sgaliev

Итог анализа перфекционистских смысложизненных мироотношений.
Проблема будущего


Можно было бы продолжить обзор существующих и возможных подходов, коими люди пытаются осмыслить пагубное положение, где нынче поневоле оказались и предлагают «рецепты» преодоления его. Однако, уже проведенный анализ позволяет зафиксировать «плюсы» и «минусы», существенные черты данных перфективно-прогрессистских ориентаций, особенно касательно будущего.

Характерная черта перфективистско-прогрессивной (перфекционистской) мироориентации является, как неоднократно указывалось, нацеленность на будущее. Человек, настроенный видеть в жизни постоянное совершенствование, должен исповедовать движение вперед, от прошлого через настоящее в будущее. Так что, классический перфективист не может не устремляться к будущему, не включать данное временное измерение в свою картину мира.

В будущем он усматривает свои лучшие состояния, возможности, самого себя в совершенстве. Он, тем самым, даже живет будущим, мечтами о том состоянии, которое ожидает заполучить, заиметь в будущем. Никогда не забывая свое будущее, живя им, перфективист также заботится о нем. В этом смысле человек не просто живет будущим, но активно утверждает его.

Особенно такой, скажем так, «активистический настрой» явственен в пору становления соответствующей социальной системы, когда она еще полна сил, отпущенный ей срок велик до заоблачности. Для саморазвертывания системы, соответственно людей открыты «безбрежности», нескончаемые просторы дальнейшего прогресса. «Башня» лишь в начале своего возведения. Существование здесь еще не узурпировано сущностью, люди ощущают себя созидателями собственной жизни, судьбы, испытывают себя хозяевами вершимого и т.д. В этих условиях человек не только не мыслит себя и дела свои без будущего, но активно их воплощает. Он, будучи еще не порабощен господствующими несколько позднее надчеловеческими сущностными силами, полон самоуверенности, оптимизма, решимости строить свою жизнь по собственным усмотрениям. Он «самостоятелен», самонадеян, полон веры, что, опираясь на собственные возможности, способности и потребности, решит все стоящие задачи, добьется искомой цели. Поскольку будущее всецело подвластно ему, человек знает: будущее, будучи делом его собственных рук, окажется тем, что он сам строит. И каким его замыслил, сотворит, — таким оно и станет.

Как понятно, в созидаемое будущее человек вкладывает самое лучшее, значимое, усматривая в нем свою сущность. В этом смысле будущее для людей имеет ценностный смысл. Перфекционист может ради своего будущего и «пострадать», испытывать временные лишения.

Будущее так неотторжимо от перфективистского человека, что он верит, придает ему сакральный характер. Оно и понятно. Ведь будущее выражает самое лучшее человека, его совершенство, равно совершенство мира. Иначе и не может быть, приняв, что перфективистское мироотношение предполагает непременный прогресс: восхождение, развитие, устранение недостатков. Все в жизни так совершенствуется (перфективирует).

И эта вера в будущее, в прогресс, связанный с совершенствованием, оказывала на перфекционистское сознание исключительно мобилизующее, вдохновляющее воздействие. С верой в прогресс, в будущее люди могут позволить себе многие лишения. Вместе с тем идут на преодоление крайне сложных трудностей, барьеров на пути. «Вера в будущее, — говорит известный публицист, описывая нашу советскую действительность, тоже во многом разделявшую перфективистский настрой, — это был движок, создававший сильную тягу. Люди трудились ради будущего, ради детей. Их жизнь была больше, длиннее, обширнее и значительнее краткого мига физического существования. Именно поэтому удались и гигантские стройки, и Победа в Великой Отечественной войне» [Татьяна Воеводина. Будущее, которого нет // http://lgz.ru/article/-1-2-6445-15-0...kotorogo-net/].

И все же! Нужно не забывать, что перед нами перфекционистское видение действительности. Именно поэтому, будущее, о котором оно может и ведет речь, в общем-то, довольно специфичное. Да, перед нами такое будущее, которое при внимательном рассмотрении выступает простертым вперед, настоящим. Время, которое знает и которым существует перфекционистское сознание, жизнедеятельность, это абстрактно-хронологическое, простертое из бесконечно уходящего в прошлое и столь же длящегося в будущее, однородное, одномерно линеарное время. Каждая точка («теперь») его, в принципе, ничем не отличается от остальных точек. Потому-то оно выступает как последовательная смена одних и тех же состояний «теперь». Так что будущее в такой временной диспозиции выступает как то, что «еще не-теперь», отличное от того, что «уже-теперь» и просто «теперь». Еще точнее, данная линеарно-гомогенная длительность есть не что иное, как вечное настоящее. Оно, конечно, может меняться как-либо в той или иной точке своего последовательного прехождения от одного «теперь» к другому, но по сути, остается все тем же. Перфекционистское мироотношение как в основном отражение и выражение производящих реалий, не может быть ничем другим. В этом смысле, какие бы значения тут ни придавались будущему, как бы к нему ни относились, что бы ни вкладывалось в него, будущее это, в конечном счете, не призвано выводить человека за пределы той реальности, которой он живет. Если даже и происходит известный выход, — скажем, благодаря качественному скачку, вершащемуся в силу накопления количественных изменений, — то это происходит как бы за спиной данного сознания. Оно просто оказывается перед фактом свершенного без его ведома и участия.

Вот, в данном смысле будущее, которое знает и утверждает перфекционистский человек, — это простертое, протянутое вперед, несколько количественно-формально усложненное, но все же, настоящее. Другими словами, Будущее, на что нацелен описываемый человек, мало чем разнится от того, чем он живет сегодня, теперь. Все существенные черты действительности, которой он живет, здесь удержаны, сохранены. Суть человеческая по большому счету не изменилась. Разве что человек стал более богатым, переменил свой социальный статус, род занятий. Появились какие-то новшества в плане предметов потребления. Вообще, предметное («вещное») окружение человека может перемениться. Но самого себя, в смысле полностью изменившимся, человек не видит, вернее, не хочет знать. Он, разве что, хочет видеть себя таким же как есть. Но... «Более крепким», «сильным», «успешным», «богатым», продвинутым в плане социального роста.

Собственно, и прошлое тоже выступает не иначе как протянутым назад настоящим. Перфективный человек усматривает в прошлом лишь то, что напоминает именно его теперешнего, знакомые ему реалии. Не случайно потому, в прошлой истории буржуазное сознание, преимущественно перфективистское, находит лишь буржуазные реалии...

Стало быть, как бы перфекционистское сознание ни апеллировало к будущему, что бы под ним ни усматривало, — оно ни при каких условиях не способно привести своего носителя к действительному выходу за рамки, где данное сознание и жизнедеятельность барахтаются. Собственно, в этом и выражается смысл буржуазного (в основном перфекционистски настроенного) существования, когда оно пользуется, довольствуясь, исключительно «сегодняшним днем». Буржуазия, стало быть, за такое будущее, такой прогресс, совершенствование, — которые бы не меняли наличное положение вещей, оставляли бы буржуа тем, кто он есть, принося тем временем все новые и новые блага, довольства и новшества, которые лишь бы радовали, удовлетворяли, множили его силы и власть в мире... Если-таки, качественные (революционные) перемены и произошли, то это не по вине самого человека. Ибо он хочет остаться тем же, но лишь с большим достатком, большими возможностями: богатством, властью, перспективами самоудовлетворения, потребительства и проч. Серьезные перемены, повторимся, радикально меняющие как саму действительность, так и людей, вершатся «за спиной» таких людей, помимо их воли.

Но все же, как так выходит, что перфективистски-прогрессивно настроенное сознание, где будущее занимает ведущее положение, целеустремляющим началом жизни в активности буржуазного сознания (повторимся, оно сплошь перфекционно), вдруг выветривается, подменяется настоящим. Сказанное нами, что будущее данное заведомо перфекционно, то есть не столько от должного, сколько от сущего, что оно есть не более чем простертое вперед настоящее, хоть и верно, тем не менее, оно не должно же искоренить в сознании современного буржуа тягу к будущему. Пусть, иллюзорно понимаемому, пусть неподлинному, но все же. В конце концов, человек (по крайней мере, современный) живет, как мы знаем, в горизонте такой временной структуры, где будущее непременно присутствует, должно быть. Попробуем разобраться в поднятом вопросе.

Сначала укажем, что восприятие времени, следовательно будущего в перфекционном мироотношении не есть что-то раз навсегда данное. Отношение ко времени здесь прямо предзадано состоянием и уровнем развития той общественной системы, где оно складывается. Так, начальные этапы становления производящих обществ располагают большими перспективами, — причем, внутреннего и внешнего порядка, — для своего расширения, совершенствования. Человек здесь ощущает себя автором вершимых дел, хозяином производства. Короче, существование еще не подпало под диктат сущности. Эта пора в основном тянется от начала прихода производящего способа бытия вплоть до утверждения индустриального общества, империализма. Буржуазное сознание на данном отрезке истории всецело исполнено активизмом. Оно уверено в своих силах, в способности устраивать и перекраивать мир по собственным усмотрениям. Как раз в этих условиях формируется, описанное выше, активистически-оптимистическое отношение к будущему.

