Svoi

Что сказал геморой сам то понял?

старый я

А что непонятного? Ты же в 80 Родине изменил нарушив данную ей присягу.В ВОВ такие же становились полицаями и вступали в РОА.

__________________
Очень хотелось бы жить в стране где война никому не приносит прибыли.

flor

Он видимо слинял на Запад,там таких ждали. Власовцев, уркаганов, просто трусов не пожелавших служить Родине,но сделавших красивую мину,типа "в знак протеста против ввода в Афган я дезертировал". На самом деле ссыкун,таких в Новороссии к стенке ставят,у меня верные сведения Старый. А мы с тобой молодцы,честь не испоганили,Родину не предали!

__________________
ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЦИАЛИЗМ! ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!

Svoi

Империя, которую построил товарищ Сталин, была уникальной для своего
времени, а потому и представлялась неразрешимой загадкой для всех, кто жил
за пределами Советского Союза, даже для "братских" стран. Это был
средневековый анклав, причудой истории и судьбы вкрапленный на шестую часть
суши в мир двадцатого столетия. По административной структуре СССР почти
ничем не отличался от деспотии древности с неограниченным властью владыкой в
столице и сатрапами в провинции. Основу экономики страны, как и всюду,
составляла добывающая промышленность, обсуживаемая исключительно
заключенными, число которых к 1953 году составляло примерно 12 миллионов
человек. ГУЛАГ, как правильно заметил Солженицын, по численности своего
"населения" равнялся среднему европейскому государству, обеспечивая страну
всеми необходимыми видами сырья, включая и золото, причем практически
бесплатно. Аграрный сектор империи обеспечивала многомиллионная армия
колхозников, низведенная ниже уровня крепостных крестьян старых времен
российского абсолютизма. Крестьяне не имели паспортов, никуда из своих
деревень уезжать не имели права без специального разрешения местного
"помещика" - председателя (даже на рынок), за свой труд фактически ничего не
получали, если не считать знаменитых "палочек-трудодней", служа при этом
резервом для пополнения ГУЛАГа и армии. Так шло обеспечение страны
продовольствием и другими сельскохозяйственными продуктами, фактически тоже
бесплатно.
В строительных работах на всех нулевых и начальных циклах трудились
заключенные, составляя 60% от общего числа строительных рабочих, превышая
даже долю строительных батальонов армии, представляющих еще один вид
рабского труда. В обрабатывающей промышленности и на транспорте также
трудились заключенные, но их доля была относительно низкой. Однако,
"вольные" рабочие, даже высокой квалификации, получали нищенскую зарплату,
влача полуживотное существование, рискуя при этом за малейшую провинность
оказаться по другую сторону колючей проволоки. Восемь миллионов человек
находились под ружьем в вооруженных силах мирного времени.
Так существовал народ, протащенный через мясорубки бесконечного террора
и самой страшной в истории человечества войны.
Итак:
12 миллионов в ГУЛАГе,


8 миллионов в армии,


30 миллионов в колхозах,


40 миллионов в промышленности...


