собственный бесплатный продукт, новую политическую услугу, программу, дискурс и т.п. Легитимен политик, умеющий "делиться", однако не в рамках распределительной справедливости, а в соответствии с императивом цифровой спекуляции: чем больше он открывает доступ к аудитории, скопившейся на его интерфейсе, тем больше сама аудитория в совокупном исчислении, определяемом по актуальному трафику, а не по натуральным показателям. Политики состязаются не столько количеством голосов или поддержкой, сколько собственной "пропускной способностью", то есть собой как интерфейсом, способным на определенных условиях обеспечить доступ к новым отрядам политических потребителей. Голос, отданный на выборах за тебя – это отнюдь не то же самое, что и "френд" или "фолловер" твоего блога, хотя в цифровой постдемократии политики соревнуются друг с другом как раз скорее по последнему показателю.

Электронная политическая система выстраивается в виде кооперации/конкуренции множества интерфейсов разной мощности и разной структуры, взаимодействие которых, то есть внутренняя маршрутизация, представляет саму инстанцию власти в качестве распределенной сущности, концентрирующейся не в отдельных узлах, а в отдельных каналах взаимодействия, в отдельных скоростях и объемах. Власть "принадлежит" всему политическому классу в целом, как бы он ни слагался, однако, в отличие от классических схем, сам этот класс может поддерживать свое существование за счет умножения внутренних различий и каналов взаимодействия, по которым и направляется политическое внимание и в которых структурируется политическая общность как таковая. Попытки монополизировать аудитории, привязав их к себе, в такой структуре неосуществимы, поскольку невозможно монополизировать средства политического предложения и каналы его распространения.

Иными словами, электронная демократия по необходимости является полиархией (но не анархией), то есть такой системой, где политическая власть легитимируется только логикой асимметричных обменов электоральным/пользовательским трафиком, однако именно этот обмен накладывает ограничения на автономизацию и изоляцию политического поля, профессионализацию политиков и их отделение от собственной клиентской базы. Разумеется, такая неавтономность профессиональной политической сферы поддерживается функционированием партий, преобразованных цифровыми коммуникациями: именно партии выступают как концентраторы политических интересов, тогда как профессиональные политики могут сохранить за собой роль именно "предложения", которое может и не найти отклика в коммуникации партий и гражданского общества нового типа.



4. Государство и электронная демократия

Попытки реализовать "прямую" демократию за счет новейших (прежде всего сетевых) систем коммуникации, как мы продемонстрировали, противоречивы по своей природе, более того, каждый раз порождают весьма проблематичные и опасные следствия. Причина в том, что большинство подобного рода попыток либо направлены на демонтаж традиционных демократических институтов, либо ограничиваются всего лишь техническими инновациями, которые, однако, также оказываются далеко не просто "техническими". Кажется, что проекты электронной демократии зажаты между социальным утопизмом и экспертным технократизмом - но лишь в том случае, когда основные политические структуры выводятся за скобки в качестве якобы источников зла. Наши выводы построены на том тезисе, что именно симбиоз классических политических институтов (таких как партии) и электронных систем коммуникации позволит, с одной стороны, вернуть этим институтам их утерянный смысл, а с другой - избежать опасностей цифровой демократии, которая, например, в случае смещения политики в сторону постоянных референдумов, лишь усиливает негативные квазиавторитарные и олигархические тенденции.

Сложная структура гражданской сетевой активности, заземляемой на модернизированные партии и немонопольную профессиональную политику, заново ставит вопрос о государстве и его аппарате, прежде всего чиновничьем. Несомненно, даже технические проекты "электронного правительства", если они будут вписаны в более четкую институциональную рамку, позволят поставить под контроль приватизацию чиновничьих позиций, привязать их к партийной программе и надзору, а также, в конечном счете, сформировать именно нейтральный государственный аппарат модернистского, а не постмодернистского типа.