Между тем, становление производящего типа человеческого бытия в лице капитализма с самого начала характеризуется тем, что здесь самонадеянная активность, самостоятельность человека с упрочением и развертыванием капиталистических отношений, углублением и расширением рынка, неотвратимо «овещняемая», затягивается и подчиняется логике движения вещно-товарной массы, капиталов, обеспечивающих жизнь производства. Все в большей мере нарастают силы отчуждения человека. Существование неуклонно подчиняется сущности. И именно в условиях индустриализма, особенно империалистической поры, эти сущностные силы, надчеловеческие сферы жизни обретают безоговорочный диктат над существованием людей. Отныне люди воочию убеждаются: не они выступают хозяевами жизни, не им принадлежит авторство в вершащихся событиях и делах, не они хозяйничают на производстве, в своей фирме, но, как раз, наоборот. Больше. Все подчиняет, движет какая-то неведомая роковая необходимость, «господин случай», замыслы и цели чего просто невозможно просчитать, прояснить. Они-то и мобилизуют все и вся, в том числе каждого человека на обеспечение нужд и потреб каких-то имперских сущностей, сил, структур, часто весьма далеких от интересов и помыслов простых, «маленьких людей»...

Точно также, не последним принадлежит привилегия своемерно определяться с будущим, воплощать цели по сугубо собственному усмотрению. Втянутые, как и остальные «вещи», в круговорот жизни, над которым не властны, они, со своими устремлениями, делами, хотениями, как и все вокруг, безоговорочно подвластны, поставлены на обеспечение именно этих самых надчеловеческих сущностей и структур. Низведенные в статус «вещей среди других вещей», ни на что другое люди не предназначены, кроме исполнения властной воли сил, и «вещей», сущностно господствующих над ними, диктующих им что делать, как быть, где жить, к чему стремиться, от чего бежать и проч.

Обо всем этом выше мы немало говорили. Потому, не повторяясь, укажем сразу, что во вновь сложившихся условиях, - с упрочением индустриализма, особенно развитого индустриального общества, да и при постиндустриализме, - люди радикально меняют свое приятие и отношение ко времени, прежде всего к будущему.

Верно, с этих пор люди, — хоть и продолжают жить будущим, хоть последнее и занимает в их временной структуре ведущее положение, — тем не менее, они уже радикально изменились в отношении к нему. Теперь перфективный человек не преисполнен былого активизма и уверенности, что является «хозяином жизни», что будущее в его собственных руках, что он создаст себе такое будущее, которое бы всецело зависело от его желания и активности.

Нет. С приходом новейшей истории (а это пора того самого индустриализма и постиндустриализма) люди начинают относиться к своему будущему пассивно. То есть как к тому, что не от них зависит, что существует и действует как бы без них. В этом смысле его надобно лишь ждать, надеяться, что настанет, сбудется. Неподвластное людям, будущее, таким образом, обретает самостоятельное существование. Больше того, делает их зависящими от себя, — от того, как себя поведет: «захочет» ли «снизойти», сподобятся ли «ждущие», «осчастливит» ли... Дело даже доходит до упований, молитв, поклонения будущему...

Где-то здесь, кстати, формируется весьма негативное (в подлинно человеческом отношении) приятие будущего. Оно почти полностью обрекает людей на безоговорочный пассивизм, бездеятельность. Перед лицом бессилия, несамостоятельности, зависимости от внешних условий, в том числе будущего, люди в своей пассивности начинают страдать, что называется, «немотой деяния». Они выжидательно-визионерски уповают не столько на собственные практически-созидательные силы для улучшения своего положения в жизни, не на свое деятельное участие в вершащемся, а на всемогущее Будущее (или что другое).

На самом деле. Разделяемые смысложизненные призвания, ожидания люди переносят на будущее. При этом они совершенно не ведают его. Тем не менее, апеллируют к нему. Причем, — не в качестве созидаемого их собственными руками, а желаемого, больше, как бы мистически «выпадающего непонятно» откуда в качестве «спасения». Перекладывая на такое будущее (как бы загадочно оно ни выглядело) решение насущных вопросов, проблем, особенно смысложизненного достоинства, равно задач общественного и мира устройства, уповают, что все это само собой образуется. Будущее «все утрясет».

Отсюда, при принятии каких-либо активных программ, идей, планов устройства жизни со стороны авторов последних (тем более, потребителей) наблюдается некоторое самоотстранение; ожидают, что кто-то все должен устроить, обеспечить. Никто в данной установке «отложенного (точнее, «перекладного») существования» палец о палец реально не хочет (да и не может, не знает как) ударить для совладания с насущными заботами настоящего. Не случайно, при намерениях людей что-либо практически воплотить, решить в целях устранения насущных проблем, как правило, «почин» застревает на пресловутых «проектах», расследованиях дела, «создании программ» и т.п.Собственно, безвыходность, тупиковость, неопределенность, видимость большой и шумной, но заведомо безрезультатной «работы» в настоящем, где лишь «ждут», не могут не обрекать людей на досужие разговоры. В лучшем случае, — столь же бесполезные акции по исправлению существующих порядков. Изверившиеся даже в этом, — убегают в виртуальность: либо «надмирную», либо прошлого, либо будущего (особенно в последнее, заведомо сфантазированное). Здесь, понятно, открывается больше шансов-возможностей на пассивизм, на перекладывание собственных сокровенных обязанностей и долга на чужие плечи, в том числе будущее. Здесь же гореизвестно нескончаемая перспектива для пассивно-выжидающей болтовни, нередко перерастающей в пустую футуристическую трескотню. Все это — характерная черта состояния многих сознаний перфективной современности. Верно, правда, что подобное отношение к жизни, к насущным заботам наблюдается почти везде и всюду как в прошлом, так и настоящем. Но всего полней (к тому же, парадоксальней, поскольку вызрели уже факторы отказа от данного, так сказать, «пассивистического активизма») описываемое отношение проявляется именно в современных условиях.

Следует не забывать, сама реальная действительность дает для этого множество оснований, лишая людей возможности подлинно реализовать себя в настоящем. Да и сознание, существование в нелепости стечения обстоятельств, неожиданно и необъяснимо свалившейся (впрочем, в современном мире, пронизанном духом рокового, иррационального краха, «судного дня», почти все так вершится), в частности, на головы соотечественников, «катастройки», — это ведь не может долго оставаться как сложилось.

Так, в преобладающей массе своей отечественное сознание сплошь в ожидании некоего преображения действительности, которое «покончило бы» с ужасным, нелепым состоянием дел: с разрушением страны, уничтожением народа, с кромешной безысходностью. Прекратись (даже неважно как) сей «кошмар», — не обновится и просветлеет ли жизнь? Не обретут ли люди желанную возможность для обеспечения себя, своих насущных устремлений? Коль скоро же им самим неподсильно переменить сложившиеся невыносимые порядки, на что другое рассчитывать, помимо ближайшего, до обыкновенности сподручного? Оно, — гадания, заклинания, магические акции, молитвы, придумывания новых религий, а то и просто бегство путем вещественных средств (наркота, алкоголь, разгул походи) и проч., — и в прежние времена, вроде бы, «выручало»...

Как бы люди рассмотренных и аналогичных категорий перфективного мироотношения ни представляли свое место и назначение в означенном ключе, сознание их выражает полную капитуляцию, совершенное непонимание реалий настоящего, текущей жизни. Именно потому, в результате возникает, с одной стороны, означенное, визионерское, приятие вещей, а с другой — попытки компенсировать подлинно актуальную реальность виртуализацией и идеализацией прошлого и особенно мистически принимаемого будущего. А еще хуже — цепляние, продление настоящего (причем, превратно толкуемого). Когда сегодня (в прежних эпохах это куда еще ни шло) люди не своей, вырвавшейся из оков распавшегося бытия и отчуждения, духовно-волевой работой осмысливают мировоззренческие искания, но пассивно-выжидающе, «одномерно» уповают на ход дел, будущее и т.п., полагая, что, само собой, без них образуется, как-то само все утрясется, тогда налицо, как бы сказал С. Л. Франк, «душевная и духовная болезнь», род паралича человечности.

Конечно, человек не может иначе чем превратно решать свои мировоззренческие, в том числе смысла жизни, искания в превратном, отчужденном человеческом бытии. Тем более, подобное отношение к действительности и задачам собственной жизни, извращающее здоровое, духовно-практическое существо человека, в той либо иной форме обязательно для ситуаций присваивающей абсурдизации жизни. И чем полней наблюдаются означенные процессы, чем больше упования людей на некие мифические виртуальные силы, как бы они ни были долгожданно «судьбоносными» и желанными, — тем сильнее они «больны», тем меньше заняты решением насущных проблем, пребывая в пассивно саморазрушительном (особенно в современных условиях) ожидании и ничегонеделании.

