loktev1954

Вообще-то предполагаю тут некую автоматику от эволюции: как бы запрограммированно в нужное время должны появиться нужные обстоятельства, мысли и действия. Мне так кажется.

А вообще новая(уже человеческая) эволюция это страшная машина. Она должна по ходу дела перемолоть устаревший "естественный отбор", создать нечто невиданное ранее типа всеобщего счастья, ввести нас в душевный мир, а для тел преобразовать материальный мир или создать новый.

loktev1954

Хотелось бы предположить, что помимо имеющихся тела, души, духа у нас возможно и большое число других составляющих, других неведомых нам пока миров, но подлежащих последующему освоению в новых ступенях эволюции.

loktev1954

Что касается реализации, то надо принять теорию, загореться идеей и сделать первый шаг!!! Потом не останавливаться: исправить ошибки и продолжить!!! Тут не надо капитальных вложений и мировых революций - надо помогать вокруг себя, благодарить вызывая теплую взаимность, после соединяться с другими творцами...

Леонид Ильич™

Так что же вы, Иглесиас? Сделайте первый шаг! Не останавливайтесь, исправляйте ошибки и продолжайте! О всех шагах, ошибках и их исправлениях пишите на форуме, это очень важно! Пишите также о том, как вы соединяетесь с другими творцами, в каких позах и сколько раз, ничего не утаивая! Эти сведения помогут человечеству при переходе в новую ступень эволюции!!!

__________________
_________________
Антисемитизм — это социализм дураков и невежд. (Август Бебель, 1893 г.)

loktev1954

Внедрение теории.

Брошюра: Похудение от души.

Полнота от чрезмерного поедания, от излишней телесности. Чрезмерное поедание от чрезмерного вкуса. При зацикленности на вкусе не работает нормальная связка голод-насыщение. Вы едите не для насыщения, а для наслаждения вкусом и переедаете. Значит ваша задача заменить наслаждение удовольствием.

Возвращение в норму.

Надо из привычных ингредиентов и компонентов создать антикулинарный шедевр, заменяющий неестественный вкус естественной бесвкусицей.

Только естественный голод может заставить вас съесть это! Тогда возвратившееся естественное насыщение не позволит вам съесть лишнее.

Теперь желудок заполнен правильно, а вот душа, заполненная телесными извращениями освободилась и требует нормального заполнения - это душевность, тёплые чувства. Значит, чтобы перепотребление не вернулось надо душевную пустоту заполнить душевностью, чувствами к близким. Надо дарить им себя, помогать и радовать.

В результате освобождаясь от излишней массы тела и приобретая душевные крылья вы воспаряете вверх и бесплатно путешествует в другие миры и вселенные.

Отзывы отправлять по адресу: городская больница, Леониду Ильичу.

sgaliev

Дорогие друзья, я-таки, продолжу свои страсти по Гамлету. Уверен, это нужно для нашей темы. С Вашего позволения, начну все заново. Приведенное в сообщении 216,, давайте, примем за «брак»... С радостью удалил бы его, да не могу. Подсказки ув. Тинхера не срабатывают почему-то.


О бессмертии одного вопроса


Постановка вопроса

Да, мы о вечной дилемме, начинающей монолог, увековечивший, произнесшего его, Гамлета, Принца Датского, заодно и автора одноименной трагедии. Приведем же этот, по всеобщему признанию «бессмертный монолог».


Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль
Души терпеть удары и щелчки
Обидчицы судьбы иль лучше встретить
С оружьем море бед и положить
Конец волненьям? Умереть. Забыться.
И все. И знать, что этот сон — предел
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть. И видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот объясненье. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Позор гоненья, выходки глупца,
Отринутую страсть, молчанье права,
Надменность власть имущих и судьбу
Больших заслуг перед судом ничтожеств,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала? Кто бы согласился
Кряхтя под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.
Так всех нас в трусов превращает мысль.
Так блекнет цвет решимости природной
При тусклом свете бледного ума,
И замыслы с размахом и почином
Меняют путь и терпят неуспех.


И все же, чем бессмертен этот монолог? Тем, что здесь вопрошается: «Быть или не быть»? Этого вопроса достаточно, дабы он (вместе с вопрошающим) сразу и бессмертным стал? Вряд ли. Тогда, посмеем спросить: что и о чем спрашивается, да так, что это всех касается, а задаваемый вопрос обретает вечность?

Очевидно, не в том дело, что, вот, ни с того, ни с сего, на человека нашло сомнение, «быть ему или нет». Нормального, здорового человека, пожалуй, это и подобные сомнения не посетят. Тем более, не станет обременять его. А, коль скоро выпало такое горе, то тут как тут врачи в помощь!.. Во всяком случае, данного рода вопросы ни за что не обретут в глазах людей даже достоинство нормы. Тем более — ни с того, ни с сего. На уровень вечности, смысложизненности возвышает нечто, совершенно иное.

Но что именно? О чем на самом деле спрашивает Гамлет? Да так, что возносит с собой наше дилеммичное выражение на, недосягаемый для многих вещей, уровень?

