sgaliev

О формальной динамике мировоззренческого освоения

Такова, собственно, схема морально-нравственного, уровневого самодвижения мировоззренческого освоения человеком мира. Движение это, повторим, действует в любой форме, разновидности осваивающей практики. Мы брали данное движение с, так сказать, «формальной» стороны его проявления, не вникая в существо того, как оно предметно, содержательно выказывает себя в соответствующем мировоззрении, другими разновидностями осваивающей практики. Надо думать, в плане своей содержательной конкретики периодико-уровневая диалектика мировоззрения бесконечно разнообразна и своеобразна проявлениями в каждом отдельно взятом осваивательском процессе. Причем, своеобразна не столько сама диалектика, сколько тот состав, предметный материал, которым она образуется. Специфика проявления морально-нравственной и уровневой диалектики в процессировании освоения может заходить настолько далеко, что не исключено существование областей человеческого бытия в мире, где она вовсе не действует. Мы уже говорили, что распространение данной диалектики на событийный тип мировоззренческого освоения носит в некотором смысле проблематичный характер. Во всем этом еще предстоит серьезно разобраться.
Таким образом, качественное своеобразие периодико-уровневого процессирования каждой разновидности освоения далеко не исчерпаемо очерченной формой. Оно предполагает конкретный и даже индивидуальный подход. И касается это не только каких-нибудь конечных разновидностей освоения, но и тем более, форм мировоззренческого освоения. Являя описанную общезначимую логику развертывания освоения, последние (впрочем, и остальные формы), вместе с тем, не лишены данным движением индивидуальной специфики. Без разбирательства с данной спецификой о соответствующей форме освоения можно сказать мало что определенного. Между тем, такое разбирательство, само по себе весьма не простое. Оно выходит за круг не только целей и задач, но и возможностей нашего исследования, ибо нуждается в специальных изысканиях.
Мы даем себе отчет и в том, что даже предпринятая характеристика мировоззренческого движения и категорий его (уровней, периодов, типов) слишком скупа. Больше того — обрывочна и не лишена декларативности, не снабжена аргументацией и фактажом. Отчасти недостатки эти можно было бы отнести на ограниченность рамок нашего исследования. А с другой стороны, ряд аспектов интересующего нас движения и образующих его предметов нуждается еще в прояснении и конкретизации, что превосходит (как, впрочем, многие, рассмотренные и возникшие по ходу нашей работы вопросы), так сказать, «разрешительные возможности» одного, к тому же, не специального исследования.
Периодико-уровневым движением, разумеется, процесс мировоззрения не исчерпывается. Сам он, как мы видели, подчинен движению мировоззрения по своим историческим типам, включая подтипы, ступени становления каждого конкретного типа. Мы об этом кое-что сказали. Но — только кое-что, поскольку за пределами нашего видения остался, считай, нетронутый пласт вопросов. В частности, — соотношение не только историко-типического и периодико-уровневого становлений искомого предмета, но также каждого из них (и совместно) с движением на уровне конечных (и не только) форм освоения.
С третьей стороны, из признания, существования различных форм мировоззренческого (и не только) освоения вытекает еще одно признание. Соотношение, взаимодействие, переход друг в друга данных форм также образует мировоззренческий процесс, процесс движения человеческого освоения мира по формам последнего.
Что этот процесс имеется, так либо иначе, усматривается многими мыслителями, исследователями, причем, издавна. Больше того. В данном отношении существуют известные наработки. Не этот ли процесс, например, выражает Аристотелево соотношение таких форм (уровней) постижения (освоения) человеком вещей в восходящей последовательности, как: «игра» → «опыт» → «искусство» → «наука». Опять же, не о последовательности осознания сути вещей (в частности, прекрасного) учила мудрейшая Диотима из Мантинеи, как рассказывает Сократ в замечательном диалоге «Пир»? А что есть одно из самых великих творений философской мысли, «Феноменология духа», как не учение об эволюции человеческого духа по ступеням и путям восхождения к абсолютной истине? А разве учение Огюста Конта о трех стадиях отношения человека к действительности, — мифологическом, метафизическом и позитивном, — не об этой ли самой диалектике духовно-практического вызревания человека? Пусть при этом названные авторы «грешат» познавательной стороной дела. Кстати, есть тут и те из них, которые говорят именно о духовном, моральном вызревании человека (Ж.-Ж. Руссо, С. Кьеркегор и другие). Художественная же литература на этот счет просто изобилует материалом. Помнится в этом отношении реплика, брошенная вскользь одним из моих преподавателей: «Кто не прочитал «Клима Самгина», не может считать себя подлинно образованным человеком». И книг, подобных этой, в мировой литературе хватает с избытком!..
Можно было бы потому продолжить осмысление процессирования мировоззренческого освоения по присущим ему формам (что то же самое, направлениям), «перелопатив» накопленный опыт здесь. Однако, от этой крайне сложной, трудоемкой работы, нам придется заведомо отказаться. Ибо работа эта почти полностью не прояснена. Здесь имеется целый комплекс проблем, нуждающихся не столько даже в решении, сколько в адекватной постановке. Ряд предварительных вопросов даже «не распакован». И это все — несмотря на имеющиеся историко-культурные наработки, нуждающиеся в глубоко вдумчивом осмыслении.
Достаточно сказать, что в нашей литературе вопросы (причем, решаемые в гносеологической плоскости) взаимодействия, взаимопереходов форм общественного сознания, — к коим можно редуцировать с известными оговорками соответствующие формы освоения, — уже давно отданы на откуп молчанию. А там, увы, царит метафизико-рационалистическое обыкновение строить храм вокруг идола науки...
Ходившая же в старых учебниках догматизированного марксизма схема взаимоотношения форм сознания так называемого «слоеного пирога», уже давно не выдерживает никакой критики. Далеко не ясно, из-за отсутствия четкого критерия, сколько и какие формы общественного сознания известны современной науке, насколько правомерно относить ту либо иную форму общественного сознания к формам мировоззрения. Еще более запутанным оказывается вопрос при переводе его в плоскость осваивающей практики. На самом деле. Если, например, иметь в виду, что каждый исторический тип мировоззренческого освоения определяет и количество, и качество, и соотношение своих форм, то это значит: с каждым данным типом следует разбираться особо как в плане соотношения, взаимосвязи действующих здесь форм мировоззренческого освоения, так и в плане диалектики (движения) мировоззрения (типического) по данным формам. Все это, как явствует из вышесказанного, — весьма не простое разбирательство.
А с другой стороны, нельзя не принять во внимание известную инвариантность форм (по крайней мере, основных) мировоззренческого освоения: эстетического, политического, экономического, правового и т.п. Если они и претерпевают спецификации от соответствующего типа мировоззренческого освоения как своей основы, все же, не следует сбрасывать со счетов момент их преемственности, относительной самостоятельности. А самое главное — в рамках, скажем, второго типа мировоззренческого освоения (или подтипов, стадий его) весьма трудно проследить процесс возникновения, генезиса форм мировоззренческого освоения. Они как будто существуют здесь всегда, не возникают. В этом смысле как-то даже бессмысленно вести разговор о движении мировоззрения по собственным формам, об их соотношении, переходах. Во всяком случае, кажется оправданным о таких движениях вести речь лишь в плане пространственном, логическом, но только не временном. Чтобы, все же, признать временной момент в данных процессах, надо показать, что та либо иная форма мировоззренческого освоения (во всяком случае, основная), хоть и пронизывает все исторические типы мировоззрения, тем не менее, в каждом типе (даже стадии его) она как бы заново рождается, насыщаясь новым содержанием, смыслами. Т. Е. нужно видеть содержательное, субстанциальное движение в искомой форме. Между тем, это не только не просто, но, что важно, достаточно спорно. Во всяком случае, — совсем почти не исследованный вопрос в нашей литературе.
Дело еще более усложняется, коль скоро в поле зрения втягивается — а это безусловно необходимо — проблематика соотношения уровней и форм освоения (в нашем случае освоения мировоззренческого). Ведь само понимание вопроса об уровнях освоения далеко не однозначно. Выделение же и классификация уровней явлений человеческого бытия в призме духовного и практического, которые мы дали, — отнюдь не общепризнанный факт. Между тем, в учебниках (тех же форм общественного сознания, претендующих на мировоззренческость) об уровнях говорят главным образом в плане развитости, глубины отражения ими действительности. Представляется в этом смысле, что данные формы пребывают двумя уровнями: обыденным («неразвитым», «поверхностным») и теоретическим («развитым», «научным»). Возможно, все это и верно, не противоречит действительности. Однако, ничуть не приближает нас к видению сути дела. Главное, — к серьезному пониманию реалий человеческого бытия. Тут безраздельно царит примат производящести, присвоения и соответствующей науки, постоянно подавляющих, «изгоняющих» освоение, подлинно человеческое, бытийное, бытийную истину. Как бы там ни было, из такого понимания уровней, соответственно процессов движения форм общественного сознания, тем более, мировоззрения, все сказанное нами на этот счет, полностью выпадает из поля зрения. Больше. Представляется даже чем-то бессмысленным, невозможным, не имеющим места.
Но продолжим наш анализ. Из вышесказанного представляется, что каждая форма освоения (по крайней мере, мировоззренческая) как будто должна находиться в двух периодико-уровневых движениях: собственном, специфическом для нее, и мировоззренческом. При этом часто возможны ситуации асинхронности данных движений. Как в таком случае быть? Как понимать искомую форму и ее место в формальном движении мировоззрения?
Далее. Если принять во внимание, что в любом периоде и уровне процесса мировоззренческого освоения «задействованы» все свойственные данному процессу формы освоения, то однозначно ли они проявляют себя в каждом конкретном случае (в частности, на уровнях)? Стоят ли они на одних и тех же, так сказать, «стартовых позициях»? Не будет ли определять их специфику, характер, способ реализации данный уровень (не говоря уже об уровне их собственного движения)?
Так, религиозное освоение качественно своеобразно по немалому числу параметров не только в различных типах (и даже стадиях последнего), но и на уровнях, коими данный тип развертывается. Больше того. Оно — нечто совершенно одно, скажем, на практическом уровне и иное на уровнях духовного, духовно-практического освоения. Причем, — даже в рамках одной и той же стадии соответствующего типа освоения. И, надо думать, воздействие данных качеств на своеобразие состояний рассматриваемого освоения (да и любого другого) в таком случае по характеру, силе, влиянию, даже направлению — тоже качественно меняется.
Между прочим, поскольку между уровнями движения форм освоения нет синхронности (во всяком случае, ее просто трудно усмотреть), может так случиться (и это, видимо, имеет место сплошь да рядом), когда один и тот же человек живет не только различными формами освоения, но также формами, явленными разными уровнями своего становления. Это чрезвычайно важное обстоятельство очень много значит для понимания человека и, соответственно, его формирования, воспитания, смысложизненного ориентирования. Оно, одновременно, чрезвычайно осложняет обхождение с феноменом человека.
Из данного обстоятельства, в частности, следует необходимость в каждом конкретном случае (особенно в деле воспитания) выказывать и руководствоваться •сугубо индивидуальным подходом в отношение любого человека. Так, собственно, и должно быть. Ведь человек — не объект для преобразования (именуемого у нас «воспитанием») и познания, а МИР ЧЕЛОВЕКА, всегда уникальный и своеобразный. Больше того, он также человеческое бытие. И даже — событийное человеческое бытие, со свойственным ему временем, историей...

sgaliev

Вот, и с вопросом о мировоззренческой динамике мы покончили, как и с духовно-практическим становлением человека, с событийным, осваивающе-произведенческим его пониманием. Вроде, воспроизвели многие азы исторического материализма на этот счет. Но, тем не менее, под предложенным нами углом зрения они высветились существенно иначе, по-новому. Главное — так, что это ответствует решению главной цели нашей темы. Не забудем ее: «Коммунизм — смысл жизни — время».
Больше того, развертыванию и наполнением предметно-содержательной конкретикой ее, несомненно, послужили также другие наши продвижки. В частности, во время, в практику, причем, — осваивающе-произведенческую как наиболее развитой (по крайней мере, на сегодня и в ближайшей перспективе) данности практики вообще. Мы неплохо поработали и в плане раскрутки самого понятия коммунизма (событийного человеческого бытия, события). Хоть и избранный нами путь развертки данного понятия и реальности является не совсем адекватным, тем не менее, он оказался плодотворным. Во всяком случае, мы попытались раскрыть существо (причем, в содержательном плане) основных обнаружений, черт событийного человеческого бытия в том ракурсе, как они непременно присутствуют в качестве существенных моментов в общеизвестных (до хрестоматийности) определениях коммунизма, как классиков, так и программных материалов КПСС и КПРФ.
Подошли мы и к осмыслению понятия смысла жизни. Вроде, начали с него. Кое-что даже сказали, как бы даже прошли «входные двери» данной области. И, вот, уже стоим на пороге, дабы погрузиться в смысложизненные дебри более определенно и предметно. Больше — завершить, тем самым, нашу тему.
Что ни говорить, мы уже прояснили: коммунизм (событие), его утверждение, движение к нему и в нем, — для современной истории и человечества представляет высшую цель, смысл бытия. Больше того. Его реализации пришло время, оно уже определилось. Точно также — время самого событийного человеческого бытия. Ничто другое в этом смысле не может претендовать на альтернативу движения всех народов, стран, человечества к событийному человеческому бытию. Развернем это положение более предметно. А главное — постараемся разобраться с тем, как, на каких путях данная смысложизненная жизнеориентация реализуема. Выше, опять же, кое-что сказано на этот счет. Вполне возможно, сказано преждевременно. Но, посмотрим, подумаем. Во всяком случае, добавить к сказанному будет что...
Надо признать также, наш опыт развертывания темы оказался несколько неудачным. «Неудачным» в том смысле, что мы как-то нарушили логику расположения материала. Сейчас, по прошествии довольно большого пути, пребывая в заключительных разделах, мы не можем не видеть, что проблему человека нужно было раскрывать куда раньше. А именно, там, где были заняты осмыслением основных черт событийности. Понятие «человек», тоже ведь входит в круг этих самых черт событийности. Мы даже его выделили. Но, видимо, в спешке, по нерасторопности, взяли да проскочили логическое место, так сказать, «человеческих вещей» в структуре нашего «повествования». Точно также — вопросов, прямо и непосредственно связанных с проблемой человека. Имеется в виду духовно-практические аспекты человеческого бытия. Эти вещи следовало бы осмысливать тоже раньше, в ближайшей связи с раскруткой особенностей практики как способа существования человека.
Проведя перестановку материала означенным образом, удалось бы преодолеть саморазорванность нашего погружения в предметное поле смысложизненности, сконцентрироваться и решать возникающие здесь задачи, вопросы в последовательной, логичной связи. Несомненно, это бы положительно сказалось на исследовании, освоении смысложизненной проблематики. Главное — на удобочитаемости, восприятии материала.
Что же, если доведется как-либо вернуться к данной теме, да заново ее отредактировать, означенные «огрехи» придется устранить. Благо, это не сложно. А в целом, пока продолжим, начатое выше, движение на путях постижения смысла жизни, восполнения наших представлений на этот счет под углом осваивающе-практического зрения. Причем, — нас будет интересовать не просто смысл жизни, но таковой, главным образом, свойственный человеку событийности. Ведь именно для этого мы взялись за настоящую тему, эту задачу выставили в начале пути в качестве центральной, определяющей.
Уже осмысливая время, мы вплотную подошли к пониманию, что данное понятие прямо и непосредственно выводит на вопросы смысла жизни. Вместе с тем, как смысложизненная тематика, так и дела, выражающие время, во многом упираются в весьма значимый и уж очень смысложизненный предмет. Да, этот предмет называется смертью. Вот, с осмысления роли смерти в формировании смысложизненных исканий человека, вообще, с разбирательства места и значения смерти в человеческой жизни, мы и начнем наше следующее сообщение.

sgaliev

Смерть как фактор смысложизненного самоопределения человека

Мы установили, что человек осознает временность, следовательно, преходящесть, смертность своего существования. Вместе с тем, как таковой он не только знает смерть, но, непременно превращая данный факт в предмет усиленных переживаний и рефлексии, рано либо поздно, доходит до рокового отношения к смерти, как к своей сокровенной неизбежности. Она не воспринимается бездумно отныне в качестве «абстракции», внешней истины (его «не касающейся», или, на худой конец, «маячащей где-то там, далеко», что обычно представляется бездумному сознанию). Напротив, крайне потрясенный глубинным «открытием смерти», — фактом сокровенной сращенности с ней, — переживая это на эмоциональном, ментальном уровне, человек полностью ревизует свое мироотношение. Иначе говоря, жизнь его кардинально преображается. Причем, экзистенциальный вариант «преображения» — не единственный.