Но мир сегодня уже таков, что болезнь пассивного выжидания, визионерского приятия жизни стала нетерпима, больше, гибельна для людей, мира. Вместе с тем, сложились факторы, которые (приглядись человек к ним, осмысли) позволяют превозмочь болезнь немоты, «перекладного» мечтательства. Но приглядится ли он, в состоянии ли на это, коль скоро, вдобавок, перфективистски жизнеориентирован?..

sgaliev

(Этот кусок является прямым продолжением предыдущего)



Важно еще одно. С иссякновением безрезультатных ожиданий людей, размыванием реальных перспектив на будущее, а также «снижением», «обесцвечиванием» последнего (независимо, как оно принимается) будущее становится сомнительным и неопределенным. В частности, — относительно удовлетворения спасительных надежд, перекладываемых на него. На самом деле. По мере тщетного ожидания, размывания реальных перспектив и, соответственно, еще большей абсурдизации существования, приход долгожданного будущего не может не проблемматизироваться. Он начинает откладываться на все новые и новые сроки, вплоть до полнейшей неопределенности. Наступление «решающего светлого дня» (которое люди страстно ждут) чуть ли не завтра или послезавтра, отходит в какую-то «неуловимую даль». И никто уже не может предсказать, ни сколько лет должно его ждать, ни почему именно и при каких условиях он наступит. Люди, тем самым, постепенно изверяются в его наступлении и, тем более, в связываемой с ним спасительной миссии. Чем дольше ждут, чем больше надежд угасает, тем туманнее становится облик положительного, связываемого с будущим. Несомое им спасение обретает черты призрачности, отдаляясь, прячась. Оно притягивает не столь «обетованно». Да и сами упования на него выглядят достаточно иллюзорными, малооправданными. Как знать, например, может «чаемое спасение», размещено столь далеко, что для встречи с ним будет недостаточно располагаемого нами отрезка жизни. Но не растеряется ли тогда в долгом ожидании весь запас духовных сил? А как быть, если к тому времени, бесполезно растратив жизнь на бессмысленное томление и бесцельное прозябание, «израсходуются» также ясные представления о добре и зле, о желанном и недостойном образе жизни?

В примерно таком неопределенном ожидании решающего дня старшее поколение быстро изверяется и свыкается с горькой мыслью, что не доживет до него. А люди по моложе, заполняя свое ожидание делами насущными, повседневными, текучкой, рано либо поздно «выветривают» из сознания дух настроенности на будущее. К тому же, — столь неясное. Реальность жизни, между тем, каждодневно и ежеминутно внушает довольствоваться именно сегодняшним днем, теперешним, «единственным мигом», Но не утруждать себя всякого рода «бесплодными» и приносящими лишь «головную боль, экскурсами» в безвестное. Того хуже, — упованиями на «бессмысленное будущее».

Собственно, уход в виртуальность (особенно компенсаторного толка) тоже формирует эту апатичную, безвольную, неопределенную позицию к будущему. К чему ждать его, утверждать, коль скоро в виртуальности все достижимо? И что, вообще, значит жизнь, если она по всем параметрам уступает виртуальному существованию?! Вообще, возникающие, как грибы, и столь же улетучивающиеся умонастроения, ориентации в перфективной картине мира, — поскольку имеют, по сути, единую основу, питательную почву под собой, одно и то же время, — легко «обмениваются друг на друга» (подобно различным товарам на рынке) превратить одну идею в другую достаточно просто...



Вообще, активистское отношение к будущему, пусть и доступному перфективистской мироориентации, довольно быстро сменяется на пассивистское. Больше, — формируется индифферентизм, неприятие будущего. С приходом кризисных явлений как неотъемлемых атрибутов капиталистического строя, системы жизни, такое мироотношение возникает подобно грибам. Особенно же бурно оно плодится, прочась, сегодня, в пору всеобъемлющего, системного кризиса, ставящего мир перфективизма в беспролазные тупики. Как только общество лишается возможностей дальнейшего прогресса, оно, теряя собственное будущее, отнимает последнее также у своих носителей и представителей. Перфективистское сознание, в конечном счете, оказывается перед лицом утраты будущего.

Конечно, утрата, отказ от будущего совершается довольно непросто. Рассмотренное только что пассивистское приятие, выступает одной из ступеней на этом пути. Надо бы проследить данный процесс и в других проявлениях, хотя бы вскользь, в целом. Он во многом поучителен и объясняет немало вещей из области социальной активности и возможностей современного человека стать на подлинный путь исторического движения и обращения лицом к реальному будущему. Мы, однако, ограничимся уже сказанным на этот счет и перейдем к осмыслению перфекционизма, уже утратившего будущее.

Довольное сознание, особенно упирающее на будущее в пору, когда впереди общества (следовательно, каждого человека) еще открыты «бескрайние перспективы», в пору кризисности быстро ревизует свое отношение к будущему. В принципе, это особого труда не стоит. Ведь «будущее» его мало чем отлично от настоящего. И, если последнее удастся сохранить, тем более продолжить (и даже навеки), — «как бы это было здорово»! Перфективное сознание потому с легкостью переживает факт своей безбудущности в том смысле, что дальнейший прогресс по части улучшения его текущего положения прекратился. Если прогрессу пришел конец, то не растерять бы, сохранить то, что уже есть, имеется. И, вообще, наталкиваясь на кризисы, раз за разом захлестывающие действительность, испытывая трудности прогнозирования событий на перспективу в условиях рыночной неопределенности, Больше, предчувствуя «биение пульса» подлинно исторического времени, не сулящего ничего хорошего, — перфекционистское мировидение, особенно в форме довольного сознания, упрочивается на цепляние за настоящее. К тому же, это предполагает представление будущего как простертого вперед настоящего. Так происходит абсолютизация (вплоть до воспеваний) наличного, сегодняшнего дня, «мига между прошлым и будущим».

Такой настрой, тем более прочится с впадением всей общественной системы в современный всеохватный кризис. Последний не может не отразиться на перфекционистском мироощущении. И оно было вынуждено полностью отказаться от «будущего».

Так «будущее» как бы выпадает из видения людей, его для них просто нет. Впереди нет никакой цели, никакого маяка, нет куда устремляться. Прогресс как таковой теряет смысл. Наступает то, что назвали «концом истории». Воцаряется всеохватный умонастрой на такую картину жизни в качестве самой что ни на есть верной и желательной. «Называется это — “жить в отрезке сегодняшнего дня”, не печалясь о прошлом и не заморачиваясь будущим; даже семинары на эту тему проводятся. Самое главное, учит современная мудрость, — это то, что происходит с тобой сейчас, в данную минуту. Надо уметь наслаждаться каждым мгновением жизни, потому что нет ничего ценнее, чем «сегодняшний день» [Воеводина, там же].

Состояние безбудущности царит не только в душе и поведении простых людей. Нет будущего, перспективы и в политике, в деятельности общественных институтов, государства, самого общества в целом.

Дело доходит даже до того, что апелляции к будущему, попытки как-то определиться с ним, планировать свою жизнь наперед, — все это подвергается осмеянию, вплоть до третирования. Вспомнить только, сколько скверны было излито недавно на отечественную систему планирования, программирования жизни. Что характерно, хуле все это подвергалось даже не столько извне, явно несоциалистическими критиками, но именно изнутри самой нашей страны, вроде, исповедующими идеалы социализма, не говоря уже о либерально ориентированных кругах.

Постсоветское общество наше, конечно же, с порога отметает всякие там планы, идеалы. Вот, уже существуя около 30 лет, оно до сих пор не удосужилось определиться с тем, куда идет, какие цели преследует, во имя чего вершится ее внутренняя и внешняя политика. На этот счет царит полнейший разброд, мешанина, кромешная путаница. Вместо планов правительство не устает клепать все новые и новые «проекты». Вместо того, чтобы руководить хозяйственной и культурной жизнью, оно, по-бульдожьи, занято разработкой очередных «дорожных карт», «концепций», программ, «майских указов». Они, к тому же, один другого похлеще по части фантасмагоричности, безжизненности, разнобоя, перечеркивания других, внутри себя противоречивых, заведомо не могущих быть реализованными. А планы, — зачем они? Ведь ничего не возможно прогнозировать, «загадывать наперед». Для правительства впереди — полнейшая неопределенность. Ничего не поделаешь: нет будущего, стало быть, нет и спроса. Остается делать обычное, привычное, не меняющее ничего, оставляющее все, как есть. Главное — вполне понятное и доступное в условиях нашей страны с ее несметными ресурсами. Да, проедание ресурсов. Соответственно, сырьевая экономика как порождение современного чувства жизни. Не создавать, а продать имеющиеся ресурсы, покупать готовенькое, распределить как-то результат, вот существо работы. «Никто не затевает больших и долгосрочных проектов: за сегодня не успеть, а завтра не существует» [Там же].

Процитированный автор очень хорошо передает господствующее отношение к будущему как «свалке ненужностей». Туда отсылают, там размещают все то, что так либо иначе не осуществимо, бесполезно, «призрачно».

Все же, не так просто отказаться от будущего, «изгнать» его из своей временной структуры. До означенной позиции надо еще дойти. Больше того. Даже сегодня, время от времени пробуждаются каким-то всплеском потуги активного поиска и утверждения будущего. Однако, по укоренении людей на настоящем, «миге», «окрестностях сегодняшнего дня», формирующееся сознание, что будущее надо не ждать, а созидать, что одним лишь пассивным ожиданием ничего не обретешь, оказывается чем-то, вроде желательности, «хотелки», дальше каковой обычно не идут.

На самом деле. Признается: чаемое, где-то там находящееся, состояние не придет само собой, при нашем безучастном созерцании, без «обеспечения его» нашей активностью, «служением», «преуготовлением теперешней действительности» по направлению к нему. Но, вот задача, каково оно? К тому же, разве можно обновлять положение вещей, перестраивать его, если не знаешь, как это делать, зачем, с чего начинать тут? Можно ли обновить общую жизнь, не уяснив, для чего, вообще, живешь, и какой вечный, объективный смысл имеет жизнь в целостности?

