Victory

Уроки М.В. Ломоносова. К 300-летию великого сына России

Урок третий. У истоков классической русской литературы

Мы готовимся отметить 19 ноября нынешнего года 300-летие со дня рождения Михаила Васильевича Ломоносова. Специальное постановление об этой знаменательной дате принял Центральный Комитет КПРФ. А «Правда» в номерах от 12—15 августа и 30 сентября — 3 октября начала публикацию цикла статей писателя и учёного Арсения Замостьянова, посвящённого разным сторонам личности и наследия выдающегося сына России, его урокам для нас и для будущего. Сегодня — третья статья этого цикла.

У кого-то может возникнуть сомнение: можно ли в наше время получать наслаждение от стихов русского поэта-классициста далёкого XVIII века? Или мы восхищаемся ими только потому, что глубоко уважаем Ломоносова как великого учёного и просветителя и осознаём историко-литературную роль его поэтических творений?..

Известно скептическое мнение некоторых литературоведов о допушкинской русской поэзии XVIII века. При этом забывают, что для пушкинской плеяды именно этот пласт был корнями и почвой — Ломоносов, Сумароков, Державин, Крылов… Действительно, Пушкин преобразил русский литературный язык, но если видеть в допушкинской литературе только нагромождение устаревших слов и оборотов — это читательская близорукость, которая нас обкрадывает.

Конечно, достичь понимания поэзии Ломоносова непросто. А разве просто понять Пушкина или Блока? Да, многие риторические обороты торжественных од сегодняшнему читателю могут показаться архаичными. И всё-таки язык Ломоносова даже школьники воспринимают легче, чем поэтический язык его собратьев по XVIII веку — Кантемира, Тредиаковского, Сумарокова. Ломоносовской ясности не было и у гениального Державина, который подчас осознанно стремился к дисгармонии, к усложнённости образного ряда.

Наш великий просветитель был также истинным поэтом.


При жизни Ломоносова ценили главным образом как стихотворца. Именно поэтиче-ские успехи принесли ему, простолюдину, славу и положение при дворе. Стихи открывали перед просветителем двери в самые изысканные кабинеты всесильных вельмож. Двор чувствовал необходимость не просто в придворном поэте, который способен развлекать и увлекать рифмованным красноречием. Елизавете Петровне хотелось видеть рядом с троном волшебника, чтобы пленял и поражал, как архитектура Растрелли, чтобы ведал про все секреты просвещённого века не хуже французов и немцев.

К тому времени в России уже существовала традиция придворной поэзии. Так, Симеон Полоцкий воспевал царя Алексея Михайловича, Феофан Прокопович и Фёдор Журавский вострубили славу Петру Великому. Современник Ломоносова — Василий Кириллович Тредиаковский сочинял велеречивые оды Анне Иоанновне, а однажды выдохнул, как молитву, очень искренние «Стихи похвальные России». Он заступил на поэтическую вахту несколько раньше Ломоносова. Но именно Ломоносов превратил русскую поэзию в искусство номер один, стал главным комментатором эпохи.

Михайло Васильевич ворвался в литературу полемикой с Тредиаковским и сразу завоевал сердца тогдашних ценителей изящной словесности. Их было немного — верных читателей первых наших поэтов. Но среди них выделялись влиятельные персоны, которых Ломоносов пытался сагитировать стихами, мобилизовать на службу Просвещению. Его стихи (в особенности те, в которых содержались политические программы) заучивали наизусть, переписывали, цитировали. Наконец, в 1751 году вышло в свет «Собрание разных сочинений в стихах и в прозе Михайла Ломоносова. Книга первая». Тираж по тем временам огромный — 1325 экземпляров. К этому времени Ломоносова безоговорочно признавали первым стихотворцем России. И это не на безрыбье: в те времена творили Тредиаковский и Сумароков. Три поэта были непримиримыми соперниками, бранили друг дружку не только устно, но и в стихах. Из всех ристалищ — кулачных и поэтических — Ломоносов выходил победителем.

Самым влиятельным фаворитом императрицы, красавицы Елисавет, был Иван Иванович Шувалов. Фридрих Прусский язвительно окрестил его «помпадуром в мужском роде». Артистическая натура, Шувалов не стремился к военным и политическим успехам, он видел себя покровителем Просвещения — наук и искусств. Баловень судьбы разглядел необыкновенное дарование Ломоносова, стал другом учёного. Если бы не эта дружба, мы, наверное, сегодня не вспоминали бы о Шувалове — он вошёл в историю именно в ореоле славы Ломоносова. Но и Михайле Васильевичу был необходим этот молодой друг, которого он превратил в незаурядного мецената, возглавлявшего университеты и академии. Никогда он не пытался заискивать перед влиятельным другом. «Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостию и запанибратством с людьми высшего состояния (хотя, впрочем, по чину он мог быть им и равный). Но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей», — писал Пушкин.

«Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отымет» — эти слова Ломоносова из письма Шувалову были жизненной программой свободолюбивого, гордого творца.

Главным светским государственным праздником Российской империи был день восшествия на престол царствующей особы. К этой дате Ломоносов каждый год сочинял оду — и награждали его за творчество так щедро, что можно было до следующей оды содержать лабораторию, заниматься наукой. Панегирик, дифирамб — это древние, вполне почтенные жанры, их прославили афинский оратор Исократ и фиванский поэт Пиндар. Античность была в почёте у литераторов XVIII века. Высоким штилем Ломоносов на родном языке прославлял необъятную Россию, поведывал о героических победах. Как художник слова, Ломоносов оказался блистательным баталистом. Конечно, многие строфы тех торжественных од сегодня могут показаться излишне комплиментарными:

Блеснула на российском троне
Яснее дня Елисавет…

Российско солнце на восходе
В сей обще вожделенный день
Прогнало в ревностном народе
И ночи и печали тень.

Божественно лице сияет
Ко мне и сердце озаряет
Блистающим лучом щедрот!

Не слишком ли хвалебно? Что ж, для пользы дела Ломоносов не остановился бы и перед прямой лестью, но мы не должны переносить в XVIII век понятия нашего времени. Самодержец, считавшийся помазанником божиим, был для православных людей того времени фигурой священной. К тому же глава государства олицетворял страну, её победы, её судьбу… Эта старинная традиция пригодилась поэтам и в ХХ веке, когда Родина сплачивалась вокруг Сталина, чтобы выстоять и победить. Поэты прославляли, благодарили вождя, и, скажем, «Слово к товарищу Сталину» Исаковского мы воспринимаем не просто как стихотворение: это — явление народной истории. Так и Ломоносову во многом удалось запечатлеть народное настроение. Императрица Елизавета Петровна не была выдающимся политиком, но она любила Россию, покровительствовала Просвещению. Ломоносов не жалел для неё высоких слов, однако никогда не забывал о главном:

Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сёл, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!

Вокруг тебя цветы пестреют
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою;

Ты сыплешь щедрою рукою
Свое богатство по земли.