Поначалу от рокового «столкновения» со смертью человек испытывает ужас безнадежности, паническую растерянность. В последующем столь непосредственное переживание-«шок» несколько смягчается. Например, на экзистенциалистский, или «прогрессистский» лады. Тем не менее, он (человек) никогда не перестает жить под различно гнетущим приятием собственной безысходности, обреченности. Данный опыт сказывается на духовном становлении человека, на результатах его творческой активности. Порой влияние не непосредственно, поскольку сознание смерти как бы «загоняется вглубь», в подсознание. Однако и оттуда оно так называемым «комплексом смерти» непременно откладывается на жизнедеятельности людей в той либо иной форме. Вряд ли в этом смысле правомерно полагать, что экзистенциальный вариант «сведения счетов» со смертью снимает вопрос относительно комплекса смерти. Факт смерти и для экзистенции (к тому же, подлинной) судьбоносен, ужасающе трагичен. Больше. Видимо, ни на каком уровне своей самореализации человек так глубоко не переживает смерть, как на экзистенциальном.

Присутствие комплекса смерти в духовном опыте ближайшим образом и объясняет остроту, с какой перед людьми встает вопрос о смысле и цели жизни. И касается сказанное людей любых исторических эпох, формообразований.

Конечно, существуют и другие факторы, актуализирующие проблему смысла жизни. Достаточно сказать, человек — практически-созидающее, свободное, сознательное сущее, важнейшей чертой которого является целеполагание. И все же, фактору смерти в человеческих устремлениях осмыслить жизнь принадлежит крайне значимое место. Как знать, нуждается ли в целеполагании, равно свободе, сущее, неподверженное смерти?..

Действительно, проникшись собственным, неминуемо конечным, «земным уделом», человек буквально ошеломляется вопросом о назначении, смысле своей жизни. «Меня не будет, так что же будет? Ничего не будет. Так где же я буду, когда меня не будет? Неужели смерть? Нет, не хочу!.. Не может же быть, чтоб все всегда были обречены на этот ужасный страх» [Толстой Л.Н. Смерть Ивана Ильича // Собрание сочинений. В 12-ти томах. Т. 11. — М.: Правда, 1984. — С. 143]. Так мучительно ищет ответы, терзается герой известной повести Л.Н. Толстого. Зачем тогда жизнь, коль скоро прекратится? Зачем, вообще, я возник, для чего все, ежели неотвратимо ждет исчезновение? Что делать, как себя вести, чем жить в наличной бесперспективности? Тем более, — когда даже отпущенный срок жизни во многом призрачен, крайне ущербен (болезни, лишения, злосчастья...), жизнь в любой момент прерываема и т.д. Неужто во всем этом нет какой-либо логики, смысла? Может, все же, смерть преоборима? Может, существуют пути обретения бессмертия, пусть даже хоть какого? Как быть, что делать, куда идти?..

Для каждого человека, переживающего означенные вопросы, тема жизни и смерти, соответственно, своего места и назначения в мире, смысла жизни превращается в мировоззренчески главенствующую. Ей принадлежит центральное место в становлении человечества. История мировой культуры являет извечную связь поисков смысла человеческой жизни с попытками разгадать таинство бытия и небытия, а также со стремлением жить вечно. Жить, — и, если не материально, то хотя бы духовно («идеально»; в исторической памяти, в культуре морально-нравственном опыте), победить смерть.

Нельзя, далее, не заметить, что, говоря о конечности человека, о смерти, смысле жизни, мы ближе всего подходим именно к отдельно взятому человеку, кем бы он ни был: личностью, экзистенцией, индивидом. Человек на уровне общего (общности, общества), — хоть тоже характеризуется осмысленностью существования, живет целесообразно, подвержен прехождению и т.д., — тем не менее, не обладает телом, не имеет лица, сердца. Бестелесное общее (общность) не чувствует, не переживает, не радуется. Ему не «болит»... Да и само по себе оно куда долговечней отдельного человеческого сущего. Живет оно, одним словом, «не так». Ожидаемая кончина, прекращение его не столь печалит, не «сильно» заботит. А, ежели и имеются заботы, то ведь на уровне отдельных людей, носителей его...

Короче, продолжение жизни в идеальном состоянии человека как общность может вполне устраивать. Можно, конечно, сожалеть, сокрушаться, — опять же, на уровне человеческих единичностей, — о разрушенном обществе, строе; можно продолжать жить воспоминаниями о нем. К тому же, — с надеждами и устремлениями на реставрацию, что иной раз вполне доступно. Однако, все это не идет ни в какое сравнение с уходом, — еще ужасней, безвременной кончиной, — отдельного человека. Тем более, близкого, родного, тебя самого...

Тут дело обстоит совершенно иначе. Мало того, что каждый человек (личность, экзистенция, человеческое бытие) уникален, мало, что прокладываемый им путь неповторим в принципе. Он — далеко не просто некая бестелесная абстракция, чистый дух, к чему, собственно, сводится известная общность, социальный институт. По крайней мере, — как чисто общественное явление, то, где человек (личность, индивид) раскрывается лишь в качестве общественного сущего. Общественное в такой своей данности, как мы установили, — лишь этап на путях человеческого самораскрытия.

Что ни говорить, отдельный человек прежде всего (и не главным ли образом?) — тело. Причем, — с теми глубочайшими содержательными смыслами, которыми светится данный феномен. Ведь живущее тело «заземляет» человека, его душу, наполняет реально-жизненной конкретикой. Телу принадлежит отнюдь не последняя роль в придании собственному «владельцу» как раз этой конкретной человечности, человеческой существенности. Именно от тела исходит человеческая неповторимость, исключительность. Мало того. Телом своим человек гуда больше связан с бытием, нежели душой. Вообще, что значит душа («эти глаза напротив...»), коль скоро она вне своего тела (обиталища, источника, породителя, цели? Короче, — всего того, что оживляет (радует, волнует, заботит) ее: связывает с миром, окружением, в том числе с бытием). Конечно же, тело в таком видении отнюдь не сводимо к простой «биологии» с «химией»...

Смерть, между тем, «разъединяя» тело и душу, лишает последнюю опоры, возможности, назначения, существования. Причем, — именно как данной (не доступной «изобретению», реставрации вне собственного персонального носителя) души.

Верно, надо думать, что по обретении духовно-практической, идеальной жизни на единственно пока (в до сих пор протекшей истории) известной и доступной стезе превозмогания смерти, — таким образом, самоувековечивания, приобщения к бессмертию, — люди способны подняться до своей общезначимости, даже до «вселенского признания», подлинного существования. Можно также утешиться вместе с Гегелем, что смертью в качестве единичности и телесной данности человек «обретает вечность в плане рода» (духовности, нетленного идеального человека). Стоит даже согласиться с Г. Марселем, что довольно часто люди, обретшие внетелесное («интерсубъективное», можно сказать также «виртуальное») существование после смерти, оказываются более значимыми, куда даже «близкими» нам, «живыми» («живыми всех живых») нежели при обычной, телесно воплощенной жизни.

Но, в любом случае, такое (родовое, «идеально-бестелесное») бытие идет в мало какое сравнение с той самой реальной, телесно-воплощенной, жизнью. «Жизнью», — Даже незатейливой, ординарной, ничем особо не примечательной, — которую отнимает (к тому же, безвременно) смерть. Очень даже мало чем всевозможные апелляции к «идеальному» (в памяти) существованию взамен реальному утешают. Вряд ли они могут успокоить обыкновенного человека. По крайней мере, — теми возможностями проявления, при-сутствия в реальной жизни, которые до сих пор обеспечивают, располагаемые культурой, средства одухотворения, фиксации, «виртуализации», интерсубъективизации, а также удержания в человеческой (вплоть до всенародной, общечеловеческой) памяти. В этом смысле неслучайно, в христианском «Царстве небесном» на Земле по Втором Пришествии люди будут жить не только как души, но также телесно.

Так что человек со смертью своей, равно с вырабатываемыми вновь и вновь, скажем так, «эрзац-моделями» ее «идеальной»компенсации, никогда не примирится. По крайней мере, — безоговорочно. Люди никогда не перестанут добиваться сохранения, увековечивания своей жизни, бессмертия. К тому же, — реального, не «эрзацного». Не откажутся от этого всеми располагаемыми средствами и пределами вечности. Осмысление своей жизни означенным образом, — в частности, беспрестанный поиск путей и средств приобщения к вечности, содержательное наполнение «вечного существования», — представляя такого рода усилия, собственно, выражают, что называется смысложизненными исканиями.

Стало быть, пока люди будут, превозмогая смерть, устремлены к бессмертию, они не перестанут также осмысливать свое существование. В конечном счете, поиски осмысленности бытия равносильны стремлениям к бессмертию, к преодолению смерти, насыщением человеческой жизни бытийностью. Иначе ведь всякие «нужности», «призвания» и проч., которые связываются с осмысленностью существования, сами теряют значимость.

На самом деле. Не вынося смерть, хоть она и выглядит сокровенной и неотъемлемой неизбежностью, не примиряясь с данным фактом, человек любой области истории, по сути, все усилия, искания нацеливает на преодоление собственной конечности (смертности), на достижение бессмертия, вечности. «Я памятник воздвиг себе нерукотворный! К нему не зарастет народная тропа!», восклицает гениальный русский поэт. И он уверен: «Нет. Весь я не умру! Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья избежит».

Между тем, люди удостоверены на извечном опыте: бессмертие не достижимо. По крайней мере, прямо и непосредственно, известными путями, как приобретаются обыкновенно нужные предметы, цели: захотел — нажал на кнопку, заплатил, попросил, размахнулся, выстоял и проч. Единственно, где и как оно обретаемо пока что, так на стезях серьезного духовно-практического самоутверждения в выпавшее время. Опять же, — пребывающее во власти случая, могущее прерваться на каждом миге. Потому, человек настраивает себя на достойное (далеко не безразлично-бессмысленное) проживание отпущенного времени, заполнение его «кирпичиками» своего увековечения.

Так и должно быть. Коль скоро выпало жить, самый «драгоценный дар», жизнь конечна. «Сроки» не ясны. В распоряжении же — единственный путь «продления» ее. Тогда нормальный человек не может именно на данном пути не испытывать призванность осуществиться. Причем, — с полной отдачей, с исчерпанием возможностей всего замечательного, чем окружающая действительность располагает. Он настроен реализовать полноту собственных (как внешних, так и внутренних) сил, способностей и потребностей, которые бы неизгладимо запечатлели его деятельное присутствие в нетленной вечности жизни. Пусть это достижимо лишь на уровне «рода», «идеальности» в духе, в общенародной памяти, как говорит поэт, «воздвижением» величественных нерукотворных сооружений бытия и т.д. Коль скоро не дано увековечиться физически (к тому же, всеобъемлюще), почему, хотя бы, не достигать этого на ином, в известном ракурсе даже более значимом, уровне: социально-историческом, духовно-практическом, идеальном, виртуальном? Верно, с обретением физического бессмертия ничего не поделаешь. Во всяком случае, пока. Но, можно постараться, воспользовавшись «дозволенным», доступным, добиться столь мощного духовно-практического со-присутствия (возможно даже навсегда) в истории, в жизни Других, с бытием, когда бы оно (со-присутствие) отдавало высшей жизненностью, светилось «ярче звезд», «грело сильнее солнца»...

Как при сем знать, не окажется ли доступный духовно-практический, социально-исторический, этико-идеальный план бессмертия в чем-то куда реальным и жизненным, нежели существование другого «подлинно живущего»? Ведь, среди прочего, прогресс человеческих умений и в данной области снискивает растущие возможности с горизонтами. Это уже очевидно, наблюдая за современными достижениями в области информатизации, развитием информационной техники, искусственного интеллекта, интерактивных систем, природоподобных технологий и т.д. сегодня уже, не говоря о будущем, теле-коммуникативная и информационная техника настолько изощрена, что, попробуй-ка, еще отличи актуальность (к тому же, «серую») от виртуальности. Потому-то, становится все более мудреным и с тем, чтобы определиться, где пребываешь: в виртуальной или актуальной реальности. Не с этим ли, среди прочего, с надеждой на вечную жизнь в виртуальности, в последнее время множатся банально бессмысленные уходы из жизни, особенно среди подростковой молодежи?.. А сколько людей, играющих «в рулетку» со смертью? Сколько все решающих, когда им уйти из жизни? Сколько захваченных волей к смерти, ушедших из жизни при жизни?

Вполне допустимо, что именно на этом поприще, предоставляемом современными средствами информатизации и коммуникации, удастся восстановиться, возродиться, «не умереть». Причем, — почти физически, а в перспективе, как знать, и действительно (Н.Ф. Федоров). Так что, к означенной мироориентации уже влечет, так сказать, положительный (даже «прагматически-утилитарный») опыт.

Примечательно здесь то, что воспользоваться современной техникой, растворяться в виртуальности, раскручивать себя здесь оказываются способны не просто и не только исключительные люди, которые, как это прежде бывало, восходили собственными заслугами и трудами в виртуальность и общечеловеческую память, но так же обыкновенные люди. Виртуальная реальность как проявление духа в современных условиях становится массовым достоянием. Сюда прорвался человек массы. Собственно, именно он тут и задает погоду. Вот, в этой связи и возникает вопрос: обретает ли такой человек бессмертие, способен ли увековечиться?

Больше того. Ведь современная медицина, генная инженерия, вообще, наука по разным направлениям доходит до реального решения проблемы бессмертия. Что станется, коль скоро наука доищется-таки, этого? Ведь нельзя не согласиться с отечественными космистами, в частности, Н.Ф. Федоровым, полагающими, что, достигши соответствующего этапа в развитии НТП, мы научимся воскрешать человека (причем, телесно). Для возврата заново к жизни, говорит Федоров, развитой науке достаточно волоска, кусочка ногтя от усопшего некогда. И, надо признать, в этом нет особой мистики. Вот, собираются же ученые воскресить ископаемых мамонта, динозавра и т.д. по оставшимся от них кусочкам. Разве с человеком больше проблем? Сегодня уже выращивают целые органы из одной лишь человеческой клетки. И, вообще, ученые-специалисты предвидят: к 2054 году окажется раскрытым «секрет» бессмертия человека. И... Каждый из нас обретет-таки, может статься, физическую вечность. Очень даже интересно, чем предстанет жизнь человека (к тому же, нашего современника), коль скоро эта цель-мечта осуществится? Спрашиваю, оказавшись под впечатлением недавно прочитанной книжки из серии «Научная фантастика», некоего Евана Ника "Подарок бессмертия".