Тем самым, снова-таки, отпадает и желание, и возможность не только что-либо делать, как-либо подготавливать приход спасительного дня, но даже нужда его ждать, настроенность на него. Ибо, с одной стороны, реальная действительность со своими неумолимыми хваткой и требованиями давит «волкодавом». В частности, — всячески привязывая к себе. А арсенал возможностей ее здесь просто фантастичен. Надо только видеть, как современный Западный мир тщится в данном отношении! А с другой стороны, у людей, впрямь, нет представления, что действительно делать, куда, «к какому берегу плыть».

Потому, пассивно-ожидающее настроение лишь выветривает креативное начало их активности. Самое доступное, чем остается пробавляться, — все те же пустые мечтания да словопрения на различный лад. Люди, отравленные такой «болезнью мечтательности и словоблудия», просто разучиваются отличать подлинное, серьезное, плодотворное дело от явной чепухи, «от бессмысленных и ребяческих бурь в стакане воды» (С.Л. Франк). В конечном счете, — от того, что манипулятивно навязывается заинтересованными кругами, стоящими у власти в современном мире. Правда, и сами эти, «рулевые», — что ведают [ссылку на Кьезу из «Завтра»]?

Одни постоянно в «поисках», «изобретениях» разного рода «знахарских рецептов» «палочек-выручалочек», которые бы «в одночасье» сняли все накопившиеся «неприятности». Другие — в духе постмодерна, подвергают деконструкции любые (в том числе дельные) начинания и устремления. Затем они могут поменяться местами. А объективно все это служит реалиям деструкции, силам, заинтересованным в сохранении сложившегося порядка вещей, из-за их империалистической, экспансивно-захватнической природы, стремления оставить в мире все, как есть. Ибо им это жизненно значимо, единственный шанс сохраниться.

С другой же стороны, предпринимательская активность, вообще, креативность людей, полностью поставленных в состояние-в-наличии молохом производства, не поднимается выше простой «вещно»-потребительской деятельности, движения средства производства. Как уже отмечалось, весь пафос креативного созидания, с которой начинает производящий человек, в конечном результате, сводится к функционированию «одномерных людей», дивидуумов, манипулянтов как «вещей». Зачастую они даже утрачивают напоминание о своей изначальной человечности. Именно потому, взгляду со стороны, поднявшемуся за пределы производящего существования, активность данная, мало чем разнится от обыкновенного пассивизма в подлинно человеческом измерении. Ни на что серьезное, помимо преследования одномерных, утилитарно-потребительских, «вещных» интересов она не пригодна.

Собственно, в описанном положении дел с творческой активностью и отношением к будущему производящего человека (повторимся, он, как правило, перфективистски-прогрессивно настроен), тем более, в пору современной глобально планетарной кризисности, нет ничего особенного. Так и должно быть. Ведь уже с индустриализмом, с развитием производящего отчуждения, всю активистическую сторону людей перебирает на себя само производство (сущность, надчеловеческая сфера реальности).

Так, на означенных путях люди вконец утрачивают способность осмысленного существования с вытекающими отсюда последствиями. Ведь в итоге поисков смысла, «упований» на какие-либо «вещи», идеи, ничего хорошего не происходит. Нет таких «вещей» (идей). Никакого спасения нет. Жизнь только усугубляется все невыносимей. Всепоглощающе теснит удел абсурдности существования. Больше, основным вопросом, занимающим людей, становится «вопрос о самоубийстве» (А. Камю). Не являемся ли мы свидетелями, как многие, утратив способность искать смысл, либо изверившись в его нахождении, порывают с жизнью? В лучшем случае, — тупея и духовно замирая в будничных заботах о «куске хлеба». Большинство же — умирает от отчаяния, становясь «прожигателями жизни», идя на преступления и нравственное разложение ради самозабвения в пошлых и эфемерных наслаждениях.

Но, вместе с тем, заметим со своей стороны. Не так ли сама жизнь учит человека недопустимости перекладывать собственные насущные проблемы, убегая, отстраняясь от них, куда-то, в прошлое, либо будущее, либо должное, поскольку все это в современных условиях несет миру гибель? Не на этих ли путях мы одновременно отучаемся от трусливо-обманчивых, бездумных, недостойных подлинной человечности упований, что кто-то (или что-то) как-то («мистически», извне) за нас решит наши проблемы?

Так что, Перед лицом безысходности, — причем, как на уровне отдельного человеческого существа, так и на уровне общественного, даже мирового целого, — от нужды определиться в смысложизненных исканиях (и, прямо, от вопроса о подлинном смысле жизни, еще прямее, от борьбы за свое существование, будущее) человеку сегодня уже никуда не деться. От этих вопросов невозможно отгородиться. К тому же, — человекоцентрическими (точнее, производящими), своемерно-перфективными «заслонками». Ибо на карту поставлено слишком многое: сама жизнь, как планеты в целом, так и каждого отдельного человека. Причем, — кто бы и где бы он ни был, чем бы ни занимался. Настала пора смотреть на вещи иначе, не перфекционистски. Пора стать на подлинный путь спасения, обретаемого на иных основаниях, иных путях.

sgaliev

Да, действительно, мне далековато до этого автора! Хотя, обольщаться тоже нет оснований, ибо, что ни говори, пишу уж дюже неудобоваримо!
Хорошо еще, что не об одном и том же у нас...
Очень признателен Вам, дорогой, за эту "носотычку"!
Приведенный Вами, мой кусок уж дюже абракадабричен. Ей Богу, аж стыдно за него! И, видать, хватает таких ляпов, черт побери.
Правда,не скажу, что эта фраза бессмыслена. Но...
Верно, нужно писать проще, ясно, определенно!
Однако, увы, не так-то оно и дается, согласитесь. Тем более, - когда приходится еще и мыслю схватить, как-то успеть за ней... Бывает, упустишь, - а потом - лишь руками разводишь...
Так что...
Но, как бы там ни было, излагаться надо нормально, - буду-таки, стараться, по возможности!
Еще раз, очень признателен Вам за конкретный урок! Вот бы таких по-больше - тогда, уж точно, старался бы, из кожи лез, право же!
Оно еще и так бывает, что, когда пересматриваешь материал по-горячему, как-то кажется все нормально, путем. Но вот, отстранишься - и через время посмотришь, - сразу ерунда бросается, прежде не увиденная... Только, опять же, перечитывать материал, - как-таки не хватает терпения, да и времени!..
Вот, наработал 211-е сообщение. И что же? просто хочется его выбросить! Но как? Ведь уже выложено... Приходится, увы, примиряться... Может-таки, как-нибудь, когда придется еще раз подойти, - тогда и возьмусь за переделку...
Но, хватит ныть! В последний раз, очень и от всей души благодарен Вам, дорогой за конкретную науку

sgaliev

Производящая ограниченность перфективистских смысложизненных ориентаций


Особенности перфекционистского и других разновидностей отношения к будущему, вообще, их мироспасительных устремлений, как легко видеть из сказанного, ближайшим образом проистекают из производящего способа существования человека в мире. Многими чертами характеризуется производство, многими изъянами страдает уже сегодня, явно свидетельствующими необходимость его положительного упразднения.

Пожалуй, самый главный «изъян» производящего мироутверждения в том, что оно изначально безбытийно, антропоцентрично. Особенно это очевидно на первых ступенях становления производящей практики. Позднее данный факт, в силу отчуждения человека, напрочь извращается, претерпевает неузнаваемые аберрации. Тем не менее, сохраняется на всем протяжении производящей истории.



На самом деле. Все, чего ни касается производящая активность, что создано им, участвует в его протекании, безоговорочно человекоразмерно. Даже в тех случаях, — где само человеческое производство напрочь изживает, уродует до неузнаваемости. Иначе говоря, везде и всюду царит установка (артикулируемая или нет) способности человека собственными силами воплотить чаемое благополучное общество, мироустройство, преследуемые цели, смыслы. Полагается, что человек достаточен, чтобы самостоятельно и самонадеянно воздвигнуть «рай на Земле»; «ключи» от данного («спасительного будущего») — всецело в людских руках. Надо, разве что, постараться, отыскать верный путь и последовательно, неуклонно идти им. И, разумеется, важно, чтоб нашлись люди, способные разыскать «нужную тропу» и повести остальных, мир к «желанным высотам».

Даже в случае, когда человек бездействует, страдает полным пассивизмом (Например, в означенном выше смысле), люди, тем не менее, склонны расценивать долженствующие или ожидаемые события-свершения как если бы их сотворял сам человек. По крайней мере — производные от его активности (пусть даже реально отчуждающие его), «устройства», установления, институты.

Итак, на будущее, идеалы совершенствования теперешней наличности, как и на все остальное, распространяются антропоцентрические мерки. Собственно, в этом еще нет ничего непозволительного, даже ошибочного. Ведь на самом деле, человек не может смотреть на себя самого, мир иначе. Однако, все упирается в то, что понимать под этим самым «смотрящим», какими «глазами» мы смотрим на мир, как себя понимаем. Мы, между тем, уже знаем, как понимается человек производящей действительности, как он связан с обществом, историей, как глубоко и разносторонне он отчужден здесь, «овещненный», «атомизированный», утилизующий, манипулируемый, функционер, поставка для осуществления господствующих над ним сущностных сил.

