gsl2007

Еще один участник бредовского похода и, как и цитируемый выше Штейфон, агентурный гений Смысловский



Не стал возвращаться из Польши в Крым, пошел к Савинкову и в составе 3 русской армии - к УНР.

2 мая 1945 года интернировался из фашистской Германии в Лихтенштейн вместе с "царствующим" на тот момент Романовым и французским фашистом Петеном, то есть, летал максимально высоко.

Книга откровений военного преступника Смысловского о том, как бороться с партизанами, заодно его подробная биография здесь

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход

Просто Надежда

Кроме Фрунзе(смерть,которая до сих пор неясная) и Авксентьевского(тоже смерть с разными версиями) все остальные расстреляны в к.30-х.

__________________
"И слиться с вечностью, где только я и ты,
Ступив на берег сказочной надежды".Галочка

gsl2007

среди прочих слухов: жена Брусилова вспоминает, что под поручительство Фрунзе перед ВЦИКом ей с мужем и сестрой удалось выехать в Карлсбад [в 1924?] на лечение (она об этом вспоминает на русском вперемежку с французским).

"Когда в июле [1925 года] мы вернулись из-за границы, нам рассказывали, что Фрунзе сильно болеет и что ему очень повредили ушибы, полученные при автомобильной катастрофе. Это было на шоссе около санатория "Узкое". Он вылетел и со всего размаху ударился о телеграфный столб. Многие подозревали злой умысел в этой катастрофе. С тех пор он не поправлялся. Жил долго в Крыму [с женой]. Его одного только недавно привезли в Москву и после ряда консилиумов решили делать операцию. Мы слышали, что в этом разрешении был нажим от кого-то из властей." т .2 стр. 116

"все остальные расстреляны": 1937 год будет через 17 лет. Это - целая жизнь. Непосредственно к 1920 году прямого отношения иметь никак не может (массовые репрессии при смене режима - наша "добрая" древняя русская традиция), но в 1920 году началась "рассадка" по тем местам, на которых люди находились через 17 лет.

В репрессиях сгорели те, кто слишком хорошо соображал и был опасен для исподволь народившегося (всплывшего) режима. Как мы знаем, их несть числа. Можно себе представить, сколько же юных красавцев-талантов было в Советской стране в 1920 году!!, сразу после которого (точнее с августа-сентября 1920) началась серия "глупейших" смертей от болезней (Рейснер умерла, выпив сырого молока, Арманд и Рид, умевшие соблюдать сан-гиг. правила, умерли от тифа), автокатастроф (и ж/д катастроф - лето 1921 года - Артем), растаптывание в прессе, рассеивание по объектам, подкуп должностями и так далее.

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход

Просто Надежда

Самое прямое отношение.Кадры решают всё.
Всего через несколько лет все они оказались предателями,подлыми собаками(так их называли?) и шпионами всех разведок Мира.
Вот такие "романтичные"кадры.

__________________
"И слиться с вечностью, где только я и ты,
Ступив на берег сказочной надежды".Галочка

gsl2007

им еще предстояло пройти много, прежде же чем дело перешло к "собакам". Найдите где-нибудь (а если не найдете, то пожалуйста, обращайтесь к знающим людям) описание ноябрьской демонстрации 1927 года в Москве. Это при том, что уже в августе 1927 года появились-таки первые "собаки". Однако массовое стояние оппозиции на балконе снесенной позднее гостиницы напротив Националя вызвало следующие реакции: Подвойский кидал из Националя в оппозиционный балкон хлебными катышами, московский партийный начальник из Краснопресненского района, корнями из национал-большевистского Харбина, которого среди первых же и исключили, Рютин, вместе с кем-то из милиции прорвался в оппозиционную гостиницу (Дом советов №...) и устроил там самый вульгарный мордобой - то есть, импульсивный стиль Муссолини, но никак не гитлеровский (гитлеровский ли?) стиль методичного уничтожения.

много интересного кроется в начале-середине 1930х, но не зная твердо и однозначно 1920 (ровно) года, ничего нельзя будет понять в последующем.

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход

gsl2007

О том, насколько все связано и переплетено в этом грешном мире.

Игна́тий Станисла́вович Рейсс (наст. имя — Ната́н Ма́ркович Порецкий) (1899 — 4 сентября 1937) — деятель ЧК-ОГПУ-НКВД, разведчик, невозвращенец, открыто выступивший против сталинизма. Убит спецгруппой НКВД в Швейцарии.

В 1919 г. Порецкий примкнул к коммунистическому движению в Польше, работал в Коминтерне. В 1920 г. посетил Москву, где женился, вступил в РКП(б) и вскоре стал сотрудником ВЧК.

В 1920—1922 годах работал во Львове, распространяя нелегальную литературу.

О нем: Elisabeth K. Poretsky, Our own people: A memoir of 'Ignace Reiss' and his friends, University of Michigan Press, 1969. 278 pages ISBN 0-472-73500-4


Один из невозвращенцев 1930х, чекист Бармин , изучавший деятельность Рютина, писал "Убийцы Райсса [Порецкого] просчитались. Смерть его не остановит и не запугает. Она лишь подтолкнула."

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход

gsl2007

Оказывается, региональный штаб белополяков находился не во Львове, а в находящемся неподалеку городке Перемышле, важном транспортном узле, связывающем напрямую Румынию и Польшу.

В условиях войны ликвидация или дезорганизация работы штаба противника ведет к положительным результатам. Это постулат, известный любому ефрейтору.

Возникает ощущение встречи с чем-то странным: зачем 1КА и другие советские армии и подразделения уперлись в никому не нужный Львов, когда очевидно они должны были его обойти и устремиться всей своей маневренно-ударной мощью на штаб белополяков, ослабленный Пилсудским переброской Рыдз-Смиглы на Срединный фронт, поближе к советской 4 армии. Там (в Перемышле), кстати, их ждали груженые составы с артиллерией и боеприпасами, уже на колесах, грузить не надо, и безоружные бредовцы, даже не выгружавшиеся из вагонов, в качестве резерва для пополнения пешего строя.

1КА, даже не явившись на Варшавскую битву, все равно не теряла шансов на триумф, обойдя Львов, заняв городишко Перемышль, взяв Пилсудского в клещи и расцеловавшись со встречной красной 4 армией где-то между Краковом и Варшавой.

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход

gsl2007

Решение ЮЗФ не направлять 1КА на Варшавскую битву, по всей видимости, принималось коллективно на более высоком уровне и ознаменовало собой обдуманный отказ от советизации Польши в тот исторический момент.

Мое личное предположение о причине отказа от советизации Польши: коллизия двух крупнейших в современной истории процессов, социалистической революции и сионистской политической экспансии.

Социалистическая революция в России в числе других крупнейших составных частей имела значительную опору также и в либеральном и леворадикальном крыльях международного сионизма - будь то территориалисты (противники создания в Палестине еврейского государства), будь то сторонники создания еврейского государства - неразрывно связанных с основной консервативной и/или либеральной массой мирового еврейства, достаточно крепко уже организованного к 1920 году.

Именно в этот исторический период в мире и в Советской России происходила достаточно бескомпромиссная борьба между леворадикальным и консервативным сионистскими течениями. Одним из инициаторов обострения этой борьбы выступил, в частности, Черчилль, опубликовавший в феврале 1920 года статью "Сионизм или большевизм", в которой провозгласил непримиримую борьбу на уничтожение против "красного" радикального еврейства.

Предельно обострились взаимоотношения между сионистами-"коммунистами" и сионистами-либералами и консерваторами внутри Советской России, о чем свидетельствует арест почти в полном составе четвертого всероссийского сионистского съезда в Москве весной 1920 года. Съезд был разрешен либералом-территориалистом (по сути своей политики) Л.Каменевым-Розенфельдом, председателем исполкома московского Совета депутатов, но очевидно по сигналу леворадикальной Евсекции РКП(б) арестован московской ЧК.

