sgaliev

Постмодерн как итог перфективно-прогрессистского мироотношения

В конечном результате перфективно-прогрессистских смысложизненных устремлений возникает ситуация полной обессмысленности жизни. Наступает кризис ценностей и идей, полнейшая абсурдизация бытия. Самой важной проблемой для человека становится не столько обретение какого-либо смысла, сколько его поиски.

Весьма показателен в этом плане настрой постмодернистствующего сознания, как правило, бытующего в описываемых условиях. Он достоин внимания уже потому, что всего выпуклей обнажает ситуацию осмысленности жизни Западного человека производяще-закатной поры и довольно широко распространен.

Согласно данному умонастроению, служение каким бы то ни было общим идеям, или же организованность людей определенными конечными целями, вообще, установками, дискурсами, парадигмами, смыслами и проч. (не важно, какого они «сорта»), свидетельствует о тоталитарной ангажированности, о подчиненности человека неким внешним силам, об его отчужденности и, следовательно, «ненормальном существовании». Ибо тоталитаризм, диктат общего над партикулярным, индивидуально-личностным, наблюдаемые в жизни человека, означают факт подавленности последнего, захваченность на выполнение внешней воли, воплощение господствующих над ним сущностных сил. Они-то «нацеливают» человека, устремляют его жизнь к идеалам, наполняют порядком, организованностью, исходящими из их надчеловеческих влечений. Собственно, в факте такой «идеализированности», осмысленности жизни людей и выражается существо внешней мобилизованности человека. Как верно полагают авторы рассматриваемой позиции, человек, существование которого всецело задано внешними сущностями, не самостоятелен, лишен подлинности, свободы, самодеятельности. Безоговорочно подавленный, выступающий поставкой для обеспечения господствующих над ним сущностей, он не способен осуществляться, не может жить нормально, по-человечески. Ибо он принадлежит не самому себе, а данным, эксплуатирующим его силам. Так живущий человек, понятно, непременно отчужден от самого себя, от жизни, своей активности, культуры. Он живет везде и всюду неподлинно, не по-человечески. В его жизни и видениях царит диктат чего-то чуждого ему.

Лишенный самостоятельности, подавленный, человек также теряет способность быть подлинным автором, субъектом своей жизни и истории. А ведь это самое еще совсем недавно (на заре становления производящего мироотношения) он с преисполненным пафосом и горделивостью утверждал в качестве своей неотъемлемой прерогативы. Сами выражения «субъект», «субъективное», «субъективность», в конечном счете, сводятся к чему-то недостойному, неоправданному, «помехе делу», долженствующей быть преодоленной и проч.

Собственная существенно целеполагающая активность, умение задаваться исходящими от именно существования устремлениями, у человека просто отнята, атрофирована, всячески подавлена. Так что, отныне человеку, — в миги прозрения на всю вселенную провозгласившему себя «мерой всех вещей», — остается лишь воплощать чуждые, малопонятные, зачастую призрачно-сомнительные, по сути, деструктивные идеалы, ценности, устремления стоящих над ним сущностных сил. Не важно, согласно рассматриваемой позиции, какова их природа, истоки. По большей части, они являют отчужденные собственно-человеческие сущностные силы. Представ таким образом, они напрочь лишены человечности, бытийности и действительной жизненности, поскольку способны наличествовать, лишь безостановочно и нивелирующе потребляя все это.

Если раздвоенная (вследствие отчуждения) на сущность и существование жизнь конкретного человека в оговариваемой ситуации сущностно предопределена быть непосредственной жертвой-носителем надчеловеческих сил, структур, комплексов, идей, то и со стороны существования она как-то влачится, сведши личное, индивидуальное начало свое до отправления чисто животных функций, то есть, бесчеловечности. Строго говоря, человек, так себя обнаруживающий, не может признаваться существованием. Не случайно ведь в обычном сознании выражение «существование» означает недостойное человека, униженное, раздавленное прозябание. Да так, — что хуже существования нет ничего.

Особенно сильно обесчеловечивающие аберрации претерпевает сущностная сторона человеческой конкретности в современных условиях. Когда царит означенная раздвоенность, сущностное начало рано или поздно (особенно с Нового времени) сводится людьми к тому, что уже не относится к человеку и как бы стоит над ним. Вот почему, кстати, она, вместе с подобными себе образованиями, предстает «надчеловеческой сферой жизни». Больше. На закатных этапах производящей истории (в чем мы сегодня убеждаемся) прямо нацелена на нивелировку человека.

Таким образом смыслозадающийся человек отчуждается со всех сторон своего существования. Отчуждение уже налицо с момента, как он обнаруживает себя внешне (целесообразно, не целеполагающе) нацеленным, утверждающим чьи-либо жизненные устремления. То же самое налицо, коль скоро человек навязывает «имперские» идеалы другим. Причем, — порой, стремясь против воли их, «осчастливить» («освободить», «просветить», «научить» и т.п.). Живя так, люди, действительно, осуществляются не только неподлинно, но (особенно в пору индустриалистской империализации жизни) также античеловечно, противомирно.

На все это, не устают повторять (причем, справедливо) адепты рассматриваемой позиции, обрекают (по крайней мере, в ситуации раздвоенности человеческой действительности) означенные надчеловеческие сущности, способные к самообеспечению лишь через всецело присваиваемую жизнедеятельность конкретных людей, потребляемых в качестве «вещества» своей самореализации. И неважно, о каких идеях и целях идет речь, какая «сущность» господствует и задает человеческое существование. Где налицо служение надчеловеческим сущностям, вообще, где имеет место сущностно осмысленная жизнь, где человек как-либо и куда-то внешне, целесообразно устремлен, — там «веет метафизикой», неподлинностью, обманом, смертью человека, что получает воплощение в понятии «модерн», «платонизм» (К. Поппер).

Коль скоро, вследствие раздвоения человеческой действительности, отпавшие от человека сущностные силы присваивающе кабалят историю, жизнь людей (что, иначе называется «сущность задает существование»), собственно человеческое обставлено так, что не просто отчуждается, но, влача неподлинную жизнь, в конечном итоге, окончательно изживается (причем, в «теории» и на практике). А вместе со смертью существования — все остальное, в том числе сама сущность, надчеловеческая реальность. Ибо как последние возможны (о чем, кстати, уже вопрошается в Античной мифологии) без своих «жертвоносителей», без материала для потребления?! Сказанное позволяет рассматриваемым авторам заявить уже проконстатированное нами: если и имеет место в современных условиях какая-либо серьезная опасность для жизни мира и сущего на Планете, то это опасность, исходящая из порядка вещей, где господствующие (особенно производяще-имперски) над человеком сущностные силы задают гибельный крен жизни. От воплощающей устремления отчужденных и обретших надчеловеческую реальность сущностей-«молохов», активности людей, всегда исходят беды и опасности для мира, жизни, самого человеческого бытия. В производящем способе человеческого бытия, — всего более на индустриальной стадии, а сегодня мы видим, постиндустриализм не только не отстает, но, к тому же, сквозит сплошным безумием, — «буйство» сущностей принимает чудовищный, почти неостановимый размах. Собственно, обеспечение их нужд, устремлений не только пробуждает к жизни глобальные беды и ужасы, но уже двинуло их грозной лавиной на современный мир, неся инфернальную погибель совсем скоро.

Данное, крайне опасное положение вещей, повторим вместе с авторами рассматриваемой позиции, совершенно недопустимо. С ним следует безоговорочно покончить. Если в прежней истории как-то был терпим порядок, когда сущность угнетала существование и достаточно было, чтобы хотя бы исключительно малое число «избранников» старалось одействлять себя самодеятельностно (порой даже в безотчетной форме), луча собственной жизнью, примером, опытом другим (человечеству, людям) «свет в конце туннели», то в нынешней истории так больше продолжаться не может. Человечество опытом своего долготрудного становления удостоверяется: любое начинание, дело людей, — коль скоро задано какой-либо внешней надчеловеческой сущностью, — выступает служением не свету и добру, но началу темному, бездушному. Жизнь людей воплощает, чуждые человечности, смыслы, подчинена аналогичным целям и т.п. Точно также, попытки одних навязывать другим подобные принципы, идеи, уклады жизни (как бы последние ни выглядели привлекательно), отдают темным, бесчеловечным тоталитаризмом. Все это выражает «модерн», представляет образчик метафизической картины мира, которые сегодня уже надлежит, во что бы то ни стало, превозмочь, в силу их смертельной опасности, несомой безбудущности.

Нужно заметить, что, фиксируя отчужденное положение человека в истории, диктат сущности над существованием, соответственно, коллизии неподлинного бытия человека в условиях раздвоенности жизни, как и многое другое, постмодернистские, равно другие авторы говорят, по сути, имея перед глазами именно производящий способ существования человека. Для них данный способ человеческой реализации в мире — единственно возможный. Между тем, это далеко не так. Практическая деятельность людей, как и все вокруг, — весьма подвижный и развивающийся феномен. Потому можно вести речь о различных соотношениях сущности и существования в человеческой истории, в том числе, скажем так, нормальных. Верно, тем не менее, что именно производящая действительность (главным образом, в своей империалистической данности) являет человеческое отчуждение и диктат надчеловеческих сил в предельно заостренной форме. Здесь уже на повестку дня поставлен вопрос о полнейшей обессмысленности, бесперспективности истории, мира, вообще, человеческого существования как такового. А значит, - иметь какие бы то ни было смыслы, вообще, заниматься исканиями смыслов. Ведь такого рода поиски представляют собой попытки обеспечить свое существование человеку в условиях саморазорванной, раздвоенной действительности, где при этом смыслы, цели, идеалы ищутся в неких сущностях, стоящих заведомо над человеком, являющихся противочеловечными.

Совершенно верно потому заключить, что любые устремления, смыслы, по крайней мере, восходящие к производящей действительности, — соответственно, техногенные, «овещняющие», атомизирующие, разбытивляющие человека, всяко угнетающие его, — равны в одном. А именно: проистекая из надчеловеческих сущностей, — причем, для самообеспечения империалистически угнетающих подлинно человеческое и бытийное, — они имеют равное основание на существование. А еще точней, безоговорочное отвержение, преодоление. Трудно выделить какую-либо идею, которая была бы менее предпочтительна перед другими в данном отношении. Так что, эти смыслы, идеи, утратившие свою приемлемость, действительно, нет смысла воплощать. При этом не важно, какие аргументы «за» и какие «против» можно находить относительно данных, всецело заслуживающих изгнания, идей. Не важно, что, порой даже разнополюсные «аргументы» окажутся взаимно уравновешенными. Больше, у какой-либо идеи «шансы» сохраняются «зацепиться» за жизнь. Это ни о чем не говорит. Разве что, сама аргументация, — вообще, наука, средства, коими она пользуется до сих пор в понимании действительности, — решать такого рода вопросы не компетентны, представляя («плоть от плоти») занятую сугубо самообеспечением, производяще-техногенную действительность.