Вот, такой «человек» ставится производящей деятельностью во главу угла. Он предстает «центром», его глазами видится мир, действительность. Отсюда понятно, что и как видится, к чему приводит такой антропоцентрический подход. Самонадеянность, своемерие нашего атомарного «антропоса», к тому же, пропитанные «раствором» «вещно»-потребительской, утилитарной, часто доходящей до грязно-торгашества, данности, в своем беспределе тут не ведает границ. Разумеется, и пожинает губительные последствия, которые сегодня уже наваливаются на мир со всех сторон...

Никто из адептов означенных подходов не возвышается до понимания человеческой активности освоением, «самодеятельностью», как бы сказал Маркс. Не ведая практику в ее подлинности, отчужденный человек активничает в ущерб (а сегодня прямо на уничтожение) не только себе, но и природе, миру. Поскольку присутствие бытия предано забвению, небрежению, Обезбытивленный и обезмиренный, человек в качестве субъекта творчества выступает по аналогии с «вещами», даже животным. В лучшем случае, — доводится до существа общественного, понимаемого описанной выше публичностью.

И вот, как видится, такому человеку противостоит по сути своей многообразная и многоликая действительность. Она нашим человеком как «мерой всех вещей» (в силу означенных особенностей его) редуцируется в некоторый объект, «объективную реальность». Причем, — долженствующую (согласно установке) всецело быть «подвластной» субъективному произволу нашей «меры всех вещей». Но, вот беда: данный «произвол», — в силу все того же отчуждения, без ведома и помимо субъективной воли человека, — как бы «перехватываем», превращаем в средство обеспечения не собственно человеческих устремлений, но исключительно того, что человек субъективно предполагал в качестве «средства» своей самореализации. Верно, «средство» данное выступает ничем иным, помимо производства.

Как мы уже знаем, активность, свойственная описываемому человеку, вообще, известная ему, в том числе как средство достижения означенного «земного рая», выступает производством, производящей деятельностью. Другой деятельности, отличной от производства, ни перфекционисты, ни, вообще, люди Нововременной истории не ведают, в принципе.

И тут мы наталкиваемся на самое нелепое и ужасное в антропоцентрических представлениях («ставящих» на человека, провозглашающих его «мерой всех вещей», «хозяином», «созидателем жизни" и т.п.). Предмет их упований (активность отдельного человека, людей), по мере ее опроизводствления, сопряженного с отчуждением, буквально сводится к нулю. Вернее, — к «вещно»-технической функции, которую в системе производства наряду с человеком выполняют и другие «вещи», устройства. Собственно, не потому ли люди начинают относиться к себе, — к роли, усматриваемой для себя в происходящем, — воспринимаясь безоговорочно пассивными «жертвами» господствующих «вещных» обстоятельств и порядков? Не потому ли остается довольствоваться «лишь мигом одним»?.. Отсюда же — соседствующие с антропоцентрическими картинами будущего, техноцентрические модели (технократизм)...

Да, по ходу развертывания производства, мобилизуемая последним, человеческая деятельность все более обезличивается, разбытивляется, «овещняется», превращается в элемент пассивного потребления производством, в функцию последнего. И от такой участи — никуда не денешься, покуда добывание хлеба насущного осуществляется производящим образом...

Но что у нас в итоге выходит? Перфективистское сознание, с одной стороны, полагает, что человек собственными руками обустраивает себе будущее. С другой — прямо либо косвенно обнаруживает: «устроитель» данный, по сути, полностью бездеятелен, помимо исполнения производственных функций. Вся активность людей, их общественное и частное бытие захвачены и поставлены «на линейку готовности» и обеспечение сущности. То есть, — производства в лице различных его представительств, образующих надчеловеческую сферу расколотой действительности. Тогда спрашивается: как такой человек («человек-винтик», «человек-функция» производства) силен устроить «рай на Земле»? Если он строит-таки, то какого сорта «рай» должно ожидать, какое будущее? Не производственным ли беспределом он будет отдавать? А что это означает реально? Фашизм, антигуманизм, депопуляторство, другие человекоубийственные «отрыжки неолиберализма, картины обустройства так называемого «нового мирового порядка», — разве не есть все это прямые следствия, результаты производящей гонки?.. А сколько написано о том, как современная глобальная мафия методично и целеустремленно истребляет человечество в своих зверино-эгоистических интересах? Стало уже азбучной истиной, что «глобальная мафия-“элита”, правящая миром, планомерно, целенаправленно и последовательно “зачищает” планету от человечества. Глобальная мафия думает о собственном спасении и выживании, о продлении паразитирования на планете в условиях наступающей биосферной катастрофы. Людей считают “вирусом”, который своим поведением уничтожает планету. Вместо воспитания человека в человеке (по пути великих учителей человечества), глобальный мафиозный интернационал, в силу своей дегенеративной, эгоистической и индивидуалистической психики, выбрал путь ликвидации большей части “лишнего” народонаселения планеты. Всё, что стоит на пути глобальной мафии, желающей выжить любой ценой, беспощадно уничтожается» [https://topwar.ru/148075-kak-globaln...echestvo.html]. Не с этой ли целью была уничтожена и советская цивилизация? Ведь она не только заботилась о благополучии и всемерном развитии своих граждан, населения. Она, и это не менее важно и исключительно значимо, «предлагала, — как пишет автор только что процитированной публикации, Александр Самсонов, — человечеству проект создания общества будущего, общества созидания и служения, в которой все люди востребованы и воспитываются как творцы, созидатели и учителя. Общество социальной справедливости и этики совести, где нет места социальным паразитам. Последняя русская империя, дававшая шанс всему человечеству на достойную жизнь, рывком в будущее в “солнечный мир”, была убита и расчленена» [Там же].

Мы уже неоднократно указывали, что производство возможно лишь как беспрестанно расширяющийся процесс. В этой своей «гонке» оно вынуждено постоянно экспансировать вовне, «пожирая» свое окружение, включая природу, человека, все новые сферы, даже пока еще неведомые. И захватываемые, втягиваемые «ресурсы», оно перерабатывает, лишая собственной жизненности, превращая лишь в пассивный материал своего неуемного самообеспечения. Там, где действует производство, — «отвалы» отходов, шлаков, мусора, порушенная природа, безбытийные просторы. Нет ничего живого, ни воздуха, ни воды, — нет жизни... А с другой стороны, ведь земные условия и возможности не безграничны, ведь существует предел роста производства, за которым оно безоговорочно губительно! И современное человечество уже подошло вплотную к нему. Всевозможные природные и культурные катаклизмы, глобальные проблемы, кризисы, Открытое истребление человека, — не это ли только свидетельствуют!..

Выше неоднократно отмечалось, что устремления людей начальной поры Нововременной истории довольно быстро «делегируемы» (благодаря отчуждению) производству. Отныне, радикально превращенные и навязываемые обратно зачинателям и участникам («субъектам») производства, действительности в целом, эти, чуждые человечности, устремления тем более не ответствуют бытию. И уже постольку, они принципиально несбыточны, ложны в основе своей. Все безбытийное, ложное рано или поздно чревато гибелью. И эта страшная перспектива неотвратимо подстерегает современный мир, историю, планету. Производством Новая и новейшая история началась, производство породило современный мир (в известном смысле и перфективистское мироотношение), и оно же их поглотит, правда, и само уничтожаясь...



В свете означенного положения вещей становится в высшей степени очевидной недопустимость подмены подлинных смысложизненных исканий, смыслообразующих предметов, реалий какими-либо суррогатами, отчужденными «кумирами» и фантазиями человекомерного достоинства, бурно расцветшими в пору производящей действительности. Все эти перфективистские фикции, равно «кумиры», так долго господствовавшие, соблазняя и слепя людей доныне, уже повержены, изобличенные в своей антропоцентричной, безбытийной порочности.

И, что важно, само производство нынче, неся бесчисленные беды и потрясения, подрывая планетарные устои и начала культуры, более всего убеждает во всем этом. Жить подлинно осмысленно на производящей основе, как до сих пор жилось, — и поначалу человекоразмерный мир был преобразован в техно-лого-центричный, навязывающий ныне свою пагубную волю к власти всему и вся на Земле, причем, исключительно для самообеспечения, — далее невозможно. И не только невозможно, но и недопустимо. Ибо, в противном случае, производство «обескровит», изничтожит все живое и неживое вокруг, наделив его либо состоянием сырья для своего процессирования, либо состоянием отработанных «отходов», утративших хоть какую-нибудь позитивную значимость.

Вот почему Нестерпимы все перфективистские «вещефицирующе-умиротворяющие» мифы, ценности и зовы, коими мобилизован современный человек, в конечном счете, во имя служения производящему молоху. Ибо, по сути, обеспечивая последний, они разбытивляют человека, лишают его реальности на подлинное существование. Главное — отнимают у всего, превращаемого в поставку производства, какую-либо жизненную перспективу, обрекая на смерть.