Может, «быть или не быть» спрашивают в случае, когда человек утратил притягательность, ценность жизни («бытия»)? Потому, он проникается сомнением: жить ему или не жить, вернее, «быть или не быть». Ведь обычно жизнь связывают с бытием, а смерть, нежизнь — с небытием. Так ли это? Постараемся разобраться ниже. А пока, как бы там ни было, нельзя не заметить, что, коль скоро действительность становится несносной, бессмысленной, сплошь негативной, — точно, навещают «темные» мысли, вплоть до несомых нашим вопросом. Хотя, и не обязательно...

Что мир поистине несносен, это ведь Гамлету очевидно. Речь его однозначно рисует наличные условия, несущими обиды, мучительными, унижающими, подавляющими человека. Здесь нет просвета, нет счастья, нет никаких жизненных привязок, смыслов. Ибо сплошь да рядом царит несправедливость, обман, насилие, борьба. Человек, уже родившись, входит в этот злополучный порядок, и ничто его не радует, ничто не тешит. Нет здесь никакого спасительного выхода...

Вот, так, мрачно представший, посюсторонний мир, конечно же, не может не вызвать сомнения и не только. Кое-кто не против с легкостью, даже радостно покинуть. Ведь он невыносим, бесприютен, всецело чужд тебе. А там, за его пределами, как знать, может, нечто совершенно противоположное, замечательное ждет!.. Правда, «покидать» наличный мир можно, вроде, двояко: возвышаясь над ним или, напротив, нисходя. И хорошо, коль скоро, идешь ли вверх, или выпадаешь, «потусторонность» одна: столь желанная, «благостная». Но, как знать: может ничего, подобного нашим ожиданиям, там и нет?..

Понятно, коль скоро нам уготован первый (благостный) вариант, уход из «посюсторонности» оказался бы весьма желанным празднеством, замечательным «умиротворением». Например, так в трагедии видится уход Офелии, утопающей в реке, и, тем самым, растворяющейся в матери-природе. «Забыться, уснуть вечным сном», к тому же, «и сны видеть», — это ли не спасение, это ли не наилучший, самый предпочтительный удел!

Но тогда ведь и вопроса нет. Чего спрашивать, «быть или не быть», когда столь радужный итог тебя ждет, как только шагнешь в «мир иной», покидая постылую явь наличности? Да, наш вопрос теряет всякий смысл.

Однако, вот незадача, сумления гложут!

Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?

Действительно. Так ли уж будет по уходе в мир иной благословенно? Вечный и «сладостный сон» ли ждет тебя? Что и как там? Продолжится ли жизнь, пусть и во снах? Или там лишь небытие: обрыв всего и вся (из того, что нам знакомо, мило, притягательно), полнейшее ничтожествование, безоговорочная пустота? Что сулит смерть: освобождение от тягот текущего мира? Или она несет безоговорочный конец, который по сравнению даже с испытываемыми теперь муками, есть безмерно ужасное, непредставимое? От мысли о нем содрогается, трепещет все существо твое до мельчайшего атома?..

Стало быть, при таком стечении дел наш вопрос тоже обессмысливается. Коль скоро в посмертии нам уготован последний, «всенулящий», удел, чего в эту жутчайшую жуть устремляться? Чего сомневаться, «быть или не быть»?.. А те из людей, которые-таки, не перестают сомневаться, твердо стоят на бессмысленности существования, уверены в отсутствии альтернативы смерти, — как же они часто становятся несчастными, бесчеловечно опасными.

Проясняемые вопросы, как нетрудно понять, выражают сомнение в возможности и целесообразности любых предполагаемых вариантов посмертия. Действительно, если б знать, каково оно там, в потусторонности. А меж тем, именно этого мы и не знаем и знать не можем. Ведь не возвращается же с того света ни один из ушедших, дабы донести до нас истину! Потому, весьма неопределенна, таинственна и ужасна своей безжизненностью (по крайней мере, не похожестью на нашу посюсторонность) явь мира иного. Да и мир ли там?..

Хорошо об этом, а также о надежде, вере в бессмертие, с которым связывают бытие, Бога, говорит В.М. Бехтерев в своем небольшом исследовании «Бессмертие человеческой личности как научная проблема» [см.: http://www.vusnet.ru/forum/]. «Ведь если бы наша умственная или духовная жизнь кончалась вместе с тем, как велением рока обрывается биение сердца, если бы мы превращались вместе со смертью в ничто, в безжизненную материю, подлежащую разложению и дальнейшим превращениям, то спрашивается, чего стоила бы сама жизнь? Ибо, если жизнь кончается ничем в смысле духовном, кто может ценить эту жизнь со всеми ее волнениями и тревогами? Пусть даже жизнь скрашивается стремлениями в лице лучших умов к вечным идеалам истины, добра и красоты, но для самого человека, живущего и действующего, чем можно было бы оправдать преимущества этих идеалов по сравнению с теми или иными своекорыстными стремлениями? Ведь если нет бессмертия, то в жизни нет и морали, и тогда выступает роковое: "все дозволено!"» [там же].