И все рабы примерно одного уровня. Заключенных можно было безнаказанно
расстреливать, морить голодом, убивать непосильной работой. Прав у них
никаких не было, и даже само их существование, несмотря на количество, было
государственной тайной, о которой запрещалось даже говорить вслух.
А уж тем более запрещалось говорить вслух об армии, кроме того, что она
"непобедимая и легендарная". Но прав у военнослужащих было еще меньше, чем у
заключенных. Не моргнув глазом, можно было на живых солдатах провести
натурные испытания атомного взрыва, а затем бросить уцелевших без всякой
медицинской помощи, взяв у них, правда, строжайшую расписку "о
неразглашении". Даже умирая от лучевой болезни, они боялись рассказать
сбитым с толку врачам, что с ними произошло.
Не было ничего хуже, чем вернуться из армии инвалидом. Все еще хорошо
помнили многомиллионную армию инвалидов сразу после войны. Звеня
многочисленными орденами и медалями, они собирались в крупных городах вокруг
рынков и вокзалов, прося подаяния или пытаясь в меру своих сил как-то
подработать. Все это были, главным образом, молодые парни в возрасте до 30
лет. Буквально в один день все они исчезли. По всем городам были проведены
координированные облавы. Всех безногих и безруких покидали в машины и
увезли. А было их несколько миллионов. Куда они все делись? Не то что
говорить, но и думать об этом не полагалось. Любой генерал, а то и маршал
мог точно так же исчезнуть, и никто не имел права о нем вспоминать. Если уж
в годы войны били смертным боем и мочились на голову генерала армии
Мерецкова, то и после войны с неменьшим энтузиазмом делали то же самое с
маршалом Новиковым, генералом Телегиным, маршалом Яковлевым и многими
другими.
С крестьянами вообще можно было делать что угодно. Им не полагалось ни
пенсий, ни пособий, но при потере трудоспособности разрешалось кормиться с
крошечного приусадебного участка, который, кстати, могли в любой момент
отобрать, дом снести бульдозером, а самого либо посадить, либо выбросить
умирать куда-нибудь в чистое поле. Методика уже давно была отработана.
С рабочими, от имени которых как "класса-гегемона" и творились все
преступления, также никто не церемонился. Никаких средств борьбы за свои
права рабочие не имели. За само слово "забастовка" произнесенное вслух,
вполне можно было поплатиться жизнью. Безопасность труда находилась на
первобытном уровне, работа шла на износ, условия работы были подчас
каторжными, оборудование старым и изношенным, условия жизни просто
немыслимыми, так что очень малый процент рабочих вообще доживал до своей
нищенской пенсии. Страна жила в неописуемой нищете. Мужчины донашивали
военную форму и ватники, женщины тридцати лет уже выглядели старухами в
платках и валенках. Человек в костюме считался справедливо либо большим
начальником, либо шпионом, либо крупным уголовником. Модно одетая женщина,
если она не была женой или любовницей какого-нибудь крупного функционера,
рисковала попасть в зону за "низкопоклонство перед западной модой".
В несколько лучшем положении находилась немногочисленная техническая
интеллигенция, выпущенная из тюрем и шарашек, увешанная лауреатскими
медалями за проектирование и создание образцов нового оружия в годы войны и
ныне. Ей и платили получше, и кормили посытнее, создав даже для кандидатов
наук и полковников сеть так называемых лимитных магазинов с гораздо лучшим
выбором товаров, чем для простого народа, дав им таким образом почувствовать
сладостное чувство собственного привилегированного положения и временно
забыть о своем собственном полном рабском бесправии.
Таким образом, при самом поверхностном анализе легко выявлялась
примитивная схема рабовладельческого государства, где весь национальный
доход присваивался и по собственному усмотрению распределялся самим Сталиным
и его всемогущей номенклатурой.
Номенклатура вышла из войны еще более могущественной, чем была. В годы
войны она надела на себя высшие знаки воинского отличия, что дало ей
возможность еще более осознать свое значение в государстве, которое
считалось государством "нового типа", хотя было столь же архаичным, что и
государство Урарту. И если такое государство вообще могло существовать, то
только потому, что оно по всем швам сцементировано именно номенклатурой,
использовавшей в качестве единственного механизма исполнительной власти
огромный аппарат тайной полиции, снова переименованный после войны из НКВД в
МГБ. Но сути дела это не меняло. Тайная политическая полиция контролировала
каждый вздох гигантского концлагеря от далеких лагпунктов ГУЛАГа до
кремлевских кабинетов. Сросшись своей верхушкой с сердцем номенклатуры,
тайная полиция простерла свои щупальца по всем континентам, постепенно
становясь мечом, щитом и плотью номенклатуры.
Номенклатура, отягощенная золотом погон и высших боевых наград,
прекрасно осознавала прочность своего господствующего положения в
захваченной стране, свои возможности и беспредельные перспективы. Она
прекрасно понимала, что партия большевиков, которую эта номенклатура
представляла, уже срослась с понятием "государство", а само понятие
"государство" давно стало синонимом партии. А потому она, номенклатура,
стала непобедимой и неистребимой, искренне рассматривая всю государственную
собственность, включая население, как свою, принадлежащую ей по праву
рождения.
И такой вождь, как Сталин, был номенклатуре уже совершенно не нужен.