Без патриотического прославления мирного труда реверансы в сторону императрицы оказались бы пустой лестью. Но Ломоносов в красочной обёртке дифирамба преподносил власть имущим лекарство для России, программу развития страны. Современные властители тоже нередко слышат комплименты — правда, не в стихах, а в шершавой прозе. Повсеместная реклама «тандема» то слащава, то чересчур патетична. Главное — дуэт политиков именно рекламируют, как модный товар. Реальная Россия остаётся на заднем плане как дежурная декорация для двух актёров. Пропагандистская машина работает на заказчика, а не на страну. Ломоносов даже во дни пышных царских праздников продвигал патриотическую программу — изобретательно, настойчиво, талантливо.


Поэт и оратор, Ломоносов испытывал русский язык на гибкость. Его «Риторика» на славу послужила литературе, продемонстрировав, как можно простыми словами выразить извилистую мысль и её подтек-сты. Ломоносовские обороты мы встречаем то у Льва Толстого, то у Герцена… Демонстрируя образцы изречений, в своей «Риторике» Ломоносов даёт примеры нравоучительного афоризма:

• Сокровенный гнев вредит, объявленный без мщения теряется.
• Счастие сильных боится, ленивых угнетает.
• О том сам не сказывай, о чем другим молчать повелеваешь.
• Кто боязливо просит, тот учит отказывать.
• Кто лютостию подданных угнетает, тот боящихся боится, и страх на самого обращается.
• Ежели кто, имея власть, другому грешить не возбраняет, тем самым грешить повелевает.
• Те уже не так боятся, которым пагуба перед глазами.
• Счастливое беззаконие нередко добродетелью называют.
• Кто породою хвалится, тот чужим хвастает.
• Что трудно терпеть, то сладко вспоминать.

Всем нам надо взять на вооружение эти сокровища. Логически выверенные, ясные выражения Ломоносова не раз аукнутся в русской литературе — и в «Капитанской дочке», и, например, в поэме Твардовского «За далью — даль». Не в прямых цитатах, а в самом духе этих произведений…

Ломоносов знал толк в афоризмах, умел заострить мысль, усилить её логикой парадокса, а в стихах был так органично выразителен, что образы его, если уж встали перед глазами, — из памяти не выветриваются. Разве можно позабыть эти строки, прочитав однажды:

Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.

Если бы нам потребовалось в двух строках показать красоту русской поэзии, эти стихи Ломоносова пришлись бы кстати. Ясный язык (как тут не вспомнить определение «прекрасная ясность»?) позволяет Ломоносову в двух коротких строках выразить мысль, к которой человечество шло тысячелетия.

Когда Ломоносов написал эти стихи, ему шёл тридцать третий год. Он уже был великим учёным и просветителем. Пришло время расцвета его поэтического таланта — и славная (и пространная: в пятнадцать шестистиший!) поэтическая дилогия написана, кажется, на одном дыхании. «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния» и «Утреннее размышление о Божием величестве» — две песни во славу мироздания.

Сам Ломоносов как-то проговорился: «Ода моя о северном сиянии, которая сочинена 1743 года, а в 1747 году в Риторике напечатана, содержит моё давнишнее мнение, что северное сияние движением эфира произведено быть может». Можно подумать, что это слишком рационально, что, оказывается, всё дело в научной гипотезе, а поэзия — только средство для её популяризации. Полагаю, Ломоносов в этом объяснении просто не пустил нас в свою поэтиче-скую мастерскую, не стал пытаться объяснять необъяснимое, ограничился самыми очевидными комментариями. Тем более что научные концепции в этих размышлениях и впрямь присутствуют.

Есть в русской поэзии стихотворения, в которых соединены тайна и сермяжная материя, рациональные размышления и молитвенный восторг. Сами по себе эти стихи загадочны, необъяснимы, как необъяснима гармония. Поражает не стихотворная эквилибристика, хотя трудно не восхититься, как владел ею Ломоносов в XVIII веке, не имея за спиной внушительной антологии предшественников! Читаем — и открывается бездна. Космическая, небесная? Или это бездна поэзии Ломоносова?

Ломоносов отобразил мир многообразный: от пользы стекла до раскаяния перед Богом.

В середине XVIII века Михайло Васильевич создаёт духовные оды — пожалуй, лучшее, что он сделал в поэзии. Он был способен к молитве, как мало кто из учёных:

О Боже мой, не удалися,
Покрой меня рукой своей
И помощь ниспослать потщися
Объятой злом душе моей.

Ломоносов был могучей личностью, его обуревала жажда больших свершений. Такому богатырю куда сложнее смириться, победить гордыню. Тем ценнее его признания.

Любимым поэтическим жанром Ломоносова была торжественная ода, обращенная к действующему монарху. Эта форма как нельзя лучше подходила для самовыражения просветителя, чьим кредо было поучение императриц. В одах поэт предпринимал попытки героизации действующего монарха, а также — в замечательных отступлениях, которые были своеобразным взглядом в прошлое, — исторических персонажей, коих считал примерными, годными для поставленной просветительской задачи (такая задача и ее выполнение ставились Ломоносовым выше художественного воспроизведения образа, это чувствуется даже в поэме «Пётр Великий»). Да, культ Петра был фундаментом государственной идеологии Российской империи в XVIII веке. И для укрепления этого культа «требовалось участие общенационального, духовного авторитета — художника, способного своим искусством подтвердить ведущую роль российского императора в культурной жизни общества». Будучи одним из последовательных идеологов петровского культа, Ломоносов допускал даже смелые, вызывавшие споры сравнения создателя Российской империи с творцом:

«Он Бог, он Бог твой был, Россия…»

(Ода 1743 г.)

Это, конечно, допущение «пиитической фантазии», художественная вольность, которая многим казалась кощунством.

Ломоносов шел к своему пониманию героики через изучение классического наследия — и не только немецких и французских поэтов XVI—XVIII вв., но и Гомера, Вергилия, о важности которых для Ломоносова говорят многочисленные подступы нашего поэта к переводам «Илиады» и «Энеиды». В постоянном сопряжении (порой — полемическом) с этими произведениями проходит вся история ломоносовской поэтической героики. Поэт был восприимчив к эстетике героического эпоса, любование которым составило его переводы из Гомера и Вергилия. Есть в его переводах и характерный ломоносовский гуманизм, страх перед ужасами войны:

Вот, троянин, поля, что ты искал войною,
И вот Гесперия. Измерь, лежа убитый.

(Из «Энеиды», XII, 359—360)

Вызывающий восторги лик Петра, центральный в поэзии Ломоносова, появляется в первом его стихотворном произведении, получившем широкое признание, — в оде «На взятие Хотина 1739 года». Пётр выступает в этой оде как Герой — Герой с большой буквы. Сначала поэт даже не называет его имя:

Над войском облак вдруг развился,
Блеснул горящим вдруг лицем,
Умытым кровию мечем
Гоня врагов, Герой открылся.

Ломоносов предвосхищает явление своего Героя риторическим рядом громких вопросов (излюбленный ломоносовский ораторский прием!). Но вот Пётр назван —

И чувствуя приход Петров,
Дубравы и поля трепещут.