Нет в этом случае нужды, смысла заботиться о других. Ведь они, как и я, — не сегодня, так завтра, — кандидаты «в ничто». А с последним обессмысливается вполне естественно и всякая нужда в морали, человечности. Смерть человека без идеи спасения, бессмертия, признаваемого религиями и народами планеты, «разве не устраняет почву из-под всякой вообще этики и даже из-под всех стремлений к лучшему будущему» [там же]? Коль скоро смерть неизбежна и она безоговорочно обрывает жизнь любого человека, имеет ли смысл заботиться о будущем, о завтрашнем дне вообще? Заботиться о других, иметь перед ними обязанности, тем более, долг, — разве не теряет все это смысл? «Не правильнее ли тогда ничего не искать от жизни и только наслаждаться теми утехами, которые она дает, ибо с прекращением жизни все равно ничего не останется. Между тем иначе сама жизнь, как дар природы, протечет без тех земных удовольствий и наслаждений, которые она способна дать человеку, скрашивая его временное существование [Там же].

Так что, вовсе не о смерти, посмертном уходе из жизни идет речь в Гамлетовом вопросе. Если даже смерть настигает как некий результат, если случится, что человек теряет жизнь, решая данный вопрос, то отнюдь не потому, что смерть выступает самоцелью. Тем более, не в том дело, чтобы поднимать на вселенский уровень вопрос о жизни. Ясно ведь, никто из нормально живущих не усомнится в предпочтительности жизни перед смертью. Даже в самые тяжелые и ужасные мгновения люди исполнены веры, надежды, что есть в жизни нечто слишком много значащее, спасительное, чтоб так просто расстаться с ней, перестать хотеть жить.

Вот, потому-то, говорит Шекспир устами своего героя, мы и в бессмыслице жизни, влача жалкое существование, покорно сносим все невзгоды и унижения, «щелчки и удары обидчицы судьбы», лишения и притеснения со всех сторон. Мы готовы жить так сколь угодно — лишь бы не уходить, лишь бы не умереть, остаться в жизни. Больше, мы готовы ради еще одного мгновения, еще одного вздоха на этом свете отдать все, чем располагаем, все богатства свои. Ведь говорят же: «Как бы ни жить — лишь бы жить»...

Гамлет потому и заключает недвусмысленно:

Кто бы согласился
Кряхтя под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.

Стало быть, не так прост разбираемый монолог. Тем более, в виду напрашивающегося вывода, что в Гамлетовом вопрошании в прямом и точном смысле речь идет не о бытии, но о жизни. Потому, строго говоря, данный вопрос должен бы звучать так: «Жить или не жить?» Еще точнее: «жить или умереть?». Ведь вопрос идет о жизни и смерти. Об этом, вроде, недвусмысленно говорят слова последней фразы монолога, продолжающей предыдущую:

Так всех нас в трусов превращает мысль.
Так блекнет цвет решимости природной
При тусклом свете бледного ума,
И замыслы с размахом и почином
Меняют путь и терпят неуспех.

Но, спросим себя. Почему тогда Гамлет не спрашивает прямо, «Жить или не жить»? Как знать, может, и спрашивает. Да только в том ведь дело, что, звучащий так, наш вопрос сразу же теряет свою насущность, значимость. В такой данности его никак не насытить серьезной смысложизненностью. Вряд ли потому, Гамлета интересует: вот, жить ему или не жить, оставаться в жизни, или уйти из нее. При всей значимости такого вопроса для человека, обнаружившего никчемность своего существования и мира, где живет, не будет он уж больно терзаться, так сказать, «смысложизненно». Как бы дела тут ни обстояли, опыт Свидригайловых очень даже не поучителен. И сколь бы ни весомо звучали приведенные выше сомнения-заключения В.Н. Бехтерева, есть в них что-то от натяжки, от того даже, что здесь речь о чем-то несколько ином, нежели о жизни и смерти. Будучи прямо расцениваемы, вряд ли жизне-смертные сумления могут приобрести для человечества исключительную значимость, непреходящую смысложизненность.

Конечно, наш вопрос далеко не просто о жизни и смерти? А если и да, то сама «жизнь» и «смерть» предстают нашему герою отнюдь не в узко ограниченной, к тому же, животной данности, восходя к дилемме «бытие или небытие».

Не это ли по серьезном рассмотрении выражает наш монолог, все гениальное творение, откуда он? Не случайно ведь в другом месте о человеке и его жизни Гамлет недвусмысленно восклицает: «Что значит человек, когда заветное желание его — еда да сон? Животное и только!». А каким восторгом переполнены его слова в известном диалоге:

Какое чудо природы человек!
Как благородно рассуждает!
С какими безграничными способностями!
Как точен и поразителен по складу и движеньям!
Поступками как близок к ангелам!
Почти равен Богу — разуменьем!
Краса вселенной! Венец всего живущего!