Svoi

Империя, которую построил товарищ Сталин, была уникальной для своего
времени, а потому и представлялась неразрешимой загадкой для всех, кто жил
за пределами Советского Союза, даже для "братских" стран. Это был
средневековый анклав, причудой истории и судьбы вкрапленный на шестую часть
суши в мир двадцатого столетия. По административной структуре СССР почти
ничем не отличался от деспотии древности с неограниченным властью владыкой в
столице и сатрапами в провинции. Основу экономики страны, как и всюду,
составляла добывающая промышленность, обсуживаемая исключительно
заключенными, число которых к 1953 году составляло примерно 12 миллионов
человек. ГУЛАГ, как правильно заметил Солженицын, по численности своего
"населения" равнялся среднему европейскому государству, обеспечивая страну
всеми необходимыми видами сырья, включая и золото, причем практически
бесплатно. Аграрный сектор империи обеспечивала многомиллионная армия
колхозников, низведенная ниже уровня крепостных крестьян старых времен
российского абсолютизма. Крестьяне не имели паспортов, никуда из своих
деревень уезжать не имели права без специального разрешения местного
"помещика" - председателя (даже на рынок), за свой труд фактически ничего не
получали, если не считать знаменитых "палочек-трудодней", служа при этом
резервом для пополнения ГУЛАГа и армии. Так шло обеспечение страны
продовольствием и другими сельскохозяйственными продуктами, фактически тоже
бесплатно.
В строительных работах на всех нулевых и начальных циклах трудились
заключенные, составляя 60% от общего числа строительных рабочих, превышая
даже долю строительных батальонов армии, представляющих еще один вид
рабского труда. В обрабатывающей промышленности и на транспорте также
трудились заключенные, но их доля была относительно низкой. Однако,
"вольные" рабочие, даже высокой квалификации, получали нищенскую зарплату,
влача полуживотное существование, рискуя при этом за малейшую провинность
оказаться по другую сторону колючей проволоки. Восемь миллионов человек
находились под ружьем в вооруженных силах мирного времени.
Так существовал народ, протащенный через мясорубки бесконечного террора
и самой страшной в истории человечества войны.
Итак:
12 миллионов в ГУЛАГе,


8 миллионов в армии,


30 миллионов в колхозах,


40 миллионов в промышленности...