Автор здесь поднимает весьма непростые проблемы, между прочим. Хоть с кой-какими его идеями трудно согласиться, тем не менее, многое подмечено верно. Как показано, бессмертным существам и общества-то, вроде, не нужно, и искать смыслы бытия, и детей рожать, и работать (тем более, на кого-то). Нет нужды в любви, в вере, нет необходимости надеяться, иметь известные нам ценности. Что же тогда им делать со своим бессмертием?..

Да, бессмертие крайне серьезная вещь. Оно радикально меняет жизнь человека, как на индивидуальном, так и общественном планах. Дело доходит вплоть до того, что человеческая жизнь обессмысливается, сводится на нет. Это несомненно касательно любого из людей доныне существующей истории, где люди живут отчужденно, присваивающе, тем более, производяще. Во всяком случае, дабы продолжаться действительно вечно, человеку предстоит принципиально преобразиться. Прежде всего, — духовно, причем, настолько, что вряд ли потянет. Во всяком случае, обыкновенный человек в качестве продукта современных порядков.

На самом деле. Художественные произведения авторов, пытающихся описать жизнь человека наших дней, обретшего бессмертие, обычно сквозят беспросветной теменью, бессмысленностью. Человек, живущий лишь для себя, эгоцентрически, своемерно, отпавши от мира, от других людей, не соединенный с ними внутренне, цельно, не проникнутый интересами и нуждами своего общества, народа, мира, не служа последним, — испытывает свое бессмертие как тягостное наказание, нечто невыносимое. Не выдерживая его, он просто деградирует, животнится. В лучшем случае, бессмертие для такого человека — нечто лишнее, ненужное, даже мешающее ему быть человеком. Хорошо об этом говорит Р. Рождественский:

Если б только люди жили вечно,
это было бы
бесчеловечно...
Как узнать,
чего ты в жизни стоишь?
Как изведать,
что такое риск?
В море броситься?
Так не утонешь!..
На костер взойти?
Так не сгоришь!..
Поле распахать?
Потом успею...
Порох выдумать?
А для чего?!
Наслаждались бы ленивой спесью
Пленники бессмертья своего.
Ничего они бы не свершили!
Никогда б не вылезли из тьмы...
Может, самый главный
стимул жизни
В горькой истине, что смертны мы?..

Отсюда, между прочим, нередко строится обобщающее заключение, что единственной и «вечной подругой жизни», человеку, ищущему бессмертия, остается лишь смерть. Люди не могут быть, не должны быть бессмертными. Отсюда и вывод: смерть — сокровеннейший и неотторжимый удел человека. Последний всегда призван «стоять лицом к смерти»: направляясь к ней, или противоборствуя, пытаясь увернуться. Можно и должно, разумеется, по возможности продлевать жизнь, но, увековечить ее человеку (по крайней мере, в том виде, как он был и есть пока) не дано.

А что, может-таки, это верно? Даже в том смысле, что человек как некоторая реальность природы настолько содержательно емок, неисчерпаем, что в нем непременно сохранятся моменты от таинства, от убегания, отсваивания. А потому, рассчитывать, что хотя бы когда-либо он полностью и безоговорочно познает себя, — и лишь тогда в подлинном смысле овладеет секретами своего бессмертия, — просто недопустимо. Приемлемо разве что давно известное: по мере роста знаний, углубления в человеческое, он будет способен продлить пределы своего «века». Ему дано отодвинуть «конец» собственного существования, но никогда полностью убрать.

Все же, как быть с успехами генной инженерии с медициной? Ведь и впрямь, могут-таки оживить человека, воссоздать из того же «волоска».

Относительно такого «оживления», вообще-то, особо беспокоиться нет нужды. Ибо, забегая впред, заметим, что человек — далеко не просто живое существо, хотя и это тоже весьма многое значит.

Но разве продление (или возвращение) жизни существующего человека вызовет больше проблем? Если да, то, может, не настолько, чтобы отказаться от, вроде, «умной задумки».

Хотя... Положим, мы вернули усопшему (пусть даже, совсем недавно) жизнь. И не важно: из «волоска» ли она извлечена, или из кусочка ногтя. А то — из клеточки какой. Тогда ведь придется сильно «поднапрячься», дабы поднять его (вернее, ожившее тело) на наш, далеко не просто телесный (характерный воскрешенному) уровень. Или информация, дух, которыми он располагал до ухода в небытие, — тоже с ним «там» пребывают, захороненные?.. Вообще-то, вряд ли! Так что, нам пришлось бы заново формировать в воскресшем теле человека, тем более, личность, того, кем он был. Это дело автоматически, как ни крути, не воссоздается с воскресением тела. Даже Сыну человека такое мероприятие (воскресение Лазаря) не удалось в полной мере, как известно...

«Воскресение» из «волоска», ко всему прочему, предполагает куда большие хлопоты. Ведь, скажем, придется и «инкубатор» для ношения возвращающегося на свет соорудить, и «молоком матери» кормить, и баюкать его, и в садики со школами посылать... Так что, хлопот не наберешься!

Не лучше ли тогда своего родить, отказавшись от «волосяных людей»?.. Ведь не факт, к тому же, что в результате мы получим, скажем, того же Достоевского или Аристотеля. Вот, об этой стороне дела, — причем, архиважного, быть может, важней самого «оживления», — «воскресители» как-то и не задумываются обычно.

Стало быть, не так-то оно просто, «воскресение» с генными инжинирингами. Как бы не больше бед от них иметь, нежели пользы!

Но, может, тогда позаботиться не столько о «воскресениях», сколько о сохранениях и продлениях-растяжках того, что имеется? И это неплохо. Однако, и в этом случае возникают далеко не просто решаемые и враз долаемые вопросы, связанные с тайной человека, зеркальной тайне бесконечного и вечного бытия...

А с другой стороны, чью жизнь следует «растягивать-продлевать»? Какого угодно ли человека? Того, кто заплатит? Кто у власти, ученый, артист, художник?..

По любому, современный человек, — в массе своей, царящим способом человеческого бытия и общественной системой превращенный в «кнопкодава», одномерного клерка, дивидуума, трансгумана, всецело отчужденный от подлинной человечности и бытия, превращенный в «атомарную пыль», — разве он готов к жизни вечной? Разве справится он с обретаемой вечностью: не в самое ли краткое время просто все вокруг разрушит, соответственно, сам истребится? Не этим ли он преимущественно занят сегодня?..

Да, перед нами — неизбежный продукт и осуществитель буржуазного миропорядка! Значит, и порядок данный никак не служит условием, простором, где бы мог реализоваться человек как непосредственный носитель вечности, бессмертия. Буржуазно извращенный, он, действительно, не нуждается в обществе, в других людях по подлинному счету. Он не способен любить, дарить благо, созидать, жить миром. Одним словом, указанные выше «невозможности» касательно предполагаемого бессмертного человека, относятся именно к данному типу людей. И не важно, являются ли они личностями, индивидами, даже экзистенциями.

Вряд ли активность и результаты последней такого человека, — присваивателя, эгоиста, утилизатора своего окружения, «вещи», манипулянта, «технаря» и проч., — удостоятся возвышению в статус общечеловеческих достояний. Вряд ли они будут кому-либо значимы, для чего-либо нужны. Результаты данные не способны сложиться в означенные «кирпичики» нерукотворного памятника народа, истории. Дабы последние сложились, мало одного хотения и даже активности, порой очень даже бурной, преимущественно в деструктивном направлении. Нужно,чтобы они были заполнены принципиально иными, осваивающе-произведенческими смыслами, устремлениями, формами поступления, которых наличный мир просто не может дать. А потому, выходит: наш человек для своего преображения должен перемениться не простов единичном порядке (что само по себе проблемматично), не просто сам, но вместе с миром, общественной системой, куда клубинно вжит. Но коль скоро данных перемен нет, — остается лишь все тоже и старое: крайне редким, единичным, случайным выплескам человеческой активности из наличного мира в состояние бессмертия. Но, опять же, — лишь означенной идеально-виртуальной данностью.

Таким образом, бессмертие для современного человека — неподсильная обуза. Он для этого «слишком человек». И, подобно тому, как он не способен быть в соприсутствии бытия, не выдерживает бытие, — настолько деградирован, отчужден и отпал от последнего, — так и с бессмертием. Для него последнее — нечто невыносимое, неподсильное. , он не готов, не дорос до встречи с действительным бессмертием. Даже как-либо заполучив его, он обрекает себя и окружение на деструкцию. Потому-то, не случайно, что его единственно возможный удел-перспектива сохранения в жизни, «идеальное» поприще.

Вот почему, нам как означенным людям следует всегда помнить о смерти. Именно смерти мы обязаны очень и очень многим в своем бытии. Причем, — именно в качестве обыкновенных, буржуазно-ограниченных, производяще живущих людей. На философском форуме размещена моя публикация на этот счет [http://filosofia. ru/76750/]:. Под углом зрения сказанного теперь, не мешало бы и текст данной публикации пересмотреть уже.

Человек, одержимый бессмертием, установкой на вечную жизнь, стремящийся не пропасть в лете времен, призван осуществлять себя духовно-практически в означенном смысле, далеко не просто. Недостаточно, увы, быть просто «нормальным» человеком, соблюдающим господствующие ценности, традиции, законопослушным и проч. Да, недостаточно обыкновенного жизнепроявления, даже в качестве той же личности, экзистенции, человеческого бытия. Мало быть озабоченным сущим, как многие. Всего этого еще недостаточно. ибо людей означенных категорий может быть много. И всех их «историческая память» («интерсубъективность») не способна выдержать. Когда тут слишком много, скажем, однотипных художников, инженеров, политиков, они как-то аннигилируют, «мельчают», начинают отдавать заурядностью, обыкновением, ничем исключительным. В обществе не может быть крайне много (до массовости) героев, которых увековечивают. Главное — действительно помнят, чтят, равняются на них, держат в интерсубъективности... Конечно, близкие так либо иначе, помнят, воздают, хранят оних память. Но, все же, — до поры до времени: обыкновенно она сравнительно не долго удерживается.
С другой стороны, личности, даже экзистенции могут быть носителями и вершителями незрелых, ограниченных, в том числе деструктивных форм жизни. Так что, они, так либо иначе, просто не дорастают до способности, возможности и потребности быть бессмертными, преодолевать смерть, созидая «кирпичики» нерукотворных памятников.

Главное же условие увековечения человека в протекшей истории — это то, что он является исключительным, необыкновенным, сделавшим очень многое для своего народа, общества, принесшим множество перемен, добра, жизненности, тепла. Увековечивающий себя, человек совершает геройские поступки, необыкновенное, неподсильное остальным. Это, как правило, прославившиеся в каком-либо отношении люди. Да, таким образом можно обрести бессмертие в духовности, в той же культуре, в вечных и всегда значимых делах. И, чем больше добрых дел ты оставляешь, уходя, чем значительней они, учительны и исполнены мудрости, светясь благом, истиной и красотой, — тем будешь живей, величествен и почитаем. Тем дольше, даже навеки сохранишься историей, останешься «на слуху», в сердцах, перед духовным взором людей. Пребудешь в «учителях жизни», пророках, гениях, примером для беспрестанно воздающих тебе хвалу, признание, благодарное тепло...

Таковы почти все «Великие», которых помнит история человечества. Правда, имеются также запечатленные своими злокозненностями. Хватает и тех, кто затесался по довольно банальным, конъюнктурным соображениям...

thinker

__Откройте раздел форума "Наука и образование" и найдите тему "МС Концептуальные основы ФЦК. Siglo".
__Приятного чтения.

sgaliev

Как бы тут дела ни обстояли, протекшая история была-таки ограничена своей «пропускной способностью» в бессмертие. Между тем, в наше время ситуация существенно меняется, так сказать, «демократизируется». Причем, — как «пропуск», так и «бытие в вечности». Правда, одновременно все это также теряет былую значимость, вес, что-то от возвышенности что-ли.

Действительно. Ведь довольно просто каждый из отдельных людей, даже стран, обществ, культур может (и даже призван) обрести бессмертие. И это обретение мы наблюдаем сплошь да рядом. Сколько людей (стран, культур) из прошлого, настоящего, даже будущего вокруг нас! Со сколькими из них мы общаемся, набираемся от них ума, диалогизируем, по ним выверяем свои «часы». Кое-кто из них — даже «живей живых, с нами говорит»... Но и сами мы, благодаря обретению виртуальной реальности посредством теле-коммуникационной и информационной техники, весьма часто уже самим себе не принадлежим, пребывая и порхая по различным сайтам, форумам, онлайн-клубам и другим площадкам под различными никами, персонификациями и проч. Мы даже можем перепоручить свое присутствие на соответствующей площадке своему «онлайн-представителю», который весьма успешно будет справляться вместо нас... Много написано относительно «интернет-бессмертия» в последнее время.

Верно, тут не обойдешься без грустно-скептической ухмылки. Возможно, означенная картина бессмертия и неплоха, но ведь она — нечто от пустого утешения нам, смертным. Что толку от пребывания в некоторой абстрактно-призрачной «бесплотности» виртуала? Разве это жизнь? Положим, не очень, впрочем, как и всем остальным до сих пор.

А, с другой стороны, коль скоро знаешь, что реально-физического бессмертия не добиться, — да и невозможно оно, не нужно, невыносимо, — ведь доступный вариант единственен и вполне удобоварим. Больше того. Перед нами, вроде, непреложный «закон природы». Он, как мы знаем, гласит: род, — общество, мир, — живет, насыщаясь, прирастая жизненными свершениями, приобретениями своих индивидов, носителей и представителей. Так, в такой (идеальной) форме род, общество сохраняет по возможности своих единичных носителей. Так они умирают.

Кстати, умирают ли животные? А что значит «умирание»?

Приглядевшись, можно заметить: в животном мире, где тоже царит означенный закон, прекратив жизнь, каждая особь бесследно уходит. Хотя, и там наблюдается нечто от накопления информации. Все же, сказать, что животное умирает, строго говоря, как-то не приходится. Разве что — в поэтических сравнениях, преувеличениях. И уходит-то животное в основном как-то незаметно, как говорится, «в одиночку», как бы довершая круговорот природных процессов. Увы, нечто похожее и в человеческой действительности можно наблюдать в силу очень многих причин ненормального существования обществ, людей. С этими «ненормальностями» мириться нив коем случае не допустимо...