Так что, для человека важно не просто жить, но по особенному, по-человечески жить. Не всякая жизнь его устраивает, не всякая жизнь его выразить способна. Она далеко не простое пребывание в живом состоянии. Вдобавок, прозябающем на уровне «братьев меньших». Человеческая жизнь слишком много значит, нежели как ее принимают: куда больше просто «жизни»! Она то, где мы имеем какие-то замыслы, обладаем известной решимостью, волей на что-либо, можем быть смелыми или трусами, обретшими или лишившимися. Жизнь человека в ее многогранной данности вся наполнена поступками, где мы боремся, ищем, достигаем, теряем, утверждаем какие-либо цели, намерения, преодолеваем трудности, решаем смысложизненные задачи. Жизнь наша Божественна и Земна, величественна и не очень, мелкотравчата и мужественна... Человек как таковой есть «микрокосм», зеркало мира, космоса. Столь расширенное, всеохватно-возвышенное видение человека и его жизни распространено во времена Шекспира, жившем почти в то же время, что и великие гуманисты Возрождения.

Выступающая во всей своей многогранности, полноте, как ее понимают передовые мыслители, человеческая жизнь сопричастна бытию и небытию. Человек способен, живя, быть и не быть. А, дабы не быть, ему нет совсем нужды прекратиться в жизни. Поскольку состояния жизни могут выражать бытие или небытие, человеку даже быть, иной раз, удается не живя (во всяком случае, реально, натурально). Точно также, возможно и небытие вне жизни. Так что, надо думать, бытие и небытие выражают весьма значимое и многое в жизни. Больше, — выступающее, как будет показано ниже, в очень разных ракурсах. Не от того ли и важность Гамлетова вопроса?..

Но, может, поскольку жизнь выражает небытие и бытие, оба последних суть одно и то же? Такой же вопрос встает и в связи со смертью (нежизнью). Ведь и она вмещает в себя оба данных начала. Обстои дела так, несомненно, Гамлетов вопрос снова оказался бы обессмыслен. На самом деле при тождестве (совпадении) бытия и небытия отпадает нужда «напрягаться», ломать голову: быть ли, не быть ли. Ведь в любом случае, бытийствуешь, небытийствуя, и небытийствуешь, бытийствуя. Живя — не живешь, не живя — живешь. И, вообще, непонятно, кто ты... Вопрос, разве что, в том, какой области такого пребывания полностью предаться, дабы не вести какую-то сомнительную раздвоенность. Отсюда, опять же, важным встает вопрос о времени прекращения данной раздвоенности. А с другой стороны, обнажается ложность отождествления бытия и небытия. Во всяком случае, факт не исчерпанности осмысливаемого нами вопроса не об этом ли? Но обо всем по порядку.

sgaliev

О бессмертии одного вопроса

Жизнь как активность. Место небытия в жизни

Гамлет прекрасно понимает: жизнь людей многообразна, конкретна. И важнейшая ее особенность — в поисках, борьбе, деятельном самоутверждении человека. Это, среди прочего, означает, что, живя, мы поступаем. Стало быть, что-либо сотворяем. Тем самым, среди прочего, кому-то служим, оказываем знаки внимания, воздаем и т.п. Вместе с тем, также кого-либо притесняем, над кем-либо властвуем. Терпя удары от судьбы и других, мы сами наносим их. Есть, стало быть, в жизни «светлые» и «темные» стороны. Далеко не проста она, коль скоро живешь, пребываешь в ней. К тому же, выбирая, стремясь к свободе. Кто живет, разве не борется за жизнь, утверждаясь, побеждая, преодолевая сопротивление окружения? Но разве это не означает, что чинишь насилие, угнетаешь, подавляешь, теснишь и т.д.? Соответственно, сам принимаешь «сдачу», испытания, утраты, злосчастья...

В этом смысле, не выражает ли жизнь (во всяком случае, многое в ней), тот самый момент, фактор мира, который, как раз, умножает «темноту». Другими словами, обеспечивает его невыносимость, бесприютность, прямо либо косвенно толкает людей на порчу жизни (своей или чужой), стало быть, на уход, выпадение из жизни. Нас бьют, мы бьем. Мы защищаемся, они — также поступают. Так и складывается обычная жизненная коловерть. Причем, как признает Гамлет, гнетущая, темная, невыносимая, выражающая небытие...

Но того хуже, коль скоро мы ведем себя не просто как все, бездумно «размахивая руками» направо и налево, то ли «хватая», то ли «раздавая», Но намеренно злокозничая. Речь, короче о тех людях, которые не просто «без понятия» сеют темноту и зло вокруг, но поступают, так либо иначе, осмысленно: подавляют и угнетают других, преследуя свои корыстные интересы. Воруют, грабят, убивают, совершают преступления, низости. Причем, как явные, так и неявные, как раскрытые, так и нераскрытые. Можно в этом плане весьма многим заняться. Занятия могут быть настолько низкими, недостойными, гнусными, отвратительными, — что окружение (да и он сам, порой) не может не принять так поступающего за «изгоя», «ничтожество». Будут шарахаться от него, всячески исключать из круга своего общения. Никто не захочет и слышать, знать о его существовании. В лучшем случае, он окажется просто предан полному забвению, изничтожен как таковой. Идеально или реально — не совсем и важно. Даже на официальном уровне такого человека изолируют, карают за вершимые злодеяния.