Именно столь эффектным и должно быть появление Героя, ставшего могущественным мифом.

Но Ломоносов, историк-патриот, мыслил широко, расширяя горизонты исторического пространства. Вместе с Петром из «мглы» является и «Смиритель стран Казанских», который «Селима гордого потряс» (Селим позже станет героем известной стихотворной трагедии Ломоносова, в которой поэт перенёсся в эпоху становления Московского царства), — Иван Грозный. Герои прошлого спокойны за Россию, которая под мудрым руководством Анны разбивает противников под Хотином. О реальной императрице Анне в те годы Ломоносову мало что было известно. Позже он будет критически отзываться о её царствовании. Здесь Анна важна как функция для оды, как символ.

Эпический образ сбора героев прошлого, которые любуются подвигами своих преемников, характерен и для отечественной традиции ХХ века, связанной с советской эпохой, в канонах которой нередки были обращения к поколению революционеров.

В многочисленных и пространных одах Ломоносов не устает ставить в пример воспеваемым монархам и монархиням героев прошлого (а иногда — и настоящего). Конечно, особое место в этом пантеоне героев занимает Пётр Великий — стержневая фигура государственной идеологии того времени, к гражданской канонизации которой М.В. Ломоносов имел непосредственное отношение. Следует отметить, что в государственной идеологии петровского и послепетровского времени интересы государства и Просвещения воспринимались в единстве и это продолжалось, пока страна не обуржуазилась. Ломоносов служил и государству, и Просвещению, ощущая взаимосвязь этих явлений и их институтов. Такая идеология персонифицировалась в образе первого императора — Петра Великого.

Ломоносов создает поэтический миф об историческом Петре, и он останется в русской поэзии очень и очень жизнеспособным, как проявятся в строках других поэтов и ломоносовские строки. Пётр предстает у Ломоносова царем-тружеником, царем-работником:

Познают, что монарх и что отец прямой,
Строитель, плаватель, в полях, в морях Герой.

В подобном духе десятилетиями и веками писали о Петре позднейшие поэты. Культ Петра необходим Ломоносову для утверждения славы России, для утверждения права России на великих, бессмертных героев.

По Ломоносову, победы Петра затмевают самые сильные сцены «Илиады», «Одиссеи» и «Энеиды». Стоит только изобразить их достойно — и получится несравненная поэма. Такая гиперболическая идейная установка сопровождает образ Петра на протяжении всей поэмы. Характерно, что Ломоносов включает в свой эпос и были о современных ему героях — героях Семилетней войны.

Просветитель и естествоиспытатель, Ломоносов не мог не придать своему герою черты победителя природы, подчинившего себе ее силы в апофеозе науки. Ломоносов любуется тем, как Пётр, не боявшийся смелых замыслов, подчинил себе природу, ждущую человеческих трудов, готовую обогатить труженика, неутомимого работника:

И в сердце положил великий труд,
Канал,
Дабы российскою могущею рукою
Потоки Волхова соединить с Невою.

Здесь М.В. Ломоносов закладывает влиятельную традицию. Вспомним: похожие образы сплошь и рядом встречаются в советской героике, воспевавшей строителей Беломорканала и Днепрогэса, канала имени Москвы и Магнитки. Ломоносов, гениальный сын века энциклопедистов, умел видеть героизм в победе над природой, в утверждении человеческого гения и могущества, в пафосе всепобеждающего труда. Здесь у Ломоносова возникает род героизма, редкий у поэтов XVIII века (даже у Державина), но утверждённый русской поэзией века ХХ (В. Брюсовым, В. Маяковским, Н. Заболоцким и др.), — героизм труда. Героизация труда проявляется в литературе, когда общество развивается по законам созидания.

Пётр у Ломоносова пророчески оценивает и богатство Русского севера, озвучивая мысли самого Ломоносова — великого северянина:

Сказал: «Ты можешь мне произвести, Россия,
Целебны влажности и жилы золотыя.
Но ныне для твоей бессмертной похвалы
Спешу против врагов чрез горы и валы;
Железо мне пролей, разжженной токи меди…

Только Ломоносов мог с такой точно-стью предвидеть будущее России: ведь это про нашу индустриализацию, про славный, победный советский ХХ век! Широко известен оправдавшийся прогноз великого Ломоносова: «Богатство России Сибирью прирастать будет». Пётр у Ломоносова пророчествует, как вергилиевский Эней (всё-таки Эней остается ключевой мифологической фигурой для понимания образа Петра), проникая в славное будущее создаваемой им империи, а Ломоносов ставит именно такую стратегическую задачу. Пророчество Петра содержит и характерный для Ломоносова апофеоз науки и географических исследований, героизация которых входит в программу поэта:

Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава…

Эти строки перекликаются с прославлением подвигов бесстрашного путешественника Витуса Беринга, которое мы встречаем в елизаветинской оде Ломоносова 1742 года:

К тебе от всточных стран спешат
Уже американски волны
В Камчатской порт, веселья полны.

Герои науки, герои-первопроходцы (именно в 1742 году, к восторгу поэта, было получено известие о достижении берегов Америки экспедицией В. Беринга) становились национальными героями России, утверждёнными и воспетыми в поэзии, — и в этом заслуга Ломоносова, его мощного поэтического и просветительского энтузиазма. Как тут не вспомнить снова советскую героику, которая непредставима без папанинской льдины, без перелётов Чкалова и Громова, без освоения Северного морского пути!.. А покорение космоса?

В поэме о Петре присутствует и новый для Ломоносова (и русской поэзии) исторический герой — Великий князь всея Руси Иван III, Иоанн Великий, о котором поэт помнит, что:

Сей бодрый государь в Россию первый ввел
На бранях новый страх земных громовых стрел.
Неслыханны пред тем и сильные удары
Почувствовав от нас против себя татары,

Вовек отчаялись над россами побед:
Скончался с гордостью ордынскою Ахмет.

«Бодрый государь» — то есть, под стать Петру, работоспособный, активный, неутомимый (таким и был Иван Великий, строитель Московского Кремля, увы, недооценённый историками величайший наш правитель). «Бодрый государь» — это близкое к постижению идеала и потому исключительно важное определение — как для Ломоносова, так и для эпохи (вспомним тезис

В. Кожинова о единстве стиля эпохи и стиля поэта-классика). Пётр, создатель новых традиций и преобразователь старых, является в свою очередь продолжателем традиций русского героизма защитников нашей государственности, освободителей от ордынского ига, из которых поэт вспоминает Ивана III.

В поэме упоминаются и другие герои прошлого: кроме русских князей и царей, это Александр Великий и его противник Дарий, а ещё прославленные сподвижники Петра — Карпов («вождь Преображенских сил») и Шереметев, мужественные призывы которого «отмщеньем дышущих бодрит напор сердец». Но вообще для поэмы Ломоносова характерна сосредоточенность на главном и заглавном герое, все остальные лишь оттеняют его величие.

В своей героической поэме Ломоносов переосмысливает классический героиче-ский эпос Гомера и Вергилия, используя их опыт, и в то же время полемизирует с классиками, стремится создать произведение подлинно русское и современное.