В это же время в 1920 году шло формирование органов создаваемой Лиги наций, в том числе Постоянной палаты международного правосудия (международного суда, world court). Учредительный комитет международного суда возглавлялся сионистами. Это было своего рода апогеем сионистской кампании. Следующий пик - 1948 год, образование еврейского государства в арабской Палестине.

Советизация Польши причинила бы серьезный ущерб имиджу сионизма.
В имидже имеется два "особо охраняемых" места:
1. Сионизм с начала 1920-х годов всячески отвязывается (диссоциируется) от любого радикализма.
2. Укрепляется и географически распространяется легенда об анти-семитизме (понимаемом не как погромы, а как неприятие еврейских моральных ценностей и прочих установлений).

В случае советизации Польши сионизм терпел бы убыток по обоим пунктам (по второму пункту: официальная пролетарская доктрина исключает проявления национализма, в чека, как правило, сидят национал-радикалы, а не наоборот).

К первой половине 1920 года относятся два громких примера жесткого давления сионистов по этим двум ключевым имиджевым вопросам (сионисты 1) не радикалы, 2) страдают от "антисемитизма") на заметных либерально-консервативных американских деятелей (американский посол в Варшаве Гибсон и газета Форда, перепечатавшая материал из газеты "Чикаго Трибьюн", редактируемой отставным американским полковником военной разведки).

23 июня 1920 года коллегия всемирного суда в Гааге приняла одно из своих первых решений - решение о том, что дела "индивидуальных лиц" данным судом не рассматриваются, чем снималась угроза осуждения бывшего германского кайзера, находившегося в то время "в гостях" в симпатизировавшей ему Голландии. Сильнейший удар по французским амбициям наложить на Германию, инициатора Первой мировой войны, максимальную сумму контрибуций. Оставление кайзера без наказания шло в русле англо-американской политики смягчения условий Версальского договора по отношению к Германии и Турции. Сионисты в гаагском суде выступили "добрыми ангелами" по отношению к Германии.

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход

gsl2007

Следует иметь в виду, что связь двух развивающихся процессов - социализма и сионизма - была не приобретенной в силу каких-то закономерностей рабочего движения в России, а унаследованной от Второго Интернационала, в рамках которого и развивалось российское рабочее и коммунистическое движение.

Бернштейнианство, бундизм были постоянными мишенями Ленина еще со времен ранней эмиграции в начале 1900-х годов. Раскол на большевиков и меньшевиков также прошел по линии Ленин-Мартов (Цедербаум).

Таким образом, в период Варшавской наступательной операции Красной Армии в 1920 году проявилась лишь та степень очищения коммунистического движения от сионизма, которая оказалась возможной в условиях российской революции. Реальной оказалась лишь демонстрация возможностей нового общественного строя.

К сожалению, до сих пор коммунистическое движение не освободилось от этих пут (например, никто никогда не требовал ликвидации фантастического еврейского государства на Дальнем Востоке, высосанного из пальца в 1935 году. Субъект федерации - это вполне себе государство, дай только нужный повод и суд, а отколоть от целого можно будет без труда).

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход

gsl2007

да, именно Петр Бернгардович Струве, сын пермского губернатора, добровольно ушедший из семьи родителей, один из ранних распространителей марксизма в имперской столице, основатель кадетской партии, злейший враг большевизма.

Представлявшийся в советских учебниках истории неким интеллигентом в панаме, блуждающим с врангелевским сачком по крымской степи. Это очень сильно не так.

П.Б. Струве на всех основаниях заслуживает штампа "Причастен" касательно рассматриваемых событий.

Коротко выжимка из его биографии интересующего периода:

В марте 1919 года П. Б. Струве присоединился к парижскому Совещанию русских дипломатических представителей в качестве уполномоченного Национального центра .

В мае 1919 года пишет письмо руководителю Национального центра в Екатеринодаре М.М. Федорову https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4...2%D0%B8%D0%BA) ; второе — председателю местного отделения кадетской партии П.И. Новгородцеву (в плане членства две организации пересекались между собой.), которые оказали большое влияние на Деникина в пользу признания верховенства Колчака.

Екатеринодарские отделения Национального центра и кадетской партии прислушались к аргументам Струве; в итоге действовавший при Деникине гражданский совещательный орган — Особое совещание, в котором преобладали представители этих двух организаций, решительно высказался в пользу признания Колчака верховным правителем России. На заседании Особого совещания, состоявшемся 11 июня, один из выступавших, Нератов , подкреплял эту позицию ссылками на «уважаемое имя Струве».
Деникину пришлось подчиниться давлению. На следующий день, 12 июня 1919 года, на прощальном обеде в честь отбывающего английского генерала, он, к изумлению присутствовавших, объявил о готовности признать Колчака верховным правителем России.

В середине сентября 1919 года, когда армии Деникина широким фронтом приближались к Москве, Струве принял предложение возглавить выходящую на юге России ежедневную газету “Великая Россия” — самое крупное издание на деникинской территории…. О его пребывании на юге в последние месяцы 1919 года нам неизвестно практически ничего, за исключением единственного факта: он все более разочаровывался в Деникине и, в конце концов, поддержал оппозицию, объединившуюся вокруг генерала Врангеля.


С 11 апреля 1920 года - в Севастополе, начальник управления иностранных дел врангелевского правительства . В октябре 1920 года, с тем чтобы дать ему возможность вести полноценные переговоры с французским правительством, Струве наделили также полномочиями министра финансов. В распоряжении Струве находилась сильно урезанная, но вполне работоспособная сеть русских посольств в основных мировых столицах, которая продолжала функционировать, ибо к тому моменту ни одна великая держава не признала советское правительство. На пост своего заместителя Струве пригласил Григория Трубецкого , опытного дипломата и, по-видимому, самого близкого политического единомышленника.

С середины мая до примерно 20 августа 1920 находился с дипломатической миссией в Европе, участвовал в конференции в Спа в качестве представителя непризнанного врангелевского правительства. В Париже работал во взаимосвязи с Кривошеиным и редактором газеты “Общее дело” Бурцевым .

6 октября 1920 года вновь убыл из Севастополя с дипломатической миссией в Париж вместе с назначенным военным представителем Врангеля в Варшаве генералом Я.Д. Юзефовичем .

После этого постоянно находился за границей в течение почти 25 лет.

17 ноября 1920 года, через три дня после эвакуации Врангеля из Крыма, опубликовал в “Общем деле” статью, озаглавленную «La séance continue» (Шоу продолжается).
=============================

В этой связи считаю целесообразным процитировать здесь "как есть" главу 7 из второго тома биографии Струве, написанной известным американским идеологом "холодной войны" историком Ричардом Пайпсом , поскольку Струве причастен ко всем событиям "третьего похода Антанты" на всем протяжении от Финляндии до Турции - Персии - Манчжурии - Японии - США.

==============================

Глава 7. Гражданская война

В течение двух лет после бегства из России [9 декабря 1918 года] Струве полностью и безоговорочно отдавал себя «белому делу». Едва ли кто- нибудь из русских интеллектуалов его поколения был более предан вооруженному сопротивлению большевикам или же более усердно работал ради этой цели. Как и в 1890-х, посвятив себя идеалам социал-демократии, или в начале 1900-х, поддержав либерализм, — каждый раз с убеждением, что делает это ради освобождения России, — Струве солидаризировался теперь с «белым» движением, причем по той же самой причине.


Несколько дней Струве и его спутники оставались в карантине в Териоки, после чего финские власти разрешили им проследовать в Хельсинки. В столице Финляндии проживала внушительная русская колония, которая к тому моменту заметно разрослась за счет беженцев, спасавшихся от ЧК, а также холода и голода той кошмарной зимы. Члены русского сообщества, преуспевающие торговцы и землевладельцы, занимались в основном собственными делами, почти не заботясь о том, что происходит на родине; подобная установка, кстати, возобладала и в других центрах русской эмиграции. Только русский гарнизон, состоявший из нескольких тысяч офицеров, которые остались на своих постах после того, как солдаты разбежались, всерьез интересовался политикой. Им командовал генерал Н.Н. Юденич, типичный штабной офицер старой выучки. Его политическим советником был кадет А. В. Карташев, возглавлявший министерство по делам религий во Временном правительстве. Оба деятеля пользовались расположением Маннергейма, правителя Финской республики, ярого противника большевиков, который до революции сам служил в русской императорской армии. В Хельсинки находилась также постоянная английская миссия, прибывшая туда вскоре после перемирия; она поддерживала Юденича в его стремлении собрать силы для военного удара по большевикам. Через курьеров Юденич осуществлял контакт с Национальным центром в Петрограде.