Одним словом, в случае, когда мы уж дюже неподобающе активны (пусть даже не намеренно), даже хоть и будем еще жить,- вряд ли нашу жизнь можно принять бытийствованием. Вряд ли жить так означает быть. По крайней мере, для других людей, окружения. Разумеется, такая активность, жизнь непременно носит безбытийный характер.

Но, Разве активность, так казать, «усредненно (нормально) действующего и живущего» человека так уж сильно отличается от жизнедеятельности вышеописанного «изгоя», маргинала, преступника? Ведь, что ни говори, в активности последнего встречаются далеко не только «гнусные» (противозаконные) дела. Между ними (причем, в большинстве своем) присутствуют также множество нормальных актов, дел. У преступника есть друзья, семья, близкое окружение. Разве он позволит себе «нехорошее» по отношению к ним? И, вообще, у него тоже имеется свой «этикет», где довольно четко расписано, что ему «дано», а чего он себе никак «не позволит».

Так что, наш, «нормально» живущий человек в означенной действительности ведет себя, живет примерно также. Да, он, быть может, не позволяет себе акты, поступки, которые бы были строго запрещены законом, были бы явно противоправными. Но, тем не менее! Сколько аморальных, бессовестных действий он постоянно плодит, как часто грешит!.. Не случайно ведь: в наиболее массовом мироотношении Запада, откуда и Гамлет, декларируется поголовная (и даже изначальная) «греховность» людей...

Если, скажем, осуществляемое «порядочным» человеком «благое дело» во имя самообогащения, ради победы, явно античеловечно, аморально, но не запрещено законом, — разве он не позволит себе его? Коль скоро в его силах скрыть вершимые злодеяния, — скажем, под личиной власти, богатства, — разве не предпринимает он их сплошь да рядом? А преуспевает в жизни, — не от того ли, что угнетает других, за их счет, притесняя, причиняя окружению страдание?..

Так что, Гамлет прав: по большому счету, в описываемой действительности особой разницы между преступной активностью и активностью, так сказать, «благочестивой», «пристойной», «законной», нет. Здесь любое богатство, властное место приобретается, «добывается» путем «игрищ» (весьма часто жестоких и кровавых). Так Датский престол был узурпирован дядей и матерью Гамлета. Все достигается обманом, коррупцией, «кривыми путями». Не на это ли «игрокам» нужна «смелость», «возвышенные помыслы», энергия, цели? Не потому ли они должны «не трусить», «рисковать»? Невозможно же, Чтобы кто-либо мог честно, без «криво» направленных смелости и энергии, без гнусных целей, разбогатеть! Пользуясь только и только трудом собственных рук, без воровства, спекуляций, лжи, обмана, махинаций, — это все уже знают, — недоступно. В лучшем случае тут уместна аналогия с тем, как кто-либо «преуспевает», «выигрывает» «миллионы» посредством лотереи... На худой конец — «по воле господина случая»!

И, продолжая сопоставление, надо заметить, что, в конечном счете, жизненный удел, уготовленный «изгою» (преступнику) и «нормальному», — один и тот же. Рано или поздно, как тот, так и другой покидают жизнь, преданные полному забвению. Вокруг них складывается «недобрая слава». И тех и других мир осуждает. И те и другие часто заслуживают народного гнева, возмущения. Потому-то, обыкновенно прячутся они еще при жизни от людей из-за «тяжести» несомой «славы», «скрываются с глаз» от справедливого суда, возмездия. У них «с совестью непорядки». Один, разве что, пойман (причем, такими же, как он) «на горячем», а другой — еще не пойман. Не случайно, таких людей подстерегает еще при их жизни небытие, забвение. Редко кому из «нормальных» (особенно бурно преуспевавших, достигших вершин власти и чрезмерно разбогатевших) выпадает прожить спокойную жизнь, умереть достойно, уйти из жизни с миром. Никто не снискивает уважения, признания, не остается в памяти людской, в доброй славе. На них со всех сторон только и сыплются проклятия, ненависть, всевозможный негатив.

Их, с позволенья сказать, «пристойная» (о «непристойной», явно преступной, безбытийной и разговора нет) активность не получит в глазах хоть немного мыслящего и понимающего жизнь человека (к тому же, не чуждого благородного чувства справедливости), положительную оценку. Отсюда, вряд ли она может быть понимаема в качестве подлинной, достойной, вряд ли расцениваема как бытийствование, нахождение в бытии. Ведь именно описанные люди своими поступками, прежде всего, создают, обеспечивают действительность, подобной аду, которая так отвратительна. О ней, как раз, говорится в монологе как о том, от чего надо «бежать». Причем, — как можно быстрей.