Украшающие и затуманивающие завесы, исходящие от идеологем наличного порядка вещей, слава Богу, отныне ниспадают. Мыльные пузыри его самодостаточности лопаются. И не потерявшему здравый смысл, трезвому сознанию открывается абсурдность наличной, основанной на производящей практике, жизни в своей невыносимо гнетущей наготе. Отсюда — необходимость принципиально нового подхода, иного пути. Нужны новые искания и высоты, иные идеи, цели, реалии, высвобождающие человека из-под гнета производящего существования и отношения к действительности. Нужен человек с непроизводящим, вернее, постпроизводящим способом бытия в мире, соответственно, мировоззрением и методологией. В частности, — преодолевающими перфекционистскую (не забудем, по сути своей буржуазную) осмысленность жизни. Остается только найти такую практику, идеологию и человека, сформулировать и очертить принципиально новый путь его самодеятельного утверждения миром и с бытием. Вот всему этому и будет посвящено дальнейшее наше исследование. Собственно, на это было нацелено и все предшествующее разбирательство. Больше того. Мы здесь прошли немалый путь, немалого достигли. Вот, на этой основе и попытаемся еще раз, исполненные опытом осмысленного, прояснится с тем, что делать, куда и как идти человеку. К тому же, — в пору поглотившего современный мир глобального системного кризиса. О нем выше было много говорено, и пойдет также речь ниже

loktev1954

Настоящий человек это обитатель душевного мира. А в материальный мир к безжизненным материальным законам, к политике, экономике, потребительству и зверству ведёт потеря человечности, нарушение, сбой.

В общем кто в нас главный - то и будет. Если человек - будет человечность, если зверь - будет зверство. Если будет главным телесность - то душевности не будет. Будет бездушие, зверство, которое испортит хорошие начинания и усилит плохие. При бездушии коммунизма не будет, а вот антикоммунизм получится правильный. И будут ругать коммунизм построенный зверями. И говорить, что коммунизм нежизнеспособный. А на самом деле коммунизм может быть только с человеческим лицом. А если вы видите зверскую морду, то там коммунизма нет, а есть одно только вводящее в заблуждение название.

sgaliev

В общем-то мы закончили осмысление вопросов смысла жизни в связи с нашей темой. Тем не менее, мне хочется Предложить Вашему вниманию свое видение одного момента, который, как по мне, тоже неплохо послужил бы пониманию существа осмысленных вещей. К тому же, мне представляется, нижеследующий текст окажется не безынтересен. По крайней мере, я как-то очень им увлекся...

О бессмертии одного вопроса

Да, мы о вечной дилемме, начинающей монолог, увековечивший произнесшего его, Гамлета, Принца Датского. Приведем же этот, по всеобщему признанию «бессмертный монолог».


Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль
Души терпеть удары и щелчки
Обидчицы судьбы иль лучше встретить
С оружьем море бед и положить
Конец волненьям? Умереть. Забыться.
И все. И знать, что этот сон — предел
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть. И видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот объясненье. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Позор гоненья, выходки глупца,
Отринутую страсть, молчанье права,
Надменность власть имущих и судьбу
Больших заслуг перед судом ничтожеств,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала? Кто бы согласился
Кряхтя под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.
Так всех нас в трусов превращает мысль.
Так блекнет цвет решимости природной
При тусклом свете бледного ума,
И замыслы с размахом и почином
Меняют путь и терпят неуспех.

И все же, чем бессмертен этот монолог? Тем, что здесь вопрошается: «Быть или не быть»? Этого вопроса достаточно, дабы он сразу и бессмертным стал? Вряд ли. Тогда, посмеем спросить: что и о чем спрашивается?

Очевидно, вроде: о том, жить человеку или не жить в этом,
к тому же, несносном, бессмысленном, сплошь негативном, — мире. Что мир поистине несносен, это ведь Гамлету очевидно. Его речь однозначно рисует мир как то, что лишь несет обиды, мучит, унижает, подавляет человека. Здесь нет просвета, нет счастья, нет никаких жизненных привязок, смыслов. Ибо сплошь да рядом царит несправедливость, обман, насилие, борьба. Человек, уже родившись, входит в этот злополучный порядок, и ничто его не радует, ничто не тешит, нет здесь никакого спасительного выхода. Вот, так мрачно представший мир, конечно же, кой-кому можно с легкостью и радостно покинуть. Ведь он невыносим, неуютен, всецело чужд тебе. А там, за его пределами, как знать, может, нечто совершенно противоположное, замечательное ждет!..

Потому, уход из посюсторонней наличности становится желанным. «Забыться, уснуть вечным сном», к тому же, «и сны видеть», — это ли не спасение, это ли не наилучший, самый предпочтительный удел?!

Но, вот незадача.

Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?

Действительно. Так ли уж будет по уходе в мир иной благословенно? Вечный и «сладостный сон» ли ждет тебя? Что и как там? Продолжится ли жизнь, пусть и во снах? Или там лишь небытие: обрыв всего и вся, полнейшее ничтожествование, безоговорочная пустота? Что сулит смерть: освобождение от тягот текущего мира? Или она несет полнейший конец, который по сравнению даже с испытываемыми теперь муками, есть что-то безмерно ужасное, непредставимое? От мысли о нем содрогается, трепещет все существо твое до мельчайшего атома...

Да, если б знать. А меж тем, именно этого мы и не знаем и знать не можем. Ведь не возвращается же с того света ни один из ушедших дабы донести до нас истину!

Вот, потому-то, говорит Шекспир устами своего Гамлета, мы и в бессмыслице жизни, влача жалкое существование, покорно сносим все невзгоды и унижения, «щелчки и удары обидчицы судьбы», лишения и притеснения со всех сторон. Мы готовы жить так сколь угодно — лишь бы не уходить, лишь бы не умереть, не расставаться с жизнью. Больше, мы готовы ради еще одного мгновения, еще одного вздоха на этом свете отдать все, чем располагаем, все богатства свои. Ведь говорят же: «Как бы ни жить — лишь бы жить»...

Потому, Гамлет и заключает недвусмысленно:

Кто бы согласился
Кряхтя под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.

И все же, не так прост разбираемый монолог. Об этом, опять же, недвусмысленно говорят слова последней фразы:

Так всех нас в трусов превращает мысль.
Так блекнет цвет решимости природной
При тусклом свете бледного ума,
И замыслы с размахом и почином
Меняют путь и терпят неуспех.

Ведь, как видно отсюда, да и из всего монолога в целом, жизнь человеческая — не простое прозябание, пребывание в живом состоянии. Это то, где мы имеем какие-то замыслы, обладаем известной решимостью, волей на что-либо, можем быть смелыми или трусами, обретшими или лишившимися. Жизнь, другими словами, вся наполнена борениями, исканиями, достижениями, потерями известных целей, намерений. Она есть борьба. Потому, живя, мы сами кого-либо притесняем, над кем-либо властвуем. Терпя удары от судьбы и других, мы сами наносим их. Так что, далеко не проста жизнь, коль скоро остаешься в ней, живешь. Разве «жить» не значит бороться, утверждаться, побеждать, следовательно, чинить насилие, угнетать? Соответственно,
самому принимать удары, испытания, влечения и утраты... Короче, жить,
значит быть тем самым моментом, фактором мира, который, как раз, умножает темноту, обеспечивает его невыносимость, бесприютность, прямо либо косвенно толкает людей на уход. Нас бьют
мы бьем. Мы защищаемся, они — также поступают. Так и складывается обычная жизненная коловерть. Причем,
как признает Гамлет, гнетущая, темная, невыносимая...

Даже, если б, скажем, Гамлет вел себя тихо, безобидно, не чинил зла никому,
тем самым, как бы прозябал в бездействии, не отвечал ударом на удар, сносил бы все тяготы смиренно, — в таком случае ведь он был подобен тем, кого уже нет. Даже, коль скоро он еще жил, с ним, снова-таки, никто бы не считался. Окружение бы к нему относилось как к чему-то, ничего не значащему, пустому месту, — к тому, чего, вроде, нет в жизни.

Выходит тогда: поскольку в своем бездействии, полном пассивизме человек, живя не живет, существуя не существует, как бы убит для других при жизни, — он тем самым, вроде, и решил вопрос своего бытия. Ибо не живет, стало быть, небытийствует, пребывает в небытии. Ничегонеделание в мире, повторяем, равносильно безбытийности.

Другое дело — проявлять активность. Лишь когда человек что-то делает, как-то себя выражает, выказывает, он для других обретает существование, значение. С ним начинают считаться. Не признавать его уже невозможно.

И, все же, большой вопрос в том, что делать. Пусть делание, активность выражает мою причастность к жизни, к бытию. Но какую причастность, какое место в бытии я отвожу себе своими делами, активностью? Как другие меня в связи с делаемым расценивают? Можно ведь весьма многим заняться. Иной раз занятия могут быть настолько унизительными, настолько недостойными, настолько безнравственными, грязными, преступными, — что и в этом случае окружение будет относиться ко мне как к изгою, ничтожеству. Будут шарахаться от меня, всячески исключать меня из круга своего общения. Обо мне никто не захочет и слышать, знать о моем существовании. В лучшем случае, меня просто предадут полному забвению, изничтожат как такового. Идеально или реально — не совсем даже важно. Одним словом, и в этом случае, когда я уж дюже неподобающе активен, я, даже хоть и буду еще жить, но, вряд ли эту жизнь мою можно считать бытийствованием. Вряд ли жить так означает быть.