И все рабы примерно одного уровня. Заключенных можно было безнаказанно
расстреливать, морить голодом, убивать непосильной работой. Прав у них
никаких не было, и даже само их существование, несмотря на количество, было
государственной тайной, о которой запрещалось даже говорить вслух.
А уж тем более запрещалось говорить вслух об армии, кроме того, что она
"непобедимая и легендарная". Но прав у военнослужащих было еще меньше, чем у
заключенных. Не моргнув глазом, можно было на живых солдатах провести
натурные испытания атомного взрыва, а затем бросить уцелевших без всякой
медицинской помощи, взяв у них, правда, строжайшую расписку "о
неразглашении". Даже умирая от лучевой болезни, они боялись рассказать
сбитым с толку врачам, что с ними произошло.
Не было ничего хуже, чем вернуться из армии инвалидом. Все еще хорошо
помнили многомиллионную армию инвалидов сразу после войны. Звеня
многочисленными орденами и медалями, они собирались в крупных городах вокруг
рынков и вокзалов, прося подаяния или пытаясь в меру своих сил как-то
подработать. Все это были, главным образом, молодые парни в возрасте до 30
лет. Буквально в один день все они исчезли. По всем городам были проведены
координированные облавы. Всех безногих и безруких покидали в машины и
увезли. А было их несколько миллионов. Куда они все делись? Не то что
говорить, но и думать об этом не полагалось. Любой генерал, а то и маршал
мог точно так же исчезнуть, и никто не имел права о нем вспоминать. Если уж
в годы войны били смертным боем и мочились на голову генерала армии
Мерецкова, то и после войны с неменьшим энтузиазмом делали то же самое с
маршалом Новиковым, генералом Телегиным, маршалом Яковлевым и многими
другими.
С крестьянами вообще можно было делать что угодно. Им не полагалось ни
пенсий, ни пособий, но при потере трудоспособности разрешалось кормиться с
крошечного приусадебного участка, который, кстати, могли в любой момент
отобрать, дом снести бульдозером, а самого либо посадить, либо выбросить
умирать куда-нибудь в чистое поле. Методика уже давно была отработана.
С рабочими, от имени которых как "класса-гегемона" и творились все
преступления, также никто не церемонился. Никаких средств борьбы за свои
права рабочие не имели. За само слово "забастовка" произнесенное вслух,
вполне можно было поплатиться жизнью. Безопасность труда находилась на
первобытном уровне, работа шла на износ, условия работы были подчас
каторжными, оборудование старым и изношенным, условия жизни просто
немыслимыми, так что очень малый процент рабочих вообще доживал до своей
нищенской пенсии. Страна жила в неописуемой нищете. Мужчины донашивали
военную форму и ватники, женщины тридцати лет уже выглядели старухами в
платках и валенках. Человек в костюме считался справедливо либо большим
начальником, либо шпионом, либо крупным уголовником. Модно одетая женщина,
если она не была женой или любовницей какого-нибудь крупного функционера,
рисковала попасть в зону за "низкопоклонство перед западной модой".
В несколько лучшем положении находилась немногочисленная техническая
интеллигенция, выпущенная из тюрем и шарашек, увешанная лауреатскими
медалями за проектирование и создание образцов нового оружия в годы войны и
ныне. Ей и платили получше, и кормили посытнее, создав даже для кандидатов
наук и полковников сеть так называемых лимитных магазинов с гораздо лучшим
выбором товаров, чем для простого народа, дав им таким образом почувствовать
сладостное чувство собственного привилегированного положения и временно
забыть о своем собственном полном рабском бесправии.
Таким образом, при самом поверхностном анализе легко выявлялась
примитивная схема рабовладельческого государства, где весь национальный
доход присваивался и по собственному усмотрению распределялся самим Сталиным
и его всемогущей номенклатурой.
Номенклатура вышла из войны еще более могущественной, чем была. В годы
войны она надела на себя высшие знаки воинского отличия, что дало ей
возможность еще более осознать свое значение в государстве, которое
считалось государством "нового типа", хотя было столь же архаичным, что и
государство Урарту. И если такое государство вообще могло существовать, то
только потому, что оно по всем швам сцементировано именно номенклатурой,
использовавшей в качестве единственного механизма исполнительной власти
огромный аппарат тайной полиции, снова переименованный после войны из НКВД в
МГБ. Но сути дела это не меняло. Тайная политическая полиция контролировала
каждый вздох гигантского концлагеря от далеких лагпунктов ГУЛАГа до
кремлевских кабинетов. Сросшись своей верхушкой с сердцем номенклатуры,
тайная полиция простерла свои щупальца по всем континентам, постепенно
становясь мечом, щитом и плотью номенклатуры.
Номенклатура, отягощенная золотом погон и высших боевых наград,
прекрасно осознавала прочность своего господствующего положения в
захваченной стране, свои возможности и беспредельные перспективы. Она
прекрасно понимала, что партия большевиков, которую эта номенклатура
представляла, уже срослась с понятием "государство", а само понятие
"государство" давно стало синонимом партии. А потому она, номенклатура,
стала непобедимой и неистребимой, искренне рассматривая всю государственную
собственность, включая население, как свою, принадлежащую ей по праву
рождения.
И такой вождь, как Сталин, был номенклатуре уже совершенно не нужен.

generator

Такое "гениальное" и "эпохальное" рассуждение надо было бы повтрить не дважды, а раз семь, не меньше А ведь это откуда-то "стибрил" наш тролль-образованец. Но, даже не дал ссылки на первоисточник, чем нарушил авторские права Сам он на такие объемные "рассуждения", судя из его примитивно-антисоветских предыдущих рассуждений, думаю, что не способен. А вот с первой частью, вернее, с самым первым предложением невозможно не согласиться, т.к. товарищ Сталин действительно "получил страну с сохой, а оставил-с атмной бомбой". И не так важно, произнес эту оценку сам Черчилль в действительности, или ему это кто-то "приписал". Гораздо важнее, что это исторический ФАКТ!