Вскоре после прибытия в Хельсинки Струве опубликовал в местной русской газете рассказ о том, что происходит дома. Это первое за целый год политическое заявление свидетельствовало, что его основные взгляды на русский кризис, впервые сформулированные в 1907 году, по-прежнему не изменились. Коммунистический режим, писал он, необходимо свергнуть любой ценой, хотя нельзя исключать и возможность его саморазрушения. Но само по себе крушение коммунизма, спровоцированное извне или изнутри, ничего не решит: контрреволюция, непрерывно меняющая одних лидеров на других, не сможет покончить с кризисом, а сформированное ею правительство «повиснет в воздухе». Куда более важно восстановить стабильность и создать условия, способствующие прогрессу. Россия нуждается в культурном возрождении, с помощью которого можно будет искоренить причины, приведшие коммунистов к власти: политическую незрелость масс, приверженность образованных классов абстрактным формулам, повсеместное неуважение частной собственности. Большевизм, по его мнению, был не просто преходящей хворью здорового организма, как полагали противники большевиков справа и слева; это хроническое заболевание нации. «Большевизм нездоров — и как народная дикость, и как интеллигентская этикетка. Но и в том и в другом своем качестве он глубоко национален, он подготовлен всем историческим развитием народа и интеллигенции. Это — глубокая и в известной мере органическая болезнь, от которой нельзя излечиться одними лишь хирургическими средствами»12. До тех пор пока население России не приобщится к культуре, уважающей достоинство личности, индивидуальную ответственность и частную собственность, кризис будет углубляться — несмотря на то, в чьих руках находится власть.


В Хельсинки Струве установил контакты с Юденичем и Карташевым, которые обращались к нему за консультациями по политическим вопросам. Но финские задворки были ему не по душе. Молодому русскому офицеру, в январе 1919 года приставленному к нему петроградским Национальным центром в качестве секретаря, Струве говорил, что намеревается отправиться в Западную Европу. Там, опираясь на остатки русской дипломатической службы, он хотел наладить постоянную связь с подпольем, действующим в советской России (предположительно Национальным центром), и склонить европейское общественное мнение в его пользу13.


В середине января 1919 года Струве, в сопровождении Бормана и Глеба (прибывшего в Финляндию тем же путем, что и отец), уехал в Лондон. 18 января шведская газета Dagens Nyheter сообщила о его транзитной остановке в Стокгольме. Она также опубликовала фотографию, на которой по-прежнему безбородый Струве, болезненно щурясь, напоминает узника, только что выбравшегося из темного застенка на дневной свет. Гарольд Вильямс, встречавший его на вокзале в Лондоне, был поражен тем, насколько изменился его друг: «Эти роковые месяцы тяжело отразились на д-ре Струве. Он изнурен и измучен, сутулится более, чем обычно, а во взоре появилось какое- то новое, отсутствующее выражение, и я пока не знаю, как его интерпретировать». Пока журналист искал багаж Струве, тот разразился страстным монологом: он с ходу отверг предложенную русскими идею мирной конференции, предостерегал от распространения прокоммунистических настроений в Англии и остальной Европе в том случае, если западные государства все же пойдут на дипломатическое признание советской России, и презрительно отзывался о «красной» армии, состоявшей, по его словам, «из латышей, немногочисленных китайцев и множества хулиганов, которые служат за деньги»


Струве провел в Лондоне шесть недель, в основном в компании четы Вильямсов и русского посла К.Д. Набокова. Он присутствовал на гостевой галерее парламента во время дебатов, касавшихся взаимоотношений Британии и России. Он также дал интервью о ситуации в своей стране газете The Times, в котором попытался опровергнуть наиболее распространенные заблуждения о большевизме. Струве просил Англию «не заигрывать с большевиками», поскольку английские рабочие, будучи менее образованными, нежели германские, подвержены их пропаганде. Профсоюзы, предостерегал он, не смогут противостоять проникновению большевизма. «Умеренного большевизма не существует», — говорил Струве.


В начале марта он отбыл в Париж, центр политической жизни русской эмиграции.


Сформировавшиеся у него в ходе этих поездок представления об отношении Запада к русской революции оказались в высшей степени негативными. Струве показалось, что европейцы плохо информированы о происходящем в России, причем не только из-за нехватки достоверной информации, но и потому, что склонны воспринимать события в искаженном свете. Более всего Струве возмущало то, что западное общественное мнение не проявляло особого беспокойства по поводу распада России как суверенного государства и многонациональной империи: на деле он обнаруживал некоторые признаки злорадства на этот счет. Даже былые союзники России разделяли то, что он называл «Брест-Литовской точкой зрения», то есть в целом позитивно относились к развалу Российской империи. Повсюду он ощущал удовлетворение от того, что имперского режима больше нет, и связанное с этим беспокойство, не приведет ли свержение большевиков с помощью военной силы к его реставрации. В письме, направленном из Парижа Н.В. Устрялову, кадету, работавшему на Колчака и позже получившему дурную славу теоретика «национал-большевизма», он следующим образом изложил свои впечатления:


«Общественное мнение союзных стран чрезвычайно нервно относится к мысли, что подавление большевиков может привести к политической и социальной реакции... Победила в мировой войне западная демократия, и борьба с большевизмом может сейчас иметь поддержку у Запада, лишь если она ведется во имя принципов демократии.


Вот истинная разгадка той осторожности, с которой относятся союзники к правительствам противобольшевистской России и какая подчас удручает русское общественное мнение.


Нашей реакции на Западе опасаются едва ли не в той же мере, как нашего большевизма. Если последний угрожает мировому порядку и праву и несет с собою своеобразный модернизированный «империализм», то первая представляется существенною угрозой мировой свободе и тоже означает торжество империалистических стремлений.


Тем более что планы русских реакционных кругов нередко связываются в заграничном сознании с возможным будто бы воссозданием германофильских путей русской внешней политики»17


Чего ему не удалось обнаружить на Западе, так это понимания, что исход разворачивающегося в России противостояния «белых» и «красных» самым серьезным образом скажется на судьбах самой Европы.


Практический вывод из предпринятого им анализа заключался в следующем: русские, пытающиеся свергнуть большевизм, должны апеллировать к Западу на его условиях. Иными словами, им необходимо убеждать партнеров в том, что они сражаются не за реставрацию прежнего режима, но за новую Россию — не царскую и не коммунистическую, а Россию, с которой Запад будет чувствовать духовное родство и которую, следовательно, сможет поддерживать без колебаний и страха.


В марте 1919 года, к моменту прибытия Струве в Париж, ведущей эмигрантской организацией здесь было «Совещание русских дипломатических представителей». Эту коалицию возглавляли: первый премьер-министр Временного правительства Г.Е. Львов, ныне служивший представителем адмирала Колчака, бывший министр иностранных дел С.Д. Сазонов, выполнявший сходные функции при генерале Деникине; герой-народник 1870-х годов Н.В. Чайковский, связанный с русским правительством в Архангельске. На заметных ролях находились также Маклаков и Савинков. Принципиальная задача Совещания заключалась в том, чтобы добиться от союзных держав признания антибольшевистских сил, действующих на территории России, в качестве законных представителей российского государства и обеспечить им западную финансовую и военную помощь. Совещание считало себя официальным зарубежным представителем российского государства, временно захваченного мятежниками, и в течение некоторого времени именно так воспринималось французским правительством. Совещание исходило из того, что намеченные им цели требуют объединения всех «белых» армий под единым командованием, которое станет легитимным носителем российского суверенитета. Кроме того, Совещание хотело, чтобы объединенное «белое движение» выдвинуло политическую и социальную программу, приемлемую для западного общественного мнения. 5 марта 1919 года Совещание выступило с программным заявлением, в котором на освобожденных территориях России гарантировались демократические выборы, равенство всех граждан перед законом, децентрализация управления (включая автономию или федеративный статус для меньшинств), социальная защита трудящихся, а также юридическое признание последствий аграрной революции, совершившейся в стране. 18


Для большей представительности участники Совещания приглашали к сотрудничеству и некоммунистические социалистические партии, хотя подобные начинания не увенчались успехом. Русские левые политики относились к «белому делу» и всему, что с ним связано, с неодолимым подозрением и потому в годы гражданской войны предпочитали отсиживаться в стороне — в соответствии с принципом «ни Ленина, ни Деникина».