Дойдя до такого вывода, авторы рассматриваемой позиции, как правило, останавливаются. Никакого реального выхода из плачевно (обессмысленной) ситуации, где уже погряз современный производящий мир, они не предлагают. Их активность по большей части занята ревизией наличных порядков (модерна). Что весьма характерно, и «разборка», и критика в основном вершится средствами, умыслами той самой действительности (модерна), которую они нещадно третируют. Если и усматриваются какие альтернативы наличному, то, опять же, — построенные из материала, «обломков» ее же самой. Предпочтительными являются разнообразные «поделки» либерально-неоконсервативистского покроя и достоинства (a la Рорти). Этим, как правило, нынче удобно пробавляться обеспеченному буржуазному сознанию средней руки («среднего класса»).

Чтобы обеспечить реализацию прогрессистски-перфективных жизненных устремлений, как сказано, возникает огромное множество религиозных философско-этических систем и течений. Ими изобильна Западная культурная традиция, начиная от иудаизма, кончая рядом современных философско-мировоззренческих построений, вплоть до, как бы синтезирующего их, постмодернизма. Описывать данные системы, взгляды здесь нет необходимости. Это требует отдельного специального разговора. Одно лишь заметим. Несмотря на то, что данные мироориентации в целом говорят уже об означенном совершенствовании человека, тем не менее, для преобладающего числа их последний выступает лишь со стороны своей отдельности, «абстракта» (Маркс). Причем, в качестве небезызвестного просвещенческого «робинзонатического существа»... Существо идейных, мировоззренческо-методологических оснований такого видения, конечно же, не выдерживает никакой критики.

Правда, Встречаются и такие подходы (например, марксизм), где человек мыслится шире, преодолевая примитивно-натуралистические формы приятия, возвышая понимание человека вплоть до человеческого бытия в различных данностях его. Вообще, марксизмом схватывается истина феномена «человек», по крайней мере, в обнаружении последнего, позволяемом наличным временем. Потому, в рамках означенной мироориентации как наиболее зрелой формы «умного материализма» также доступно прояснению существо смысложизненного самоопределения человека, причем, не только рассматриваемого типа, но и любого другого. Больше того, марксизм поднимает смысложизненную проблематику за пределы данных типов и, пока что незаместимо, служит действительному смыслоопределению человека, в том числе в современном мире.

sgaliev

Некоторые характерные разновидности
перфективистской осмысленности жизни.


Приближаясь к завершению нашего затянувшегося исследования, дабы не потерять, «утоптанную» вышесказанным, почву под ногами в своих поисках осмысленной жизни для современного человека, нам следует здесь проконстатировать следующее. Какой бы смысл ни захватывал человека, чем бы последний ни жил именно как нормальный человек, его устремления, несомненно, идут в русле устремлений того общества, социальной среды, больше, мира, бытийного соприсутствия, где он раскрывается в качестве, как бы сказал Л. Фейербах, «родового, бесконечного, универсального существа». Человек не возможен как человек вне всего этого как данное родовое сущее. Следовательно, и смысл существования он не найдет в отрыве от общества, мира, бытия.

Разумеется, ближайшей ступенью его самораскрытия выступает общественная сфера. При этом, присущая людям (нынче часто) антисоциальная (равно антимирная, безбытийная) позиция, вообще, негативное отношение к общественному, — все это еще ни о чем не говорит. Ибо любая мироориентация, как бы она ни выглядела, не выходит за рамки увязки своих носителей с общественным целым.

Собственно, и смысл существования какого угодно общества, человечества в целом невозможен вне личной, отдельно-человеческой его насыщенности-привязки. Недопустимо, чтобы цели существования общества были самоцельными, не направленными на каждого человека. Как невозможен отдельный человек вне общества, так и нет общества, человечества без отдельных своих носителей, представителей.

Весьма часто, правда, так случается, что на довольно больших отрезках истории совпадение личной и общественной осмысленности жизни не совмещаются, не идут в унисон. Напротив, царят дисгармония, противопоставление данных устремлений, чреватые соответствующими коллизиями, антагонизмами, социальным злом, отпадением, как общества, так и людей, от подлинной человечности и бытия. Верно в этом смысле будет утверждать, что совпадение, единство личного и общественного, точнее, мера этого единства, неодинаковая на разных этапах истории, определяет ценность человеческой жизни. Важно понять при этом: мера данная не выступает чем-то, стоящим над отдельным человеком. Точно также, не является она внеобщественной, поскольку объединяет цели, смысл жизни личности и общества. А они могут находиться в противоречии друг с другом или, наоборот, совпадать, в зависимости от практических (экономических, культурных) условий.

Повторимся, смысл и ценность человеческого (как на уровне отдельного, так и общего) нужно выводить из социальной, мировой, человеко-бытийной основы: только в таком ключе существо дела обнажится подлинно и истинно. Любые попытки редуцировать их к «биологии» (в лучшем случае, психологии), ошибочны. Ибо поведение, активность человека определяется социальными, социально-мировыми, бытийными обстоятельствами. К ним нужно прибавить морально-нравственные и иные духовно-гуманистические факторы.

1. Весьма замечательно сказанное понимает все тот же Л.Н. Толстой. Он неоднократно подчеркивает, человеческая жизнь осмысливается из его родовой, бесконечной, целостной жизни, связанной с обществом, миром. Согласно мыслителю, в жизни самой по себе (как некотором объективно-реальном течении дел и событий) нет смысла, вообще, там, где нет человеческого, нет никакой осмысленности. Потому нет нужды искать смысла в том, чтобы просто жить, приравнивая, в придачу, жизнь к животным самообнаружениям. Тем более, — допуская, «что жизнь есть глупая, сыгранная надо мною шутка, и все-таки жить, умываться, одеваться, обедать, говорить и даже книжки писать» [Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. — М., 1957. — Т. 23. — С. 29]. Для него подобное наличествование «отвратительно...» [там же]. Не признавая «бессмыслицу человеческой жизни», Толстой, вместе с тем, ни в коем случае не сводит смысл жизни только к личному благу, когда «живет и действует человек только для того, чтобы благо было ему одному, чтобы все люди и даже все существа жили и действовали только для того, чтобы ему одному было хорошо...» [Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. — М., 1936. — Т. 26. — С. 369]. Жить так, не заботясь об общем благе, по Толстому, может лишь «животная личность», не подчиняющаяся велению разума (изначально, общественного, мирно-бытийственного).

Между тем, на такую неразумно-животную жизнь, увы, в течение всей истории было обречено большинство трудящихся. А разве жизнь людей в теперешних постсоветских обществах меняет что-либо в данном отношении? С глубочайшим прискорбием наблюдаешь, что здесь не только, сведенные к животности, но полностью деградированные формы жизни «пышно проросли», зловеще расцвечивая фасад отечества в целом.

Надо также понимать, страна наша, современная эпоха, мир сегодня представляет крайне непростую реальность. В этом, образно говоря, «глобальном планетарном котле» столько разнообразных «бурлений», течений, — так много разноустремленных сил и веяний, противоречий, коллизий переплелось, — что можно с полным основанием утверждать о беспрецедентной сложности и запутанности (доходящей до абсурда) сегодняшней действительности. Вот почему, определиться со смысложизненной ориентацией людям в наши дни чрезвычайно не просто. Причем, не только на уровне всеобщем, но также (и, быть может, всего трудней) на уровне историко-жизненной конкретики, повседневности.

Пытаясь, все же, разобраться в данном «бурлении», можно видеть, что, с одной стороны, рассмотренные культурные типы мироориентации так либо иначе проявляют себя и в условиях нынешнего мира. Даже имеет место некоторое сближение, объединение их. Особенно — под влиянием так называемого «фактора глобализации». Тем не менее, несомненно и другое. То, что названо «конфликтом цивилизаций», «конфликтом культур», о чем так много нынче говорят с легкой руки, вышедшей в 1994-м году книги С. Хантингтона «Конфликт цивилизаций», — далеко не надуманная тема. Напротив, она крайне актуальна в складывающихся условиях.

Вместе с тем, нельзя не видеть: по ряду факторов, прогрессистские (причем, как бы сказал А. А. Зиновьев, «западнистского» толка) представления-устремления существенно преобладают (во всяком случае, пока что) в смысложизненных исканиях-видениях. Ими так либо иначе обставлено место и назначение человека в сложившемся мире. Одним словом, идеи Западной мироориентации довлеют. И данное обстоятельство, конечно же, сбрасывать со щитов невозможно. Тем более, — приняв во внимание сам по себе крайне пагубный факт: «прогрессизм», по-прежнему, зиждется на производящей основе. А многие из устремлений его активно утверждаются (к тому же, бесцеремонно и грубо насаждаясь) известными силами современности, продолжающими, хотя и ступив в стадию постиндустриализма, устраивать мир по неоимпериалистски-колониалистским меркам индустриализма. Разумеется, не следует существо происходящего сводить лишь к феноменам индустриального присвоения, потребительства, «имения», как бы сказал Фромм. Дело обстоит гораздо сложней в связи с бурно разрастающимися кризисными явлениями (энергетическим, демографическим, финансово-экономическим и другими) современного глобализованного мира, безоговорочно захваченного волей к смерти.

Критическая ситуация, в которой находится современный человек, в том числе (если не прежде всего) в родном отечестве, с предельной очевидностью обнажает вечные смысложизненные проблемы, всегда значимые, роковые для любого человека, кем бы он ни был, куда бы ни заброшен, какой бы тип жизнеосмысленности ни являл. Поскольку, с другой стороны, каждая (а значит, нынешняя тоже) действительность ставит данные проблемы по-иному, требует содержательно-другие ответы, нежели полученные некогда, в пережитой конкретно-жизненной ситуации, проблемы эти в современных условиях приобрели предельную остроту, стали невыносимыми, нетерпимыми к отлагательству.

Востребованность их тем более огромна, приняв во внимание историческую беспрецедентность нынешнего времени. Переживаемый современным миром глобальный комплексный кризис ведь потому и является таковым, что ввергает человека в невыносимую бессмысленность существования, выбивая почву из-под ног, обрекая на безвыходность из ужасающего абсурда.