Как понятно, намеченные, в монологе, пути активной жизни тоже ведут меня в небытие, хоть, вроде, я и стараюсь жить, бытийствовать. На самом деле. Чем в этой жизни я занят? «Кряхтя под ношей жизненной» плетусь. Смиряюсь «со знакомым злом». Трушу, слабоволю. Терплю «удары обидчицы судьбы». Сношу всевозможные унижения, вплоть до тяжких. Испытываю «позор гоненья, выходки глупца». Меня не понимают, мои устремления и страсти отвергаются. Я вижу и потворствую царящему бесправию, покоряюсь надменности «власть имущих». Мои высокие устремления и заслуги «судом ничтожеств» осмеиваются.

Осуществляя эти, обычные вещи, — те, что все делают и, тем самым, обрекают мир в нечто, аналогичное описанному в нашем монологе, — я, вместе с другими, тоже выражаю небытие. Именно из данного общетворимого положения вещей герой хочет уйти, им тяготится и захвачен поиском смысла, бытия.

Но причем тут бытие или небытие? Ведь пока мы лишь о жизни ведем разговор, о том, как живем. Даже задумываемся, не лучше ли было, коль скоро мы не жили, ушли из жизни. А, может, дилемма «жить или не жить» не созвучна вопрошанию Гамлета «быть или не быть»? Другими словами, понятия бытия и жизни не совпадающие. «Жить» и «быть» совсем не одно и то же. А как тогда с противоположностями? Совместимы ли выражения «не быть» и «не жить»? Коль скоро совпадения нет,
вопрос «быть или не быть» приобретает весьма не простое звучание, смысл.

Вряд ли тогда, Гамлета интересует: вот, жить ему или не жить, оставаться в жизни, или уйти из нее? Тем более, вряд ли эти сумления могли бы приобрести для человечества исключительную значимость, непреходящую смысложизненность.

С другой стороны, несомненно и то, что, как бы бытие и жизнь не разнились между собой, есть в них и много общего. Вот, в этом смысле также неоспоримо, что нужно быть, точно также — жить! Прекрасно это когда человек бытийствует и одновременно живет! А что, возможно бытийствование без жизни? Или противоположное?..

Будем пока исходить из факта, что «жить» и «быть»
вещи, если не полностью, то очень даже существенно совпадающие. И отсюда проконстатируем как непреложное: вопрос упирается в бытие. Ясно, что нужно быть. И очень желательно, чтобы это бытие было жизненным, а жизнь наша — бытийственна.

Однако, как быть (жить), дабы избежать небытия? Коль скоро, предлагаемые в монологе, варианты не могут устроить нас вместе с Гамлетом, дабы быть, по-настоящему жить, спросим еще раз: что значит быть, что есть бытие, что делать, что бы быть?

Можно ведь взять на себя не только явно недостойное, хоть и обычно влекущее многих, но также непосильную задачу и, тем самым, «сорваться», с позором уйти со сцены бытия. Да, следует заняться чем-либо достойным. То есть тем, что подобает тебе. А что подобает каждому человеку? Это, как говорится, «что на роду написано». «Судьба» что ли? Если и она, то причем уже тут ты? Ведь «от судьбы не уйдешь»… А, с другой стороны, можно ведь понимать ее (судьбу) несколько свободно. В частности,
доведя ее, скажем, до призванности, до твоего исторического места, посланности тебя. Опять же, все это исключительно индивидуально, неповторимо. Но как тогда найти себя тут? Как осознать себя в такой данности, как пронести возлагаемую на тебя «ношу», «бремя»?..

Но еще более сложно разобраться с собой и с поднятыми вопросами, когда ты предоставлен исключительно себе самому, когда в «распавшейся связи времен» нет для тебя никаких призваний. И ты сам один волен решать, что делать, куда идти. Да так,
чтобы быть, не потерять бытие...

И таких «мгновений» хватает и в самой «связи времен». Везде здесь, на своем месте, в своем хронотопе, человек выходит один на один со вселенной, миром, с самим собой. И вынужден осуществить свою свободу, свой уникальный выбор, со всеми, влекущимися отсюда, сокровенно-роковыми следствиями. Так что, по любому, — не так-то просто найти человеку свое место, что «на роду положено», свое призвание, свой собственный путь, свою свободу. Не легко, короче, быть!

Но люди-таки, — находят так либо иначе. Тем более, обычно это самонахождение совершается известным стихийным процессом, как бы само собой. Но как же находить себя самого, свою «судьбу» наш Гамлет?

Допустим, он многого на себя не станет брать, не чрезмерничает (хоть и принц Датский). Герой наш также лишен каких-либо особенных амбиций в плане самоутверждения, не стремиться «высовываться». Он старается жить, подобая своему положению, чину, соответствующим этому, представлениям (своим и других, особенно близких). Одним словом, Гамлет ведет себя так, как на это поставлен обстоятельствами, как в этом случае обыкновенный человек воспринимает, относится к себе. Устраивает ли его такой образ жизни? Что он испытывает субъективно (может, и объективно тоже)? Разные тут варианты возможны в зависимости от многих обстоятельств. И, конечно же, — вариант, находимый нами в осмысливаемом монологе и, вообще, в произведении целом, посвященном раскрытию нашего героя.

Да, Гамлет сам выражает (и не раз) отношение к себе и миру. Рельефно данное мироотношение звучит в первой части монолога.

Как очевидно, он явлен обыкновенно, аналогично всем (к тому же, усредненно взятым) современникам. В качестве представителя и носителя своего времени он «притесняем» и «притесняющий», переживающий достаточно бед и сам их создающий для других.

Человек живет, короче, нормальной жизнью. Так, в принципе, все живут. Здесь я каждый день рискую, хватаюсь за что-то или кого-то, карабкаюсь, падаю, приобретаю, лишаюсь, испытываю удары и сам раздаю тумаки во все стороны по возможности. Складывается то самое дарвиново «броуновское движение», коим характеризуется обычная жизнь частнособственнических порядков. Кто-то здесь богатеет, кто-то беднеет, кто-то идет на виселицу (добровольно или ведомый), кто-то становится на преступный путь, Кто-то восходит по трупам других к власти и богатству... Так было во времена Шекспира, так есть и сейчас — так, видимо, всегда будет!

И что же, Гамлет или Шекспир об этом не знают? Конечно, знают. У Последнего даже есть сравнение истории с огромными подмостками, на которых новые и новые труппы актеров, сменяя маски, разыгрывают одни и те же сцены, в лучшем случае, с вариациями. А Гамлет о своем знании уже свидетельствует из все того же монолога.

Но что же, как тогда с вопросом «быть или не быть»? Вроде, мы уже определились с такой жизненной позицией, установив, что она — от небытия. Больше, как можно судить, Гамлету именно она и чужда.

По-другому и не может быть. Разве, по сути, активность нашего, так казать, «усредненно (нормально) действующего и живущего» человека так уж сильно отличается от жизнедеятельности вышеописанного «изгоя», маргинала, преступника? Ведь, что ни говори, в активности последнего встречаются далеко не только «гнусные» (противозаконные) дела. Между ними (причем, в большинстве своем) присутствуют также множество нормальных актов, дел. У преступника есть друзья, семья, близкое окружение. Разве он позволит себе «нехорошее» по отношению к ним? И, вообще, у него тоже имеется свой «этикет», где довольно четко расписано, что ему «дано», а чего он себе никак «не позволит».

Но ведь и наш, «нормально» живущий человек в означенной действительности ведет себя, живет примерно также. Да, он, быть может, не позволяет себе акты, поступки, которые бы были строго запрещены законом, были бы явно противоправными. Но, с другой стороны, сколько аморальных, бессовестных действий он постоянно плодит, как часто грешит!.. Не случайно ведь, что в наиболее массовом мироотношении Запада, откуда и Гамлет, декларируется поголовная (и даже изначальная) «греховность» людей...

Если, скажем, осуществляемое «порядочным» человеком «благое дело» во имя самообогащения, ради победы, явно античеловечно, аморально, но не запрещено законом, — разве он не позволит себе его? Коль скоро в его силах скрыть вершимые злодеяния, — скажем, под личиной власти, богатства, — разве не предпринимает он их сплошь да рядом? А преуспевает в жизни, — разве не от того, что угнетает других, за их счет, притесняя, причиняя окружению страдание?..

Так что, Гамлет прав: по большому счету, в описанной действительности особой разницы между преступной активностью и активностью, так сказать, «благочестивой», «пристойной», «законной» большой разницы нет. Здесь любое богатство, властное место приобретается, «добывается» путем «игрищ» (весьма часто жестоких и кровавых). Все достигается обманом, коррупцией, «кривыми путями». Не на это ли «игрокам» нужна «смелость», «возвышенные помыслы», энергия, цели? Не потому ли они должны «не трусить», «рисковать»? Невозможно же, Чтобы кто-либо мог честно, без «криво» направленных смелости и энергии, без гнусных целей, разбогатеть! Пользуясь только и только трудом собственных рук, без воровства, спекуляций, лжи, обмана, махинаций, — это все уже знают, — недоступно. В лучшем случае тут уместна аналогия с тем, как кто-либо «преуспевает», «выигрывает» «миллионы» посредством лотереи... На худой конец — «по воле господина случая»!