В конечном счете, как показывают примеры виртуальных миров и виртуального гражданства, простое устранение государства как главного публичного института, приводит к созданию клановых, меритократических или мафиозных структур, не имеющих ничего общего с публичной демократической политикой. Несомненно, преимущества "доброй диктатуры" виртуальных миров за последние годы несколько поблекли, и не только в силу экономического спада, но и потому, что граница между реальным миром и виртуальным оказалась не настолько радикальной, а фронтир кибернетических инноваций и виртуального гражданства - не настолько перспективным. Выделить некую чистую породу инновационного виртуального гражданина не удалось (если не считать им китайского "фармера", которому европейские и американские пользователи сетевых ресурсов отдают свой сетевой "авторитет" на аутсорс). Однако, даже если вопрос глобального соотношения двух суверенитетов - реального и виртуального - ушел в сторону, это не значит, что он не возникнет вновь, причем в самом ближайшем будущем.

Государство может, конечно, в качестве реакции на происходящие изменения заниматься созданием собственных виртуальных сателлитов (так что отдельные части России, при определенных условиях, могут сформироваться в виде виртуальных индонезийских, малайских или китайских виртуальных пространств), однако гораздо важнее не преследование и аккумуляция собственных или номинально чужих виртуальных граждан, а извлечение структурных элементов, обеспечивающих реально прогрессивные шаги - например в таких сферах, как образование, в том числе и сотрудников государственного аппарата (для начала же представляется разумным введение экзамена на интернет-грамотность среди чиновников). Продуктивная дигитализация политики невозможна без принципиально новых образовательных механизмов, которые во многих отношениях уже заданы цифровой коммуникацией. Пока анонимность и низкие риски виртуальных сред не смогли радикально изменить природу общественных отношений, но это не значит, что само государство не может примерить к себе - или к своим "проектам" - те технологии и логики, которые задали преимущество коммуникаций и работы в цифровых средах. В этом смысле, будущее государство - не за стремлением захватить фронтир или предоставить наиболее выгодные условия уже наличным (или производимым) виртуальным инноваторам, и не за тем, чтобы оставить себе архаические функции дисциплинарного управления (перекрывать трафик, контролировать и цензурировать информацию), превратившись во всемирного интернет-жандарма. Государство, чтобы стать действительно публичным, должно само оцифроваться, то есть реализовать на собственной реальной институциональной основе те механизмы понижения всевозможных "материальных" издержек (в том числе транзакционных, образовательных и издержек "доверия"), которые стали наиболее привлекательным моментом виртуальных частных государств, достаточно быстро деградировав, однако, в мафиозный неолиберализм. Если государство всегда было виртуальным институтом (ведь, в конце концов, современный суверен - вовсе не король и не правительство, а именно место, пост, не отождествляемый ни с чьим реальным кабинетом, но коррелирующее с виртуальностью "народа"), электронная демократизация позволит ему развиваться именно в сторону собственной структурной виртуализации, развитию институтов депривилегизации, освобождаясь от персоналистских, лоббистских, "личных" и прочих слишком "земных" элементов материального политического мира. Ведь что может быть более виртуальным, чем "принципы справедливой жизни", за которые должно, в конечном счете, отвечать государство?



Вместо заключения: Программа-минимум интернет-демократии

Уже не первый год политическая система страны сталкивается с одним весьма интересным парадоксом: наиболее интернет-продвинутая аудитория, своего рода авангард среднего класса, при всей своей высокой политизированности не ходит на выборы. В то же время этот "авангард" вполне способен участвовать в разнообразных сетевых "опросах" и пр. Люди доверяют интернету гораздо больше, чем урне для голосования А, в результате, мы получаем фактическое отсутствие политического представительства этого слоя граждан – наиболее социально активных граждан.

Таким образом, политический рунет отделен от реальной политики так же, как его пользователи отделены от гражданского права выбора. Блоги, которые ныне стали рутинной частью публичного имиджа чиновников, на деле оказываются местом отдыха, а не работы. Интернет-коммуникации используются чиновниками не для расширения поля деятельности, не для получения обратной связи с гражданами, а для самопрезентации собственного стиля жизни. И если интернет-активисты саботируют реальную политику и выборы, то чиновники и депутаты – средствами интернета – саботируют интернет.