Куда проще было не задумываться над смысложизненной проблематикой, смыслом жизни конкретно прежде, когда действительность (привычная, понятно устроенная), по крайней мере, внешне текла ровно, гладко. И, за вычетом относительно редких моментов выпадавших испытаний, казавшихся «исключительными» и «ненормальными», жизнь видится бескризисной, беспроблемной, устойчивой. У каждого из граждан общества имелось свое заслуженное и понятное поприще приложения сил. А за множеством вопросов текущего дня, за множеством живых и важных частных дел, хлопот, общий вопрос о жизни в ее целом «только брезжился где-то в туманной дали» и тревожил, разве что, смутно-потаенно. Особенно это касается молодых людей. Можно сказать, не имея прошлого, во всяком случае, личного, многие из них разрешение всех вопросов жизни оптимистически усматривали в беспроблемном будущем. К тому же, поскольку запас жизненных сил избыточен, а условия жизни легко позволяли жить мечтами, сравнительно мало кто из них остро и напряженно страдает от сознания бессмысленности жизни.

Да и мало кто, по крайней мере, на уровне индивидуальном и личностном жил тогда подлинно осмысленно, мало кто знал, в чем смысл по-настоящему состоит. К такому выводу непременно приходишь, глядя на прожитое, былое с высоты настоящего, сегодняшнего дня.

Человек современной кризисности, особенно в нашем отечестве, к тому же, живший до потрясшей страну «катастройки», нынче лишается опоры под ногами, утрачивает жизненные ориентиры, привычные ценности, идеалы, устои существования. У него, по существу, отнята (причем, не только в сознании) родина и с нею естественная почва для самоопределения, дававшие хотя бы видимость осмысленности жизни. Прожив уже достаточно много, он, как правило, лишен возможности «в беспечном молодом веселии наслаждаться жизнью и в этом стихийном увлечении ее соблазнами забывать о неумолимой ее суровости» [Франк С.Л. указ. Соч. — С. 7]. Вдобавок, он прежде других обрекается в новых условиях на бессмысленный, изнуряющий и вещно-подневольный труд для своего выживания, полностью утрачивает былой социальный иммунитет. Предоставленный самому себе, нивелированный, он буквально подминается громадой наваливающихся злосчастий. Собственно, такие же проблемы «подминают» под себя и людей, так сказать, «преуспевающих», вроде бы, «стоящих на собственных ногах», даже богатых. Последние ведь, тоже, «плачут!». И в их жизнь вторгается кромешная абсурдность, и из-под ног уходит почва...

Так что, не удивительно, почему в данной и аналогичной ситуациях людей всецело и неотвязно настигают поиски: для чего жить, для чего тянуть нелепую и тягостную лямку существования? Чем оправданы нежданные страдания? Где найти незыблемую опору, чтобы выдержать бремя жизненной нужды, к чему, достойному подлинной человечности, устремляться? Как избавиться от бремени невзгод, которые давят неимоверной тяжестью?..

Правда, встречаются и такие, в том числе выходцы из Советской действительности, которые еще не потеряли оптимизма, веры, настроены ожидать, мечтать относительно «лучших дней». Они полагают, что беды и злоключения текущего дня пройдут и, в конечном итоге, истина восторжествует, а им воздастся с лихвой. И, что важно, под данные настроения можно подвести ряд оснований. Прежде, чем обратиться к ним, напомним: все они формируются и развиваются, как и сами смысложизненные ориентации людей, в рамках перфективно-прогрессистских устремлений. Хотя, с известными оговорками, спецификациями они вполне уместимы также в иные типы смысложизненных исканий.

sgaliev

Эскапистская смысложизненная ориентация

Одна из разновидностей таких умонастроений имеет место, поскольку люди как бы продолжают жить по-старому, по инерции, заложенной еще привычным из прошлой жизни. Они приучены относиться к своим делам, происходящему, возникающим вопросам — и, соответственно, решать их — по уже готовым, понятным стандартам. Отсюда, вставшие во весь рост, смысложизненные вопросы, как и другие, появляющиеся ныне проблемы, принимаются известным образом, легко. Ведь ясно же, как с ними и аналогичными трудностями совладать, какими средствами воспользоваться, с чего начинать, и чего вообще не делать. Привычным, обычно приносившим ожидаемые результаты, путем, средствами, люди снова рассчитывают воспользоваться в новых условиях. Пусть даже последние принципиально иные. Больше того, можно не только решать средствами из прошлого текущие проблемы, но просто уйти к целям, ценностям, устремлениям самого прошлого, поскольку они кажутся всего надежней, являют собой высшую истину.

Тем самым, с одной стороны, возникает сознание и движение, идеализируя, реставрировать былое, прошлые формы жизни. Причем в «ностальгическом повороте» можно обращаться с надеждой не только к недавнему прошлому, но даже к реалиям весьма давно минувших дней. А с другой стороны, имеет место уход (escape. — англ.), простое «бегство в прошлое». В конечном итоге, осуществление каких-то, освященных давними традициями, «идеальных» общественно-политических форм жизни становится для описываемой ориентации единственным делом, осмысляющим жизнь, общим ответом на вопрос: «Что делать?».

Нет нужды обосновывать, почему к существующей реальности, в том числе современной, средства, идеи и стандарты прошлого, в какие бы одеяния они ни рядились, как бы ни костюмировались, не приложимы, не срабатывают. Но, тем не менее, многие цепляются за них, ибо, по сути, ничего другого, к тому же, достойного, лучшего, не находят. Ничто не ведомо, да и находить их сознание не в состоянии, наученное лишь одному: одно и тоже делать, поступать и жить по тому, что некогда и впрямь срабатывало, приносило эффект, успех. Сказал же один великий: «Традиции всех мертвых поколений, как кошмар, тяготеют над умами живых» (Маркс), и люди не могут вершить свое будущее иначе, как воспользовавшись «уборами прошлого». На лицо, в любом случае, один из первых, легко доступных путей, как приходится переживать настоящее (видимо, не только историческое) и совладать с ним.

А если последнее не «покоряется», равно преследуемые цели, смыслы не воплощаются теперь, то для описываемого сознания нет ничего удивительного. Ведь реальная действительность представляет нечто «недостойное, не заслуживающее внимания». Коль скоро она «посрамляет» наши, прежде работавшие успешно идеи и стандарты, тем хуже для нее. Ибо «неповиновение» лишний раз доказывает ее ничтожность, недостойность. Тем, следовательно, крепче следует держаться «принципов», которые мы, «счастливцы», знаем, и коими «никогда «не поступимся»...

Конечно, можно так просто переносить приобретенный опыт жизни в новые условия и держаться «принципов», или убежать в виртуальное прошлое, если не реальное. Но так, все же, сожалительно, что на поверке опыт данный никак не срабатывает, превращается, самое большее, в иллюзию, пустую мечту, которой можно лишь пробавляться. А в итоге — горько сожалеть о пройденном безвозвратно.

sgaliev

Виртуализация действительности как смысложизненное
Самоопределение человека


Второй вариант означенного оптимизма (перекликающийся с первым) в смысложизненных устремлениях людей может быть понят из факта виртуализации действительности. Это обычно имеет место вследствие отчуждения при расколотом (раздвоенном) существовании человека в мире. Люди создают виртуальную (точнее было бы сказать, «иллюзорную») реальность в компенсаторных исканиях, поскольку при наличии отчужденно-раздвоенного бытия иначе невозможно жить. Особенно такого рода искания, соответственно, виртуализация реальности наблюдаются в условиях кризисности. Здесь у простого человека, по существу, нет иных средств спасения, помимо компенсации существования иллюзорной (фантастической) реальностью. Удвоению действительности в компенсаторном смысле более всего подвержено религиозное сознание. Надо понимать при сем, что в принципе, нет сознания нерелигиозного.

Простой, нормальный в религиозном отношении человек не выдерживает своего расколотого бытия, следовательно, абсурдности, бесприютности посюсторонней жизни. Ему нужна опора под ногами, уверенность в завтрашнем дне, убежденность в правильности вершимого и искомого, он должен от чего-то отталкиваться. Нужно, в конце концов, как-то искупить, восполнить те лишения, муки, утраты, злосчастья, которые терпит. Человек потому проникается верой, надеждой, сознанием, что должно быть так, что не напрасны происходящие с ним «испытания». И обязательно есть выход из «ада», где он пребывает. Вот таким выходом для него и выступает виртуализация мира. Вернее, уход в «мир иной» (реставрированный, фантастический, либо сверхъестественный, не важно), где все устроено «наилучшим образом». Больше того, там, оттуда человек окажется способным восполнить лишения и страдания, которые терпит в реальной, посюсторонней действительности. Сама по себе последняя, как понятно, наделяется всевозможными уничижительными качествами, роднящими ее с «преисподней»...

В иллюзорно-виртуальную реальность человек вкладывает все свое сокровенное, самое важное и значимое. Вместе с тем, здесь он «у себя дома»: все тут под руками, устроено с удобствами для него, ничто не противостоит, не противодействует. Каждая вещь близка и доступна, легко управляемая, совладаемая. Разумеется, в таком мире не должно быть ничего непонятного и бессмысленного. Человеку определенно ясно, к чему стремиться, что предпочесть, за что и когда браться, чем жить, как достичь стоящие цели, решать возникшие задачи. Противопоставляя действительной реальности компенсаторную виртуальную реальность, убегая в нее, человек, не сложно видеть, чувствует себя способным превозмочь любые жизненные проблемы, оставить неразрешимые вопросы «за скобками» виртуальной реальности. В этом коренится его спокойствие, уверенная основательность, прочная позиция.

Данную, так сказать, «традиционную», классическую виртуальную реальность человек постиндустриальной поры существенно дополняет. Больше того. Привносимые дополнения столь радикальны, что, строго говоря, компенсаторные формы, куда «убегает» человек прежних эпох, воспринимать под рубрикой «виртуальное» как-то даже не оправдано. Их, точнее, следовало бы именовать «иллюзорно-компенсаторными реальностями», оставив термин «виртуальная реальность» за тем, что наблюдается с приходом постиндустриализма (Постмодерна).

В других работах, в частности, на которую постоянно ссылаемся и сейчас повторим ее [https://cloud.mail.ru/public/4bX9/tQpSn9a1Y] об особенностях виртуальной реальности постиндустриализма сказано достаточно. Сейчас мы попробуем разобраться в осмысленности жизни для, так сказать, «виртуализованного сознания».

Разумеется, со смыслом жизни для живущих виртуально (как и компенсационно) людей нынче нет никаких проблем. Где нет абсурда, где все ясно, там и осмыслено также. Однако, вновь и вновь пробирает сомнение: так ли уж все в описываемых условиях, действительно ли рассматриваемая категория людей надежно стоит на своих ногах, подлинен ли воплощаемый ими смысл? Если да, то насколько? Не имеется ли у виртуализирующегося мира современности, так сказать, «оборотная сторона медали»?..