Обосновавшись в Париже, Струве присоединился к Совещанию в качестве уполномоченного Национального центра. Как уже говорилось, весной 1919 года наиболее острой задачей коалиции было объединение всех «белых» армий под единым началом. Подобный шаг казался желательным по соображениям как внешнего, так и внутреннего порядка. Западные политики, симпатизировавшие «белому делу» (в особенности Уинстон Черчилль), пытались объяснить русским эмигрантам, что им было бы гораздо легче обеспечивать военное и дипломатическое признание «белых» европейскими правительствами, если бы вместо нескольких региональных командующих в стране утвердился один общенациональный лидер. Внутри самой России объединение также сулило немалые выгоды — прежде всего, более четкую координацию военных усилий и появление фигуры, способной стать альтернативой Ленину.


Однако, несмотря на всю свою актуальность, консолидация была делом довольно трудным. Весной 1919 года «белые» командиры пребывали на гребне успеха: Деникин, завоевавший большую часть Украины, собирал силы для «решающего похода» на Москву; войска Юденича наступали на Петроград; Колчак готовился развернуть наступление в центральной России. Предполагалось, что человек, избранный в качестве верховного главнокомандующего всеми антибольшевистскими силами, вскоре станет правителем всей России, подобно Пилсудскому в Польше или Хорти в Венгрии. Очевидными кандидатами на данный пост были Деникин и Колчак. В некоторых отношениях притязания Деникина казались более весомыми: Добровольческая армия первая бросила вызов большевикам и по-прежнему оставалась наиболее боеспособной составляющей «белого» войска. Но Деникину явно вредила репутация консерватора и русского националиста, не привлекавшая (по причинам, подмеченным Струве) Запад. В данном смысле более предпочтительным кандидатом оставался Колчак. Бесспорно, присвоение им диктаторских полномочий в ноябре 1918 года вызвало ненависть социалистов-революционеров, рассчитывавших утвердить в восточной России социалистический режим, который стал бы 
альтернативой большевизму. Но политические и общественные ориентиры Колчака носили явно либеральный характер. Он принес торжественную клятву уважать волю русского народа, выраженную на свободных выборах. Он также отстаивал прогрессивную социальную политику и пользовался серьезной поддержкой крестьян и рабочих Сибири, чего нельзя сказать о непопулярном Деникине. В пользу Колчака говорили и стратегические соображения: действуя в центре России, его армии представляли большую угрозу для «красных», нежели деникинские добровольцы.


Учитывая все перечисленные обстоятельства, Совещание решило встать на сторону Колчака. Теперь нужно было убедить Деникина и его окружение в правильности выбранного курка, а также в том, что ему следует подчиниться адмиралу. Этому вопросу была посвящена обширная переписка между Парижем и штабом Добровольческой армии в Екатеринодаре. В конце мая в южную Россию для переговоров с Деникиным прибыла целая делегация из французской столицы. Она привезла с собой дополнительную корреспонденцию, в том числе два письма Струве, датированные 10 мая 1919 года и оказавшие, как потом выяснилось, заметное влияние на колеблющегося генерала. Первое письмо было адресовано М.М. Федорову, руководителю Национального центра в Екатеринодаре; второе — П.И. Новгородцеву, председателю местного отделения кадетской партии. (В плане членства две организации пересекались между собой.) В своих посланиях Струве энергично высказывался в пользу верховенства Колчака и переподчинения ему деникинских формирований. Касаясь Совещания русских дипломатических представителей, Струве писал Федорову, что «его главная задача и роль — привести к признанию на западе русского антибольшевистского правительства, каковым является правительство Колчака в Омске. Значение и шансы Колчака очень возросли здесь за последнее время, и вопрос о его признании стал на реальную почву. Содействие русским силам Колчака и Деникина путем привлечения к ним реальной и моральной союзнической поддержки должно завершиться признанием русского Правительства, силы которого охватывают большевиков».


В письме Новгородцеву речь шла о том, что принятие Деникиным такого решения разом поможет улучшить как внутреннее, так и внешнее положение «белого движения»:

«С признанием Колчака тем самым отвергается советская власть и становится силой, бунтующей против законной всероссийской власти. Это приобретение весьма существенное, имеющее большое практическое значение. Ждать соединения обеих армий —- значит терять время»10.


Екатеринодарские отделения Национального центра и кадетской партии прислушались к аргументам Струве; в итоге действовавший при Деникине гражданский совещательный орган — Особое совещание, в котором преобладали представители этих двух организаций, решительно высказался в пользу признания Колчака верховным правителем России. На заседании Особого совещания, состоявшемся 11 июня, один из выступавших, Нератов, подкреплял эту позицию ссылками на «уважаемое имя Струве».


Деникину пришлось подчиниться давлению. На следующий день, 12 июня 1919 года, на прощальном обеде в честь отбывающего английского генерала, он, к изумлению присутствовавших, объявил о готовности признать Колчака верховным правителем России. Рассказывая об этом Струве, Федоров говорит, что «момент объявления этого акта имел такое захватывающее драматическое значение, которое не поддается описанию»; письмо к Новгородцеву, добавляет корреспондент, «сделало Вас живым и высоко ценимым участником нашей общей работы»


Казалось бы, все складывается нормально, но Струве, будучи в Париже, за тысячи верст от решающих битв, по-прежнему не находил себе места.

Именно по этой причине в середине сентября 1919 года, когда армии Деникина широким фронтом приближались к Москве, он принял предложение возглавить выходящую на юге России ежедневную газету Великая Россия — самое крупное издание на деникинской территории. В последующие несколько месяцев Струве регулярно печатал на ее страницах краткие и не всегда последовательные статьи, изобиловавшие восхвалениями храбрости и решительности, подобные тем, которые он публиковал в Биржевых ведомостях во время мировой войны. Наиболее значительной работой Струве того периода стал анализ причин и значения русской революции, сначала послуживший основой для лекции, прочитанной в ноябре 1919 года в Ростове, а потом вышедший в свет в качестве отдельной брошюры (#541; см. ниже, главу 8). О его пребывании на юге в последние месяцы 1919 года нам неизвестно практически ничего, за исключением единственного факта: он все более разочаровывался в Деникине и, в конце концов, поддержал оппозицию, объединившуюся вокруг генерала Врангеля.