Программную мотивацию, кредо героики Ломоносов расширил до диалогического произведения «Разговор с Анакреоном». Любовь к Родине (порой — персонифицированной в образе монарха), по Ломоносову, является важнейшим назначением поэта, она превосходит чувства к женщине, любые другие чувства, не говоря уж о прихотях эгоизма. Конечно, за этим образом Родины-матери-императрицы стоит сложная система ценностей, присущая Ломоносову как великому сыну своего века. Исследователь В.М. Живов заметил, анализируя значение идеи государства в мировоззрении просветителей-классицистов: «Государство было предметом поэтического восторга и философской медитации именно потому, что оно как бы выступало распорядителем космической гармонии на земле. Поэтому победы монарха, его благоденствие, заключение союзов и мирных договоров были не только материалом изображения, но и темой философской и художественной рефлексии. Прогресс государства воспринимался при этом как прогресс разума и прогресс просвещения…» Именно этим принципом руководствовался Ломоносов, воспевая монархов и их деяния.

Государство, Просвещение, великие задачи… А как же лирика? «Нежности сердечной в любви я не лишён», — признавался Ломоносов. Не лишён он был и юмора, и самоиронии и умел проявлять это в стихах. Как непринуждённо, раскрепощенно он высмеял церковных схоластов и фарисеев в «Гимне бороде»:

Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.

Понятно, что в XVIII веке для написания таких стихов требовалась отвага. Но оценим и пластику стиха, которым виртуозно владел Ломоносов! Выделяются из громоподобного поэтического наследия Ломоносова и «Стихи, сочинённые на дороге в Петергоф, когда я в 1762 году ехал просить о подписании привилегии для академии, быв много раз прежде за тем же». Неутомимый Ломоносов позавидовал беззаботному кузнечику… В строках, обращённых не к императрице, даже не к народу, а к самому себе, — печаль стоика, минутная слабость:

Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,
Что видишь, всё твое, везде в своем дому.
Не просишь ни о чём, не должен никому.

Благодаря таким стихам мы вспоминаем Ломоносова не только с преклонением, но и с душевной теплотой. Перед нами уже не парадный портрет из учебника, не монумент, а живой человек. Именно поэзия навсегда сохранила обаяние великой души. И это — тоже ломоносовский урок.

Газета «Правда»
http://work-engels.ru/archives/9533

Victory

— А вот есть такая тема, которая очень важна, — сказал Сталин, — которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию? научную интеллигенцию, профессоров, врачей, — сказал Сталин, строя фразы с той особенной, присущей ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил, что, по-моему, мог бы буквально ее воспроизвести, — у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников.

Это традиция отсталая, она идёт от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, — сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: — засранцами… — Усмехнулся и снова стал серьёзным.

К. Симонов. «Глазами человека моего поколения»


http://stalinism.ru/Stalin-i-gosudar...ligentsii.html

Александр Соколов

VICTORY. С благодарностью читаю и буду использовать опубликованный вами прекрасный материал о Михаиле Васильевиче Ломоносове. Рад вашему чувству верности нашему социалистическому Отечеству. В отличие от тех, кто предаёт интересы народа и Родины, входит в образ меняющего в зависимости от погоды цвет хамелеона, вы даёте пример гражданской чести и совести, долга в это трудное время лжи, неверия, уныния, разъединения людей. К сожалению, такие мощные средства информации, как центральное радио России, телевидение ничего полезного в интересах воспитания на примере жизни Ломоносова не подготовили и не преподнесли нам, чтобы можно было восхититься и порадоваться за страну, её историю в честь 300 -летнего юбилея великого сына русского народа.Это очень напоминает те самые злокозненные действия Шумахера в Академии наук в 18 веке, вредившие русской науке, культуре, просвещению, но о развитии которых мечтал Пётр 1, создавая Петербургскую Академию наук и на защиту которых встал Ломоносов, положив 25 лет жизни, борясь с "шумахеровщиной".

__________________
Из искры возгорится пламя!

Skomoroh

Советую посмотреть, это наша история, которую у нас хотят отнять:
http://www.youtube.com/watch?v=D_KPS...eature=related

Александр Соколов

После переезда Ломоносова в 1736 году из Москвы в Петербург мечты мдвадцатипятилетнего помора о настоящей науке стали сбываться. Он с головой окунулся в изучение разных научных теорий, мнений. «29 января 1736 года Ломоносов приобрёл недавно вышедшую книгу «Новый и краткий способ к сложению российских стихов». Автором её был Василий Кириллович Тредиаковский, уже известный поэт и переводчик.
В течение почти целого столетия в русской книжной поэзии господствующим было так называемое силлабическое стихосложение, занесённое к нам из Польши». Крупнейшими русскими поэтами 17-начала 18 веков были Симеон Полоцкий, Феофан Прокопович, Антиох Кантемир. Они писали стихи силлабическим размером. Это означает, что в строчках должно быть одинаковое количество слогов, рифма должна быть с ударением только на предпоследнем слоге. Но силлабика была чужда русскому языку. «Его природные свойства требовали иной поэтической гармонии». Для благозвучия русского стиха было недостаточно равенства слогов. «…Русский язык в отличие от польского, более того, в отличие от всех без исключения европейских языков, имел – имеет самую свободную систему ударений». В польском языке ударение фиксируется на предпоследнем слоге, во французском – только на последнем слоге, а вот « в русских словах ударение может стоять на любом слоге – последнем, предпоследнем, на третьем с конца, и даже на пятом, шестом, седьмом слоге с конца».
Ломоносов читал книгу Тредиаковского с большим интересом, сразу заметил и оценил положительные для русского стихосложения предложения Тредиаковского. Однако Ломоносов, будучи хорошо знаком с силлабическим стихосложением и устной русской поэзией, тут же понял половинчатость предлагаемой Тредиаковским реформы. Экземпляр книги Тредиаковского, купленной Ломоносовым в 1736 году, сохранился до наших дней. Эта книга вся испещрена пометками, сделанными Ломоносовым. У него зрели аргументы к спору с Тредиаковским - в пользу исконно русского стихосложения.