И отвечая на эти вопросы, следует указать, что уход в виртуальность (Причем, не только компенсаторного толка) тоже формирует, встречающуюся в реставраторских, эскапистских подходах, апатичную, безвольную позицию к будущему. Больше того, реальная жизнь полностью обессмысливается.

На самом деле. Покажем это на примере, примечательных в плане виртуализации (особенно компенсаторного толка) жизни возможностей, предоставляемых компьютерной техникой и ее «детищем», системой Интернет.

Уход в виртуальную реальность (включая компенсаторную) обусловлен, конечно, многими факторами современного, беспрецедентно кризисного мира. Оно и понятно, там, где кризис, где почва ускользает из-под ног, человек спасается, компенсируя себе бесприютность реальной жизни утешением в мире иллюзорном. В этом смысле виртуализация действительности через «всемирную паутину» (да и другими средствами) предоставляет весьма емкие просторы. Мало того. Посредством компьютера, Интернет, люди, помимо всемерного самоутверждения производяще-техногенными устремлениями, активного обустроения своей жизни, также спасаются. Причем, в традиционном плане.

Люди «спасаются», прежде всего, гонимые самим современным производством. Ведь, как указывалось и об этом будет речь ниже, именно благодаря последнему, они утратили смысл в жизни, лишились веры, равно руководящей и устремляющей идеи. У преобладающего большинства наших современников, включая соотечественников, нет реальных сил, справиться с испытаниями производящей действительности. В частности, — найти себя в сложившемся миропорядке, ощущать сопричастность жизни, свою востребованность как человека, быть ответственным, нести бремя подлинной свободы и т.д. Актуально вершащееся внушает отъединение, непонимание того, для чего ты пришел в мир. Жизнь давит, обрекая на скотское существование, вещное бытие. Люди одиноки: уже не находят в системе ближнего круга достойных дел и людей. Актуальность переполнена откровенными опасностями, бедами и угрозами. Неприкаянные здесь, люди (в основном это молодежь), сознающие «всеохватную ложь» и невыносимость господствующих реалий, страдающие недооцененностью, душевной пустотой и усталостью, выдавленностью из жизни, ненужностью даже самому себе, чувствуют поддержку, находят себя единственно в виртуальном (иллюзорном) мире от Internet. При этом они «рекрутированы» сюда откуда угодно, — из, самых различных сословий, сфер жизни.

И все же, «спасаются» в современных условиях не совсем традиционно. Вернее, — не посредством традиционных религий (христианство, ислам и др.). В распоряжении современного высокотехнизированного человека, общества средства новых религий, которые, вслед за Фроммом, можно назвать техническими, «кибернетическими».

Возникающий на основе последних иллюзорный мир, сработанный материалом электроники и информатики, куда безопаснее и ясней. Главное — не менее, если не в гораздо большей степени, увлекателен. Здесь человек ощущает возможность проявить себя сполна. Так что, потерявшись в актуальности, он во «всемирной паутине» получает «свободу» почти от всего, полную раскрепощенность. Достигается могущество (выступающее лишь мечтой для актуально живущих людей) жить, играючи и шутя со всем, что бы ни представляло. Весьма красочно душевное состояние и возможности такого человека изображено в «Фальшивых Зеркалах» С.В. Лукьяненко.

В таком мире с жизнью и смертью обходятся уже легко и просто. От того, кстати, повальное, обретшее в Интернете прямо-таки эпидемический характер, суицидальное движение, особенно среди молодежи. Даже «СОС» подается «утопающим» («синим китом» и т.п.) со смехом. Так его и воспринимают другие, подобные ему, соучастники «плавания в виртуальном океане».

Нельзя при этом не заметить, захваченный «волей к смерти», человек здесь ведет себя, сознает далеко не в традиционно-религиозном смысле. Не те проблемы его волнуют, не теми устремлениями он переполнен, не те святыни хранит. Все существо его (по сравнению с традиционно-религиозными) мелочных, эгоистических, потребительских, вещных переживаний, влечений, ценностей, норм сработано из материала техногенности как атрибута производящего способа существования. Существенной же чертой последней, значит, любых техногенных религий, с соответствующей духовностью, является утверждение «смерти человека». Это, тем не менее, не мешает им именоваться религиями. Впрочем, воля к смерти культивируется не только в техногенных религиях...

В противоположность актуальной жизни, где последняя безоговорочно властвует, понуждает постоянно предпринимать какие-то усилия, в области Интернет-виртуальности — властвуют сами люди. Легким нажатием кнопки «Delit» можно уничтожить, «Enter» — взывает к жизни. Удается полностью владеть обстановкой. Можно усиливать или упрощать ситуацию, пересекать пространства, забывая о времени. Что важно, человек оказывается не один такой. С ним вместе с сайта на сайт скачет группа. И переживания, действия людей тоже коллективны, совместны. Одиночество как таковое преодолевается. Возникает сознание полноты и большей реальности, нежели сама, покинутая актуальная реальность со всеми ее неудобствами и «непригодностями» для «нормальной жизни». А если для усиления эффекта реальности воспользоваться набором соответствующих гаджетов, — чего еще не хватает?!

Погружаясь в виртуальность, люди разучаются жить в реалиях актуального, вплоть до отказа от посюсторонности, до полной утраты иммунитета жизни. Впрочем, они изначально инертны, неспособны бороться, не располагают на сей счет подлинными знаниями. Опять же, актуальность часто требует от человека непосильного умения преодолевать себя. Мало того: нужно соответствовать каким-то эталонам, условностям, непонятным и чуждым порядкам. А в компенсаторной реальности Интернет анонимность среды дает неограниченные возможности для безответственных действий, которые в «живом общении», по крайней мере, не безнаказанны. «Пришел и ушел как аноним: вместо имени — виртуальный ник-нэйм, можно приписать себе любой пол, возраст, образ и манеру поведения, сейчас — одно, а в следующем сеансе — другое. Этакое порхание от личины к личине, и кроме него — никакого следа твоего пребывания в этой забитой доверху пустоте» [Цит.: Галина Мурсалиева. Добровольные жертвы паутины // Новая газета. — М., 2007. — № 06, 29. 01. 2007].

Конечно, для ухода в виртуальность не обязательно испытывать страдания, не обязательно быть туда насильственно «вытесненным», нет надобности в особых «толчках» и т.д. Там, в компенсаторной Интернет-реальности, нередко, — люди, вполне нормальные, не испытавшие каких бы то ни было серьезных жизненных переживаний. Достаточно, скажем, некоторого повода, типа предательства на заурядно-любовном фронте. Может, именно потому, многие молодые люди замыкаются на своих излюбленных сайтах, что ничего не переживают, ни чем не обременены, ничто серьезно не научены любить. Ничто не захватывает их, атрофированных для подлинно-человеческой активности за производственной ненадобностью, оторванных полностью от нужд и забот действительности. У них слишком много времени, некуда себя деть, не во что верить, не на что надеяться, «все равно!».

По сути, многие превращают себя, замыкаясь виртуальностью, в духовных киборгов (в принципе, бессмертных). Этим киборгам-людям «всемирная паутина» даже предоставляет возможность, обретя «гиборгическое бессмертие», умереть, (в актуальности) до суицида: уйдя почти полностью из актуальности, молодой человек сливается с виртуальным миром, становится частью мира искусственного, его сознание преображается. Вот почему в состоянии такого аналога наркотического опьянения легко идут на суицид. Информационное опьянение имеет тот же механизм. «Проживая в Сети и становясь частью информационного потока, человек превращается в духовного киборга. Поток сюда ринулся, и он сюда, поток в обратном направлении — и он за ним. Он прыгнет с крыши не потому, что разочаровался, а потому, что он в другой реальности. Он уже давно виртуален. В реальности он уже давно не видит ничего ценного... Ему непременно нужны чаты, другие люди, их «лайки». За «лайки», «эмодзи» часто идет гонка не на шутку!» А чего стоит постоянная и ненасытная тяга к «селфи»?.. «Все это в известном смысле последнее психологическое доказательство «неживых» людей, что они реальны. И надо снять с себя это бремя жизни... А дух от информационного обжорства ослаб, выхолостился... Команда Delit...» [Там же].

Заметим еще раз, электронно-информационная виртуальность, по указанным основаниям, позволяет обрести ощущение собственной вечности: ведь исчезнув реально, в виртуальности (подлинной реальности для живущих ею) — «все равно останешься». По крайней мере — пока будет существовать «паутина», а она «уж точно будет»...

Конечно, человек заброшен в мир «дерзать», творить по известному замыслу, осмысленно. И «заброшен» он и матерью природой, и собственной творчески-созидательной активностью. В его подлинном, (не отчужденно-урезанном, превращенном) способе существования, несомненно, присутствуют замечательные силы такой осмысленной созидательности. Однако, как этими силами и возможностями подлинно, действенно распорядиться, коль скоро людям нечем питать себя духовно, коль скоро они растеряны, погрязли, запутавшись вконец, в «паутине», детища современного техногенного производства? Что остается, если «варишься» в дурманяще-смертоносных «соках» последнего, которые при этом принимаешь (к тому же, с учителями-наставниками) за свои собственные, единственно возможные? До подлинной сущностной самореализации, до подлинного существования в данных условиях просто никак не выбраться.

Да, все, в том числе «прячущиеся» в виртуальность, люди призваны в современном мире к делам, к серьезным вершениям. Но разве господствующие в действительности технологические идеологии, — особенно модный ныне, обретший духовно-практический, культурный статус, постмодернизм, коим очень многие нынче вскормлены, — отнимая у людей всякую надежду на поиски осмысленности, лишая идеи, позволяют что-либо другое? Не толкают ли они именно в эту самую погибельную виртуальность?

С другой стороны, когда нет смысла, нет вектора, действительно высоких целей, идеалов, — под ногами «трясина», безвыходность. Человеку тогда, как не раз говорено, нестерпимо существовать. Каждый человек призван творить, жить осмысленно. Любому в каком-то плане уготованы свои страдания, испытания, по большому счету, укрепляющие его. Но нет подлинного и серьезного смысла, в который, к тому же, человек должен верить. А верят лишь в великое, даже святое. Между тем, в технических религиях святое развенчано, предельно сакрализовано, девальвировано, в силу, например, своей языческой изобильности.