Струве по-прежнему находился на юге, когда Добровольческая армия, дошедшая до Орла и уже видевшая золотые купола Москвы, была сначала остановлена контрнаступлением «красных», а потом беспорядочно покатилась назад. Он наблюдал эту одичавшую толпу людей, одетых в военную форму, ужасной зимой 1920 года в Новороссийске, когда они со всех сторон текли в порт, отчаянно сражаясь друг с другом за места на русских, английских и французских кораблях под круглосуточным обстрелом, который обрушила на город «красная» артиллерия. Он видел тифозные опустошения, унесшие его новороссийских друзей, среди которых были Богдан Кистяковский и Евгений Трубецкой. Некоторых из них Струве хоронил сам, не зная, удастся ли уцелеть в следующую волну эпидемии. Те кошмарные дни навсегда запечатлелись в памяти выживших.
В разгар всех этих напастей он нашел в себе силы написать некролог деникинскому режиму, оказавший впоследствии значительное влияние на преемника Деникина, генерала Врангеля, а также на ведущего оппонента «белого движения» в эмигрантских кругах Милюкова121. В этом любопытном эссе ответственность за поражение возлагается в основном на ошибки военных, в то время как политические и социальные факторы, в которых обычно усматривают причины краха, полностью игнорируются. И тогда, и позже Струве был убежден, что борьбу за Россию ведут между собой два меньшинства, тогда как основная масса населения остается равнодушной к происходящему и склоняется на сторону тех, кто берет верх в данный момент. По его мнению, большевикам в 1917 году удалось захватить власть только потому, что они были лучше организованы; отсюда следовало, что одолеть их сумеет сила, столь же (или даже лучше) организованная. Решающим фактором здесь выступало не количество, а качество живой силы. Размышляя над тем, как развивалась Добровольческая армия в 1918-1919 годах, он отмечал неуклонную тенденцию жертвовать качеством ради количества. Именно такая политика, по мнению Струве, привела к катастрофе. Первоначально Добровольческая армия, рождение которой он лично наблюдал двумя годами ранее, была вдохновляемым общей идеей элитным подразделением, которое, благодаря своему качественному превосходству, могло снова и снова побеждать численно превосходящего неприятеля. Но по мере расширения отвоеванной у большевиков территории Деникин приступил к созданию большой армии, основанной на призыве. В результате численность его вооруженных сил заметно увеличилась, но при этом они утратили былую дисциплину и мораль. Некогда элитные корпуса превратились в обмундированных бандитов, готовых грабить и насиловать, но мгновенно терявшихся при малейших признаках опасности. (Нечто подобное, полагал Струве, происходило и в «красной» армии: по его словам, в октябре 1919 года Деникин говорил ему, что исход гражданской войны будет решен тем, какая армия — «красная» или «белая» — развалится быстрее.)


Допускались и другие ошибки — например, наделение военнослужащих земельными участками, резко обострившее отношения с крестьянством, или излишняя доверчивость по отношению к ненадежным казакам, — но в 
целом средоточием проблем оказались мораль и дисциплина добровольцев.
Исходя из этих предпосылок, Струве наметил план военной реформы. На данном этапе, полагал он, политические программы и лозунги не имеют первостепенного значения — их следует отложить до той поры, пока не будут проведены насущные преобразования в военной сфере. «Белые» должны незамедлительно улучшить качество своих воинских формирований, что означает восстановление порядка и дисциплины. В Новороссийске и в Крыму необходимо основать новые, компактные и более подготовленные к обороне базы. Зависимость от казачества следует сократить. Только после этого армии можно будет заняться политическими и экономическими проблемами, заявив о своей приверженности восстановлению монархии и признав итоги аграрных преобразований 1917 года.


Несмотря на поражения, свидетелем которых ему довелось быть зимой 1919-1920 и которые вскоре поколебали даже самых преданных приверженцев «белого дела», Струве не впал в уныние. Предпринятый им анализ краха Деникина убеждал в том, что причины неприятностей вполне определимы, а следовательно, и исправимы. Кроме того, мировая война и дальнейшие события демонстрировали категорическую непредсказуемость жизни: нередко победитель и побежденный менялись местами за одну- единственную ночь. С возрастом, став более искушенным, Струве больше не верил в «непреодолимые силы истории», столь завораживающие его в юности: «Наше время мало пригодно для прорицаний. Человечество, все видимые руководители его судеб, живут в коротких отрезках времени. Людей окружают необозримые развязавшиеся стихийные силы, то вырастающие высоким валом, то пропадающие в политическом океане и уступающие другим силам, меняющим направление событий» 13. Недовольство, тлеющее под монолитной скорлупой коммунистической России, в любой момент могло выплеснуться наружу и поглотить советское государство. 


Поэтому нужно было сосредоточиться на самом принципиальном из насущных вопросов — на реконструкции побежденной армии.


Решение этой задачи требовало нового лидера. Колчак, на которого Струве и его единомышленники возлагали такие надежды, сошел со сцены: в январе 1920 года он оказался в руках большевиков и через месяц расстрелян14. Деникин по- прежнему командовал на юге, но он был полностью дискредитирован и не мог сохранить свой пост. В его предстоящем уходе Струве не усматривал особой потери. Он не считал Деникина настоящим вождем, поскольку тот не интересовался своими подчиненными. Из-за своего безразличия — он жил «как улитка в своей скорлупе»15 — Деникин закрывал глаза на коррупцию и разложение, в конце концов погубившие армию. Человеку, шедшему ему на смену, кто бы он ни был, предстояло внимательнее относиться к людям и проявлять лидерские наклонности. По возможности ему следовало бы также разбираться в политике и экономике, чего Деникин, как почти все офицеры старой школы, совсем не умел делать.


Данным требованиям соответствовала единственная фигура — барон П.Н. Врангель, с которым Струве связывал теперь все свои упования. Врангель, которому не было еще и сорока, проявил выдающиеся способности, командуя кавказскими частями Добровольческой армии. Его стратегическое чутье было подтверждено настоятельными (и отвергнутыми) рекомендациями, которые представлялись Деникину летом 1919 года: Врангель тогда предлагал пожертвовать наступлением на Москву ради укрепления слабого тыла и соединения с Колчаком. Амбициозный и даже резкий по своим манерам, высокомерно аристократичный по внешности, Врангель производил порой неблагоприятное впечатление, но при этом пользовался уважением офицеров за личную порядочность и храбрость. Деникин его терпеть не мог. Острая критика, с которой Врангель обрушивался на военную и административную практику Деникина, 
раздражала командующего до такой степени, что в определенный момент он решил вовсе разорвать отношения с мятежным бароном. В феврале 1920 года, убежденный, что Врангель злоумышляет против него, он отобрал у барона и его ближайших сподвижников воинские части и приказал им покинуть территорию Добровольческой армии. Врангель решил обосноваться в Константинополе 16.


Нам неизвестно, каким образом Струве удалось покинуть Новороссийск до захвата города «красными». Скорее всего, он отплыл на одном из тех судов, которые англичане прислали из Константинополя для эвакуации русских беженцев. Как бы то ни было, в марте 1920 года он был в Турции.


В течение нескольких недель он часто встречался с Врангелем; они подолгу беседовали в кофейнях.17 Струве, как уже говорилось, стал почитателем барона еще в России. (Зимой 1919-1920 в Новороссийске оба некоторое время даже жили в одном железнодорожном вагоне.) Теперь, сойдясь с Врангелем поближе, Струве стал еще сильнее восхищаться его характером и умом. Он полагал, что барон превосходит прочих русских офицеров благодаря «чрезвычайной эластичности, высокой культурности и сильной личной восприимчивости»18. (Позже, после кончины Врангеля, Струве называл его одним из самых одаренных лидеров «белого движения», в личности которого сочетались выдающиеся воинские и политические таланты, ставившие его в один ряд с такими видными сынами России, как Н.С. Мордвинов, П.Д. Киселев, Н.Н. Муравьев-Амурский, С.Г. Строганов, Я.И. Ростовцев и М.Т. Лорис-Меликов.19) Но тогда, в Турции, ни тот, ни другой даже не предполагали той будущности, которую судьба уготовила Врангелю; в те дни барон всерьез считал, что его воинская карьера закончена, и готовился навсегда поселиться в Югославии.


Пока Струве и Врангель вели разговоры за турецким кофе, в Крыму, куда перебрались остатки Добровольческой армии, разворачивался последний акт деникинской драмы.


2 апреля 1920 года, будучи неспособным и дальше отбиваться от своих подчиненных, Деникин ушел в отставку. Опрос генералов показал, что они единодушно желают возвращения Врангеля в качестве его преемника. Об этом волеизъявлении узнали в Константинополе: со ответствующую телеграмму Врангелю передал глава британской дипломатической миссии. Врангель немедленно сел на корабль, предоставленный в его распоряжение англичанами, и на следующий день, 3 апреля, прибыл в Севастополь.