Svoi

"Запомните, батенька, - говорит Ленин, обращаясь к Бонч-Бруевичу, но
так, чтобы слышали все, - запомните НА РОССИЮ МНЕ НАПЛЕВАТЬ, ИБО Я -
БОЛЬШЕВИК!" Это любимое выражение Ленина стало девизом его сообщников,
которые любили повторять его и к месту, и не к месту, пока Иосиф
Виссарионович не заткнул им глотки пулями, поскольку эта страшная фраза
Ленина никак не стыковалась со сталинской "еретической" теорией о
возможности "построения социализма в одной стране". Итак, война была
объявлена. Одним мигом была порушена вся, складывавшаяся десятилетиями,
инфраструктура городов, замерли все виды торговли, прекратила существовать
сфера обслуживания. Домовладельцы и хозяева гостиниц, кому не удалось
бежать, были либо убиты, либо арестованы, либо, в лучшем случае, выброшены
на улицу. Разбитыми или забитыми фанерой витринами смотрели на пустынные
заснеженные улицы некогда известные всей Европе магазины и рестораны,
первоклассные отели, гостиницы и клубы. Но не только они. Магазинчики,
лавки, постоялые дворы, мастерские и ателье, меблированные комнаты и
пансионаты - все прекратило свое существование. Естественно, что из продажи
мгновенно исчезло все, и прежде всего - хлеб.
"Что такое подавление буржуазии? - разъяснял Ленин. - Помещика можно
подавить и уничтожить тем, что уничтожено помещичье землевладение и земля
передана крестьянам. Но можно ли буржуазию подавить и уничтожить тем, что
уничтожен крупный капитал? Всякий, кто учился азбуке марксизма, знает, что
так подавить буржуазию нельзя, что буржуазия рождается из товарного
производства; в этих условиях товарного производства крестьянин, который
имеет сотни пудов хлеба лишних, которые он не сдает государству, и
спекулирует - это что? Это не буржуазия?.. Вот что страшно, вот где
опасность для социальной революции" И, конечно, уничтожив всю систему
торговли в стране, любую продажу продовольствия немедленно объявили
спекуляцией (прекрасное слово, которое победным маршем шло к коммунизму все
74 года существования режима, пережив сам режим и, кажется, обеспечив себе
бессмертие в пашей стране).
Уже 10 ноября 1917 года спекулянты объявляются врагами народа, а через
три месяца в декрете, подписанном Лениным, дается ясное указание:
"спекулянты... расстреливаются на месте преступления"
И на домах, на заборах, на фонарных столбах - повсюду забелели приказы:
"Конфискация всего имущества и расстрел ждет тех, кто вздумает обойти
существующие и изданные советской властью законы об обмене, продаже и
купле..."
Блестящее перо Зинаиды Гиппиус донесло до нас кошмарную реальность той
страшной эпохи: "... в силу бесчисленных (иногда противоречивых и спутанных,
но всегда угрожающих) декретов, все было "национализировано" -
"большевизировано". Все считалось принадлежащим "государству" (большевикам).
Не говоря об еще оставшихся фабриках и заводах, - но и все лавки, все
магазины, все предприятия и учреждения, все дома, все недвижимости, почти
все движимости (крупные) - все это, по идее, переходило в веденье и
собственность государства. Декреты и направлялись в сторону воплощения этой
идеи. Нельзя сказать, чтобы воплощение шло стройно. В конце концов, это
просто было желание прибрать все к своим рукам. И большею частью кончалось
разрушением и уничтожением того, что объявлялось "национализированным".