Что же наш Гамлет? Может он не таков? Нет же — мало чем отличен от остальных, это очевидно! Он явлен обыкновенно, аналогично всем (к тому же, усредненно взятым) современникам. В качестве представителя и носителя своего времени Гамлет являет высшее сословие, коему здравый смысл с правом присваивает «фору» «высочества», «светлости», «величества», «сиятельства» и т.п. Однако, он по-своему «притесняем» и «притесняющий». Он переживает достаточно бед, и сам их создает для других. Вспомнить только, сколько смертей (в том числе лучших друзей) на его счету, как он обходится с Офелией, другими, зависимыми от себя!..

Человек живет, короче, обычной жизнью, описанной выше. Так, в принципе, все живут. Здесь я каждый день рискую. Хватаюсь за что-то или кого-то, карабкаюсь, падаю, приобретаю, лишаюсь, принимаю удары и сам раздаю тумаки во все стороны по возможности. Складывается то самое дарвиново «броуновское движение», коим характеризуется обычная жизнь частнособственнических, сословно-классовых порядков. Кто-то здесь богатеет, кто-то беднеет, кто-то идет на виселицу (добровольно или ведомый), кто-то становится на преступный путь, Кто-то восходит по трупам других к власти и богатству. Кто-то посылает возлюбленную (как наш герой) «в монастырь», а то и на погибель. Причем, даже не важны побуждения... Так было во времена Шекспира. Так есть и сейчас. Так, видимо, всегда будет. Особенно в «тяжкие периоды», когда, как говорит Гамлет, «распадается связь времен».

И что же, Гамлет или Шекспир об этом не знают? Конечно, знают. У Последнего даже есть сравнение истории с театральными подмостками, на которых новые и новые труппы актеров, сменяя маски, разыгрывают одни и те же сцены, в лучшем случае, с вариациями. А Гамлет о своем знании уже свидетельствует из все того же монолога.

Понятно, если простые люди, жизнь которых обыкновенно, как бы сказал герой А.С. Пушкина, «течет бездумно» являет небытие, то, тем более, различные состояния, обычно связываемые с результатом выхода человека из бытия или жизни как небытия, — бездуховность, бездушность, бесчеловечность, гниение, распад, беспросветность, дьявольщина и т.д., — относимы к небытию. Недопустимо выпадение из жизни, безжизненность в смысле деградации, энтропии расценивать бытием. Такая безжизненность безбытийна, причем, не только для Гамлета.

Но, допустим, наш принц Датский ведет себя тихо, безобидно, не чинит зла никому, тем самым, как бы прозябает в бездействии: не отвечает «ударом на удар», сносит все тяготы смиренно, старается никого не угнетать. И в данном случае ведь он подобен тем, кого уже нет. Еще живет, а с ним никто не считается. Окружение (в частности, собственные слуги, близкие) к нему относится как к чему-то, ничего не значащему, «пустому месту», — к тому, кого (чего), вроде, нет в жизни.

И здесь выходит: поскольку в своем бездействии, полном пассивизме человек, живя не живет, существуя не существует, как бы ничтожен, «убит» для других при жизни. Он, тем самым, решил вопрос своего бытия. Вернее, небытия. Ибо, не живя, но стараясь «бытийствовать», живет небытийствуя, пребывает в небытии. Ничегонеделание в мире, как известно, равносильно безбытийности, небытию.

Итак, бездействую ли я, очень даже активничаю, утверждая себя в ущерб остальным вещам мира, или просто живу как все, везде я в Гамлетовом мире явлен небытийствуя. В этом смысле, намеченные в монологе, пути активной жизни, ведут в небытие. Они от небытия, даже когда мы не подозреваем это. На самом деле. Чем в этой жизни я занят? «Кряхтя под ношей жизненной» плетусь. Смиряюсь «со знакомым злом». Трушу, слабоволю. Терплю «удары обидчицы судьбы». Сношу всевозможные унижения, вплоть до тяжких. Испытываю «позор гоненья, выходки глупца». Меня не понимают, мои устремления и страсти отвергаются. Я вижу и потворствую царящему бесправию, покоряюсь надменности «власть имущих». Мои высокие устремления и заслуги «судом ничтожеств» осмеиваются.

И, конечно же, живя обыкновенно так, осуществляя означенные и аналогичные вещи, — в принципе, то, что все делают и, тем самым, обрекают мир в нечто от «войны всех против всех» (Т. Гоббс), — каждый из людей не может не выражать небытие. Именно потому, данным общетворимым положением вещей наш герой тяготится, и захвачен поиском смысла, бытия. И, когда мы выражаем сомнение, «быть или не быть», мы под небытием подразумеваем либо всю жизнь данных условий, либо какие-либо моменты, дела, поступки, совершаемые людьми здесь.