4 апреля он принял командование Добровольческой армией.
[...]
Маленький полуостров не мог выдержать такой нагрузки. Будущее армии всецело зависело от поддержки союзников, а она становилась все менее ощутимой. В день отплытия из Константинополя Врангелю передали полученный из Лондона жесткий ультиматум, требовавший от Добровольческой армии прекратить «неравную борьбу» (то есть капитулировать); в случае подчинения британское правительство обещало предоставить политическое убежище верхушке «белых» и договориться с советскими властями об амнистии в отношении их подчиненных. Отказ, говорилось в документе, будет означать полное прекращение английской помощи. Французы, которые были заинтересованы в свержении большевистского режима гораздо больше англичан, ультиматум не поддерживали, но, учитывая состояние французской экономики и общественные настроения, на их содействие тоже не стоило полагаться.


[...] Врангель потребовал (и добился) от своих генералов права начать с союзниками переговоры об эвакуации армии. Затем, действуя энергично и решительно, он восстановил на полуострове военную дисциплину и гражданский правопорядок.


Струве оказался настолько неготовым к внезапным переменам в жизни Врангеля, что когда последнего призвали к командованию, отсутствовал в Константинополе.

Узнав об этой новости, Струве поспешил в Крым. Прибыв на место 11 апреля, он успел как раз к формированию нового правительства. Врангель предложил Струве пост начальника управления иностранных дел — это оказался единственный министерский пост, который Струве когда- либо занимал. (В октябре 1920 года, с тем чтобы дать ему возможность вести полноценные переговоры с французским правительством, Струве наделили также полномочиями министра финансов21.)

В его распоряжении находилась сильно урезанная, но вполне работоспособная сеть русских посольств в основных мировых столицах, которая продолжала функционировать, ибо к тому моменту ни одна великая держава не признала советское правительство. На пост своего заместителя Струве пригласил Григория Трубецкого, опытного дипломата и, по-видимому, самого близкого политического единомышленника. Струве участвовал также в гражданском управлении Крымом, хотя, судя по имеющимся записям, довольно редко посещал сессии созданного Врангелем Совета22.

Врангелевское правительство испытывало острую нехватку квалифицированного гражданского персонала: лишь немногие из десятков тысяч интеллектуалов, бывших чиновников и предпринимателей, нашедших приют в Берлине, Париже или Белграде, были готовы выносить лишения и опасности прифронтовой жизни, защищая дело, которое тогда казалось безнадежным. Так и получилось, что последняя попытка спасти остатки России, созданной Петром Великим, легла на плечи двух потомков прибалтийских немцев 23


Оценка ситуации в Крыму самим Струве, выраженная в его письмах русскому послу в Париже Маклакову, которые были датированы апрелем 1920 года, сводилась к следующему. Международная обстановка настолько нестабильна, а внешнеполитическое положение советской России шатко, что коренные перемены могут произойти в любой момент. Удерживая за собой даже маленький кусочек исторической России, Добровольческая армия сможет задействовать преимущества будущих кризисов в стане большевиков и использовать этот анклав в качестве трамплина для возвращения себе всей страны. Но для реализации подобной перспективы следует предпринять несколько конкретных шагов. Во-первых, необходимо превратить Крым в несокрушимую крепость. Во-вторых, с помощью социальных и экономических реформ нужно сделать полуостров оазисом стабильности, а его лидера — действенной альтернативой Ленину. Данная задача требовала серьезных уступок русскому крестьянству и национальным меньшинствам (в особенности — казакам), представлявшим собой ключевые и наиболее разочарованные слои советского населения.


Общая концепция, вдохновлявшая Струве, напоминала схему, реализованную Чан Кайши в 1949 году, после эвакуации его армии на Тайвань. Принципиальное отличие, однако, заключалось в том, что Крым был не островом, но всего лишь полуостровом, уязвимым перед нападением с суши. В сфере внешней политики, полагал Струве, правительству Врангеля следовало сосредоточиться на попытках предотвратить примирение между союзниками и большевиками. Западные державы, налаживающие отношения с Москвой, надо убеждать в том, что диалог с Лениным не принесет им никакой пользы: ни международной стабильности, которая Москву явно не интересовала, ни продовольственных и сырьевых ресурсов, которых отчаянно не хватало самой России. В итоге он высказывал умеренный оптимизм. «Сейчас люди осторожные говорят: "появилась надежда", — писал он Маклакову, — тогда как они же еще недавно говорили о полной безнадежности»



Ожидания Струве, которые в апреле 1920 года показались бы не слишком реалистичными всем, за исключением самых неисправимых оптимистов, уже через месяц выглядели совсем иначе. Произошло это благодаря войне между Польшей и советской Россией. Отношения двух стран начали ухудшаться с начала года, а к весне маршал Пилсудский, в свое время отказавшийся координировать военные операции с Деникиным, заключил союз с украинскими националистами. В апреле 1920 года вооруженные стычки, происходившие по всей протяженности границы вот уже полгода, вылились в полномасштабную войну. Польско-украинские войска энергично продвигались вглубь советской территории: 9-10 мая они выбили «красную» армию из Киева и начали наступление на Одессу. Перед лицом возникшей опасности Троцкий был вынужден вывести с подступов к Крыму и бросить в бой войска, подготавливаемые для наступления на Врангеля. Оставшиеся у полуострова части коммунистов перешли к обороне.


Неожиданное развитие событий, вполне укладывавшееся, впрочем, в прогнозы Струве, предоставило Врангелю возможности, которые казались недосягаемыми еще месяц назад, когда барон вступал в должность главнокомандующего. Вместо того чтобы вести арьергардные бои с превосходящими силами противника, готовясь при этом к эвакуации, он мог теперь перейти в наступление. В первую очередь его привлекала Северная Таврия — примыкавший к Крыму богатый сельскохозяйственный регион, зерновые запасы которого позволяли Врангелю прокормить вверенное ему население. Интерес представляли также казачьи территории. Война между большевистской Россией и Польшей давала ему и дипломатические преимущества. На стороне поляков выступила Франция, а способность Врангеля оттянуть на себя часть «красных» дивизий повысила его значение в глазах Парижа и, соответственно, позволяла надеяться на получение военной и экономической помощи. Стремясь воспользоваться предоставленным шансом, Врангель начал подготовку к широкомасштабному наступлению.

Задачей-минимум было объявлено завоевание Северной Таврии и некоторых казачьих земель, задачей-максимум — освобождение всей России от коммунистов […]


В связи с описанными планами Врангель отправил Струве с дипломатической миссией в Западную Европу, где в пользу 
барона в течение уже нескольких недель активно работал А.В. Кривошеин. Перед Струве были поставлены следующие цели: добиться от французов существенной помощи оружием и деньгами; не допустить, чтобы англичане сорвали предстоящее наступление; договориться о взаимодействии с поляками; воздействовать на западное общественное мнение в пользу «белого дела».


Струве отплыл из Севастополя в середине мая и после краткой остановки в Константинополе пересел на французский военный корабль, доставивший его в итальянский порт Бриндизи. Отсюда он через Рим проследовал в Париж. Оказавшись во французской столице, Струве незамедлительно взялся за дело. С помощью газетных интервью и публичных выступлений он пытался развенчать предубеждения и иллюзии Запада в отношении ситуации в России. Особый упор он делал на два обстоятельства. Прежде всего Запад не должен обманываться, полагая, будто признание советской России принесет какие-то политические или экономические выгоды. По самой своей природе большевистский режим является дестабилизирующей силой: идеология и неразрешимые внутренние проблемы будут подталкивать его к экспансионистской поли тике. Кроме того, советское правительство не располагает излишками сырья или продовольствия, которые можно было бы предложить западным странам. Если же западные державы все-таки признают легитимным режим, отказавшийся от внешних обязательств российского государства и конфисковавший иностранную собственность, то правительство, которое придет на смену большевикам, столкнется с «огромными психологическими проблемами». Второй темой, которую активно развивал Струве, была прогрессивная сущность врангелевского правительства. Он заверял свою аудиторию, что Врангель согласился с итогами произошедшей в России земельной революции, что он является приверженцем демократической формы правления и признает права национальных меньшинств, которым собирается предложить федерацию, основанную не на силе, но на экономической выгоде. Врангель, по его словам, полностью осознавал нужды и потребности русского крестьянства, удовлетворение которых считал своей первейшей заботой.