__________________
Из искры возгорится пламя!

Александр Соколов

Что же заметил Ломоносов, знакомясь с книгой Тредиаковского по теории русского литературного языка? Тредиаковский за основу реформы брал речь царского придворного круга людей и призывал остерегаться «славенщизны» и «подлого употребления», т.е. речи народных низов. Этот путь Тредиаковский заимствовал у французов, «где в течение двух веков развитие литературного языка шло именно по линии ограничения церковной латыни и простонародной речи» (Е.Н.Лебедев). Однако старославянский язык в эпоху Ломоносова оставался языком выразительности в кругу образованных людей. «Возвышенные мысли и чувства русскому образованному человеку гораздо удобнее и привычнее было облекать в форму славянизмов» (Е.Лебедев). Ломоносов понимал хорошо, что отказ от старославянской лексики языка, как это предлагал Тредиаковский, – это «значило расписаться в непонимании важнейших сторон духовной жизни своих соотечественников» (Е.Лебедев). Отверг Ломоносов и предложение Тредиаковского отказаться от «просторечных, «низких» выражений; он знал, что эти слова были употребительны не только в «подлом народе», но и в «изрядной компании». Заметим, что слово «подлый» в старославянскую эпоху (9-10 века) означало «дурной, низкий, низкого происхождения»; «изрядная компания» - это у Тредиаковского в его книге именуются так люди царского придворного круга. Нужно учесть также, что в России начала 18 века особого языка высшей аристократии, который был бы отделён глухой стеной от языка простолюдинов, не существовало. Это понимал Ломоносов, поэтому и не видел основы, на которой Тредиаковский предлагал обоснование развития русского литературного языка. Тредиаковский лишь привлёк внимание – указал на проблему, на её важность для культуры и просвещения. По этому поводу в монографии Е.Н.Лебедева читаем: «решать же её (проблему) пришлось Ломоносову, что тот и сделал два десятка лет спустя после первых выступлений Тредиаковского в Российском собрании. Мечты последнего о создании грамматики «доброй и исправной» воплотились в ломоносовской «Российской грамматике» (1755). Что же касается литературной нормы русского языка, то эта сложнейшая проблема была решена Ломоносовым в его гениальной теории «трёх штилей», на многие десятилетия вперёд определившей развитие русского языка и литературы. Само название работы, где излагались основные положения этой теории, звучит весьма знаменательно – «О пользе книг церковных в российском языке (1758)».
Ломоносов уделил внимание русской просторечной и старославянской лексике в русском языке. Впоследствии А.С.Пушкин поставил в особую заслугу Ломоносову именно это обоснование «гармонического слияния языка церковных книг со словами исконно русскими» (Е.Н.Лебедев).
«Ломоносов оказался гораздо практичнее и объективнее: он всегда шёл от предмета к умозаключению, а не наоборот. Он понял, что поэтический переворот интересен не сам по себе, но как часть коренных перемен во всём укладе русской жизни. Перемены же эти сводились, прежде всего, к возрастающей роли абсолютистского государства, крепкой монархической власти. Надо думать, что и Тредиаковский понимал социальную сторону происходящих перемен, но не видел единого корня, питавшего одними соками и политическую и поэтическую ветви русской жизни. Вот почему четыре года спустя после Тредиаковского именно Ломоносов оказался творцом «державного ямба» и поныне самого популярного размера в русской поэзии».
О Ломоносове мы здесь сказали, забегая вперёд, в связи с именем Тредиаковского и его книгой, которую купил Ломоносов в 1736 году. Ломоносов читает книгу Тредиаковского и заполняет её поля пометками на русском, немецком, французском, латинском языках. А в это время в Сибири работала академическая экспедиция по изучению этого края. Экспедиция испытывала трудности из-за отсутствия в её составе специалиста - химика, который знал бы горное дело, поэтому обратилась к Академии наук «с просьбой о командировании такового в распоряжение экспедиции». В этой связи было решено послать на учёбу в Германию русских студентов. Академия наук 5 марта 1736 года представила Кабинету министров список отобранных студентов для поездки в Германию на учёбу.
В данном списке значились три фамилии: 1.Густав Ульрих Райзер, 17 лет, рождённый в Москве, сын советника Коллегии; 2.Дмитрий Виноградов, 16 лет, сын священнослужителя из Суздаля; 3. Михайло Ломоносов, крестьянский сын из Архангелогородской губернии, Двиницкого уезда, Куростровской волости, 22 лет. Остаётся загадкой, допущена ли описка или сам Ломоносов убавил себе лет, но тогда ему было полных 24 года. За два месяца обучения в Академии Ломоносов выделился своим прилежанием и своими способностями и «не оставил никаких шансов другим своим более молодым однокашникам».
13 марта Кабинет министров утвердил кандидатуры Райзера, Виноградова и Ломоносова для отправки в Германию изучать химию и горное дело. «19 марта Ломоносов был официально извещён о том, что его вместе с Райзером и Виноградовым посылают для обучения за границу». 15 июля вышло постановление выдать им «по 300 рублей каждому на путевые расходы и на первоначальное проживание в Марбурге». Это были деньги немалые. Выплатив имевшиеся разные долги, Ломоносов оставался обладателем немалой суммы. 30 августа 1736 года профессор Крафт отправил в Германию письмо, в котором извещалось, что к профессору Христиану Вольфу в университет «в Марбург посылаются трое прекрасных молодых людей».
«Товарищи Ломоносова по командировке вполне соответствовали этой характеристике. Густав Ульрих был, судя по ломоносовской переписке, человеком достойным, на которого можно было положиться. Юный Дмитрий Виноградов стал товарищем Ломоносова ещё в Москве. Он был чрезвычайно талантлив» (Лебедев Е.Н.)
Получив рекомендательные письма к профессору Вольфу, 8 сентября все трое отплыли из Петербурга, но из-за непогоды в Финском заливе корабль вернулся в столицу, а 19 сентября вновь покинул Петербургский порт. В Кронштадте провели несколько суток ожидания, и 23 сентября корабль взял курс на запад. «16 октября прибыли в Травемюнде и ступили на землю Германии».
Так заканчивается глава 1V монографии советского литературоведа Е.Н.Лебедева о жизни М.В. Ломоносова. Эпиграфом к главе автор взял слова М.В.Ломоносова:
Мы крайним тщанием готовы
Подать в Российском роде новы
Чистейшего ума плоды.