Но исчерпано ли сказанным небытие? Что оно, вообще, такое? А бытие? Эти вопросы, как и то, как бытие соотнесено с небытием, с иными смысложизненными определениями мудрости, жизни, получили во всеобщем плане прояснение в других наших исследованиях. Наиболее полно и в последний раз данные вопросы осмыслены в работе «Практика: общий охват извне» [см.: https://cloud.mail.ru/public/4bX9/tQpSn9a1Y]. Потому, в целях экономии, не воспроизводя сказанное там, продолжим наше разбирательство.

Заметим лишь, что мы считаем ошибочным и недальновидным, когда коекто из наших современников (например, А.Н. Чанышев) рассматривают небытие в качестве субстанциальной основы бытия и мироздания. По большому счету, при таком подходе что-то весьма сильно путают. В частности, видимо, смешивают категории «ничто» и «небытие». В означенном месте [там же] мы со всем этим, — в частности с тождественностью понятий бытия и ничто и неправомерностью отождествлять небытие с ничто, — достаточно разобрались.

sgaliev

О бессмертии одного вопроса

Жизнь и поиски бытия. Бытие и небытие. Проблема вечности

Несомненно, бездействующее сущее в строгом смысле не человек даже. В принципе, человек не может быть совершенно недвижным, бездеятельным, неактивным. Лишь в деятельной активности он обнаруживает себя, и другие его находят. Лишь когда человек что-то творит, как-то себя выражает, поступает, — для окружения обретает существование, значение, в том числе бытие. С ним начинают считаться. Не признавать его уже невозможно. Но активность, даже деятельность бывают разными, как мы видим. Далеко не всякая активность и деятельность утверждают жизнь. Тем более бытийно.

В этом плане встает большой вопрос: как активничать, что делать, чего не творить, дабы не провалиться в небытие? Пусть, активность, творчество (в частности, поступки) выражает мою причастность к жизни, которая от бытия. Но какую причастность, какое место в бытии я отвожу себе своими делами, активностью? Как другие меня в связи с вершимым, поступками расценивают? Короче, что делать, дабы быть? Главное — так ли уж нужно быть, коль скоро, как мы видели, весьма большое множество людей безбытийствует? Вообще, обычно живущие люди, живут небытийствуя. И, как можно судить, довольны своим состоянием, жизнью. Это небытийствование и принимают за бытие. Всех же, кто этому противится, не согласен с такой жизнью, принимают, мягко говоря, за «ненормальных», «чудаков», «не от мира сего» и проч. Так принимается и Гамлет почти всеми окружающими, вплоть до самых близких. Полагают, что именно он живет, ведет себя «безбытийно», неверно, неподлинно, не по бытию. Потому, его просто не понимают, не принимают, даже гонят, травят.

Между тем, хоть Гамлет и не приемлет образ жизни своих хулителей и гонителей, знает ли он, что надо делать, дабы не впасть в небытийство, но бытийствовать? Как нужно быть, что делать, — вот ведь, что важно! Может, именно этого и сам наш герой не ведает. Или это не так?

Пытаясь прояснить возникшие вопросы, мы должны с самого начала признать, что весьма многое в жизни выражает бытие. Неверно полагать, что все здесь от небытия. Видимо даже, небытие составляет куда меньшую сторону жизни. Иначе ведь последняя не наличествовала. Она бы исчезла, деградировала, энтропировала.

Так что, несомненно, — как бы бытие и жизнь подчас ни разнились между собой, как бы жизнь ни изобиловала явлениями безбытийности, а люди в иные поры ни тяготели к небытию, подмене небытием бытия, — есть между жизнью и бытием очень даже много общего. Не случайно ведь многие отождествляют данные понятия. Вот, в этом смысле также неоспоримо, что нужно быть. Точно также — жить! `Прекрасно это когда человек бытийствует и одновременно живет. Он тогда, живя, не только приобщен к вечности, но также олицетворяет ее (причем, неповторимо), привносит сюда нечто новое, без него не пришедшее бы в мир. Хоть очень редко такое в протекшей истории случается, но случается-таки! А в событийной истории, надо полагать, это станет нормой жизни...

Если и возможно бытийствование без жизни, то, надо думать, это, когда живущий бытийно, по смерти уходит (у-мир-ает) в вечность. Ибо то, что пребывает, сохраняется в бытии, преодолевает время, становится вечным. Так что, в вечность может уйти, также пребывать в ней действительно лишь человек. Причем, — полнокровно, с бытием живущий. И лишь для человека (не только для данного, в конечном счете, для человечества и, возможно, для наших космических братьев по разуму) эта вечность и есть, имеет смысл.

Правда, что значит, полнокровно и с бытием жить? Как этого достичь? Ведь далеко не каждый человек, пусть и бытийствующий, обретает вечность. Или вечность — удел любого бытийно осуществляющего себя человека? Вполне возможно, имея в виду степени бытийствования, соответственно, вечности. Причем, — выступающей двояко: актуальной и, скажем так, «забытой» («забытийной») вечностями. Они различаются тем, что первая вечность, будучи активом бытия, не прекращает действенное участие в бытийном строительстве. В частности, — человеком, новых ликов мира, жизни, бытия. Именно в со-бытийном и событийном созидании люди сохраняются. Вторая же вечность — это что-то, выражаясь языком бухгалтерии, навроде «замороженных» или «отложенных» в бесконечность, «активов», даже пассивов, убытков бытийного становления. Она преимущественно связываема с небытием. Но и бытийно живущий человек может впасть в пассивную, убыточную вечность в известных случаях. Об этом, как и о возможности вечности при жизни, равно о вечности безбытийной, о самом небытии, ниже.