В своей публичной деятельности Струве тесно взаимодействовал с Владимиром Бурцевым, прославленным разоблачителем провокатора Азефа и одним из немногих русских социалистов, с началом гражданской войны безоговорочно поддержавших генералов против большевиков. Бурцев издавал в Париже еженедельник Общее дело, который теперь превратился в ежедневную газету, фактически ставшую органом — правда, весьма критичным, — врангелевского правительства28. С помощью Бурцева Струве расширил деятельность Русского пропагандистского бюро, открыв несколько филиалов этой организации в различных европейских столицах. Позже Врангель высказывал удовлетворение достижениями Струве в данной сфере, тем более знаменательными, что информация из России, принимаемая на Западе в годы гражданской войны, исходила в основном из большевистских источников.


В своих менее заметных дипломатических делах Струве полагался на помощь Маклакова и двух видных французских политиков: Мориса Палеолога, бывшего французского посла в Санкт-Петербурге, и Эжена Пети, руководителя канцелярии премьер-министра Мильерана, которого Струве знал еще с 1890- х годов30. Эти люди организовали для Струве аудиенцию у Мильерана. Встреча состоялась 8 июня 1920 года, в тот самый день, когда врангелевские части начали успешное наступление на позиции «красной» армии. Премьер-министр заверил Струве, что Франция по-прежнему верна «белому делу». Что касается британского правительства, то последнее, по его мнению, отнюдь не является столь враждебным, как можно предположить на основании некоторых его шагов: это, как высказался Мильеран, просто «дружеские советы, которыми нельзя воспользоваться». Он предложил русским не отвергать британские реко- 
мендации о переговорах с большевиками, по крайней мере до тех пор, пока территориальная целостность Крыма и казачьих земель не будет обеспечена, а Кавказ не будет «очищен» — по- видимому, от местных националистических правительств. Мильеран старался убедить Струве в том, что Врангель с большей легкостью получит западную помощь, если на подконтрольных ему территориях будет проводиться «ясная и твердая политика» и если он договорится с поляками31. Вовремя пребывания в Париже в июне 1920 года Струве сотрудничал также с Борисом Савинковым, который комплектовал из русских эмигрантов добровольческие группы, отправлявшиеся воевать против «красных» на стороне поляков и украинцев 32.


В ответ на пожелания французского премьера Струве передал ему ноту, в которой разъяснялась аграрная, национальная и конституционная политика Врангеля. В документе затрагивались также вопросы внешней политики. В нем принимался принцип достигаемого через посредников перемирия с советской Россией на условиях территориальной целостности Крыма, казачьих территорий и Кавказа33. Предполагалось, что нота Струве подготовит французов, а возможно и англичан, к признанию правительства Врангеля в качестве легитимной власти «Южной России».


Если во Франции миссия Струве была относительно успешной (даже несмотря на то, что ему не удалось получить от французов твердые гарантии военной и финансовой поддержки), в Англии она завершилась полным провалом. Наступление Врангеля, которое грозило прервать деликатные торговые переговоры с Москвой, настолько разозлило англичан, что они немедленно отозвали из Крыма свою военную миссию и поручили своему представительству в Константинополе задерживать все британские и русские суда, доставляющие грузы в Крым34. Струве, прибывшего в Лондон в середине июля, ждал исключительно холодный прием. Ему отказали в статусе дипломатического представителя35, и ни один чиновник не согласился принять его. Если не считать публикации его интервью о политике Врангеля в The Times за 10 июля, его просто проигнорировали.


Пока Струве находился в Лондоне, ход войны в Восточной Европе внезапно изменился к худшему. Генерал Брусилов, некогда командовавший русскими армиями, а теперь служивший у большевиков, сумел остановить польско-украинское наступление, а затем контратаковать и отбросить наступавших. К середине июля казалось, что «красным» удастся не только вытеснить силы вторжения с русской земли, но и оккупировать Польшу, по территории которой они стремительно продвигались. Это обеспокоило англичан, заставив их занять более жесткую позицию в отношении Москвы.


11 июля британское правительство направило советской России ноту, в которой, среди прочих пунктов, содержалось предложение начать в Лондоне мирные переговоры между Польшей и большевиками. Мимоходом затрагивалась и крымская проблема: о судьбе полуострова также предлагалось начать переговоры. По замыслу англичан, после отвода войск Врангеля в Крым в этих переговорах примет участие и представитель барона, правда, не в качестве дипломата, а как частное лицо, озабоченное гуманитарным аспектом ситуации — судьбой военных и гражданских беженцев


Если бы Москва приняла британское предложение, все надежды на утверждение в Крыму альтернативного русского правительства погибли бы. Чтобы не допустить этого, Струве отправился в Спа, бельгийский городок, где Высший Совет союзных держав собрался для обсуждения международной обстановки, включая советскую угрозу Польше. Очевидно, он надеялся, используя поддержку Мильерана, добиться для представителя Врангеля полноценного дипломатического признания на предстоящей лондонской конференции. В Спа он выступил в нотой, в которой утверждалось, что правительство генерала Врангеля имеет такое же право на признание союзниками, как и любое другое политическое образование, возникшее на территории бывшей Российской империи, и по этой причине оно также должно быть приглашено в Лондон. Далее, предвосхищая британское давление, Струве заявлял о том, что было бы нереалистично требовать от Врангеля отказа от недавно им завоеванной Северной Таврии, поскольку без этого региона и его хлебных запасов прокормить растущее население Крыма невозможно37. Вероятно, Струве встречался здесь с Мильераном, который рекомендовал вывести войска из Северной Таврии в обмен на приглашение на лондонскую конференцию. В докладной записке, направленной в Крым 17 июля, за день до окончания форума в Спа, Струве писал Врангелю, что разгром польских войск очень скоро заставит крымские части принять на себя удар всей «красной» армады и что в свете складывающейся ситуации настаивать на сохранении захваченных территорий просто неразумно. 38


Положение дел действительно представлялось весьма мрачным.

Единственным утешением, которое принесла советская агрессия в Польше (где к концу июля Москва сформировала Революционный комитет Польской советской республики во главе с небезызвестным Феликсом Дзержинским, претендующий на роль временного правительства Польши), стал тупик в торговых переговорах между Россией и Англией. Несговорчивость «красных» немного отсрочила неминуемое примирение Запада с Москвой. Именно политика большевиков заставила французов открыто выступить на стороне Врангеля. 20 июля, через несколько дней после того, как Советы отвергли британские инициативы, Мильеран информировал Струве о готовности Франции признать правительство Врангеля в качестве фактической власти на юге России. Подобное признание влекло за собой принятие принципа «двух Россий», который отстаивал Струве. При этом, однако, французы выдвигали несколько условий: Врангель должен взять на себя ответственность за долю государственного долга прежней России, пропорциональную территории, которую занимали его армии; он должен признать собственностью крестьян землю, захваченную ими во время революции; его правительству надлежит учредить демократические институты Нам не совсем ясно, как правительство, управлявшее небольшим кусочком бывшей России, населенным татарами, солдатами и беженцами, могло возложить на себя столь серьезные обязательства, но Мильерану явно требовались гарантии, которые необходимо было предъявить французскому общественному мнению. Струве немедленно известил Врангеля о французских условиях и через три дня получил телеграмму, подтверждающую их принятие. Тем не менее французское признание было отложено еще на три недели, очевидно, из-за нежелания мешать британско-советским торговым переговорам. Как только переговоры провалились, руки у французов оказались развязаны, и 10-12 августа 1920 года они признали правительство Врангеля de facto. Этот шаг, предпринятый, вероятно, без консультаций с Лондоном, стал мировой сенсацией40.


Завершив свою работу, Струве 6 августа покинул Париж и после двухнедельного путешествия через Белград, Софию, Варну и Константинополь добрался до Севастополя. Его первая дипломатическая миссия оказалась успешной лишь наполовину: ему не удалось склонить англичан на сторону Врангеля и добиться от французов твердых гарантий помощи, но в то же время он обеспечил частичное французское признание и помог созданию в Западной Европе более выгодного для Врангеля информационного климата.