Вообще же, в человеческой истории, жизни, состоящих из обладающих сознанием людей, последние, тем более, выдающиеся (индивидуальности, личности, экзистенции,) иначе уходят. Покидая актуальное пребывание в мире, они, повторимся, умирают (у-мир-ают). То есть у-миро-творяются. Другими словами, они не являют простой естественный процесс круговорота вещей природы, не выпадают из мира, общества, культуры. Но, повторимся еще раз, сохраняются. Хоронятся — также телесно: на кладбище, в мавзолеях, храмах и т.п., обставляемые соответствующими ритуалами, символами увековечения, воздаяния, памяти, а также продолжающегося участия их в актуальности. Кстати, именно наличие таких захоронений, обрядов, предметов и символов, прежде всего, свидетельствует, что перед нами именно человеческая реальность, мир людей, культура. Ибо до всего этого животные не возвышаются, не умиротворяются.

Итак, человек, хорошо потрудившись, исполнив смысл своей жизни, оставив достойное и нетленное наследие, добрые дела, уходит из актуальной действительности умирая, умиротворенно, тем самым, становится бессмертным, виртуализуясь, покоясь духовно.

Между прочим, человек, исполнивший себя, свои замыслы, реализовавшийся сполна, умиротворяется (умирает) вполне спокойно: с чувством исполненного долга. Даже — ждущий, довольный вершащимся. В выражение «умирание» такой смысл и выражен. Да, тем, кто ничего в жизни не совершил, не пожил как следует, бессмысленно ее протранжирил, — им смерть страшна, мучительна. Ибо где-то там, в подсознании сквозит, что жизнь не прожита, что она даже не начата. Ничего не сделано путного...

Можно так сказать, отталкиваясь от современных реалий: уйдя, не исчезнув полностью, а только телесно, — люди, обретшие со смертью бессмертие, продолжают присутствовать в нашей жизни умиротворенно: идеально, духовно, упокоившись, в том числе виртуально. Понятие виртуальности, между тем, по мере научно-технического прогресса обретает неуклонно растущее (причем, и по мере влиятельности, и в смысле приближения к актуальности), значение, роль в жизни людей, истории, культуры. Причем — именно как духовно-практическая сфера. Постиндустриальность это уже воочию свидетельствует. Современная теле-коммуникативная и информационная техника в данном отношении позволяют почти все по части насыщения виртуальной реальности действенной, вплоть до конкуренции с актуальной реальностью силой, способностями.

Отсюда, как нетрудно понять, виртуализовавшийся человек, в том числе посмертно, заполучает такие возможности, качества, коими на прежних этапах истории просто не мог располагать. Вместе с тем, как указывалось, актуально живущим сегодня людям обретение доступного им бессмертия, а также общения с «бессмертными» существенно упрощено. Это, несомненно, многое значит. Значит оно, в дополнение к сказанному, что, скажем, выйдя в область духа, виртуализовавшись, мы уже общаемся, связаны не с какой-то небольшой группой, сообществом, где до недавна протекала наша жизнь. Нам предоставляется в качестве сообщников, — партнеров, собеседников, находящихся с нами в диалоге, в искании истины, — целое человечество, вся история, любой другой человек из какой угодно эпохи. А сколько в этих встречах-общениях окажется людей умных, по-настоящему понимающих и ценящих нас, могущих достойно и замечательно продолжить, умножить начатое нами! Скольким мы сможем, тем самым помочь, стать опорой! Сколько благодарностей с преклонениями воздастся нам...

Пожалуй, наиболее важное, что позволяет сегодня виртуальная реальность, — очень большая «компенсация», утешение. Ведь человека можно восстановить не только по какому-либо зубу, ребру или даже ноготку, чего хочет Н. Ф. Федоров, или как это сделали Ж. Кювье, наш Н. Герасимов. Как представляется, еще легче, удобней и перспективней восстановить человека, его портрет и натуру по его идеям, мыслям, оставленному духовному наследству, виртуальности.

Вот, представим себе: имеется у нас это самое наследство, например, того же Леонардо. Собрали мы довольно большой материал о его жизни. А теперь, — попробуем-ка, загрузить эти данные в 3d-принтер, — и что же? Допустим, последний настолько умен, мощен, — что восстановить образ (причем, физический) интересующего нас человека по заданной программе ему ничего не будет стоить. Да, нынче наша аддитивная технология способна лишь неживые образы создавать: скульптуру, картину, портрет. Ну, а представим себе времечко, эдак за двести-триста вперед. Неужто тамошние принтерки, работающие природоподобно, не окажутся сильны воскресить нам нашего Леонардо? Есть уверенность: вполне справятся!

И это даже будет похлеще, почище Федоровских штучек. Не придется возиться с «трухой»! А сразу: в чистоте кабинетной, прямо за своим рабочим столом... «И восста девица», как сказано.

Больше того. Ведь мы сможем вносить известные коррективы в желаемые «воскресения». Сколько авторов, как известно, предлагают миру «своего Пушкина», написали «Мои Ленианы»?.. Несомненно: что-то от «моего Леонардо» тоже имеется множество... Да разве любой художественный образ идентичен другим таким же? Так что, и нам не станет за особый труд заполучить Леонардо по собственному образу. Причем, — не один и тот же, но по своему настроению, на любой вкус и притязания, вплоть даже — до извращенных...

А, ко всему прочему, если нам и не удастся такой вариант «воскресения», то ведь сегодня уже, не говоря о будущем, теле-коммуникативная и информационная техника настолько изощрена, что, попробуй-ка, еще отличи актуальность (к тому же, «серую») от виртуальности.

Кстати, становится все более мудреным и с тем, чтобы определиться, где пребываешь: в виртуальной или актуальной реальности. Не с этим ли, помимо прочего, с надеждой на вечную жизнь в виртуальности, в последнее время множатся банально бессмысленные уходы из жизни, особенно среди подростковой молодежи?.. А сколько людей, играющих «в рулетку» со смертью? Сколько все решающих, когда им «покинуть жизнь»? Сколько захваченных волей к смерти, ушедших из жизни при жизни? Стало общепризнанным: современная западная культура преисполнена комплексом смерти. Воля к смерти, смерти человека вообще здесь — ведущая целевая ориентация даже, порой, без ведома самих людей. В условиях господства тотального отчуждения и глобально-планетарного кризиса, полнейшей абсурдности жизни, как понятно, иначе и не может быть.

Итак, люди мира, где царят неразвитые формы практики, жизнь отчуждена, — сам человек выступает буржуазно-ограниченно, частнособственнически, отпавши не только от человечности, но также бытия, — если и достигают что-то (элементы) от бессмертия, то они носят крайне ограниченный, даже иллюзорный характер. Человек всецело захвачен смертью, и, как очевидно на заключительных этапах становления частнособственнических, особенно производящих обществ, смерть, воля к смерти уже пронизывает всю культуру, любые дела и формы активности человека. Для него на самом деле, вопрос о самоубийстве, возвышается на уровень мировоззренческой значимости (А. Камю).

А может ли быть иное отношение к смерти? Возможны ли люди, способные по-настоящему быть бессмертными, подлинно превозмочь смерть? Если даже да, то не ест ли данная способность что-то от таинства, необыкновенности, сверхъестественного? Точнее, — от бытия, от поэтичности, от той самой высокосознательности и событийной моральности, о которых мы выше немало говорили.

Да, возможен вариант существования и самоутверждения, позволяющий человеку превозмочь описанную связь человека со смертью, бессмертием. Для этого, как уже прояснено, еще недостаточно быть личностью, экзистенцией или даже человеческим бытием, коль скоро все это от дособытийности. И жизненная позиция, мироориентация человека, способного выйти из накатанной колеи традиционного отношения и преодоления смерти, должна начинаться с формирования в сознании и делах человека такого присутствия в мире и осуществления жизни, когда бы человек, подобающе событийным мироориентациям, всемерно раскрывал себя и осознанно воплощал «дарованное» время.

Уточнимся. Становится нужным осуществлять жизнь далеко не как угодно, не «спустя рукава», «без царя в голове», «близоруко», нечеловечески, буржуазно. Но с ясным пониманием значимости вершимого, с полнотой лично-человеческой, даже уникальной самореализации. Больше. Коль скоро устремленному таким образом человеку (личности, экзистенции, даже индивиду) не удается воплотить намеченные устремления, дела, — в его видении, наиболее справедливые и достойные, — он движим сделать все от себя зависящее, дабы другим непременно удалось данные предметы, цели утвердить. Иначе, он будет чувствовать себя виноватым, безответственным, малодушным. Ибо, как он понимает, хватало сил, способностей, но не реализовал их, где-то умышленно отступил, «недотянул». Кстати, не отсюда ли следующее? Когда человек отклоняется от своего призвания, в том числе предлагаемой должности, поручения, где бы действительно мог послужить общему делу, решить предстоящие задачи, видимо, даже лучше других, — он справедливо заслуживает порицания, осуждения. Ведь, в конечном счете, так убегают от свободы, от призванности быть самим собой, ответственным человеком.

Хорошо и просто о качествах событийного человека говорит Ю.И. Мухин в недавней публикации на msk.org: «Мы должны жить ради общей пользы (общей цели). Не ради удовлетворения своих животных инстинктов — не ради своего брюха, дорогой еды, модного барахла, вычурных развлечений, не ради того, чтобы пустить пыль в глаза соседям и кичится своими возможностями. А ради общей пользы. Да, это коммунизм, а что поделать? Что ещё можно придумать, исходя из целей природы?» [https://forum-msk.org/material/society/15033106.html].

И эта подлинно человеческая жизненная позиция, сознание и отношение к миру всецело складывается на основе и в форме осваивающе-произведенческой созидательности, которой существует событийное человеческое бытие. Не забудем, это другое название коммунизма.

И весьма замечательно, коль скоро существуя так, движимый означенными побуждениями и устремлениями, любой человек (личность, экзистенция) воплощает смысл своей жизни в унисон с тем, как осмысленно и целеустремленно утверждается человек на уровне общества, народа, мира. В периоды такого совпадения общественной и личностной осмысленности жизни человеческое бытие явлено в полноте и красоте своей. Страну, народы навещает благодатная «птица счастья». Однако, обычное протекание истории, как правило, являет кричащий диссонанс осмысленности жизни. Крайне редко кому везет по уходе из реальной жизни «проскочить» в виртуальное бессмертие.

Выше прояснено: став бессмертным, дособытийный человек перестает быть человеком, не удерживается на «острие» человеческого существования. С позиций такого человека оправдано переложить бессмертие на плечи Богов, ибо лишь последним по плечу это бремя. А как обстоит на этот счет с коммунистическим человеком?

Вряд ли событийный человек, обретя возможность быть бессмертным, выдержать бытие в бессмертии, не исчезнуть здесь так уж сразу и Богом становится. Точно также, — обретшим бессмертие. Выше на этот счет кое-что сказано. Добавим лишь, что можно, конечно, обрести бессмертие в известном плане, отношении. Но заполучить полное и безоговорочное бессмертие, бессмертие в абсолютном смысле человеку, несомненно, никогда не удастся. Собственно, если б и удалось, — вряд ли это уж слишком изменило положение человеческих дел в связи с бытием. А потому, надо видеть касательно осмысленности жизни, что одно дело быть бессмертным, а другое — иметь возможность быть таковым, как бы эта возможность ни полонилась.

и. Тем не менее, уместен далеко не праздный вопрос: осмыслена ли жизнь событийного,- в принципе, располагающего реальной возможностью физического бессмертия, — человека? Причем, — независимо, подлинно он бессмертен, или в возможности. Может ли, вообще, иметь смысл жизни, цели сущее, коль скоро оно причастно бессмертию?

Кстати, в каком-то ракурсе и дособытийный человек причастен последнему, как, впрочем, и смерти. Но, как общеизвестно, жизнь его осмыслена. Не важно как, но осмыслена.

Но и событийный человек, будучи причастен бессмертию, причем, в положительном плане, вместе с тем, связан и со смертью. Пусть связан не так, как его предшественник: не как со своей неизбежностью (наподобие болезни), но все же... Тогда, выходит, его жизнь тоже осмыслена, тоже имеет цели, устремления. И не только до момента обретения им реального бессмертия, но и в связи с данным событием. Что значит для событийного человека научиться бессмертию? Среди прочего, это значит: уметь его выдерживать, осуществлять, пребывать в нем и не потерять себя (как это случается с дособытийным человеком). Главное, — во всем этом оставаться самим собой. То есть, не Богом, а человеком, открыто связанным с Богом. Соответственно, — справляться с возлагаемой на него бытием миссией со-участника созидания, со-работника бытия (Бога). Но разве для осуществления этого, очень даже малого из всего, что предстоит, не затребованы напряжение, воля, силы, переживание, понимание необходимости и значимости надлежащего? Или это все нечто ненужное, бессмысленное? Нет, разумеется. Напротив, очень даже, во много раз более осмысленное, нежели то, что мы наблюдаем в жизнедеятельности человека предшествующей истории.

Когда мы выше говорили об утрате дособытийным человеком смыслов с обретением бессмертия, речь в основном шла о вещах индивидуального, единичного порядка, о вещах, касающихся человека как некоторого единичного существа. Человек здесь выступает не в подлинном смысле. Потому-то, многие моменты, которые он, возможно утрачивает, обессмысливает, — это все тоже, нечто от неподлинно человеческого, по большому счету, преходящего, связанного лишь с неподлинным человеческим бытием.

Можно и так поставить риторический вопрос: неужто плохо быть человеком, коль скоро он — не Бог? Мы также поняли, что человек есть человек далеко не по причине смертности, как часто утверждают. Даже существует знаменитый «сократовский силлогизм» на этот счет:

Все люди смертны,
Сократ человек,
_______________
Сократ смертен

Мы установили, что это-таки, не обязательно. У обретших реальное бессмертие, событийных людей тоже имеются, должны быть смыслы бытия. И, надо думать, они окажутся куда сложней и емче, нежели выпадающие, так сказать, «сократическим людям». Стало быть, коль скоро люди, действительно (например, следуя идеям великого русского космиста, Николая Федоровича Федорова) обретут бессмертие, больше, научатся даже «воскрешать мертвых», они непременно будут поставлены перед дилеммой: либо держать свою жизнь и жизнь возрождаемых осмысленной, либо просто утратить статус человека довольно быстро. Ибо сущее бессмысла, если и было человеком, то быстро деградирует из него.

Выше мы зафиксировали положительную роль смерти в процессе временной реализации человека. Несомненно, смерть несет «положительную нагрузку» и в смысложизненном самоопределении людей. Между тем, до сих пор мы строили свои изыскания, отталкиваясь преимущественно от негативной миссии смерти в человеческом смыслоутверждении. Потому, важно, хотя бы мельком, прикоснуться к положительной работе смерти в данном деле. Оспаривать ее, как обычно настроен здравый смысл, недопустимо.

Действительно. Уже на общем уровне рассмотрения Неверно будет расценивать смерть в качестве исключения из правила, согласно которому нет ничего в мире, что бы было сугубо отрицательным (равно положительным).

Верно, человек устремлен к осмысленному существованию отнюдь не только в силу смерти как исключительно отрицательного фактора существования. Смерть, среди прочего, придает цену жизни, наполняет человеческое счастье содержанием. Смерть не только прекращает жизнь, но, вместе с тем, обеспечивает ее, порождает, осчастливливая, насыщая смыслами и устремлениями. Иначе и не может быть. Что значит жизнь человека, бессмысленная, бесцельная, даже не абсурдная?! Не есть ли в таком случае она, в продолжение сказанного, самым большим наказанием и мукой?.. Кстати, даже так представшая, она, как показывает А. Камю, несет в себе смысл.