Не приобщается также человек сегодняшней школой к великой вере и соответствующей осмысленности существования. Здесь не на кого эту «ношу» взвалить. Вот и появляется «болотная хлябь под ногами». А вместе с ней — тоска, уныние, грех. И не поддаться ему, не имея верного спасительного пути, который организует и направляет тебя, невозможно. Отсюда — прямой путь к саморазрушению, вплоть до суицида. При отсутствии смысла, ничего не хочется и не можется делать, наступает уныние то, что называется на религиозном языке «злым разленением»

sgaliev

Перфективно-обывательская смысложизненная настроенность

Обывательщина — весьма значимая и признанная жизненная позиция, путь смыслоутверждения. Нельзя не заметить, она или нечто подобное присутствует в каждом историческом типе человеческого бытия в мире. При господстве частной собственности, социальной неоднородности, отчуждении, — следовательно, раздвоенности человека, с вытекающими отсюда реалиями неподлинного существования, — иначе и не может быть. Особенно же бурно плодится обывательщина в условиях тоталитарных обществ, мировых империй, моноцентричной авторитарной власти. Здесь отдельный человек со своими интересами и устремлениями буквально нивелирован, лишенный возможностей и прав самоизъявления, безоговорочно мобилизованный на осуществление имперско-авторитарных целей и задач. В этой связи и возникает стремление людей, испытывающих угрозу самоутраты, «бежать» из-под невыносимого гнета. Будучи беспомощными, незащищенными, они силятся как-либо сохраниться, жить по своему усмотрению, считаясь с собственными влечениями. В частности, — жить для себя, своего и близких благополучия, довольствуясь, как бы «особняком» от общего хода дел.

Живя, устремленный на это, человек доходит до сознания, что никому и ничего «не должен». Он уклоняется, по возможности от, повинностей, обязанностей нести какое бы то ни было бремя, особенно общих (всего общества, государства) забот. Возникает убеждение, что, вершащееся здесь, с окружением, даже соседями, его не касается. Во всяком случае, — в положительном смысле. Если и затрагивает как-либо, — то лишь «в убыток», ущерб ему.

В обывателе основательно засело: «мои личные дела», интересы, моя личная жизнь «меня лишь заботят». Что вне этого, — только помеха, «ненужные хлопоты», сулящие «зло» и вред. Если даже дела общественные, соседские и заслуживают внимания, серьезны, то, в любом случае, мое — мне дороже, значимей. «Мое» я должен вершить, а все остальное — пусть меня обходит, а я их — уж тем паче. Как говорится, «Моя хата с краю, — ничего не знаю». Я «маленький («слабый») человек». И, самое лучшее, — пусть меня оставят в покое. Я же, со своей стороны, — постараюсь ничем не напоминать. Буду жить тихо, смирно, незаметно, никому не мешая. Не нужно мне ничего от других, пусть в мою жизнь не суются, мое не трогают. Вершимое же ими меня и подавно не интересует.

А если я и буду (потихонечку, из-под тишка) касаться («тащить») «чужого», то ведь, это делаю «тихо», «помаленьку». Я — «маленький совсем». А все остальное — вон какое большое, могучее, богатое: с него «станется». И, вообще, много ли мне, «маленькому» «тихому» надо?.. Так, на этом пути и вырисовывается специфически жизненная позиция.

Обыватель (мещанин) вездесущ. Правда, у каждого времени — он свой. Едино, однако, для любых обывателей, что, как правило, это люди, преимущественно слабые, из «низов», маргиналы. Весь жизненный опыт, знания и умения такие «беззащитные люди» расходуют на «замыкание» в узком мирке привычного, нажитого, ограниченного повседневными хлопотами и влечениями, мало что общего имеющими с окружающим, обществом, действительностью, с происходящим тут. Перед нами трусливое (а иной раз и агрессивное) «бегство», самоизоляция человека путем вживания, приспособления к чуждым наличным порядкам. Причем, речь идет о «приспособлении» крайне ограниченного достоинства, всего точнее передаваемом выражением «мимикрия». «Маленький человек» таким образом как бы прячется от своей мобилизации на осуществление «общего», исполнение чуждых ему дел.

Притворяющемуся, жаждущему «незаметности», «неуловимости», больше всего желающему «покоя», — ему бы удержаться на «располагаемом», на том, к чему привык. Лишь бы его не трогали, не тревожили, не привносили страх посягательствами извне. Гонимый вечным страхом утраты обладаемым, он идет на всевозможные ухищрения, дабы удержать (даже множить) привычное, — пусть, иной раз, и малое, но «нажитое», «собственное». Не важно при этом, что весьма часто не только вещи, так сказать, «материального порядка» «прилипают» к его далеко не «чистым рукам». Собственными (да еще и «безгрешными») руками ведь в сем «подлунном мире» ой как мало раздобудешь!..

Типичные черты обывателя: стяжательство, накопительство, собственнический страх, боязнь утраты «имения», посягновениями извне. На этой основе — изоляция, отстраненность, невмешательство во все, что меня (и моего «добра» с близкими) непосредственно не касается, узкие потребительские интересы, стремление к выживанию, сохранению нажитого (даже в часто неблагоприятных обстоятельствах). Отсюда понятны обывательское безразличие и даже небрежение к другим, событиям внутренней и внешней политики, к общему ходу дел действительности.

Верно, обыватель формируется в сообществе, где уже царит распад общины, разобщенность людей. Обычно это имеет место в городах со сравнительно большим населением (мещанами). Потому часто выражения «мещанин» и «обыватель» употребляют совпадающими. Как правило, обывателю выпадает такой род занятости («добывания хлеба насущного»), который в наличном обществе как бы «не в почете», удостоен «неблаговидной славой». Хотя, случается и так, что кой-какие дела, роды занятий в обществе, плодящие по сути, обывательскую психологию и уклад жизни, вдруг, делаются престижными, «модными».

С приходом производства на черты самоосуществления обывателя накладывается «вещный» отпечаток. Обыватель отныне беспринципен, всепозволителен, отягощен «вещной» наживой Его присваивающее мироотношение сплошь заполняется моментами «вещности». Из-за обезличенной «вещной» природы протекания дел производящей действительности (видимой простоты их), обыватель даже больше обычного способен вживаться в меняющиеся условия и т.п., как бы не участвуя в них, оставаясь по возможности самим собой, верным своим доморощенным представлениям, нажитому повседневному опыту выживания. Но, опять же, его (причем пуще прежнего) пронизывает боязнь нового, перемен, вмешательство «чужеродных факторов», знаний. Безучастному к судьбам, заботам (тем более, бедам) других, — поскольку все это — «лишний раз загружает», накладывает ненужные хлопоты («бидкування» — укр.), переживания, к чему-либо обязывает, — как бы ему «не хотелось быть кому-либо стать обязанным»...

Да, соприкосновение с чужеродным, неведомым, в производящих условиях динамики, интенсивной жизни (особенно современной) может привнести в размеренный и отлаженный ход дел в узком мирке его нежданное, неприятности, может порушить устоявшийся уклад. Точно также, обывателя пугает жизнь «на виду» других. Так как признается, что другие, равно любые новшества, изменения в современном мире, рано или поздно чреваты бедой, обманом, «подвохом», причем, обращенными именно к нему.

Так что, какие бы «ветры» истории ни шумели, какие бы перипетии ни завязывались, как бы окружение ни меняло свой облик, уклады (иной раз, даже явно благотворно), обыватель не приемлет все это. Он верен себе: боится идущего «извне», одержимый предостережением: «как бы чего не вышло!». Его существование словно укрыто «скорлупой» нажитого, привычного, подвластного ему. Самое большее, тогда остается лишь внешне (аксессуарно) откликаться на быстро меняющийся ход дел, внушая вид участия.

Примерно такую позицию прививает своим единоверцам в «рассеянии» иудаизм. Правда, — с оговоркой, что подлинный иудей призван оставаться не просто каким-то там безродным, бесцельным, самодостаточным «индивидом-атомом», а быть верным известному набору национально-религиозных ценностей, идеалов, традиций.

Несколько похожий, но опыт сугубо личностного самовыживания, самосохранения (в частности, без того, что называется «нажива», «вещное» обогащение, национально-религиозные «штучки»), как известно, на греческой почве разрабатывал и пытался воплотить практически-духовными средствами Эпикур. Опять же, у великого грека такой («атараксический») образ жизни выступал единственно возможным способом, «убежищем», где бы человек сохранил себя, свое достоинство, свободу. Эпикур не видел, помимо атараксии, пути не «подмяться под жернова» новой, «наваливающейся» (поглощая и извращая все на своем пути) «ненормальной» эллинистической действительности.

Позднее, однако, в целом заслуживающий внимания путь самосбережения личности в ее противоборстве с неподсильной реальностью, перерождается в нечто противоположное: в средство сохранения отнюдь не свободы, личности, «идеи», но обеспечения узко-потребительских, «грязно-торгашеских» (Маркс) интересов и влечений моего, «отгороженного от всех мирка», «хаты». Точнее, — в то, что называется «жидовством», «мещанством». Очень хорошо феномен жидовства, особенно в том его варианте, когда он выглядит тем, что называется «богемностью», «богемным образом жизни», осмыслен в работах отечественного писателя, Юрия Мухина [см.: Мухин Ю. ВОЙНА И МЫ. Книга 1. «ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР». — М., 2000].

Нельзя не заметить, подобными вещно-потребительскими, «грязно-торгашескими», богемно-прожигательскими, «высвобожденными для себя» устремлениями более всего захвачен обыватель («мещанин») производящей поры истории. Причем, — и как индивид, и как личность. Как раз ему как обыкновенному буржуа (бюргеру) свойственны главным образом, в дополнение к сказанному, нажива, алчность, жажда «вещного» обогащения любыми (преимущественно незаконными, безнравственными путями) и др. Вообще, обывательство во многом сродни тому, что называется буржуазностью. Даже в поры, когда буржуазной действительности еще (или уже) нет, именно обыватель как бы в свернутой форме несет в себе, выражает буржуазный подход к жизни: означенную погоню за наживой, «вещное» накопительство, обогащение, «свободу от...», отъединенность от общества и окружения, эгоизм и др. В пору добуржуазности именно из числа обывателей рекрутировались ростовщики, менялы, скупщики, старьевщики, продавцы подержаным, «живым товаром», кабатчики, мелкие лавочники и ремесленники, — как правило, пользовавшиеся «худой славой». Именно данная среда и соответствующие роды деятельности порождали дух буржуазности и первые отряды реально складывавшейся в Новое время буржуазии. В таком «котле» вываривался исторически подлинный буржуа еще задолго до своего появления во всем блеске.