Ситуация в Крыму показалась ему обнадеживающей. В письме Маклакову от 9 августа 1920 года он восторженно описывал достижения Врангеля и выражал уверенность в будущем. Вероятнее всего, источником его оптимизма был расчет на то, что упрямство Советов предотвратит сближение союзников с Москвой и заставит Запад задуматься об альтернативном русском правительстве. Подобно Черчиллю, он полагал, что политические деятели и общественное мнение европейских стран рано или поздно поймут, насколько смертельную угрозу ценностям и интересам Европы представляет коммунизм. Мир, в его понимании, втягивался в беспощадную борьбу, в которой «национальный принцип противостоял интернационализму, собственность — коммунизму, а законность — беззаконию, возведенному в рамки закона».


«Этот конфликт неизбежен: покончить с ним может только ниспровержение противокультурной силы международного коммунизма. Ибо если даже кто-то рассуждает о “завершении гражданской войны”, говорить об этом можно лишь в смысле прекращения или приостановки военных операций, которые ведутся организованными вооруженными формированиями, но ни в коем случае не об окончании борьбы между интернациональным коммунизмом и национальной государственностью, основывающейся на праве и собственности. Эта борьба не прекратится ни при каких обстоятельствах, и первое поколение борцов завещает ее своим детям и внукам — до самой победы. 


Отстаиванием идей и идеалов не пренебрегают ради удобства. В таких делах всегда идут до конца»


Безусловно, Струве чувствовал удовлетворение от того, что ему довелось лично участвовать в возрождении «белого движения» после казавшихся фатальными потрясений. Правительство Врангеля, в котором он играл видную роль, за короткое время не только восстановило законность и порядок на подконтрольной территории, но и всерьез занялось двумя основными проблемами русской революции — аграрной и национальной, — которые намеревалось решить рационально и реалистично. Режим Врангеля, вне всякого сомнения, оказался единственным из появлявшихся в ходе гражданской войны «белых» режимов, которому удалось сочетать эффективное управление с готовностью заниматься долгосрочными нуждами страны. И это правительство нисколько не виновато в том, что его политика уже не могла повлиять на окончательный итог противостояния; общее поражение «белых» ничуть не преуменьшает заслуг людей, в этом правительстве работавших.


В начале октября 1920 года Струве вновь упаковал чемоданы и отправился в Париж. На этот раз ему предстояло вести переговоры о военных поставках. С собой он взял генерала Я.Д. Юзефовича, который должен был занять пост военного представителя Врангеля в Варшаве. Миссия Струве рассчитывалась на несколько недель, но, как оказалось, ему больше никогда не довелось ступить на русскую землю. Отъезд из Севастополя 6 октября 1920 года стал началом пожизненного изгнания 42.


Переговоры с французами, происходившие в октябре-ноябре, не принесли практических результатов, но они интересны в том плане, что позволяют пролить свет на отношения французов, самых стойких союзников «белых», к своим русским друзьям. По прибытии в Париж Струве узнал, что французское правительство готово предоставить Врангелю значительные объемы вооружения и амуниции на общую сумму 100 миллионов франков (по курсу того времени это составляло 2,5 миллиона долларов США).


Данная сумма, однако, немедленно сокращалась на 29 миллионов франков, ранее предоставленных в долг Деникину, и еще на 11 миллионов, которые Врангель в начале года получил в качестве аванса. Для того чтобы погасить производимые французами поставки, Врангелю нужно было продать, исходя из мировых цен, половину крымского экспорта пшеницы, угля, шерсти, табака и прочих товаров; причем половина этих затрат ушла бы на погашение предыдущих долгов Деникина и самого Врангеля. Взамен он получил бы на 60 миллионов франков залежавшееся на складах французское оружие, а также вооружение, захваченное союзниками у турок и болгары. По словам историка, речь здесь шла не о помощи, но о механизме возврата (под видом помощи и в обмен на ненужное оружие) тех денег, которые ранее были одолжены «белым»44.


К сказанному можно добавить, что французы не отказывались и от ценных сырьевых ресурсов. Такой была «безграничная», как говорят некоторые, помощь, оказанная французской «буржуазией» русским антибольшевистским силам.


Несмотря на абсурдность предъявленных условий, Струве передал их Врангелю, ожидая дальнейших указаний45. Чтобы позволить правительству Врангеля продержаться до прибытия французской помощи, русский Торгово-промышленный союз в Париже намеревался выдать ему ссуду в 20 миллионов франков (500 тысяч долларов), но эти деньги так и не были выделены.


12 октября 1920 года в Риге поляки и советское правительство подписали соглашение о перемирии, которое положило конец войне, временно оживившей антибольшевистские силы в Крыму. Теперь положение Врангеля стало безнадежным. Позже в беседах со Струве барон говорил, что сразу же после заключения рижского соглашения он понял, что партия проиграна, и начал лихорадочно готовиться к эвакуации46. В начале ноябре он вывел свои войска из Северной Таврии, а 14 ноября в Севастополе лично координировал погрузку 130 тысяч военных и гражданских лиц на французские суда, в тот же день отбывшие 
в Константинополь. […]


Гражданская война в России завершилась, но на многие вопросы она так и не дала ответа. Наиболее сложным был вопрос о дальнейшей участи 70 тысяч солдат «белой» армии, которых Врангель превратил в идейную и дисциплинированную силу. Многие из этих людей непрерывно воевали с 1914 года. Организованно эвакуировавшись из Крыма, они, с помощью французов, были расселены в Турции, Греции и Северной Африке. Первый русский корпус, размещенный в Галлиполи и составлявший основу Добровольческой армии, сумел сохранить высокий моральный дух, несмотря на исключительно неблагоприятную обстановку47. Врангель хотел сберечь армию в неприкосновенности: она была нужна и как символ национального единства, и как инструмент, с помощью которого когда-нибудь удастся возобновить борьбу с коммунизмом. Но в этом деле он не встретил понимания французов, которые после крымской эвакуации утратили всякий интерес к «белым» и желали как можно скорее избавиться от надоевших союзников 48.


23 декабря 1920 года Струве прибыл в Константинополь для консультаций с Врангелем и Кривошеиным. По-видимому, он вместе с Кривошеиным пытался убедить Врангеля сохранить за собой как военные, так и политические функции. Врангель же, заявляя, что ему было вверено управление Южной Россией, ныне прекратившей свое существование в качестве политического целого, настаивал на сложении всех политических полномочий. Он согласился, однако, остаться главнокомандующим вооруженными силами и впоследствии отчаянно сопротивлялся усилиям французов раздробить его формирования и рассеять его людей. В Константинополе, вероятно, была достигнута договоренность и о дальнейшей поддержке Общего дела, а также возобновлении издания "Русской мысли" как органа национального движения. Позже Врангель перебрался в Югославию, где с небольшой группой генералов основал штаб русской армии в изгнании. Но в эмигрантской политике он участвовать отказался; в этом деле ведущая роль осталась за Струве.


Для Струве поражение Врангеля было тяжелым ударом. Но, исходя из своего представления о глобальном характере борьбы между свободой и коммунизмом, он считал этот провал лишь проигранной битвой, и не более.


Спустя три дня после отплытия врангелевских войск из Крыма он опубликовал в Общем деле статью под названием «La séance continue»:


«[...] я говорю сознательно и уверенно: борьба не только не сократится, она станет, наоборот, более напряженной и более глубокой, ничем не связанной в своих методах, наоборот, более гибкой и всесторонней. .. Обрушившийся на нас тяжкий удар отнюдь не лишает нас бодрости и веры в окончательную и даже весьма близкую победу. Сейчас, с поражением последней значительной антибольшевистской военной силы, еще резче, чем прежде, выступит мировой смысл большевизма. С исчезновением крымской цитадели сцена борьбы между большевизмом и культурой расширяется. Большевизм есть мировое явление, и судьба его будет решена только на мировой сцене»50.

__________________
У коммунизма нет точки невозврата, но барыга тайной и обманом, феодал силой закрывают вход