Очень глубоко продуманно о жизнеутверждающем значении смерти для сократического человека, вообще, нашего современника говорит Л. Н. Толстой. Мысль о неизбежности физической смерти человека, проходящая красной нитью через все его творчество, теснейшим образом увязана с утверждением нравственного, духовного («родового») бессмертия. Смерть страшна, говорит мыслитель, для тех, кто «не видит, как бессмысленна и погибельна его личная одинокая жизнь, и кто думает, что он не умрет... Я умру так же, как и все... Но моя жизнь и смерть будут иметь смысл и для меня, и для всех» [Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. — М., 1957. — Т. 23. — С. 402].

Положительное достоинство осмысленности жизни великий мыслитель распространяет и на смерть. В такой связи для него «человек умер, но его отношение к миру продолжает действовать на людей, даже не так, как при жизни, а в огромное число раз сильнее, и действие это по мере разумности и любовности увеличивается и растет, как все живое, никогда не прекращаясь и не зная перерывов» [Там же. — С. 413]. Живя для блага других, человек, считает Толстой, перекликаясь с отечественными космистами, «здесь, в этой жизни уже вступает в то новое отношение к миру, для которого нет смерти и установление которого есть для всех людей дело этой жизни» [Там же. — С. 415]. Сохраняет свою жизнеутверждающую, умиротворяющую роль смерть и для событийного человеческого бытия.

В общем-то, очерченные установки на жизнь и смерть, на осмысленность человеческой жизни, выражают продуманную материалистическую позицию. Последовательно проводимый философский материализм, скажем так, «с щепотью соли» относится к идее возможности личного физического бессмертия для человека. Он выражает сомнения на надежды людей касательно «загробной жизни» (или какой другой, аналогично «скроенной»). Ибо они, по сути, вместо конкретного решения смысложизненной проблематики, нахождения подобающего смысла в посюсторонней действительности (единственно и неоспоримо истинной, обладающей, как бы сказал Спиноза, «достаточными реалиями на существование»), отодвигают все это в какую-то иллюзорную, призрачную перспективу. Собственно, если даже последняя имеет место, — разве не нужно будет тогда человеку самоопределяться (причем, свободно, личностно-экзистенциально, ответственно, самостоятельно, на собственный страх и риск) именно в посюсторонней жизни: в ней находя смыслы, «концы и начала» своего существования? В предыдущих разделах на этот счет мы, в частности, характеризуя человека как личность, экзистенцию и человеческое бытие, высказались однозначно.

sgaliev

Понятие смысла жизни (краткая характеристика)


Человеческая жизнь наполнена смыслом, осмыслена. Это, среди прочего означает, что человек доволен ею, рад, счастлив тем, как живет, испытывает благоговение во всех многообразных значениях этого слова. Он сознает свою сопричастность истине, добру, излучает жизнеутверждающую энергию, волю и т.д. Будучи не упорядоченной, хаотичной, не подчиненной известной цели, не устремленной вверх, больше, не пронизанной волей к бессмертию, — такая бессмысленная жизнь лишена «ветрила» и «руля». В душе, делах так живущего человека царит запустение. Не имея смысла, он бездеятелен, ничего не желает, прозябает, подобно растению. Утратившего смысл человека ждет деградация, духовный и физический развал, он теряет пригодность и способность к чему бы то ни было человеческому.

Вряд ли кого из людей устроит подобная участь. Любой нормальный человек хочет жить. Ему жизнь нужна в полноте: активная, творческая, целеустремленная, значимая, нужная, полезная для чего-то. В этом смысле ожидаемая другими, миром, уместная здесь, долженствующая быть. К тому же, приносящая радость, осчастливливающая, обессмерчивающая, утверждающая добро, благо. Вопрос лишь в том, какова она: как нужна, как прожить, какого рода значимостями, устремлениями ее пронизать. А озадачиваясь, захваченный данными вопросами, давая на последние ответы, человек непременно осмысливает себя и жизнь свою, живет осмысленно.

Поскольку, далее, ему не обойтись без, находимых и реализуемых жизненных смыслов, последние имеются у людей, порой, даже без их ведома, как бы «естественным» образом, само собой. Но обычно же, — особенно это касается личности, экзистенции, человеческого бытия, — смыслы обретаются напряженными исканиями, в серьезных (иной раз до мучительности) трудах. До них доходят борьбой, страдательным опытом человекостроительства...

Итак, жизни, никак не осмысленной, ежели речь идет о людях, полнокровно живущих, не существует. Вопрос лишь в том, насколько полно она осмыслена: насколько смысл значим, куда влечет, как организует человека, каковы последствия, возникающие по реализации данного смысла.

Уже само выражение «смысл жизни» при внимательном своем рассмотрении предполагает известную рефлексию. Действительно. Что значит «смысл», «осмысленность», жить осмысленно? Не то ли, что сказано абзацем выше: смысл, жить осмысленно с самого начала означает затребованность, уместность, значимость того, что мы намерены осуществить, что делаем, вообще, всего, что происходит. И эти свойства наших дел — не рядоположенные, не просто имеющие место в ряду других, но в высшей степени жизненные, всеопределяющие. Вот, потому-то, относясь к этим нашим делам и призваниям в таком ракурсе, мы расцениваем их по самой высокой мере, держим их за высшую цель, идеал, строим под них все остальные свои дела, активность, поведение, отношение к действительности.

Почему, далее, о смысле жизни нужно вести разговор, а не о смысле существования? Что есть «жизнь» тогда? Одно и то же ли жизнь человека и жизнь какого-либо животного, вообще, биологического существа, что бы оно из себя ни представляло? Может, с другой стороны, понятие «жизнь» следует отнести и к любому другому сущему, скажем, физическому, химическому?.. Между тем, живет не только отдельно взятое сущее, например, отдельный человек. Живет также (и смыслами располагает) общество. Какой смысл, значение тогда следует вкладывать в понятие «жизнь» применительно к каждому из данных феноменов, предметов?..

Ясно, что в каждом конкретном случае понятие данное будет выступать в различных ракурсах, аспектах. Одно дело, скажем, вести речь о жизни касательно биологической материи. Причем, — и тут нужно видеть дифференциацию в зависимости от уровня, форм организации последней. Другое дело, когда речь идет о психологическом, социальном проявлении жизни. Больше, — о проявлении, коль скоро налицо жизнь экзистенции, жизнь человеческого бытия. Видимо, в последнем случае термины «существование» и «жизнь» будут во многом совпадать. Конечно же, смысл жизни существенно разнится и у людей различных практик, исторических эпох, классов, формаций.

Вместе с тем, сам термин «смысл» тоже далеко не однозначен. Из трактовки его в оговоренном плане Очевидно: предметы, понятия могут обладать весьма различными смыслами. Отсюда, например, говорят, что в одном смысле данный предмет есть то-то и то-то, а в другом, третьем смысле — нечто другое.

Одновременно, смысл, тем более, при использовании его в единстве с понятием «жизнь» обнаруживается в ином, существенно значимом, аспекте. Последний сразу же явственен, коль скоро речь заходит о назначении, ориентированности, направленности, целостности, упорядоченной насыщенности жизни человека. Так что, можно полагать: сам по себе смысл есть некоторое понятие, выступающее следствием соотнесенности других понятий, в единстве, организованности, упорядоченности которых он наблюдаем. Вот почему обычно под смыслом жизни имеют в виду: то, для чего человек живет, какова определяющая цель его существования, как последовательно и на каких путях она реализуема, что за проблемы и насколько полно человек здесь решает, осуществляя насыщающие его жизнь цель и задачи.
Нетрудно видеть из сказанного: смысл подразумевает наличие определенной конечной цели. Причем, — как некоторой высшей ценности, высшего ориентира, идеи, идеала, чем человек устремлен, воплощением чего существует. Достижение данной цели заполняет содержанием всю его активность, жизнь. Больше того, она организует, мотивирует эту активность, ориентирует, сообщает динамизм, созидательную энергию. Конечная цель, короче говоря, выступает законом движения, существования человека. Она образует, что называется «основную линию жизни». Ею-то и соорганизованы поведение и поступки человека на разных уровнях — будь то общество в целом, или трудовой коллектив, семья, близкие друзья. Отклонения от данной «линии» нередко приводят к мучительным коллизиям, а ее утрата — к нравственной, а то и физической гибели.

Разумеется, конечной целью человека может быть что угодно. Однако, обычно люди выбирают наиболее значимый и важный для них предмет, дело. Нечто, наполняющее, что называется, «высшим смыслом», «осмысленностью», «ценностью», «исключительным достоинством» всю жизнь. Организуя людей, высшая идея (конечная цель) не просто мобилизует, а вдохновляет на высочайший подъем, вселяет энтузиазм творчества, напрягает силы и энергию сполна. Сказано же: «лишь для великой идеи рождается великая энергия» (К. Маркс).

Хотя, верно и то, что каждый несет по жизни то, на что способен, может, до чего дорос. Отсюда, понятие «высшее» отдает относительностью. Но, с другой стороны, мера человечности в человеке лишь тогда соблюдаема, выдерживается, когда чувство, сознание должного, цели, мечты, устремленности не снижается, а растет, поднимается. Человек, застывший в самореализации на одном и том же, достигнутом (ставшим настоящим), обречен на деградацию. Не меняется дело и в случае нацеленности людей предметами, заведомо посильными. В том числе — представляющими экстраполяции настоящего (достигнутого) в будущее.

Понятно, высшая цель привлекательна — не существует против воли. Осмысленная безальтернативно, она одухотворяет человека чувством радости, истинности вершимого. Люди сознают себя, служа ей, осчастливленными. Отсюда вытекает: сам по себе смысл предполагает осуществление таких понятий, как: добро, благо, справедливость и др. Оно и понятно: идея, высшая цель, которой человек устремлен, организован, собран, должна непременно быть справедливой, благой, истинной, добром. Даже, если цель на самом деле злокозненна (что случается далеко не редко), для своего носителя и выразителя она предстает означенными категориальными данностями. С той лишь разницей, — что смысловое содержание последних будет отличаться известным негативом по сравнению с тем, как они используются по истине своей. Конечная цель (идея), далее, как некоторое добро, истина, справедливость, — поскольку осмыслена, значима для человека, поскольку в высшей степени притягательна, и человек добровольно, с радостью устремлен, расходует силы и энергию на ее достижение, — выглядит чем-то, выступающим в качестве счастья, радости, предмета высшего удовлетворения. Иначе и не может быть. Что осмысленно, являя высший смысл существования, — и в этом плане есть цель, благо самореализации человека, — не может не нести ему счастье и высшее удовлетворение в процессе своего осуществления.

Подчеркнем еще раз, не смысл образует благое, счастье, конечную цель и т.д. Он — следствие ВЫСШЕЙ ИДЕИ (благой, истинной, по природе своей), которой человек устремлен. Между тем, всякая конечная цель также предполагает наличие некоторых промежуточных целей, опосредствующих идей-ступеней, ведущих к ней. Как раз, в этом плане осуществление всего данного комплекса различных моментов целеустремленной жизни в единстве и обеспечивается тем, что называется осмысленностью человеческой жизни, смыслом жизни человека.

Но, с другой стороны, верно также, что каждый человек различен. И каждый из образующих смысл жизни моментов весьма разнообразен. Нетрудно заметить, эта осмысленность еще более разнолика, приняв во внимание, что при наличии одних и тех же структурных элементов смысл жизни существенно варьируется, поскольку соответствующий компонент осмысленности в сознании людей часто может толковаться далеко не одинаково. То есть — неповторимо, по-своему, исключительно. Одно дело, скажем, как смысложизненные проблемы выражены на мифологическом уровне, другое — на этико-религиозном, философском. Кроме того, одни и те же высшие смысложизненные предметы являют порой абсолютно своеобразную «личину» и «нутро» в различных культурах, мироотношениях... Так что, налицо множество вариантов осмысленности, смысложизненных моделей, которые люди могут выбирать, воплощать. Причем, — вроде бы, по своему разумению. Сложность дела состоит еще в том, что каждый конкретный исторический этап, специфическая ситуация, время предоставляет свои (неповторимые, исключительные) возможности, простор и задачи «прокладыванию следа», шествию человека в мире, в плане осмысления своей жизни в том числе.

Проясняя существо искомого предмета, не мешает сделать одно, на наш взгляд, важное замечание. Смысложизненными исканиями человека заняты, как указывалось, и мифология, и различные религиозные учения, и искусство, и многочисленные направления философии. Все они, в зависимости от состояния и уровня исторического развития, обусловленного, в свою очередь, способом их существования (практикой), пытаются найти, продиктовать, предложить человеку определенные решения, выходы, пути самореализации. Будет в этой связи неправомерно, по нашему мнению, полагать, что назначение философии выражается не столько в том, чтобы «диктовать», предлагать человеку соответствующие смысложизненные решения-ответы, или, еще точнее, служить средством отыскания и получения таких ответов, сколько в ином. А именно, в своеобразном «менторском», позитивистски-отстраненном оказании людям помощи («консультации») на предмет прояснения смысложизненной ситуации: что и как тут есть, какие варианты были и существуют, какие еще возможны, как оптимально уяснить тот либо иной аспект, как лучше решать соответствующие вопросы и т.п. После такой «консультации», вроде бы, человек призван сам определиться с предметной конкретизацией собственной смысложизненной позиции. Адепты означенного взгляда полагают, что только «догматическая философия», подобно религии и искусству, «навязывает» выработанные ею решения и пути, тогда как «недогматическая» — «апеллирует, прежде всего, к разуму и полагает, что человек должен искать ответ самостоятельно, прилагая для этого собственные духовные усилия» [см.: Фролов И.Т. Введение в философию / Учеб. пособие для вузов. 3-е изд., перераб. и доп. — М.: Республика, 2003. — С. 420]. Назначение философии при таком ее участии в смысложизненных исканиях, самое большее, — лишь «в оказании помощи ищущему, аккумулируя и критически анализируя накопленный опыт человечества». Однако, спрашивается, сам поиск смысла жизни (размышления, его строительство, обретение), не может ли он вершиться средствами и языком философии? Или смысложизненные поиски, со связанными с этим актами, никак не представляют философский подход к вещам, а всецело находятся на уровне искусства, или, на худой конец, религии?.. Неужто возможна в действительном смысле слова «недогматическая философия»? Если да, то какова она, особенно в плане содержательном? Помимо того, что можно было бы назвать просветительством, — к чему сводится? Во всяком случае, — в том виде, как изображается в описанной только что ситуации. Было бы весьма любопытно знать, что представляет «самостоятельный», да еще и «разумный» поиск осмысленности жизни, исключающий догматизм в своем вершении.

На этом мы завершим наш, скажем так, «категориальный анализ смысла жизни». В заключение лишь остановимся (причем, предельно кратко) на осмысленности жизни с позиций «умного материализма». Под последним будем понимать мироориентацию, выступающую в наиболее развитой данности философией марксизма, диалектическим материализмом.