__________________
Из искры возгорится пламя!

Александр Соколов

Михаил Ломоносов прибыл в город Марбург 3 ноября 1736 года для продолжения учёбы в Марбургском университете (основан в 1572 г) – тогда одном из самых авторитетных учебных заведений. Студенческий день Ломоносова расписан был так: с 9 до 10 часов- занятия экспериментальной физикой; с 10 до 11 - рисованием, с 11 до 12 – теоретической физикой; перерыв на обед, отдых; с 15 до 16 – занятия метафизикой; с 16 до 17 - логикой. Кроме того, ещё и занятия химией, французским языком, фехтованием, танцем, а также самостоятельная ежедневная работа в области русского стихосложения. Ломоносову не исполнилось ещё полных 25 лет (Райзеру исполнилось 20, Виноградову -19). Ломоносов серьёзно изучал труд голландского врача и химика Г. Бургаве «Основы химии», труды английского естествоиспытателя Роберта Бойля. О знакомстве с работами Бойля Ломоносов писал (1738): «После того, что я прочитал у Бойля, мною овладело страстное желание исследовать мельчайшие частички тел. О них я размышлял 18 лет; не в моей привычке лишь тогда начинать думать о каком-нибудь предмете, когда уже пришло время для объяснения его».
Страсть к познанию проявлялась и в том, что Ломоносов не боялся тратить последние деньги на покупку книг, делая новые и новые долги. Так, в 1738 году он приобрёл около 70 томов различных книг на латинском, французском и немецком языках. Это фундаментальные труды по химии, физике, математике, логике, философии, медицине, горному делу, гидравлике, анатомии, географии, иностранным языкам, античной литературе. За два года, проведённые в Марбурге, Ломоносов успел сделать многое. Из студента он превратился в исследователя, его тревожили пока смутные, но грандиозные догадки. Ломоносов был автором двух физических диссертаций: «Работа по физике о превращении твёрдого тела в жидкое в зависимости от движения предшествующей жидкости» (октябрь, 1738) и « Физическая диссертация о различии смешанных тел, состоящем в сцеплении корпускул» (март, 1739).
После университета в Марбурге русские студенты направлялись в Фрейберг к физику Генкелю. Ломоносов привез в Генкелю отличный отзыв профессора химии Дуйзинга, который свидетельствовал об успехах его в изучении химии, природной даровитости. Ломоносов получил также и авторитетное свидетельство профессора Вольфа, который писал: «Молодой человек с прекрасными способностями Михаил Ломоносов со времени своего прибытия в Марбург прилежно посещал мои лекции математики и философии, а преимущественно физики и с особенной любовью старался приобретать основательные познания. Нисколько не сомневаюсь, что если он с таким же прилежанием будет продолжать свои занятия, то он со временем, по возвращении в отечество, может принести пользу государству, чего от души желаю».
Здесь, в Фрейберге, произошло столкновение Ломоносова с профессором Генкелем в его химической лаборатории. Впервые заявила о себе особенность характера Ломоносова – его «благородная упрямка». Генкель думал о Ломоносове как о самолюбивом русском выскочке, который постоянно досаждал своими вопросами и открыто высказывал недовольство учебной программой и требовал, чтобы студентам давали более сложные задания. Если отношения с профессором Вольфом указывают на то, что молодой Ломоносов умел помнить добро и всегда с благодарностью говорил о своём учителе, то конфликт с Генкелем говорит, что Ломоносов не спускал и обид, несправедливо нанесённых ему, а честь умел беречь смолоду.
Год 1739 – это год, когда о Ломоносов заявил о себе, как самостоятельный учёный. Им было послано в Российскую академию наук известное теперь, знаменитое «Письмо о правилах Российского стихотворства». Если в работах по физике, выполненных под руководством Вольфа, Ломоносов оставался талантливым (несмотря на всю его незаурядность) учеником профессора, то теперь, в «Письме о правилах Российского стихотворства», с начала до конца он выступал самостоятельно, проявляя истинный блеск, исключительно глубокое знание предмета. Это была такая трактовка русского языка и стихосложения, которая определила развитие русского стихосложения больше, чем на двести лет вперёд. Этот научный трактат двадцативосьмилетнего Ломоносова в своих основополагающих чертах не потерял своего значения и в наше время. «В сущности, именно в этом произведении родился Ломоносов-учёный. И учёный – великий» (Е.Н.Лебедев).
Ломоносов доказал, что русский язык позволяет использовать разные стихотворные размеры и рифмы, чередовать их в различной последовательности. «Он сразу же направил свои усилия на разработку основ нового стихосложения с сознательным прицелом на будущее и с поразительным в молодом теоретике чувством меры и самым бережным вниманием к самобытным свойствам русского языка» (Е.Н.Лебедев).
Трактат Ломоносова с приложением стихов «Ода на взятие Хотина» (Хотин – крепость в Бессарабии, взята русскими войсками 19 августа 1739 года, это был исход четырёхлетней войны с Турцией) – трактат произвёл ошеломляющее впечатление на петербургских академиков а вместе с ними и на всех стихотворцев. «Это было как гром среди ясного неба!» (Е.Н.Лебедев).
В начале мая 1740 года Ломоносов прекратил учёбу у профессора Генкеля, окончательно убедившись в том, что это время будет потеряно бесполезно. Он стал думать о возвращении в Россию. В конце мая 1741 года Ломоносов был на корабле, оплывавшем в Россию. Он стремился на родину, рвался в Россию.
За четыре года пребывания в германии Ломоносов «основательно изучил экспериментальную и теоретическую физику, философию и естественную историю, горное дело и многие-многие другие научные; корпел в химических лабораториях, спускался в рудники, старательно изучал устройства применяемых механизмов, стоял у плавильных печей, учился у лучших специалистов горнодобывающей промышленности и металлургии, овладел немецким, французским и итальянским языками; стал отличным рисовальщиком; написал «Письмо о правилах Российского стихотворства» и три научные работы по физике и, наконец, в полный голос заявил о своём поэтическом даре, переведя стихотворения Анакреона и Фенелона и сочинив «Оду на взятие Хотина», которая через сто лет побудила Белинского назвать его «отцом русской поэзии».
Пребывая в Германии, Ломоносов впервые по-настоящему проникся патриотической идеей, которая теперь будет им управлять до конца дней его жизни. Он постигал в мыслях родную историю, драматическую и славную, приобретал уверенность в великом предназначении России.
К чувству непреодолимого желания работать на благо России присоединилась в это время личная тревога: он думал об отце. «Одиннадцать лет назад он ушёл от него не простившись….как-то ловит он рыбу?....что думает о своём сыне?....Мысли о Василии Дорофеевиче преследовали Ломоносова всю дорогу до Петербурга. Он даже видел отца во сне выброшенным на необитаемый остров в Ледовитом океане…» (Е.Н.Лебедев).
Страшный сон не давал покоя, и 8 июня 1741 года, вступив на родную землю, первым делом навестил земляков, архангельских мужиков, чтобы узнать об отце. «Он был ошеломлён, услышав, что его отец ранней весною того же года, по первом вскрытии льдов, отправился в море на рыбный промысел и что, хотя минуло уже несколько месяцев, ни он и никто другой из поехавших с ним ещё не вернулся». Михаил Ломоносов был охвачен крайним беспокойством. Он подсознательно ловил себя на мысли, что отец на том самом острове, что видел во сне. С нетерпением ждал вестей. Наконец они пришли. Земляки сообщили, что «рыбаки действительно нашли тело Василия Дорофеевича на том самом острове, похоронили и возложили на могилу большой камень…» (Е.Н.Лебедев).