Для выхода из этого положения, необходимо отказаться от представления о том, что интернет – это своего рода "игрушка". В действительности развитие современных информационно-коммуникативных технологий позволяет уже сейчас ставить вопрос об их месте в модернизации. Сегодня развитие информационных технологий обозначено как одно из направлений модернизации, одно из пяти. И интернет – в широком смысле слова – может и должен стать инструментом модернизации, инструментом в руках партийной политики.

Для решения этой задачи и соответствующего включения в политику вестернизированного, уже модернизированного слоя граждан необходимы следующие меры и программы.

1)Организация интернет-голосования (и, возможно, SMS-голосования) на выборах в Государственную Думу СФ РФ 2011 года. Граждане должны иметь право выбора: пойти ли голосовать на избирательный участок (так и сделает тот, кто всегда это делал и привык не доверять интернету) или проголосовать по интернету. Технологически обеспечить полноценное голосование по интернету с соблюдением всех стандартов голосования на избирательном участке не представляет собой какой бы то ни было неразрешимой задачи. Это на порядки дешевле оборудования всей страны электронными КОИБами и системой слежения за "голосами избирателей" через ГЛОНАСС, что сейчас реализует ЦИК. Законодательное сопровождение данной инициативы вполне по силам "Единой России".

2)Внедрение системы публичной оценки деятельности представителя исполнительной власти – в форме "электронных кабинетов" для каждого такого представителя, где человек не только сможет реализовать свои права (как в случае с электронным правительством), но и по специально разработанной шкале оценить действия чиновника. Также необходима организация публичного интернет-сопровождения документооборота аппарата исполнительной власти ("сырья демократии"). Принимаемые решения, подписанные документы и т.п. – все это, кроме случаев, оговариваемых законами, вполне может и должно быть опубличено. Поскольку выполнение такого рода проектов частными компаниями (как описано выше в II.3) оказывается проблематично, необходим партийный патронаж. При этом, необходимо довести до совершенства системы публичного интернет-сопровождения деятельности и других ветвей власти: законодательной и судебной. Сегодня прямые интернет-трансляции заседаний легислатур и судов всех уровней – это уже практически реальность. Существует возможность сделать и следующий шаг – виртуализацию такого рода заседаний. Депутатам Госдумы совершенно не обязательно находиться в период сессии в зале заседаний: его "зал заседаний" – мобильное интернет-устройство, позволяющее получить удаленный доступ к дискуссии и позволяющее голосовать удаленно. Это позволит повысить как эффективность самих заседаний, так и расширит возможности реализации контрольных функций парламентариев.

3) Устранение цифрового неравенства. Несмотря на неуклонный рост числа пользователей Интернета в последние годы, Россия рискует стать страной "цифрового неравенства". Само государство, в лице Федеральной антимонопольной службой, признает, что низкая конкурентная среда среди провайдеров в регионах и наличие различных искусственных ограничений тормозит развитие интернета в России. Фактическим монополистом в регионах является государственный холдинг "Связьинвест", который владеет практически всей местной инфраструктурой и абонентскими линиями. Для реализации инициатив президента по развитию интернета в России необходимо следующее:
•общая либерализация рынка связи и доступа к интернету, снятие всех региональных, федеральных административных ограничений, в том числе, разрешение всех игрокам на рынке получать в частную собственность соответствующую инфраструктуру;
•введение запретов, которые ограничивают возможности операторов дискриминировать друг друга (например, необходимо ввести запрет в зданиях "глушить" доступ к беспроводным сетям, что дает монопольное право на доступ услуг в данном здании одному или нескольким операторам).
•Также для повышения проникновения интернета в России необходимо организовать по всей стране стационарные точки доступа к широкополосному интернету.
•Необходимо, оборудовать все госучреждения точками бесплатного доступа беспроводного интернета.
•Ввести систему государственных экзаменов и аттестации чиновников на знание интернет-технологий и компьютерной грамотности.