Кстати термин «буржуа» («бюргер») однозначны русскому выражению «мещанин». Как то, так и другое означает «горожанин», «житель города», в том числе «гражданин». Не случайно, в производящей действительности, особенно в пору порождаемого индустриализмом империализма, обывательское мироотношение более всего распространено. Не случайно и то, что именно такое отношение к действительности бурно прорастает в эпоху эллинистических имперских мировых государств (Римской империи). Внешнее сходство с современными индустриально-империалистическими реалиями дало О. Шпенглеру повод квалифицировать их «империалистическими» и усматривать «империализм» где ни попадя.

В качестве штриха к портрету, нельзя не заметить: среди обывателей (этих «маленьких», еще больше «уменьшающих» себя, людей) встречаются и агрессивные, активно утверждающие свою жизненную позицию. Обычно, в этом случае они как-либо приобщены к власти, наделены известными властными полномочиями, силой. Вообще, обыватель на властном месте — самый, так сказать, «вредный чиновник». Он дотошен и скрупулезен, строго держится буквы закона и ужасно преисполнен чувством исполненности, своей уместности. Достаточно вспомнить в этой связи портреты «маленьких людей» Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского...

Несомненно, обывателю в условиях современной кризисности тоже есть место. Ведь буржуазная реальность плодит обывательщину более всего. Жизненная установка («философия») обывателя, по сути, везде и всюду одна и та же: «прорвемся», «выживем»; «И не такое бывало»; «И это пройдет». «Лишь бы мы остались», лишь бы с нами («и нашим») ничего не случилось. «А уж об этом мы позаботимся!». Подобное умонастроение, как легко показать, становится массовым с утверждением именно буржуазного (атомизированного производством) общества, довольно динамичного и ускоренно развивающегося.

Все же, не следует безоговорочно подводить обывателя и буржуа «под одну гребенку». Буржуа тоже, бывает разным. Вряд ли представитель крупной буржуазии относим к обывателям. Главным образом, обывательщина живится из рядов мелкой буржуазии. Причем, той, — которая, в силу разных обстоятельств, незащищена, обездолена, притесняема, лишена средств, разоряется. Здесь важно понимать, что мелкобуржуазность, обывательское мироотношение далеко не измерены лишь имущественным состоянием человека. Мелкобуржуазное, соответственно, обывательское сознание влачит и любой другой человек (в том числе лишенный средств к существованию), коль скоро живет надеждами, упованиями «при случае» исправить свое бедственное положение, «разбогатеть», вырваться из «затруднений», где пребывает. Значительную долю, разделяющих данное сознание, обывателей составляют, как понятно маргиналы, инородцы, эмигранты, люди, как-либо ущемленные в правах.

Означенное сознание приобретает даже основательную философско-мировоззренческую базу, образуя, в частности, смысложизненную ориентацию обывательски живущих людей. Оно и понятно. Ведь мировоззренческие вопросы, предметы смысложизненного порядка, равно сам смысл жизни, для обывателя столь же значимы, как и для любой категории людей. Они волнуют его не в меньшей степени, требуя своего нахождения и решения. Жизнь уже так устроена, что отмахнуться от данных вопросов не может и самый тупой, погрязший в «иле» мещанства, духовно спящий человек. Ибо очевидно: проблема смысла жизни — не «теоретический вопрос», не предмет праздной умственной игры; это вопрос самой жизни. Не определившись со смыслом жизни, и жить-то невозможно, какой бы ни была жизнь, в том числе обывательская.

Тем не менее, иной раз можно (стоит, если не забыть) смысл жизни и аналогичные предметы низвести к вещам, делам, сугубо «конкретно-земным». Удается (хоть временно) затмить смысложизненные предметы, увлекшись сиюминутным, будничным, «шкурным», житейскими хлопотами. Бывает же так, порой, что и голову некогда поднять, не до высоких думаний с сомнениями-устремлениями!..

К тому же, можно ведь возвести осуществляемое «рукоделие», «хлопоты», тяжбы, гонки за мелочное «свое» в ранг вселенскости, затмевающей все остальное. Можно и по-другому отстраниться от серьезных общезначимых вопросов, укрываясь за искусственными или же условными «стенами». В частности, — взяв за смыслообразующий принцип известную «страусиную политику», безразличие, глухоту к насущному. А то и просто, низведя общезначимое, мировоззренческое, до уровня ничтожества, абсурда и т.п.

Так преимущественно обыватель поступает, изолируясь от серьезных реалий мира сего своими узкими (в том числе так называемыми «богемными хлопотами»). Подобным образом он прячется от насущных дел, смысложизненных исканий эпохи, времени, страны, где проживает. Повторимся, обывателя полонит уверенность, что его данные «насущности» совершенно не волнуют, что предметов, соответственно, «исканий» означенного порядка просто нет. А если и есть, — они его «обходят». Пусть занимаются ими те, кому это нужно, кто считает иначе. У него же — «своих хлопот достаточно» в повседневности!..

Живя для себя, ничем серьезным (для общества и окружения) не обременяя свое «шкурное», повседневно-размеренное, как бы «само собой» сложившееся, он влачит в некотором роде «скользящее» по наличной действительности существование. В конечном итоге обывательской подмены поиска насущных вопросов жизни, нежелания держаться действительного, подлинного, увлечения лишь своим узким мирком, скользящего приятия наличного, — доходят до философского «открытия», что, подобными смыслу жизни, «проклятыми», метафизическими вопросами, в силу их принципиальной неразрешимости, «не осмысливаемости», вообще, нечего заниматься.

Но, с другой стороны, не являются ли данные и подобные «скольжения-уходы» от смысложизненных «забот» известной попыткой решать их вот, таким, своеобразным путем? Конечно же! Действительность не позволит отмахнуться от смысложизненной проблематики, равно «проклятых» метафизических вопросов. Этого, как бы ни пытаться, не дано никому, коль скоро он человек, будь даже махровый обыватель. Правда, до поры до времени, подменять подлинные искания паллиативами, подделками, сниженными предметами, разговорчиками вокруг да около, иной раз, удается.

Верно также, что постоянно предпринимающиеся попытки подмены, «ухода» от вопросов смысла жизни обусловлены не только так называемой «страусиной политикой»: желанием «закрыть глаза», заместить реальность (например, из частноэгоистической «разносортицы»), чтобы не иметь дело с «подлинной картиной», чуждой истиной. По-видимому, тяга к подобному «устроению в жизни», равно добыча жизненных благ, расширение своей позиции в жизненной борьбе мимикрией, — эти, уже объективно утвердившиеся в сознании и поведении современных людей установки, всего более прорастающие в производящей реальности, — прямопропорциональны отчуждению человека и обратно пропорциональны возможности подлинно человеческой реализации в складывающихся условиях. Соответственно, — вниманию, скажем так, официально уделяемому здесь вопросам смысла жизни.

На самом деле. Что означают обычные самонадеянные «заявочки», «расчеты» обывателя (и не только) типа: «Прорвемся!», «И не такое переживали» и т.п.? Разве у данных людей имеется действительное понимание хода дел? Разве знают они истину, реальный путь спасения, выживания? Разумеется, нет; это даже не нужно им! Реальная («атомарная») жизнь, самое лучшее для них, — это «игра случая». В Отчужденной (тем более, вещно) действительности буржуазного мира, сознание усматривает лишь диктат «господина случая». Отсюда, собственно, и всевозможные упования, вера: «выкрутиться» из очередной ситуацийи, «стечения обстоятельств». И единственная порука тому — «везение», «удачный случай», «помощь проведения», «магия, «рулетка»... На худой конец, — славноизвестное «авось!». Все это для обывателя сопряжено с «обтяпыванием» своих «делишек» «неприметно», «тихо», стараясь не навлечь беды», возмездия...

Чем невыносимей натиск случайных обстоятельств, безвестней путь спасения, чем меньше у человека реальных возможностей по-настоящему проявить себя, чем трудней сохранить свои внутренние убеждения и устремления, чем больше последние, равно представления о должном и благом расходятся с господствующими реалиями, — тем скорей люди сползают на уровень описанного отношения к действительности. Вместе с тем, не видя перспективы для самосохранения, следования путем, вмененным (соответствующей религией, общиной, культурой и т.п.) как обязанность, — заброшенный в чуждый мир человек, опять-таки, воспользуется путем мимикрии, обывателя. Лишь бы его оставили в покое, лишь бы все обошлось, лишь бы он как-то сохранил, сберег себя, свое сокровенное и дорогое, мог заниматься тем, что хочет, может.

Так что, на самом деле, обывательский образ жизни (равно смысложизненная ориентация), будучи специфической реакцией на господствующее положение вещей слабого, «маленького человека», в известном смысле выступает также своеобразным, но преломлением господствующих тенденций в типической смысложизненной ориентации в обществе, истории на общем уровне. Снова-таки, подобное превратное (в то же время, оправданное) отношение к нужде осмыслить, так сказать, «большую жизнь» замыканием в узком мирке собственных «местечковых интересов», живя почти ничем не связанным с действительностью, довольствуясь «малым» из него, но, все же, тем, что именно отвечает его представлениям и стандартам о надлежащем, характерно не только человеку производящему. Нечто подобное можно зафиксировать и в любой другой (по крайней мере, перфективной) культуре. В известном плане подобная позиция свойственна не только обывателю. Скажем, человек стремится сохранить свою национальную или религиозную идентичность, самобытность, держится избранной линии поведения и т.д. Перед нами в подобных случаях, скорей даже позиция, смахивающая на личностное самоутверждение.

Обыватель, сказали мы, полагает, что живет правильно, только так относиться к наличной (внешней ему) жизни и следует, скользя и не принимая ее. Вместе с тем, при подобной самореализации в нем прокрадывается, пробуждается, а потом и не покидает чувство, что его собственное существование, присутствие в мире неполно, ограничено. Он со своим образом жизни — нечто инородное наличному ходу вещей. Потому в сознании прорисовывается сомнение в том, как он живет: что-то во всем этом ненормально, несерьезно. Подлинно значимые и судьбоносные дела, события действительности как бы вершатся помимо него, не считаясь, небрегая им. Так, рано либо поздно возникающее противоречие-терзание, вынуждает обывателя задавливать в глубокие низины бессознательности тревожное недоумение о смысле жизни и подменять последний «масками»-«бутафориями» его.