__________________
Из искры возгорится пламя!

Александр Соколов

Смерть Петра1. Трудная полоса в жизни России. «После лифляндки Екатерины (вдовы Петра1) воцарилась Анна Иоанновна, власть перешла в руки Бирона» (Лебедев). Историк 18 века К. Валишевский пишет: «Одновременно началось настоящее нашествие других иностранцев, вроде Брауншвецг-Вольфенбюттель-Бревернов, Мекленбург-Шверинов, целой армии экзотических принцев и принцесс, солдат, авантюристов, двинувшихся на Россию со всех концов Европы и деливших между собою, как добычу, должности, почести, доходные места, высасывая все соки из страны для удовлетворения своих аппетитов».
Напомним основные имена царствования:
Петр1 (1689 – 1725); Анна Иоанновна (1730-1740); Елизавета Петровна (1741-1761); Екатерина 11 (1762-1796).
«Смерть Анны Иоановны и ссылка Бирона мало что изменили…..ни у одной группировки, соперничавшей за русский престол, не было сколько-нибудь отчётливого и ответственного представления как о дальних целях, так и о ближайших задачах развития огромной страны….всё в конечном счёте сводилось к тому же удовлетворению «своих капиталов» (Лебедев).
Граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин (1693-1766), будучи крупной политической фигурой елизаветинского царствования, «предпринял успешную попытку вернуть России тот первоначальный политический авторитет, который так ошеломляюще быстро и энергично она приобрела в Европе при Петре1 и который утратила при его преемниках». «Внешняя политика России в 1730-е годы вполне отражала внутреннее положение дел у трона, вокруг которого шло нервное и мелочное соперничество фамильных и групповых амбиций…» Как пишет известный историк Н.Д.Чечулин, Россия была неспособна отстаивать свои интересы и не раз уже поступалась ими в угоду союзникам, русская дипломатия того времени «обнаружила необыкновенную охоту заключать союзы, вступать в обязательства…Это стремление искать повсюду союзников очень характерно для тогдашней русской дипломатии; она не понимала, что союз со всеми государствами, которые между собою боролись и воевали, в сущности, вполне равняется полному отсутствию союзов, полному одиночеству, но только в невыгодных его сторонах, потому что союзники России получали повод к разным неприятным объяснениям, к требованиям разных уступок со стороны России…» (Н.Д.Чечулин). И далее о графе А.П.Бестужеве-Рюмине Н.Чечулин пишет: «Он был один из первых государственных людей тогдашней Европы, понявших, какими осложнениями грозит всем европейским державам чрезмерное и слишком быстрое усиление Пруссии; он был первым, который понял, что необходимо против этого усиления бороться…».
«Во внутренней политике России главную роль играли семейства Шуваловых и Воронцовых…- крупных помещиков, владевших тысячами крепостных и огромными землями, обзаводившихся собственными фабриками и мануфактурами…За счёт ужесточения давления на крепостное крестьянство центральных и заволжских губерний (что в конечном счёте приведёт к крестьянской войне и о чём при Елизавете мало думали) удалось создать достаточно прочную базу для европейского престижа империи» (Лебедев).
Взойдя на престол, Елизавета Петровна приблизила к себе русских. Она, весёлая и открытая, любила русские обычаи, «сочиняла стихи в духе русских народных песен, истово соблюдала православные обряды…Елизавета была дочерью Петра1. Всё это не могло не вызвать патриотического подъёма среди подданных» (Лебедев).
Воцарение Елизаветы непосредственно отразилось на личной и творческой биографии Ломоносова. 8 июня 1741 года Ломоносов в Академии наук доложил о своём прибытии. Это был уже молодой естествоиспытатель, «со своими темами и идеями в физике, химии, геологии и других науках…глубокий теоретик языка и словесных наук…» (Лебедев).
«Всякий раз, когда государство испытывало существенную потребность в чём-либо, Ломоносов, как никто другой, соответствовал государственным запросам. Так было в 1735 году, когда в Петербурге вспомнили о необходимости воспитывать национальные кадры…так было и в 1741 году, когда он вернулся из-за границы, готовый во всеоружии своих энциклопедических уже тогда познаний и своего совершенно уникального темперамента не только ответить на любой внешний запрос, но и предложить собственную программу всестороннего культурного развития Отечества…».
Однако представлять дело так, что судьба только улыбалась Ломоносову, тоже неверно. В Академии наук сложилась неблагоприятная для него обстановка. Покинули свои посты президенства Корф и Карл фон Бреверн. Нового президента не назначали. Полным и единовластным хозяином Академии до 1746 года был Шумахер. При Елизавете назначен президентом академии К.Г. Разумовский, но и при нём делами вершил Шумахер. Отсутствовал твёрдый Регламент научной работы, это затрудняло работу учёных. Это было на руку Шумахеру. Между учёными возникали (не без участия Шумахера) новые и новые столкновения, не имеющие отношения к науке. Научные силы уходили из Академии. Это приносило ущерб начинающейся российской науке. Это же затруднило «как начало, так и весь последующий творческий путь самого Ломоносова…к 1741 году из Петербургской Академии уехали учёные, чей светлый ум отличался широтою научных интересов». Ломоносову же нужна была каждодневная научная работа в окружении именно таких настоящих учёных, с широтой научных интересов, как Бернулли и Эйлер. Но они покинули Академию. К сожалению, Ломоносова ожидало «…либо глухое непонимание со стороны оставшихся в Академии учёных, мышление которых в большинстве случаев было ограничено рамками их научной дисциплины, либо явная или скрытая вражда бюрократической ложи, руководимой Шумахером» (Лебедев).