Собственно, осмысленность жизни начинается с появления у человека мировоззрения. Последнее, как мы уже знаем, само производно от своеобразия той практики, которой человек живет. Смысл жизни — центральный вопрос всякого мировоззрения. Даже такого, — где решается не традиционный основной вопрос (о соотношении материального и духовного). Достаточно познакомиться с любым мировоззрением, — с тем, как оно понимается, как «работает», — чтобы усмотреть пронизанность его главенствующим образом смыслом жизни. Между тем, мировоззрение мировоззрению — рознь, имеется множество таковых. В конечном счете, писаная история являет мировоззрения как бы разделенными на два больших направления-варианта: материалистическое и идеалистическое. И здесь, в свою очередь, можно вычленить множество разновидностей мировоззрения. Ведь идеализмы с материализмами бывают разными. И, какой бы характер они ни носили, как бы ни выглядело соответствующее мировоззрение, какое бы содержание тут ни вкладывали в сам смысл жизни, — несомненно: всего трудней, не просто решается смысложизненная проблематика с позиций материализма. Причем, — материализма «умного».

Действительно. Люди, осмысленно проникшиеся материалистическим мировоззрением (а оно должно быть в нынешних условиях «умным» в означенном смысле), становятся на непростой путь. Тем более, — не очевидный для здравого смысла, сознания повседневности. Последние во многом серьезно дезориентированы и даже сманипулированы «плюрализмом» плоско-примитивных мироориентаций и бездумья, заполонивших современный «интеллектуальный эфир». «Умно-материалистический путь», от человека наших дней иной раз требует личного мужества и силы духа. Даже того, — что в философии называется «стоичностью».

Наиболее приемлемым по части жизнеосмысленности обычному сознанию является, как нетрудно понять, религиозный путь. Здесь, в частности, отталкиваются от, характерной почти всем классическим религиям, установки о «бессмертии души» и «потустороннем воздаянии» («утешении»). В светской же рациональной традиции, помимо материалистического подхода, обыкновенно постулируют идеалистические представления об «абсолютном разуме» и «абсолютных моральных ценностях», создающих якобы основу нравственного существования человека и определяющих его жизненные ориентиры. В конечном итоге, эти представления тоже сводимы к только что описанным.

Разумеется, диалектическому материализму в вопросах осмысленности жизни чужда перспектива иллюзорного утешения в «потусторонней жизни». Точно также, не приемлемы идеалистические подходы. Вдобавок, — восходящие к духовно-практическому опыту традиционно-религиозных систем. Как можно принять доводы обосновываемых идеалистами моральных ценностей? Ведь они судят реального, вот, теперь живущего человека, зиждясь на «вышнем суде» (в «трансцендентности», «потусторонности» реальной действительности, в неких мистических, иррациональных сферах и т.п., далеких от нашего человека). С другой стороны, «воздаяние», сулимое ими людям надлежит ожидать в конечном счете, после смерти.

Материалистический подход вовсе не означает, что человеку нет надобности искать утешения, нет возможности, чем скомпенсировать горечь утрат, лишения и «бесперспективность, своей личной жизни». Все это, часто случающееся, человек должен и может находить. Но — в реальной, посюсторонней действительности. Да, среди прочего, — в общении, совместном с другими людьми практическом творчестве мира, истории, больших и малых дел.

И, конечно же, отрицание «потусторонней жизни», привязка человека к «земной» (единственно реальной «юдоли») отнюдь не должны означать, что ему ничего не остается в целях «самореабилитации» («утешения»), помимо разного рода «вседозволенностей». Обычно, в данном наборе почти одно и то же: разгул животной похоти, услады жизни, примитивно и вульгарно понятый принцип гедонистического наслаждения («эрапукейство», как бы выразился персонаж известной пьесы М. Горького). Видимо, животная вседозволенность, — в каких бы формах ни выражалась, — худший вариант потребительского отношения к жизни. Подобное «прожигание» себя никогда не принесет человеку настоящего удовлетворения, никогда не заполнит проживаемое значимым смыслом.

Настоящий материализм также чужд, так сказать, принципу «интеллектуальной вседозволенности». Частным проявлением последнего является славно известное: «Если Бога нет, то я — Бог». Сколько ужасных бед несет миру сознание, человек, возомнивший себя из принципа такой вседозволенности «Богом», «героем»! Как и «пожиратель вещей», он неудержимо захвачен, — пренебрегая все и вся, потребляя судьбы и жизни других людей, народов, — обеспечением своих, в конечном итоге, эгоистически-низменных желаний, влечений.

Последовательному материалисту чуждо также самонадеянное, своемерное, антропоцентрическое (в предельно развитой форме представленные производяще-техногенной практикой) отношения к действительности. Ибо он признает существование объективной реальности, мира, бытия, Божественной природы. Разумеется, — понимаемых умным материализмом так, что и «понимание» и его предметы имеют мало что общего с религиозными видениями. Так вот, от божественной природы, бытия, объективной реальности человек-материалист всегда будет находиться в зависимости. С ними он не может не считаться. Без внимания и открытости им жизнь, дела его просто бессмысленны. А «звезды на небе» — никогда не «зажгутся»...

Что же до так называемого «воздаяния», то оно, снова-таки, расположено не в чуждых посюсторонности «загробных высях», а в понимании, что «отпущенная» жизнь для человека единственна, в любом случае уникальна, неповторима. Больше. Она способна нести, доступное ему на данном этапе исторического становления, бессмертие. А потому, жизнь не должна быть прожита без смысла, бесполезно. Полезность же, осмысленность ее не в развертывании своемерных, эгоистических, к тому же, потребительских тяготений и «желательностей» (как бы «замечательно» они ни выглядели), ибо на этом поприще, по большому счету, ничего не достигнешь. Ведь человеческое сущее само по себе, без мира, без других людей, без того целого, неотъемлемым участником которого оно является, — совершенно ничего не значит... Разве можно тогда нормально существовать без принесения пользы, благодарного служения как можно большему числу людей, миру? «Благодарного», — поскольку другие, мир послужили нашему приходу, создали, вос-питали, образовали нас, поддерживают постоянно всем, чем только можно наше существование, жизнь и т.д. С другой стороны, «благодарные», — поскольку существо смысла по большому счету в том, как раз, состоит, чтобы не только получать блага (быть благополучателями), но в том, чтобы это благо дарить другим, миру. Понимающий так свое призвание, человек дорастает до понимания и ощущения, что он в куда большей степени счастлив и исполнен именно тем, что дарит себя, свои силы и энергию, ум, активность своему окружению...

Разве стоит жить без такого благо-дарного способствования делу возвышения и множения человечности к бытию, следовательно, без самоувековечения служением здесь [См.: Алієв Ш. Смерть як чинник смисложиттєвого самовизначення людини (читаючи Володимира Роменця) / Ш. Алієв // Псіхологія й суспільство. — 2011. — № 2. — С. 106—124]? Вот почему нельзя забывать замечательно сказанное известным отечественным классиком: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз. И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать ее» [Островский Н.А. Как закалялась сталь / Н.А. Островский // Сочинения / Киев: Изд-во ЦК ЛКСМУ «Молодь», 1954. — С. 234].

Приведенные слова Николая Островского — вовсе не «романтическая», ни к чему не обязывающая, «высокопарность», как сегодня представляется, одурманенному потреблятской гонкой, обывателю. На самом деле, нет большей награды человеку, коль скоро его жизнь именно так осмыслена и насыщена! Когда дела и устремления его действительно служат благу всех: дарят простор и свободу, истину и жизнь единому целому, куда он вписан, чему принадлежит, носителем и вершителем чего является, — это ли не самое важное и главное! Нет нужды при такой мироориентации в неких потусторонних «искуплениях» с «компенсациями» за муки и страдания, претерпеваемые людьми в посюсторонней жизни. Ибо, живя умно-материалистически, он, — и без данных «компенсаций», кстати, отдающих духом мещанства, обывательщины, идиллическим мелко-буржуазным «вещным» довольством и проч., — творит осчастливлено, благоносно и свободно. Здесь он сохраняет себя, обретает бессмертие в памяти и делах людей, истории. Причем, — насколько это, вообще, человеку как таковому доступно. Всякие же абстрактно-гуманистические, особенно либерастические выверты-снижения (по одному и тому же типу обессмысливания, порнографизации, оболгания высокого и светлого) такой смысложизненности, — чего они стоят в своей ничтожности?.. «Потуги» оболгать умно-материалистическое осмысление жизни, — вплоть до приписки ему уподобление человека «навозной куче», призванной «удобрить историческую почву» для возможности очередного «унавоживания», — пусть останутся на нечистоплотной совести их авторов... А порукой выбора истинного пути, верного служения, несения подлинно высокого смысла материалисту-диалектику будет столь же высокая духовность, осваивающе-бытийное, произведенческое творчество себя и действительности.

Да, каждому нормальному человеку приходится (в принципе, другого не дано и как бы тут ни «протестовали» антиплатоники с либералами) жить, творить, служа какой-то идее, делу, обществу, даже самому себе. А раз так, то «служение» призвано происходить по высшему разряду. Другими словами, человек должен «служить», — тем более, борясь со своей конечностью, превозмогая ее доступными средствами, — таким высочайшим идеям и вещам (независимо от их качества), которые бы, как он уясняет, «осчастливливали», осветляли, освобождали не только его самого, но наибольшее число людей, мир. Реалии данные вносили бы в жизнь как можно больше гармонии, истину, высшую справедливость, нежели были и есть, насыщали бы созидательной энергетикой помыслы и конкретные устремления, идеи людей. Оно и понятно. Ведь что отдельный человек сам значит (как общественное, тем более мировое, человеко-бытийное сущее) без других, без мира, без бытия, без Бога, без высшей идеи, где возможно осмысление всего этого? Для истинно и человечно живущего, стало быть, предметы, к коим следует устремляться, не могут не отличаться тем, что всего быстрей и полней приближают к бытию, утверждают событийность в мире, как бы регламентируя собой остальные идеи и цели в силу их известной конкретности. Каждый человек, будучи подлинным материалистом, понимает при сем данный процесс как-то по-своему, насыщает его собственно-личными видениями, неповторимым колоритом, акцентациями, переживаниями, жизненной конкретикой. И, несколько уточняя сказанное, заметим, что в свете умно-материалистического подхода только и освобождается от всевозможных буржуазно-обывательских (а отсюда и здравосмысленных) напластований содержание замечательнейшего проявления человеческой активности (и человечности вообще) под названием «служение». Под влиянием частнособственнического присвоения, а особенно производящей практики, обычное сознание вкладывает в данный термин нечто от униженной, презренной, претящей повинности, одного человека перед другим. Разумеется, плоско и вульгарно принимаемое «служение», как нечто недостойное, «рабское», «прислуживание», «служба», вызывающее у «свободного человека», как бы сказал небезызвестный Чацкий, «тошноту», чуждо, не имеет ничего общего со служением по действительной сути. Подлинное служение — это человеческая активность в качестве неотъемлемого атрибута любовно-творческого (заботливого) обхождения людей друг с другом и окружением. Перед нами важнейшее средство, путь понимания человеком себя в мире, приобщения его к бытию, высшей мудрости. Без такого благо-дарного служения он, в принципе, невозможен.

Итак, пребывать в кругу вещей и людей, жить миром, с бытием, обретая здесь бессмертие, — невозможно без осмысленного служения жизни. Причем, — как сказано, по высшему разряду. Больше того. Материалист-диалектик насыщает жизнь высшими смыслами не только «от себя» (означенным образом, внутренне), но и внешне, самим бытием. Иначе говоря, он преследует высшие идеалы, цели, интересы, устраивая ими порядок в собственном существовании не единственно, руководствуясь своими «субъективными» намерениями, но также устремляемый на это самим бытием.

Но допустим, человек живет осмысленно (даже означенным образом). Есть у него высшие цели, и средства, которые он, худо-бедно, реализует, пытаясь решать предстоящие задачи. Всегда ли он достигает преследуемую цель, воплощает ли он смысл своего существования, служения? Выбирается ли из участи безоговорочного ухода-выпадения из жизни? Довольно часты случаи, когда ему это не удается. Не сумел он воплотить искомое добро, не достиг желаемого счастья, не утвердил должную справедливость, не заслужил признания и удержания в памяти людей и т.д. Что же тогда? Неужто жизнь его должна быть приравнена к тем, которые, вообще, живут бессмысленно? Они не захвачены никакими устремлениями (если не злокозненными, довольствуясь «усладами бытия»). С другой стороны, не воплощая искомое добро либо счастье (к тому же, высшие), не раскрыв себя в жизнеутверждающем плане, — не сеют ли люди-неудачники (пусть не намеренно) несчастье, безнравственное? Не являются ли, тем самым, созидателями зла, безбытийности? А ведь исправить совершенную ошибку, нежелательный результат, порой, оказывается поздно. Ибо жизнь человеческая не бесконечна, достаточно коротка. На решение иных задач, даже стать на подлинный путь самоутверждения иной раз не остается сил...

Может, тогда впрямь бесполезно, вслед за весьма многими («одичавшими») в современной жизни, искать какой-либо смысл? К тому же, — духовно-практически, этически насыщенный, обеспечивающий не только состояние исполненности существования, но даже бессмертие. Может, с другой стороны, нечего стремиться к утверждению добра и справедливости, пусть даже известным образом осчастливливающих, «вознаграждающих»? Больше, — сулящих «обретение заслуг» ради «увековечения» (жданно или нет, не важно). Ведь, помимо прочего, стремление действительно насытить жизнь высшими смыслами, главное, утверждать, служить, — не так-то легко. Оно требует больших усилий, жертв, лишений, причем, далеко не единственно от ищущего. И, порой, — очень напрасных. Вполне же многим удается жить, вдобавок, весьма «приятно», не отягощая себя данного рода «хлопотами», даже пошаливая против закона, истины и добра. Как же, часто-густо, не обремененные смысложизненными «заморочками», представители современной действительности, безмятежны! Больше, — «счастливы» до самозабвенности, «отпущенные» на беспрестанную «ловлю кайфа», либо какой другой вещно-потребительской «соски». Правда, если они так устроены, то значит ли, что к «высокой» смысложизненной «материи» они не имеют никакого отношения? Нет, конечно. Ибо за них, вместо них, помимо их воли и знания, данное отношение налицо. И налично оно по наихудшему варианту безоговорочного отчуждения человечности в «кайфоловщиках» и «сосунках жизни» (Э. Фромм).

Но оставим этих «вечных младенцев». Вернемся снова к человеку ищущему, смысложизненно озабоченному. Пусть даже он еще не успел хлебнуть участи «неудачника», находится, как говорится, «пока в начале пути». И вот, не теряют ли для нашего «начинателя» (видя, к тому же, перспективу означенных «неудач») смысл (по крайней мере, в известных ситуациях и как это характерно для обычного сознания) какие-либо противопоставления правды и лжи, добра и зла, справедливости и несправедливости? А вместе с этим — разного рода духовно-практические ценности и идеалы, требующие напряжения, усилий над собой, движения вверх по преодолению наличности. Ведь, сплошь да рядом, человек-правдоискатель, — борец за свободу и справедливость, добродетельный, настроенный жить по высоким меркам, — как, вроде, стало своеобразной «азбучной истиной», больше всего страдает. А в современных условиях — заведомо обречен на фиаско в виду, вроде бы, наступившего «конца истории» (Ф. Фукуяма), когда все идеи «исчерпаны», обессмыслены. Опять же, антиподы позиции нашего «борца» сполна «довольствуются прелестями жизни», бесцеремонно «затаптывая» водораздел «света» и «тьмы», «верха» и «низа», добра и зла! И так еще обобщая, спросим. Нужно ли бороться за «вечное», «абсолютное», всеобщее «благо», «спасение», «осчастливление», «свободу» и т.п. «для всех»? Ведь они, как ни заманчивы (особенно, в плане обретения бессмертия), что ни говори, «отдают утопичной несбыточностью». Вдобавок, — чертами, вроде, «отнимающими» у борющегося «собственно-личное» (что так не приемлет либеральное сознание). Хуже. Речь в такой «жертвенности» идет об утрате непосредственно очевидных благ, «радостей жизни». половодье их, повторимся в который раз, захватывая, столь пробавляет безоговорочно преобладающие массы людей, нашего «искателя» же — лишь обходит... Да, он слишком часто обрекается на «разбитое корыто». Отнюдь не всегда ему выпадает быть очевидцем, «пожинателем» благотворных результатов трудов своих. Порой, последние маячат (если только) в весьма далекой и призрачной перспективе. Не реже, они случаются обманчивыми, утверждающими даже диаметрально противоположное ожидаемому...