При всем своеобразии обывательского отношения к действительности нетрудно усмотреть известную аналогию между ним и эскапистским и виртуалистическим позициями. Все они устремлены (пусть каждый по-своему) уходить, отворачиваться от реальной наличной жизни, подменяя ее превратными видениями и проживаниями.

sovarm

Автор зачем так много букфф, ты суть пиши а не копируй книги сюда. Злоупотребляешь, не хорошо.

sgaliev

Делая такие заявочки, ты или слишком много знаешь. Тогда, добро пожаловать, - помоги выбраться из тех "нехорошестей", что делаю.
Или - это скорей всего, ты просто очень плохо осведомлен, точнее, невежда!
Со своей же стороны, утверждаю, что моя фирма категорически не вяжет веников!
Так шо, пока есть возможность, - читай, учись!
То, что написано и пишется, никем еще не было сказано. Главное - оно очень даже важно. И это уже потому, что обывательщина, серость не понимает...
Весь материал, изложенный выше и дальше долженствующий следовать, подчинен определенной и строго преследуемой цели. Так шо, мы знаем, что хотим и делаем/!...
А глупости, что я что-то да где-то там копирую, не смей извергать!
Умники тут нашлись!

sgaliev

Перфективно-довольный смысложизненный настрой

В-четвертых, людей так называемой «перфективной истории» (особенно с приходом высоко-технологизированного производства) не покидает настрой на извечный прогресс, постоянное совершенствование наличного, безгранично-открытое будущее. Для такого сознания, нет безвыходной ситуации: проблемы, кризисные состояния, трудности, каковы бы они ни были (коль возникают, встречаются), должны обязательно «пройти». Не может быть так, чтобы тяготы, абсурд, невыносимые лишения тянулись вечно. Им должен рано или поздно прийти конец. А отсюда, даже в самых критических обстоятельствах не покидает уверенность, вот-вот все пройдет. Горести и невзгоды останутся позади, снова засияет безоблачное небо над головой. Жизнь вернется в свое привычное русло.

Так думать, довольно относиться к реалиям жизни — вполне естественно, ибо в условиях господства перфективизма с приходом производящей практики (где расцветает анализируемое умонастроение), смысложизненные искания, вопросы о смысле жизни, — «что делать», к чему стремиться, — в основном решаются по одному и тому же принципу: непрерывного роста, совершенствования наличных порядков. Подобные представления во многом насаждаются сложившейся действительностью и властью. Она порождает различные иллюзии, мифы (а то просто манипулирует сознанием, активностью людей) в духе перфективизма. Последним люди вынуждены пробавляться. Как и должно быть, далее, наличная действительность, система формирует легкомысленное приятие предлагаемого им, такое же отношение к насаждаемым обязанностям, к призванию, к тому, что надлежит и не должно вершить. Человеку внушается довольство наличными порядками.

Довольное же сознание без труда усматривает внушенные ориентации, устремления, не подозревая фиктивность последних. Самое плохое, что от них оно ждет, — так лишь «легкие неприятности» (и такую же смерть, коль скоро, се же, последняя настает). Сознание полно уверенности: существующие проблемы, неутряски должны и могут быть решены само собой, причем, вскорости, без особых хлопот. Надо только набраться терпения, подождать. Ибо постепенно, ближайшим образом «жизнь уложится», наладится к наилучшему. Существует известный четкий набор ценностей, принципов. Достаточно их придерживаться, осуществлять, — и все сбудется, дела потекут нормально, принося ожидаемое довольство. При этом достигнутый рубеж совершенствования — не последний, а лишь веха на пути.

Конечно, понимает описываемое сознание, возможно, утвердившиеся, или ожидаемые, порядки — «не безупречны», мало чем отличаясь от преодоленных. Тем не менее, они несколько «лучше прежних». А раз так, они нуждаются и доступны дальнейшему «улучшению».

Вот почему Сознание полно оптимистической веры, что «мир идет к лучшему»: преодолевая свои явные негативы, увеличивая благосостояние, расширяя свободу, раскрепощая мощь и силы человеческие, устраняя господствующие в мире несправедливые («недемократические») формы взаимоотношений, улучшая политические и социально-экономические условия жизни. Иной раз доходят даже до признания «революционного» (насильственного) преодоления общественного строя, «режима», поскольку, как видится, он явно античеловечен, нарушает соответствующие принципы. Например, «демократии» и «права человека». Что характерно, перфективно-довольное сознание преимущественно настроено решать возникающие проблемы (каковы бы они ни были — морально-религиозные, межличностные, социально-политические, глобальные), опираясь на мощь техники, силу знаний, технологического разума. В лучшем счете — на своемерные способности и возможности самого человека как антропологического феномена.

Описанная предельно кратко мироустановка более всего устраивает современные Западные империалистические круги, стремящиеся жить по-прежнему и увековечить привычно-приемлемый для них расклад в современном мире. Благо, наличный производящий способ существования, где в их руках все ключевые позиции, позволяет сохранять такую политику, привилегированное положение. Запад, где преимущественно концентрирована метрополия мировой капиталистической системы, даже пуще прежнего устремлен господствовать и удерживать в подчинении другие народы, грабя материальные и духовные ресурсы планеты, эксплуатируя что только можно, навязывая при этом своим жертвам ценности и идеалы довольности.

Как бы ни обстояли реально дела в большой политике, обыкновенное перфективное сознание, в идеале, направлено на утверждение общества, где бы царили «справедливость», «гармония» и «благоденствие» каждому. Коль скоро люди верят в назначение жизни обеспечивать социальный и культурный прогресс, внутри которого все звенья общества, в том числе отдельный человек, находят себе место, - неважно, насколько истинно и, вообще, адекватно его понимание и вера, - многие отдают ему свои силы, служат чем могут. Порой они добиваются данной цели с величайшей настойчивостью, страстностью и самоотверженностью, без оглядки. Весьма часто при этом калечат свою и чужую жизнь. В итоге, тем не менее, — «достигается»... все та же «вавилонская башня» с небезызвестным итогом!..

Иначе говоря, рано или поздно наступает пора исчерпания наличной социальной системой отпущенного времени. Вообще, производящей активностью (данной разновидности) оказываются израсходованы созидательные лимиты и движения вперед. На этом этапе наступления «всепоглощающей кризисности», воплощая очередной свой идеал, миф, одновременно, низвергая (как правило, путем пресловутых «реформ») «старые порядки», люди с горечью и разочарованием обнаруживают нечто неожиданное. Результат их устремлений утверждает лишь еще большее горе, очередной, но, несравнимо жуткий несомыми последствиями, тупик. «Прекрасные» и величественные идеалы оборачиваются в реальности абсолютной противоположностью. Мир не только не спасается, и жизнь не становится справедливей и осмысленной. Напротив, — куда хуже, пагубней. Правда, в чем-то (а именно, в разбытийствлении действительности, увеличении мощи античеловечности и абсурда) — «выигрышной». Лишь данное обстоятельство «конденсировало» до сих пор «пар» оптимизма и довольства. И этого было достаточно для очередного самонадеянного «башнестроительства».
Однако, такая схема рано или поздно тоже исчерпывается. Ведь производство, как мы установили, имеет не только социальный, экономический, вообще, человеческий «потолок», но также потолок бытийно-исторический.

Так что, оптимистический «конденсат» в нынешних глобально-кризисных условиях почти весь выветривается. Уже стало очевидным: возводимые «башни» человеческой самонадеянности непременно разваливаются рано либо поздно. А на место прежней, — хотя с абсолютной точки зрения бессмысленной, но относительно налаженной и устроенной жизни, субъективно дававшей, по крайней мере, возможность искать лучшего, — заступает совершенная бессмыслица. Везде царит хаос крови, ненависти, зла и нелепости в виде концентрационных лагерей, истребления народов, «Хиросимы и Нагасаки» с «Чернобылем», стертых в пыль неоколониалистской политикой «двойных стандартов», страны, культуры. «Одномерный человек» (Г. Маркузе) индустриализма дополняется, «манкуртизмом» в международных масштабах, киборгами, «дайверами», людьми «фальшивых зеркал» (С. Лукьяненко), дивидумами и другими ужасами постиндустриализма... Нет нужды искать ад где-либо в другом месте! Нужно ли тогда возводить «небоскребы», коль скоро они неизбежно ведут к столь печальному исходу?!

Относительно до сих пор протекшей перфективной истории можно сказать, что созидаемые тут «вавилонские башни», в общем-то, были человекоразмерны. Они не столь велики, соответственно, не столь опасны влекомыми результатами. Уровень планетарного процесса они не столь задевали, были терпимы матерью природой, не наносили миру непоправимые ущербы. И Боги более менее успешно совладали с такого рода «химеричными стройками». Но совершенно иначе обстоит дело в современную глобальную эпоху. Человеческие «новостройки» слишком размашисты, масштабны. Им мало места на планете. Природа их не выдерживает. Мир трещит по швам. Строек — слишком много: по сути, любая приобретает характер «вавилонской башни», выходя на глобальный уровень. От того мир наводнен всевозможными глобальными проблемами. Собственно, лавинообразный «клубок» в который они уже переплелись, — есть выражение-следствие массы «строек», коими производство сегодня в целях неуемного самообеспечения поставило все живое и неживое на Земле, не оставив почти ничего за пределами своей тотально мобилизующей хватки. Традиционным Богам в данной ситуации просто уже некуда деться: даже им грозит неизбежный крах. Ибо производящий молох — этот неуемно дурной технический бог-автомат — сильней их всех вместе взятых. А мощь его столь велика, что также самогубительна...

Как понятно отсюда, традиционное в перфективной истории для «маленького человека», — «ждать», когда мир улучшится, «усовершенствуется» и, даже сожалея, порой разочаровываясь, почему он так долго не преображается, не настает избавление от навалившихся тягот, — этот рецепт в современную эпоху, увы, уже не сработает. Ибо некому, да и нечего будет ждать... На этом основании складывается нечто от индифферентизма к происходящему, некоторый род выжидательной позиции. Во всяком случае, показной оптимизм упрятывается на задний план (никогда, впрочем, окончательно не изживаясь).

Вместе с тем, чем «нормальней» протекает повседневная жизнь, например, индустриального индивида (представителя массы), чем размереннее род его обычных занятий, чем безмятежнее он живет, свыкшись с сложившимся распорядком, чем больше захватили дела земной обыденщины, приносящие, к тому же, успех, рост благосостояния, спокойствие, — тем дальше он (подобно тому же обывателю) от нужды действительно осмысливать свое существование, тем тупее и основательнее обворачивается «скорлупой» неподлинности отпавшего существования. Тем с большей легкостью перекладывает свои сугубо человеческие «привилегии» на плечи других, анонимности, превращаясь в человека массы. Массовый индивид, погрязший в болоте довольного потребительства, буржуа, как продукт индустриально-империалистической действительности, подобно описанному обывателю, не знает (точнее, не хочет знать) «заумные», «метафизические вопросы». Его последние крайне мало заботят, не интересуют. Ибо всецело поглощает стихия повседневности, где и без того, не так просто. А с «метафизическими заумностями» — и подавно ясно: ведь они «не мешают жить»... И жизнь в целом вполне осмыслена. Пусть не самим нашим героем, пусть за него («вождями»), пусть надо всем этим даже ломать голову не приходится. С него хватит. Это, собственно, выражает осмысленность его существования. В конце концов, каждый занимается тем, чем должен заниматься, что делает. И то, чем буржуазно-обывательски настроенный, массовый индивид, как правило, нерефлективно пробавляется (даже в разрез с непосредственными интересами других, преследуя эгоистические устремления), по большому счету, нужно же человечеству, истории, обществу. Не от того ли массовый довольный человек преисполнен чувством занятости полезным и нужным делом, «службой». Ощущает себя стоящим (пусть, точнее говоря, поставленным) на месте...