И, продолжая сопоставление, надо заметить, что, в конечном счете, жизненный удел, уготовленный «изгою» (преступнику) и «нормальному», — один и тот же. Рано или поздно, как тот, так и другой уходят из жизни, предаваясь полному забвению. Как вокруг тех, так и других формируется «недобрая слава». И тех и других мир осуждает. И те и другие часто заслуживают народного гнева, возмущения. Потому-то, прячутся они, обыкновенно, от людей из-за «тяжести» несомой «славы», «скрываются с глаз» от справедливого суда, возмездия. У людей «с совестью непорядки». Один, разве что, пойман «на горячем», а другой — еще не пойман. Не случайно, таких людей подстерегает еще при их жизни небытие, забвение. Редко кому из «нормальных» (особенно бурно преуспевавших, достигших вершин власти и чрезмерно разбогатевших) выпадает прожить спокойную жизнь, умереть достойно, уйти из жизни с миром. Очень мало кто снискивает уважения, признания, остается в памяти людской, в доброй славе. Повторяю, на них со всех сторон только и сыплются проклятия, ненависть, всевозможный негатив.

Их, с позволенья сказать, «пристойная» (о «непристойной», явно преступной, безбытийной и разговора нет) жизнь не получит в глазах хоть немного мыслящего и понимающего жизнь человека (к тому же, не чуждого благородного чувства справедливости), положительную оценку. Отсюда, вряд ли она может быть понимаема в качестве подлинной, достойной, вряд ли расцениваема как бытийствование, нахождение в бытии. Ведь именно описанные люди своими поступками, прежде всего, создают, обеспечивают действительность, подобной аду, которая так ненавистна и о чем, как раз, говорится в монологе как о том, от чего надо бежать, уходить. Причем, — как можно быстрей.

Собственно, к тем же выводам приводят общие рассуждения. В наличном бытии все так устроено, что добиваясь чего-либо, желая даже его уже, мы, тем самым, привносим сюда страдание. И неважно при этом — страдают ли другие от этого, или сам я их претерпеваю. Не случайно ведь уже издревле подмечено, что «жизнь страдание»... Она уже тем даже страдательна и несправедлива, недостойна признания, что все тут бренно. Нет ничего твердого, основательного, за что можно б было зацепиться, на чем стоять, чему быть верным, на что надеяться. Нет вечных «сокровищ», ибо все «ржавеет», «истлевает», превращается в прах...

И какие б высоты, славу, почести с богатствами люди ни достигали, Как бы безупречно и достойно ни протекала их жизнь, сколь бы «чисты» и «безгрешны» они ни были, — с этим ведь приходится рано или поздно, оставив, расстаться. Ибо настигает горе, смерть. Последняя «приходит», к тому же, неожиданно, нежданно, непрошенно. В «мир же иной» (посмертный), ничего с собой не возьмешь, не унесешь. Уход из жизни не обеспечивает человека никакими «карманами», куда бы можно было уложить хоть что-либо из «приглянувшегося», желанного...

Да, жизнь насущная, наличная уже тем плоха, тем ущербна, не заслуживает серьезного к себе отношения, за нее нет нужды цепляться, поскольку включает в себя смерть. Последняя непременно настигает каждого из живущих. И «настигает» не столько по «щучьему велению», по нашему произволу, хотению, ибо мы не вольны над ней, а как бы по собственной «логике», по своему «усмотрению»: где хочет и когда хочет, в любом месте и мгновении. Никто не застрахован безоговорочно от смерти, как своей неизбежности, рокового исхода, самого страшного и ужасного испытания, от которого «никуда не деться».

Жизнь, на каждом шагу подстерегающая смертью, со всех сторон грозящая опасностями, унижающая, растлевающая людей, — жизнь, где царит несправедливость, ложь, где все разлагается, нет ничего святого, ценного, — разве она заслуживает положительного к себе отношения? Она не притягивает, хочется покинуть ее. И чем быстрей, — тем лучше!

На самом деле. Будь такая жизнь подлинной, расценивайся она положительно, — неужто бежали б от нее? Разве возник бы в связи с ней вопрос о бытии, о том, быть или не быть? Данный вопрос возникает, как правило, при, как бы сказал Гамлет, «распаде связи времен». А это означает: жизнь, посюсторонность, реальная действительность становится невыносимой, противной. В ней нет ничего, за что можно было б «зацепиться», удержаться, чем бы можно было дорожить. «Гамлетов вопрос» выходит на первый план как только ценность жизни и ценность безжизненности приравнены. Ничего не усматривая достойного в посюсторонней (предсмертной) жизни по сравнению с посмертностью, люди и могут позволить себе их отождествление и усомниться в ценности посюсторонности. Если б сомнение не возникало, неужто можно б было позволить себе задаться вопросом о бытии как жизни и небытии (нежизненности)?

thinker

__Еще раз выдержка из Siglo:

__"Объективная физическая данность во всей её диалектической глубине (Вселенная) реализована в содержательном качестве синкретично-синтезированного Резонансно-метрического триедино-вложенного Целостного МС Функционального фрактала ФЦК в условной метрической записи: (3 + 1) + 1 + 7 = 12, где:
__- *МС – Метрическая стереоскопичность;
__- *ФЦК – Функционально-целостное качество;
__- *(3 + 1) = 4 – пространство Минковского (категориально-временная Привилегированная Метрическая действительность количественных форм ПСО);
ПСО – Привилегированная система отсчета, калиброванная базовыми векторами;
__- *(3 + 1) + 1 = 5 *– Оперативная МС Метрическая действительность ФЦК (содержательных форм МС ОСО ФЦК);
ОСО – Оперативная система отсчета в метрической стереоскопичности взаимно транскрибирована; *
__- *(3 + 1) + 1 + 7 = 12 – Целостная МС Метрическая действительность ФЦК (содержательного качества), где +7 – основные тона гармонического ряда.
__Метрическая запись: (3 + 1) + 1 + 7 = 12 достаточно условна поскольку в ней запись +1 – являет ось (в форме экспоненты) релятивистской подвижности пространства-времени при которой ПСО теряет физический различительный смысл (Эйнштейн).
__В этом случае калиброванные пары физических потенциалов взаимно соотносятся в метрически-стереоскопичном (МС) функционально-целостном качестве (ФЦК) в следующем порядке:
__1. разность пары калиброванных (базовыми векторами ПСО) физических потенциалов, определяемых в интервал времени планкового уровня, составляет калиброванное (базовыми векторами ПСО) приращение, к примеру: 6 к.ед. – 2 к.ед. = 4 к.ед.,
__2. которое одномоментно взаимно транскрибировано с некалиброванным «чистым» числом отношения этой же пары калиброванных значений, к примеру: 6 к.ед. / 2 к.ед. = 3."

__Учитесь краткости, содержательности и простоте изложения.

крепыш

Говорят: краткость-сестра таланта. Можно в трёх предложениях Вашу суть!!!

sgaliev

Что же, постараюсь. Правда, трех предложений окажется маловато...
Как я показал, рассматриваемое направление перфекционистского мировидения представляет попытку обновить усовершенствовать (perfectio) нехороший мир путем морального (что тоже для этой позиции, нравственного) перерождения людей. Достаточно совершить эту (моральную) революцию, - как все проблемы останутся позади.
При этом мораль (нравственность) эта позиция понимает примитивно, на уровне ходячести. Другими словами, мораль (нравственность) выступает тут как уже затасканное, ходячее понимание этического в качестве системы норм, оценок и проч., регулирующих жизнь людей внеинституционально. То есть, без соответствующих уполномоченных от имени общества, государства лиц, групп.
Эта ходячая этика существует в буржуазном мире в качестве морали "на всякий случай), как вывеска. Она по сути, не имеет ничего общего с подлинной моралью и этикой. Что-то на этот счет я писал в предыдущих постах. Могу предложить и другие свои вещи, где об этом идет речь, в частности, о существе буржуазной этики (морали и нравственности).
В сообщении также показано, что даже если б о морали и нравственности вести подлинный и предметный разговор, они не в состоянии переменить дела в общественной жизни сами по себе. Для этого нужен комплекс мер, начиная от материальных условий, кончая духовной душевной сферами людей.
Главное же - нужно с самого начала обновить способ существования современного человека в мире. Он (способ существования) выступает уже давно в форме производства, производящей практики. Так вот, пока люди производят, никакие морали, этики и, вообще, что-либо не изменят (во всяком случае, революционно) наличный порядок вещей. Где производят, - всегда будет иметь место буржуазность. Производство и капитализм неразделимы.
Последние предложения, вообще-то, в анонсируемом материале не имеются. Но, тем не менее, это вытекает из духа всего изложения.
Вот, дорогой, примерно так.

sgaliev

Учусь, учусь, дорогой!
Но Ваши назойливости, уверяю, делу не помогают!
Если хотите, действительно, научить, расскажите, как мне можно поступить в следующем случае.
Нужно удалить мое сообщение под номером 216. Как смотрю, характерная для удаления опция в данном сообщении не обозначена. Потому, я не знаю с какого конца подойти к нему для означенной цели.
А удалить - очень нужно, ибо там много не того, что бы надо. В том числе и неудобей хватает, за кои Вы подлавливаете меня...
Буду очень признателен за науку!