В этом ключе возникает еще один вопрос. Стоят ли того непосредственные лишения и утраты (зачастую ощутимые) из-за «призрачных» упований служить общему благу, счастью, тем самым, даже «сохраниться» в историко-культурной памяти, обретением известности, признания и т.д.? Стоят ли они, хотя бы, ради желания быть нужным, значимым другим из ближайшего окружения? Далеко не от самого же «уповающего» зависит достижение хотя бы этого!..

Можно продолжить аналогичные, весьма удручающие вопросы, вскрывающие соответствующие коллизии-противоречия (скорей, антиномии), «неудачи», на которые наталкивается смыслоищущее сознание. Для совладания с ними в каждой культуре, как сказано, предпринимаются немалые усилия.

Однако, как мы можем судить, ни приведенные, ни какие другие решения поднятых вопросов и преодоления смысложизненных антиномий в обозначившемся русле (вне умного материализма) не способны устраивать серьезный поиск, трезво-критический анализ. Достаточно сказать, данные подходы изначально заблуждаются относительно существа самого человека, его общественной, мировой и, связанной с бытием, природы. Ведущиеся здесь поиски человека и человеческого смысла не поднимаются за пределы просветительских представлений, очевидную несостоятельность коих, кстати, подтверждает и практика. Сколько-нибудь серьезные же разговоры о смысложизненных исканиях в лучшем случае лишь повисают в воздухе без основательной фиксации весьма непростой сути человека, специфических особенностей его самораскрытия, способа существования, исторического становления.

Важнейшим недостатком ведущихся не на диалектико-материалистической основе «разговоров» является и то, что здесь реальная жизнь человека, его повседневные заботы, дела, запросы, — как бы отъединены от того, что осмысливает все это, наполняет проживаемую жизнь значимостью. Потому, вершимое людьми в своей реальной жизни, каждодневно, само по себе, безусловно, выглядит чем-то «бессмысленным» и «недостойным». Самое большее при таком раскладе дел, человеку в его реальных земных хлопотах-заботах оставляют «терпение» и «надежду», что, в конечном счете, где-то там (в загробной жизни или в какой другой «выси») ему «воздастся». Иначе говоря, его дела будут «оправданы» и оценены должным образом.

Да, сама посюсторонняя действительность изначально наделена всевозможными чертами ущербности, эфемерности, недостойности подлинного признания и проч. Оттого-то и выходит, что поиск и утверждение смысла жизни в такой реальности, не выходя за ее пределы, — «дело бессмысленное». В лучшем случае, — хлопотное, отнимающее у человека силы, волю, в конечном счете, самого себя и т.п.

Для многих именно в этом ключе смысл жизни представляет актуальную проблему, восходящую до философского статуса. «Под смыслом жизни скрывается (подчеркнуто мной. — Ш.А.), что жизнь достойна того, чтобы ее прожить. И совершенно прав здесь А. Камю: «Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное — имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями — второстепенно» [Гречко П.К., Вержбицкий В.В. Смысл жизни — в чем он? //www.krotov.info/libr_min/21_f.html].

В принципе, Выше был дан ответ на данную постановку вопроса. Повторимся здесь: жить осмысленно, воплощать серьезные (тем более достойные, значимые) смыслы, вообще, жить, руководствуясь высокой созидательной идеей, — не нечто, подобное «манне с небес». Это большое и экзистенциальное напряжение, захватывающее силы и существо человека сполна. Это предельно сложная участь-задача, повседневный и неустанный труд. Верно, зачастую он оказывается неблагодарным, крайне изнурительным, невыносимым. От человека, живущего так осмысленно, требуется концентрация сил, энергии. Он излучает волю и решимость, собранность. Нужны качества личности и экзистенции. Далеко не каждый из людей этим располагает. Потому, действительно, прежде чем пуститься в осмысление жизни (а оно призвано быть само осмысленным) по большому счету, прежде чем решать вопрос (выбирать) «быть или не быть», человеку предстоит, весьма основательно подсобравшись, призадуматься: как быть? Оставить ли все, как есть (ничего не делать)? Идти ли по линии бытия? Хватит ли тогда сил и способностей, выдержит ли он, готов ли, стоит ли, вообще, начинать выбор?.. В таком ключе постановка вопроса о смысле жизни, несомненно, чрезвычайно значима, и, уж конечно, затмевает многие другие философские вопросы. Правда, отсюда вовсе не следует сказанное авторами приведенной фразы, что смысл жизни заключает в себе «убеждение, что жизнь достойна того, чтобы ее прожить». До такого убеждения надо еще дойти. И дойти, — как представляется, отнюдь не на путях (сомнения), предлагаемых Камю и его приверженцами. К тому же, коль скоро речь заходит об «убеждении», то там и вопросов никаких нет. Нет проблем (по крайней мере, там, где мы убеждены), над которыми «убежденно» приходится ломать Голову. Убеждение и проблема — вещи, несовместимые. Убежденный человек — уже определившийся, выбравший (осмысливший) свой путь.

С другой стороны, верно и то, что человек не просто поставлен перед дилеммой выбора («быть или не быть»). Он призван выбирать, и выбирать бытие (насколько осознанно, решительно, далекоидуще, последовательно, глубоко и адекватно, — это другой вопрос). Иначе, не осуществив выбор бытия, он убегает от самого себя, выбирает небытие. Он становится на путь деградации, самоубийства, причем, — понимает это или нет. Правда, поскольку речь идет о философской проблеме, о выборе осознанном, человек, все же, должен бы сознавать, что для него значит отказ от осмысления в направлении бытия или же небытия своей жизни. Вопрос, стало быть, не в том, чтобы решать «Быть или не быть», а в том, КАК БЫТЬ, КАК НЕ ВПАСТЬ В НЕБЫТИЕ, каким образом торить путь с бытием, как прожить жизнь, не отпадая от него. Следовательно, — сопричастно вечности, мудрости, Богу.

А такое сопричастное творчество бытию возможно лишь на путях диалектико-материалистического осмысления жизни, когда человек беспрестанно возвышает себя, преодолевает достигнутое, живет всеобъемлющими и высшими мерами. И, как было сказано, — чем выше меры (идеалы, цели, устремления) его бытия, чем выше горизонт человеческой самореализации, — тем подлинней и человечней он живет, служит, тем полней его жизнь вмещает бытие. И — очевидней его бессмертие.

Сказанное, разумеется, не означает, что нет людей, по тем либо иным соображениям, влекущихся к небытию, нежели к бытию, для коих, иной раз, небытие предпочтительней бытия. Но не об этом у нас речь. Во всяком случае, и для данного рода людей жизнь остается осмысленной, а не лишенной смысла. Если для них небытие — куда большее «бытие», чем бытие, то об этом многое можно сказать, не отменяя, однако, факта, что их жизнь наполнена смыслом

sgaliev

Типология смысложизненных ориентаций человека


Выше указано, что смысл жизни подвержен воздействию множества факторов и, вообще, формируется как нечто интегральное входящих в него элементов, слагаемых. Вместе с тем, он всегда как-либо специфизирован индивидуальной конкретикой своего носителя. В этом ключе, надо предположить существование множества разновидностей смыслов жизни, еще больше специфичности в проявлениях смысла жизни на уровне отдельных людей.

Все же, как бы сложно дело с регистрацией смысложизненных моделей и ориентаций ни обстояло, их не так уж и много. Верно и то, что нет и быть не может на свете единого, для всех людей значимого и непреложного «штампа», образца осмысленности жизни. Больше того. Хотя, строго говоря, на практике нет ни одной полностью совпадающей смысложизненной ориентации, — в каждой из них имеются свои уникальные черты, оттенки, — тем не менее, приглядевшись, несложно заметить: в основных чертах многие разновидности похожи друг на друга, выступают чем-то одним и тем же. Во всяком случае, являют некоторую модель, тип смысложизненной ориентации.

Возьмем для примера, ставшую «притчей во языцех», ходячую на уровне здравого смысла, схему осмысленности жизни. Она гласит: «три вещи должен осуществить человек на Земле: посадить дерево, вырастить ребенка и построить дом». Легко видеть, что она в каждом конкретном случае, в сознании отдельно взятых людей, всегда преломляется различно. Однако, в этом преломлении она не утрачивается, как бы объединяя своих приверженцев, адептов. И тогда уже не совсем важно, какое конкретно дерево посадит человек, какой дом и как скоро построит, кого родит и как воспитает. Важно, все люди, пытающиеся жить, руководствуясь данной схемой-ориентацией, так либо иначе реализуют последнюю как некоторое направление, тип, разновидность осмысленности жизни.

При таком подходе обнаруживается, что в истории человечества, культуры, на самом деле, не так уж и много типов осмысленности человеком своей жизни. В принципе, следует выделить, зафиксировать три наиболее характерных типа. Первый — это тип, проистекающий из индийской культурной традиции (индийский тип смысложизненной ориентации). Другой — произрастает на китайской культурной почве (китайский вариант осмысленности жизни). И, наконец, третий тип осмысленности человеком жизни выражает, можно сказать так, «иудео-средиземноморскую культурную традицию». К ней относится вся пестрота смысложизненных ориентаций, которые практикуются в так называемых «Западных» цивилизациях, поскольку народы здесь исповедуют восходящие к иудаизму и Античным грекам философско-религиозные, культурные мироориентации. В частности, христианство и ислам.



Индийско-культурный тип осмысленности жизни

Говоря предельно общо о смысложизненных устремлениях людей индийской культурной традиции, следует отметить, что они прямо и непосредственно вытекают из сложившихся здесь философско-религиозной картины мира, мировоззрения. Иначе говоря, из представлений о месте и назначении человека (да и всех окружающих его вещей, что бы из себя они ни являли) в мире. Согласно данному мировоззрению, соответственно, представлениям, в свою очередь, во многом предопределенным естественными (географическими) и практическими (прежде всего, социально-экономическими) условиями существования всей цивилизации, жизнь людей, окружающие их предметы, социальные институты, повседневная жизнь, общество в целом, — мало чего стоят. Ибо человеческая жизнь без остатка, ее непосредственное окружение — с самого начала феноменальны. Обычные хлопоты людей, интересы, государство, власть, — одним словом, весь посюсторонний чувственно-данный мир, где и чем люди «пробавляются», — как обставляют дело господствующие мировоззренческие установки, не реальны, не самодостаточны, не истинны и неподлинны. И таковы они, из-за своей текучести, преходящести, ущербности. Самое большее, вершащееся в мире, есть чем-то от того, что можно назвать иллюзией («майя»). В текучем, феноменальном «поднебесном мире» нет ничего, что бы заслуживало значимого внимания. Нет ничего, за что можно было б зацепиться в подвижности, текучести, переменчивости. Присваивать ему достоинство истинности, либо подлинности — просто недопустимо.

Между тем, феноменальному зыбкому миру противостоит реальность подлинная, истинная, которая вечна, бесконечна, непреходяща, сама себе равна, самодостаточна. Она выступает чем-то потусторонним иллюзорному миру, являемому людьми, вообще, конечными преходящими вещами. Ясно, почему именно такая вечная, «надмировая реальность» обретает достоинство подлинной действительности, почему выглядит подлинной жизнью в противоположность миру феноменальности.

Должно быть понятно также, почему цель жизни, призвания человека при означенных обстоятельствах в том, чтобы как можно быстрей преодолеть свое бренное, иллюзорное существование, выйти из текучести переменчивого мира, где находится, отказаться от своего индивидуального, единичного существования, как он (человек) пребывает в феноменальном мире. Вместе с тем — подняться, выйти к желанному сверхмирному, нефеноменальному бытию (к этой подлинной реальности), слиться с ней, растворившись без остатка. Повторимся, сознание отдельного человека, его частная жизнь, располагаемое телесно и душевно, как зовут устремления описываемой традиции, ничего не значит само по себе. Чем быстрей человек лишится всего этого, чем скорей преодолеет свое «Я», сознание, душу, существование и сольется с вечной, себе равной, самодостаточной реальностью, получающей различные наименования, — тем истинней будет его жизнь, тем осмысленней последняя станет. Поэтому в движении, — в восхождении путем убегания, аскезы («тапасия») от реальной жизненной конкретики, которая в человеке и вокруг него, — и схватывается смысл существования.

Насыщенные такой подоплекой, всевозможные философско-мировоззренческие, религиозные системы, по сути, на различный лад разрабатывают пути и средства ухода из «неподлинного» феноменального мира в бытие подлинное и истинное. В зависимости от предлагаемых путей эти течения приобретают соответствующие наименования (брахманизм, буддизм, джайнизм, веданта, санкья, йога и т.д.).



Традиционно-китайский тип осмысленности жизни

Нечто противоположное представляют смысложизненные ориентации и устремления людей на китайской культурной почве. Здесь никакой альтернативы жизни, данной реальной земной действительностью, не существует. Во всяком случае, не имеет какого бы то ни было серьезного значения. Если внеземная жизнь и существует то, в любом случае, именно эта, «поднебесная» жизнь, которую люди повседневно и повсеместно осуществляют, более всего реальна, и другой жизни не нужно. Повседневные дела, куда люди вовлечены, отношения, коими они связаны с другими людьми и властью, — это всего достойней, единственно значимо. Именно поэтому люди в китайской культурной традиции, как правило, нацелены (как лично, так и сообща) на самоосуществление в данной «земной» («поднебесной») жизни: на совершенствование его (самоосуществления), на поддержание сложившихся исторических порядков, сохранение и даже исправление (в случае отпадения их от своей предназначенности).

Конечно, и в данных условиях действительность раздвоена на «земное» и «небесное». Но «небесная» жизнь, по сути, существует не сама по себе, а как бы обслуживая, обеспечивая «земную» жизнь.

Таким образом, смысложизненные модели в китайской культурной традиции «заземлены», устремлены к решению конкретных, реальных (социальных, политических, экономических) проблем человеческой жизни и общественного устройства. Человека более всего волнуют заботы о состоянии дел в семье, обществе, в природе вокруг, — насколько правильно и истинно протекает жизнь в реальных земных условиях. Ибо, повторяем, никакой другой жизни, помимо данной, по серьезному счету, не дано. Не случайно, история китайской цивилизации столь переполнена всевозможными социальными коллизиями, активными выступлениями народных масс во имя реализации тех либо иных порядков, во имя утверждения истинного и справедливого общества и т.д. Ни одна другая культура не характерна в данном отношении. Точно также — в плане социальной ориентированности смысла функционирования власти, каждого общественного института, чиновника.