__________________
Из искры возгорится пламя!

Александр Соколов

Главный советник Академии наук Шумахер рассуждал: если спросят при дворе, а есть ли в академии русские, то вот, пожалуйте, есть Ломоносов. Ломоносов не боялся черновой работы. Он принялся за описание коллекций минерального кабинета Академии наук. В Академии Ломоносов не получил ещё никакую конкретную должность, ему не было определено жалованье (оклад). И Шумахер не спешил с этим. В это время, трудясь над составлением каталога Минерального кабинета, Ломоносов работает над созданием солнечной печи и пишет работу 2Рассуждение о диоптрическом зажигательном инструменте». В своё время учёный С.И Вавилов отметит высоко знания Ломоносова в области геометрической оптики. Ломоносов пишет диссертацию «Физико-химические размышления о соответствии серебра и ртути», создаёт две похвальные оды императору, в которых получает звучание тема диалога России и Запада. В стихах есть гневные строки по адресу врагов России, «которые при звуках труб и литавр огласили 28 июня 1741 года манифест об объявлении войны России…к этому государственному гневу неизбежно примешивалось личное негодование и на внутренних её противников в Академии, которые, поступив на русскую службу, получая русские деньги, работали во вред русской науке. Война с Шумахером назревала неотвратимо» (Лебедев).Ломоносов трудится над самостоятельным исследованием «Элементы математической химии», ставит цель объяснить применение математики к химии и физике мельчайших частиц. Впервые в истории естествознания, Ломоносов даёт определение химии как науки, осмысляет её методы и предмет изучения. Четыре месяца Ломоносовские две диссертации ходят по рукам профессоров Академии, но профессора не выносят никакой оценки. Служебное положение Ломоносова оставалось неясным. Шёл восьмой месяц после возвращения из германии. И творческое, научное, и житейское положение Ломоносова в Академии становилось нестерпимым. Жить приходилось взаймы у академической Канцелярии. Ломоносов понимал свои природные возможности учёного, не хотел их растрачивать даром, оценив перспективу, которая его не могла устроить, он начала действовать.
Теперь Шумахер из чиновника академической Канцелярии, занимавшего выжидательную позицию в отношении молодого учёного, становится его злейшим врагом.
«7 января 1742 года Ломоносов составил прошение на имя императрицы, в котором бил челом о пожаловании его должностью» (Лебедев). Прошение было подано в Канцелярию, откуда оно должно поступить в Сенат. Однако Шумахер решил вынести своё решение. «Он планировал представить Ломоносова и других русских студентов к производству сам, чтобы показать новому двору (25 ноября 1741 г. был дворцовый переворот – прим. наше), взявшему курс на «русификацию всех государственных дел), что Академия всегда пеклась о воспитании национальных научных кадров, что, мол, и сейчас есть молодые люди, которых производим в соответствующий чин для их самостоятельной научной работы. А Ломоносов своим прошением, обнажив истинное положение дел, лишал Шумахера важного козыря в его чиновничьей игре» (Лебедев).
Шумахер против своей воли подписал резолюцию Канцелярии, в которой говорилось, что с 1 января 1742 года назначается жалованье 360 рублей на год. Шумахер же, желая «насолить» Ломоносову, оправил в Академическое собрание официальное извещение о должности Ломоносова с опозданием, так что ещё четыре месяца Ломоносов не имел права посещать заседания высшего научного совета Академии.
Но Ломоносов с энтузиазмом разворачивал свою научную, литературную, просветительскую деятельность. Он вносит предложение учредить первую в России химическую лабораторию, понимая выдающуюся роль химии, которую она должна сыграть в 18 веке. Он видел себя только так, чтобы он, как писал, « мог бы для пользы отечества трудиться в химических экспериментах». С 1 сентября 1742 года Ломоносов читает лекции в Академической гимназии. Он пишет работу по геологии «Первые основания горной науки», эта работа положит начало его фундаментальному труду «Первые основания металлургии, или рудных дел».
Ломоносов пишет работы «О вольном движении воздуха в рудниках» и «О слоях земных», делает переводы с немецкого о различных машинах, переводит с французского пролог к опере «Титово милосердие»; создаёт оду на день рождения великого князя Петра Федоровича (1728-1762). В этих стихах Ломоносов «создаёт образ кровного родства ныне действующих правителей с Петром 1 и проводит мысль о необходимости глубокой духовной связи между ними и великим преобразователем России…Ломоносов рисует грандиозные картины будущего мирного и плодотворного процветания великой страны» (Лебедев).
Постепенно Ломоносову становились ясными истинные цели Шумахера и его методы деятельности, «а также масштабы морального и материального ущерба, нанесённого им Академии» (Лебедев). Шумахер стремился к обогащению, к деньгам. Тесть его был главным снабженцем, ему хорошо оплачивались академические заказы из казны. Присваивались деньги, назначавшиеся для обслуживания посетителей и от книготорговли. Но было другое вредоносное действие Шумахера для науки. Ломоносов понимал действия Шумахера как удушение молодых научных сил. Ломоносов вменял в вину Шумахеру, как советнику академической канцелярии, тот факт, что в течение пяти лет никаких лекций в Академии не дано для «российского юношества».
«В погоне за наживой Шумахер умело разваливал Академию. Как и все проходимцы, он в неопытной, но честолюбивой молодёжи видел эффективную силу, призванную сыграть одну из главных ролей в его грязной игре, и прежде всего, в подавлении умудрённых «стариков», которые прекрасно знали ему цену. Громадны деньги, определённые Петром на просвещение «российского юношества», употреблялись на «затмение» его и развращение» (Лебедев).
За год до своей смерти (умер 4апреля, 1765 г.) Ломоносов напишет страстный обличительный документ, в котором академическому корпусу во главе с Шумахером предъявит обвинение по семидесяти параграфам, но тревога о судьбе русской науки охватила Ломоносова уже в 1740 году.

__________________
Из искры возгорится пламя!

Александр Соколов

Ломоносов - великий сын русского народа. По страница монографии Е. Н. Лебедева.
«30 сентября 1742 года была назначена следственная комиссия по делу Шумахера, а 7 октября его взяли под стражу. …он всей кожей ощутил, что одно дело, когда жалуются профессора немцы, французы, швейцарцы, которых, в сущности, ничто, кроме их науки и окладов, не интересует, и совершенно другое дело, когда эти самые русские, кровно заинтересованные не только в правильной выплате им их жалованья, но и в выяснении истинного характера его действий, восстановлении полной картины его преступлений. Русские сотрудники Академии обвиняли Шумахера с государственных позиций» (Лебедев). «Шумахер принял самые энергичные меры,…пустил в ход весь арсенал своих грязных средств….Для Ломоносова вопрос стоял предельно благородно и просто: если Шумахер – злейший враг России (а это неопровержимо доказывалось фактами), то русский, оказавший ему услугу, достоин презрения; если Шумахер - злейший враг науки (что также безусловно подтверждалось), то учёные, защищавшие его, утратили не только свой нравственный, но и профессиональный престиж» (Лебедев).
«…непобедимая любовь к истине и самозабвенная любовь к России, эта двуединая центростремительная сила всей его Судьбы заставляла его вести себя так, как он вёл, а не иначе. Вспыльчивый темперамент его, непосредственность натуры – всё это величины, как бы производные от названной Любви….Любовь (к России – наше зам.) и укрепила его терпением. Он увидел, что любовь нетерпеливая чревата разрушительными последствиями и для Истины и для России…этическую задачу, вставшую перед Ломоносовым в начале 1740-х годов, можно определить следующим образом: построить и творчество и поведение так, чтобы вся деятельность обернулась благими последствиями и для Истины и для России. Победить вредное можно. Лишь утверждая благое. Победить Шумахера можно, лишь утверждая себя в Академии. Для этого надо сперва победить самого себя…27 января 1744 года, когда в Академическом собрании Шумахер и все остальные недруги с удовлетворением выслушивали его покаяние, думая, что Ломоносов сломлен, ослаблен и подавлен, именно тогда-то он и начал подниматься в полный рост, чтобы утвердиться в Академии непоколебимо и прочно. «Славнейшую победу получает тот, кто себя побеждает», - напишет Ломоносов впоследствии. Идеи и догадки, уже тогда тревожившие «сию душу, исполненную страстей», как писал о Ломоносове А.С.Пушкин, были настолько грандиозны, сулили такие перспективы для русской науки и человеческого познания вообще, что он просто не имел права ставить их под удар. Сами идеи лишали его этого права» (Лебедев).
«До выхода Ломоносова на самостоятельный творческий путь не было в России деятеля, который видел бы в науке созидательное культурное начало, открывающее и приумножающее величественность, осмысленность и красоту мира и, в процессе всего этого, духовно раскрепощающее человека… такой взгляд на науку был присущ ему с самого начала до самого конца его пути» (Лебедев).
Если говорить о поэтическом творчестве Ломоносова, то надо сказать, что «Ломоносовский мир освещён из конца в конец, у Ломоносова даже ночь – светла…мир этот – познаваем, оттого и радостен… Можно смело утверждать, что до появления Пушкина не было на Руси поэта более светлого, более солнечного, чем Ломоносов. Именно в поэзии Ломоносова русская мысль на стыке двух великих эпох – средневековья и нового времени – пережила свой момент озарения. Именно в поэзии Ломоносова Россия, выходившая на всеевропейский простор, прочувствовала всё величие своего будущего» (Лебедев).

__________________
Из искры возгорится пламя!