4) Развитие ip-телефонии. Несмотря на то, что последние годы появилось достаточно много компаний, занимающихся в РФ ip-телефонией, пока она не может составить конкуренцию достаточно монополизированному рынку операторов телефонной связи. В частности, до сих пор не решен вопрос возможности предоставления дешевых российских номеров Sype-in (то есть местных номеров, к примеру московских, которые бы поддерживались системой Skype). Россия не входит в официальный список стран, в которых поддерживается данная услуга, в отличие, например, от Японии, Франции или Бразилии. Необходимо решение этого вопроса непосредственно с компанией Skype как наиболее крупным международным провайдером ip-телефонии.

5) Демонополизация рынка программных продуктов. Монополизм на рынке программного обеспечения является одним из главных ограничителей экономического развития вообще и программ модернизации в частности. Однако в современной ситуации Россия, разумеется, не может себе позволить сделать ставку на цифровых "пиратов". Опыт других стран, в частности Китая, демонстрирует, что решение здесь может быть связано с разработкой свободных программных продуктов, сделанных по международным лицензиям, допускающим свободное копирование и модифицирование программного кода при условии сохранения внесенных изменений в открытом доступе. Китай справедливо опасается зависимости свои государственных учреждений от продукции американских коммерческих фирм, поскольку последние зачастую тесно ассоциированы с правительственными организациями в США. Аналогичная проблема стоит перед всеми теми, кто разрабатывает программные платформы для реализации политических инструментов прямого народного волеизъявления (цифровой демократии): коммерческий софт требует масштабных инвестиций, а кроме того делает политическую систему зависимой от третьих лиц, имеющих собственные финансовые интересы. Очевидно, можно предположить, что развитие электронной демократии во всем мире будет связано с "открытым программным обеспечением". Оно позволяет детально контролировать все незадокументированные функции программ, предотвращая саму возможность манипуляций на уровне программного кода, сосредотачивает полный контроль над выпуском новых программных продуктов в руках государственных и общественных экспертов, а кроме того освобождает молодую цифровую демократию от необходимости платить дань корпорациям.

6) Внедрение открытого ПО в образовательную систему. На актуальном этапе необходимо реализовать минимальные начальные меры для преодоления зависимости интернета от корпоративного влияния. После введения в сентябре 2010 года компанией Microsoft "односторонней программной лицензии" для общественных организаций, признающей законным использование любых копий программ Microsoft в подобных организациях (с целью вывести их из зоны политического и полицейского преследования), сложилась ситуация очевидного перекоса: стремление Microsoft уйти из политического поля само создало политическую привилегию для "оппозиции". Между тем, сама инициатива вполне перспективна, если вспомнить о том, что в ситуации, аналогичной НПО, находятся многие иные организации, прежде всего партийные, некоммерческие, а также малый и средний бизнес. Необходимо, не ставя под вопрос необходимость легализации всего ПО, согласовать с Microsoft возможность распространения "односторонней лицензии" на все гражданские, негосударственные образовательные организации, а также на предприятия мелкого бизнеса. Также следует развивать инициативы, позволяющие повысить уровень осведомленности среди представителей гражданского общества, партий и образовательных структур о предоставляемых уже сейчас возможностях получения лицензируемого ПО в рамках специальных программ Microsoft (NGO Software License и другие). Возможное продление в 2010 году "Соглашения на использование программного обеспечения" между Федеральным агентством по образованию и компанией Microsoft не должно служить в качестве предлога для исключения из образовательного процесса свободное программное обеспечение (на базе Linux и т.д.), в связи с чем требуется заключение аналогичных неэксклюзивных соглашений с поставщиками свободного ПО.



(с) Центр модернизационных решений, 2010.

Июльский

Если кто-то может "воспользоваться тем, чего нет - флаг в руки.
А ваша "электронная демократия" запросто прикажет долго жить с помощью одного хорошего хакера.

__________________
Не рой другому яму. Просто дай лопату и укажи, где копать.