И, тем не менее, человек китайской культурной традиции, подобно индийской, решает свои смысложизненные проблемы через работу над собой. Причем, «над собой» в качестве отдельно взятого человеческого существа. Работу эту, строго говоря, нельзя назвать самосовершенствованием (что имеет место в следующем типе осмысленности жизни). Скорей всего, деятельность человека как единичности над собой по части реализации смысла жизни выглядит САМООЧИЩЕНИЕМ. Иначе говоря, освобождением-аскезой человека от всевозможных негативных комплексов, проявлений, черт, которыми он страдает, поскольку живет бездумно: неистинно, нарушая исконные законы, обычаи. Так что, такой человек призван очиститься: «усовершенствоваться», высвободив в себе истинное, подлинное начало, что собственно, отвечает необходимости его сосуществования с другими людьми, обществом, в посюстороннем мире. Именно на очищение как освобождение от всевозможных иллюзий, ложных путей поведения, неистинных форм общения и нацеливают человека возникающие в условиях китайской культурной традиции философско-мировоззренческие, религиозные мироориентации: конфуцианство, даосизм, модернизированные формы буддизма и др. Так формируются соответствующие смысложизненные модели людей.

thinker

__Ну как, sgaliev?
__Познакомились с творчеством Siglo?

sgaliev

Вы знаете, нет! Мне, правда, очень некогда!
Все же, как специалист по философии, скажу, что такой фамилии не встречал на своей практике. Хотя, в последние годы не очень слежу за движением в нашей общественности.
А с другой стороны, чего мне читать кого-то? Мне бы перечитать, что сам пишу, скажу без иронии...
Некогда, некогда!
А ежели, все же, имеются "переклички", - так, слава Богу: значица, на верном пути стою, идеи витают в воздухе.
И, вообще, не все ли равно, кому они принадлежат. Вон, лежит на моем облаке готовая книга! С удовольствием подарил ее кому, ежили он взялся бы ее объективировать! Главное ведь чтобы результат был, чтобы не /"в стол" работать". Я, вообще, сторонник того, что идеи не должны иметь авторства, они всеобщи. Как человек общественно-мировое сущее, так и продукты его! Я за пиратство, за то, что интеллектуальная собственность должна быть общенародной. Общественная собственность должна быть прежде всего здесь утверждена...
Ну, с еще одной стороны, как-то-таки, попытался найти этого автора в означенной Вами рубрике. Но, посмотрел, - там черт задницу проколет, - так и оставил это бегемотное дело!
Вот, если Вам так понравился тот автор, взяли бы себе за труд, явить его нам тут. Причем, - в пику мне! Это лишь улучшило бы качество того, о чем речь в теме...

sgaliev

Перфективно-прогрессистский тип смысложизненной ориентации


Как индийский, так и китайский типы смысложизненной ориентации можно охватить одним наименованием: «восточные типы смысла жизни». Нечто противоположное являет третий тип осмысленности жизни, представленный иудео-средиземноморской культурной традицией. Несколько задержимся на данном смысложизненном типе. Это необходимо уже потому, что и сами мы в своем отечестве давно охвачены им. Именно здесь формируется мироориентация и тип мышления, а на их основе культура, которые принято называть «Западными».

В целом смысложизненные устремления описываемого типа можно квалифицировать как перфективно-прогрессистские. Другими словами, разновидности (а их огромное множество, сюда входит и упомянутая «древо-сажательная» конструкция) осмысленности жизни здесь исходят из признания, что человек призван совершенствоваться (перфекция), развиваться, утверждаясь в мире.

Опять же, сложившаяся в рассматриваемых условиях картина мира, заданная религиозно-философской, мировоззренческой установкой (в свою очередь, обусловленной соответствующими практическими обстоятельствами), размещает человека между «земным» и «небесным». Обе «крайности», полностью противостоя друг другу, тем не менее, весьма значимы для человека. Потому последний расходует все силы на соединение их своим связующим землепреобразовательным (посредством, так сказать, «строительства вавилонских башен») творчеством. Человек, стало быть, не покидает «земное», устремляясь к «небесному», а как бы самосовершенствуется (по большому счету, развиваясь, преобразованием себя и ближайшего окружения, мира). В данном восходящем процессе человек непрерывно приобретает новые силы, возможности, могущество, способности, умения. Он расширяет простор своей активности, существованию вообще, экспансирует в мир, за его пределы. Множа круг интересов, возвышаясь в запросах, могуществе, он, тем самым, как бы все более приближает себя и «земное окружение» к «Небу» (Богу). Собственно, такая «башнестроительная» активность, всецело захватывающая человека, в процессировании которой он на самом деле до поры до времени развивается, ширит горизонты возможностей, притязаний и силы свои в мире, получает наименование ПРАКТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, ПРАКТИКИ.

Таким образом человек в иудео-средиземноморской (перфективно-прогрессистской) жизненной ориентации постоянно устремлен на выход за достигнутые рубежи, непрерывно расширяет круг предметов, вовлеченных в орбиту своего существования, множит мир. Ему, не довольствующемуся достигнутым, постоянно не хватает новых и новых поприщ, где бы он нашел себя проявить, чем, вместе с тем, мог бы воспользоваться (проэксплуатировать) для обретения себя самого, обнаружения воли к власти. Последняя невозможна без постоянного расширения, башнестроительного возвышения, устремления за пределы достигнутого, к более высшему, чем уже доступно, к Богу.

Чем данное строительство «вавилонских башен» кончается, как показывает глубоко учительная Библейская легенда-притча, увы, хорошо известно. Тем не менее, известно и то, что на протяжении всей своей истории означенные народы неустанно захвачены подобным строительством, варьируя предметы и сферы своей активности. Иной раз даже не узнают, что воздвигают, чем захвачены...

Со всей очевидностью это наблюдается, когда человеческая практическая активность приобретает производящий облик. Особенно, — когда само производство, поначалу, вроде бы выступающее непосредственным творением человеческих рук, предметом, всецело находящимся во власти своего «хозяина» («творца», «субъекта», «господина»), переворачивает ход дел и само начинает безоговорочно властвовать в мире, включая людей.

Поскольку в своем устремлении вверх человек не покидает «землю», никуда не убегает, ни от чего не отказывается (по типу человека Восточных смысложизненных ориентаций, культур), он предстает себе своего рода «мостиком», связующим звеном между «Земным» и «Небесным». И, как понятно, Совершенствование (перфектирование) человека выступает чем-то абсолютно противоположным тапасической (аскетической) активности рассмотренных выше мироориентаций. Оно, по природе своей, активистично, экспансивно, выступает в форме присвоения с вытекающими отсюда следствиями.

Восходяще-совершенствующееся становление человека от «земного» к «небесному» может быть обозначено как линия, простертая от темного к светлому, от низшего к высшему, от простого к сложному. Правда, весьма часто вехи движения дополняются различными «оттенками», вплоть до противоположности. Так, «темное» иной раз видится «светлым», «верх» «низом» и наоборот. Предметы преимущественной значимости для описываемого человека тоже меняются. Одним стяжание предметов, выражающих вещное (использующе-потребительское, гешефтное, несущее наживу) богатство застит весь небосвод. Другим - важно устремление к предметам личностным, «духовным» (понимаемым порой очень странно). Но, в любом случае, вопрос идет лишь о приоритетах, поскольку и материальные, и духовные предметы активно присваиваются, стяжаются, главным образом, ради обладания, «имения» (Фромм).

Божество как совершенство, высшая цель для прогрессистской активности предстает различно. В пору расцвета (на производящей основе) гуманизма сам человек начинает даже видеться божеством, «мерой всех вещей». И хотя жизнью такое видение радикально и достаточно быстро исправляется. Да так, что сам гуманизм вырождается в то, что принято называть антигуманизмом. Тем не менее, как говорится, «в теории» можно и доныне слышать отголоски данной установки.

Поднявшись над перфективным типом смысложизненного самоопределения людей, становится очевидным, Среди прочего, что Человеческая активность здесь, страдая присвоением (захватнической частнособственнической устремленностью), доходит в производящих условиях до «грязно-торгашеского» (Маркс), вещно-потребительского, утилизующего обладания, обогащения. Заданная таким образом, она непрерывно вовлекает в свою орбиту все новые сферы бытия. Причем, - как в плане материальном, так и духовном, одновременно, придавая им статус «вещной» поставки производства. Производящая практика никогда не довольствуется уже достигнутым, устремленная к непрерывному расширению и росту, причем, росту «волей к власти». А с другой стороны, поскольку предметное богатство мира (в том числе самого человека) в производящей практике выливается «вещным» богатством, капитализированием, в конечном итоге, здесь «вещепроизводство» довлеет над человекопроизводством. И, как следствие, происходит отчуждение, «вещефикация», порабощение человека производством в виде диктата целого сонмища всевозможных надчеловеческих сущностей и структур. Уточнимся. Человекотворческий момент как главный и определяющий фактор подлинной практики в данных условиях не только подчиняется предметопроизводству, но также сводится к производству (человека). То есть человекотворчество перерождается в «овещнение» человека. И как таковой последний, в частности, превращен в поставку, в состояние-в-наличии. Так люди, объективно, сами того не ведая, выступают средствами, материалом, фабрикатом для самообеспечения производства. Последнее выражает свои влечения, как прямо и непосредственно, так и через всевозможные надчеловеческие структуры, институты, социально-политические силы, сущности. Их основное назначение — эксплуатировать «вещно» и одномерно представшего человека. К тому же, - сведенного для удобства потребления к элементу массы, (непременного атрибута индустриального общества).

Самое главное в описываемом типе мироотношения и смысложизненного определения человека, при прочих равных обстоятельствах, в следующем. Перфективный тип мироотношения, сознания, деятельность вообще, — впрочем, как и описанные типы осмысленности жизни, любые формы активности человека, коль скоро они ограничены, безбытийны, протекают присваивающе, частнособственнически, — непременно настигает отчуждение. Последнее с неизбежностью раздваивает жизнь людей на противостоящие друг другу, порой до антиномичности, стороны: «сущности» и «существования», «рода» и «индивида», «общего» (общественного) и «единичного» (личного), «духовного» и «практического», «телесного» (материального) и «идеального», «посюстороннего» и «потустороннего»... Данный факт наиболее рельефно выражен в условиях производящего существования человека. Так что перфективная практика тщетно пытается соединить разъединенные концы «ножниц» небесного и земного, в силу раздвоенной действительности своей. Она не может не быть изначально саморазорванной, самоотчужденной. Отсюда и проистекает распадение жизни на означенные раздвоенные моменты. Вот почему, в конечном счете, любое строительство «вавилонских башен» обречено на «столпотворение», разрушение, крах, «рассеяние»...

Важно при этом понимать, что, — как противостоящие друг другу крайности, так и усилия по их соединению, в силу царящего в данных условиях отчуждения, обрекают человека на саморазорванное бытие, — обнаруживает лишь взгляд, поднявшийся за пределы перфективной мироориентации. Само же сознание последней никогда не в состоянии дать себе, по крайней мере, полного отчета в этом. Оно не замечает, что означенные выше «усилия» людей по соединению «земного» и «небесного», в конечном итоге, напрасны, безрезультатны. Повторимся, обычный, перфективно-прогрессистски настроенный, человек о таком своем саморазорванном существовании даже не подозревает. Почему, преисполнен уверенности в достижимости вершимого, тратит все жизненные усилия, энергию на установление «связующей нити» («башни») между «Небом» и «Землей».

Отсюда (и это весьма существенно), люди, народы рассматриваемой духовно-практической смыслоориентации одержимы достижением некоего «царства», справедливого и совершенного во всех отношениях устройства жизни на Земле или на Небесах. Правда, подспудно теплится сознание: окончательного сближения (вплоть до совпадения) Небесного и Земного, равно построения обетованного царства никогда не достигнуть. Возведение «вавилонских башен», как убеждается перфективное сознание на опыте жизни, — бессмысленное (даже крайне опасное) занятие. Самое главное, невозможное. Отсюда, в лучшем случае, искомому «царству» присваивается статус лишь конечной, никогда вполне не воплотимой цели (по, отдающему уже цинизмом, принципу, «Цель — ничто, движение — все!»). Тем не менее, данная цель вечно устремляет к себе, подобно «вещи-в-себе» (И. Кант). Ею мобилизована вся история (почему, среди прочего, обретающая качество прогресса, прогрессивного движения).

Она же (конечная цель) выступает субъективной мотивацией человеческой активности. Действительно. Если человеку никогда не дано сполна осуществиться (как в личном, так и всеобщем планах), если конечная цель задает ему уводящую в бесконечность перспективу, то такая неудовлетворенность достигнутым, нереализованность сполна в каждом акте самоосуществления не может не содержать в себе побудительные причины экспансивно-творческой активности. Между прочим, последняя никак иначе, — ни материальными условиями, ни ближайшими мотивами существования людей, коль скоро не впадать в мистику, жажду «вещного» обогащения, — не задается. Побужденные к активно-преобразующему самоосуществлению таким образом, люди усматривают свое призвание, назначение, задачу всесторонне совершенствовать (перфективировать) располагаемые способности, вносить личный вклад в историю, в «беспрестанный прогресс» общества, его культуру.

И все это имеет место, несмотря на то, что данная история, развитие культуры (особенно, с приходом индустриально-производящей практики) империалистически поглощает силы, ресурсы, не только человека, но также его окружения, порабощает, пользуется богатствами мира без остатка в техногенно-прогрессистском своем влечении.

На самом деле. Сказанного о раздвоенной, саморазорванной природе прогрессистского сознания следовало бы несколько уточнить. По логике внутреннего развития, состояние саморазорванности, раздвоенного бытия вечно длиться не может. Рано либо поздно, в данном противоречивом процессе наступает момент, когда одна сторона, — понятно, что сильней, мощней, выражает сущность, «верх», главенствует, — начинает полностью поглощать, нивелировать, преодолевать другую. Наличное противоречие, как говорят, «разрешается», и раздвоенность, вроде бы, преодолевается. Как раз, нечто подобное мы наблюдаем в становлении перфективистской действительности современных индустриального, развитого индустриального, да и постиндустриального, обществ.

Как мы не раз указывали, производственная необходимость, силы, выражающие его, вообще, надчеловеческая сфера жизни здесь безоговорочно поглощают все и вся вокруг. Природные и культурные «ресурсы», существование каждого человека, его дела и помыслы, — все поставлено ради самообеспечения производственных («сущностных», «объективных», «общезначимых», «общеобязательных», имперских и т.п.) нужд. При этом, последние, - обретая господство над существованием людей в качестве объективной, надчеловеческой реальности, мобилизующе-потребляющей людские судьбы, интересы, в безоговорочно собственных влечениях, - совершенно обесчеловечены. Разумеется, не направлены они и к бытию, как («по идее») предустановлено, но никуда, в результаты «аннигиляции жизни» на планете. На это выше указывалось не единожды.
Собственно, в качестве результатов производяще захваченной активности, вершащейся руками таких «вещей», как люди, свидетельствуют всевозможные проекты «идеального (совершенного) общества», которые время от времени удается воплотить в действительность тем либо иным социально-политическим движениям. «Детища» их устремлений и чаяний на деле оказываются очередной «западней» безвыходности, злосчастий и бессмысленности для мира, очередным «столпотворением». И, в конечном итоге, - разваленной грудой сооружаемого «небоскреба»...