Правда, до такой глубины понимания своего места в жизни довольно-буржуазный индивид обыкновенно не добирается. Собственно, не далека от него и личность, изобретающая в основном новые пути-технологии все того же...

Как бы там ни было, известное безразличие к происходящему, к подлинным смысложизненным поискам, вообще, к сопряженным с ними вопросам, во всяком случае, не рефлектирующее отношение к ним, стремление жить уготованными уже мерами и путями, сложившимися стандартами, — все это свойственно не только обывателю, эскаписту-реставратору, или пробавляющемуся виртуальностью. В конечном счете, так живет и «довольный (сведенный к пассивному средству самообеспечения производства) перфективный человек». Разница между последним и первыми лишь в том, что они черпают «свое вдохновение» из каких-либо иных потусторонних реальностей, а он — из настоящего, наличного порядка вещей, который при желании легко свести к прошлому или же компенсаторно виртуализовать.

Но «довольство» (причем, более рафинированное и на несколько иной основе, переходящее так же в индифферентизм с разного рода оттенками) не покидает и человека в условиях складывающегося сегодня постиндустриализма. Оно и понятно, ведь сюда многие из устремлений индустриализма активно протягиваются. К тому же, — бесцеремонно и грубо насаждаясь известными силами современности. Последние, как указывалось, продолжают устраивать мир по неоимпериалистски-колониалистским меркам индустриализма.

Как ни парадоксально, несмотря на описанное положение, — на полную разбытивленность, отчужденность и придавленность обстоятельствами жизни, на раздуховленность и обездоленность, бесперспективность, — подобно почти всем «нормальным» людям, буржуазно-довольный человек в лице нашего современника живет (и осознает себя), конечно же, осмысленно. И, как знать, — не более ли оптимистически уверенно, нежели человек небуржуазный, иных мироориентаций. Благо, в нынешних условиях не представляет особого труда так сманипулировать довольное сознание, чтобы самые нечеловечные формы отчужденного существования выдать за «в высшей степени нормальные». Если, с другой стороны, вести речь об осмысленности как о рационализированности (часто так представляют дело), то, на самом деле, нет никого в мире более рационального и уверенно стоящего на собственных ногах, нежели довольный буржуа.

Вопрос, все же, в том, что он, уже потому, что буржуазен, еще общее, производящий человек (не важно, индивид, либо личность), живет перфективными смыслами (каковы бы они ни были) неподлинными: смыслами вещно-потребительскими, узко ограниченными сугубо человеческим, производственным (с множеством негативных особенностей, отсюда произрастающих). Он — дитя и адепт безбытийного (распавшегося) человеческого бытия. И это — слишком много значит, снова-таки, в плане негатива. Дело, тем самым, настолько далеко заходит, что в качестве предмета довольства и высших интересов, — причем, крайне оскопленных, — своей активности люди начинают усматривать вещи, явно деструктивные, ведущие прямо либо косвенно к уничтожению самого человека, мира в целом.

Верно также, что в известном плане современный довольный буржуа (впрочем, как и описанные выше, равно иные типы людей) поставлен на неподлинное существование, — отторгнут от бытия, преследует неподлинные смыслы, — самим бытием. Отсюда, далеко не просто в том, что он руководствуется неподлинными смыслами. Последние, что ни говори, сквозят некоторым моментом истины. А раз так, нельзя отнимать истинное начало от осмысленности его существования. Кстати, в единственной верности собственного
образа жизни и устремлений довольное буржуазное сознание, по-прежнему, с приходом себя в мир, убеждается посредством протестантской аргументации.

Но как бы там с посланностью бытием довольного сознания (о ком бы ни шла речь) не обстояло, по большому счету, осмысленность жизни последнего, как и описанных выше категорий, в реалиях распавшегося бытия (тем более на современном этапе) никогда не может быть подлинной. По крайней мере, она условна, относительна. Как очевидно, производяще-капиталистический способ существования, следовательно, осмысленность жизни (цели, идеи, устремления людей) полностью устарели, вконец девальвировались. Отчего они (что бы из себя ни являли) идут вразрез с зовами бытия, влекут к гибельности мир и человека. Их «тупиковость», безысходность сегодня пронизывает цепенящим ужасом.

Не из этой ли беспросветности, происходящие в нашем отечестве и мире социально-политические, экологические системные катаклизмы, коллизии, когда жизнь со всех сторон явлена полнотой абсурда? Люди «спотыкаются на ровном месте», вылетают из «седла» привычности, повально калечась и уродуясь (не только духовно, но и физически). Непрерывно «наваливаются» новые и новые тревоги, опасности, усугубляя с каждым днем существование. Неожиданно ввергая людей в очередные потрясения, ухудшая материальное и социальное благосостояние, разрушая культуру и духовность, приводя к вырождению, внушая безвыходность и бессмысленность всех дел, — данные, обрушивающиеся на голову, нежданные беды, понятно, не могут не пробуждать заново чрезвычайную тягу к смысложизненной проблематике. Последняя приобретает беспрецедентную актуальность. А факт несостоятельности смысложизненных ориентиров, коими «держится» производяще-буржуазная расколотая безбытийная действительность, уже буквально кричит за себя.

sgaliev

Перфективная морально-критическая мироориентация

Весьма любопытен еще один (пятый) вариант перфективного отношения к действительности. Согласно данной позиции, наличная реальность полна противоречиями, коллизиями. В ней неизбывно царит зло и несправедливость. Нарастают угрозы для жизни вообще. Причем, — не только человеческой, но на глобальном, планетарном уровне. Дальнейший прогресс не приведет ни к чему хорошему. Напротив, будет еще хуже. И все потому, что до сих пор люди постоянно только совершенствовали свои силы, могущество, технику, власть. Но, вот, самих себя, прежде всего в нравственном смысле, как бы не видели, упускали из внимания.

При этом понятие «нравственного» сознается весьма неопределенно, как правило, смешанное с тем, что представляет «моральное», «этическое» вообще. Что важно, «нравственность» такая изначально носит антропоцентрический характер, в духе господствующих поныне ходячих (довольного сознания, обывательщины и проч.) представлений.

Беды, сваливающиеся как из «рога изобилия» нынче на головы людей, — согласно данному взгляду, — это беды от нравственной ограниченности, «духовной дикости» (не забудем, о какой нравственности идет речь). Нужно потому заботиться не столько о совершенствовании экономической, материальной и прочей технической мощи страны, людей, а, главным образом, о совершенствовании нравственном. Так что, современный кризисный в своей бессмысленности мир можно и должно спасти, наполнить осмысленностью. Достаточно, чтобы каждый человек старался жить не бездумно, влекомый «материальными» интересами и страстями, а «разумно», в согласии с нравственным идеалом, духом этики. «Путь», коим мир спасаем, стало быть, есть уже не «внешняя» политическая и общественная деятельность, — тем менее насильственные революционные акции, — а внутренняя воспитательная работа каждого над самим собой и другими.

Нельзя при внимательном осмыслении данной позиции не видеть: упования «исправить» наличную действительность нравственными средствами, на путях «внутреннего самосовершенствования», в случае даже обеспечения ожидаемого результата, вряд ли дадут что хорошее. К тому же, — когда нравственное начало ограничивается лишь человекоцентрической (техногенной) данностью. Иначе говоря, от человека исходит, по сути, выражает уже сформированные (ставшие) производяще-капитализирующей действительностью принципы и нормы нравственности (причем, плоского, по подлинности своей безбытийного, античеловеческого достоинства). Разве усовершенствование последних, очищение, исправление их, правильное воплощение, — и на этой основе формирование (воспитание) «нового человека» — не означает лишь воссоздание все тех же порядков и людей, следовательно, тех же бед и злосчастий человеческих? Когда, Как правило, существо усовершенствования видится в неких эмпирических делах, формах отправления жизни, а мироспасительное содержание мыслится прежними мерками, столь же внешне, сводясь к одному, либо к другому, а то и многим из путей, иной раз хорошо подзабытым, являющим давно арсенал наличного, — ни к чему новому, более совершенному, К тому же, избавляющему от вековечного зла, они не способны привести. Внутренняя воспитательная работа человека над самим собой, предполагающая, по сути, не более чем переакцентировку имеющихся принципов и стандартов, «перестановку их местами» и т.п., также всегда топчется на одном и том же месте, лишь деградируя и разваливая предмет своего касательства, равно самое себя.
Коммунистической (событийной) осмысленности жизни во всем этом, в том числе рассмотренным выше формам приятия действительности, нет места.

thinker

__Нет, до Siglo Вам ещё далековато
__Вот образец его письма:

__Для Привилегированного метрического уровня количественных форм ПСО (и соответственно для Привилегированного Сознания нынешнего Привилегированного вида человека) адекватны:
__- Привилегированный Координационный центр в его составляющих количественных формах;
__- Привилегированное Сознание (в креативном потенциале замкнутое на Привилегированное Информационное поле количественных форм ПСО);
__- Привилегированный Фрактальный резонанс количественных форм (реализующийся на базе и в рамках Привилегированного Исполнительного трехуровневого механизма);
__- Привилегированное Информационное поле количественных форм ПСО (структурированное на основе причинно-следственной обусловленности);
__- Привилегированный Исполнительный трехуровневый механизм, который у нынешнего Привилегированного вида человека функционально деформирован, поскольку на его первом уровне Чувственно-экспрессивного наполнения изначально целостное содержание Чувственной экспрессии по ходу Привилегированной Развертки индуцирует количественные формы чувственного воображения (количественные формы ПСО), которые затем не считываются в моторике деятельности (как предусмотрено в Привилегированном Исполнительном трехуровневом механизме, а обслуживают абстрактно-логические модели категориально-понятийного мышления и тем самым дробятся, теряя содержательную целостность Чувственно-экспрессивного наполнения;
__- Привилегированная (пространственно-временная) Физическая реальность количественных форм ПСО;
__- и др.

__Кратко, просто и понятно даже ученику седьмого класса.