Понятно, о пассивной вечности нужно вести речь как о посмертной, как о результате регресса, утраты вещами, — в том числе человеком (причем, не только бытийным), — жизни. Ведь, ушедшее из жизни (безбытийной или даже бытийной, вследствие распада последней) в небытие, деструктируется в то, что называется «прах». Другими словами, на разложенные элементы, прежде соединенно образовывавшие нашу, живущую (бытийно или безбытийно, неважно) вещь. Прекратившись в бытии или небытии, должна же последняя (в нашем случае, человек) обрести состояние вечности, поскольку, хоть и деградировав, никуда не девается из бытия. Больше, — сама представляет некоторую связь, единство образующих ее элементов. Кстати, смерть, не единит ли она бытие и небытие в состоянии вечности? В общем-то, да, но, как только что мы заметили. Активная, прямо связанная с бытием, «прибыльная» вечность, принципиально иная, нежели вечность «пассивная», «убыточная», служащая, разве что, поддержанию круговорота вещества в природе. Хотя, тут далеко не просто. Ведь в природе все из чего-то состоит, везде и всюду царит становление бытия и ничто. Существование здесь небытия (соответственно, пассивной вечности) — вещь довольно условная.

На самом деле. Продолжая прояснять возникшие вопросы, можно, — правда, не в духе Шекспировского Гамлета и его времени, — утверждать, что в строгом смысле, небытия как такового как онтологической категории нет, не может быть. Потому, говорить о его вечности, соответственно бесконечности и проч., коими характеризуется бытие, недопустимо. Вечность небытия пассивной природы. И, конечно же, обязана (как и само небытие) только и только бытию. Неправомерно также безоговорочно отождествлять посмертное состояние человека с небытием. Человек после смерти не обязательно впадает в небытие. Безбытийная жизнь человека может прорваться и обрести по смерти состояние бытия, бытийной (активной) вечности. Вообще, бытийно живущие люди имеют три возможности приобщения к вечности: одну при жизни и две по смерти. Конечно, Безбытийность и свойственная ей вечность — несомненный удел безбытийной жизни. Больше, возможно и бытийно живущий человек, в силу ряда причин (преимущественно внешнего характера), тоже проваливается в небытие. Однако для обоих случаев должна быть оговорка, делающая означенную безбытийность (и характерную ей вечность) условной, относительной, не онтологической.

Для этого следует понять, в общем-то, элементарное. В предельно кратком осмыслении, небытие есть, прежде всего, что-то от разрушения, бытия чего-либо (кого-либо). Поскольку последнее по тем либо иным причинам деградирует, утрачивает наличное качество, оно обретает статус небытия (данного качества). Но, с другой стороны, это нечто, как результат разложения своего предшествующего состояния, не перестает оставаться чем-то (сущим, вещью и т.п.), не прекращает естествование (бытие). Будучи, стало быть, некоторым нечто, оно, несомненно, бытийствует. С другой стороны, что-либо есть, имеет место, существует, — будь оно сущим, вещью, или каким другим материальным образованием, — только и только от бытия, благодаря ему, в нем. Потому, наше нечто, хоть и теряет статус бытия в предшествующем своем качестве, выступает небытием последнего, тем не менее, обрело бытийность, вот, в этом, пусть и результатом деградации, новом качестве. Так что, оно тоже бытийствует, но бытийствует на другом уровне, иначе, нежели прежде. Потому его можно назвать небытием прежнего состояния бытийствующих вещей.

Применительно к человеку сказанное означает, что он, лишившись, благодаря деградации (не обязательно смерти), жизни в известном состоянии, становится небытием (данного состояния). В этом смысле он, в частности, по смерти, действительно, выпадает в небытие человека, и, видимо, никогда им не станет снова (во всяком случае, сполна). Но, вместе с тем, он, превращаясь в прах, обретает другое качество бытия: перед нами бытие, выступающее прахом. И этот прах есть одновременно небытием человека, бытийствовавшего до этого. И он, опять же, обретает статус вечности. Но вечности — пассивной, пригодной послужить лишь материалом для дальнейшей бытийной «работы».

Как нетрудно понять, описываемое небытие, будучи выражением, моментом в процессе движения (становления) и познания вещей, вместе с тем выступает предметом морального нормирования, оценки, ценностного подхода. Вещи и дела людей обретают статус небытия не только благодаря работе этических механизмов, но даже социальной психологии, активности здравого смысла.

Но есть также другая разновидность небытия, которая нас, главным образом, интересует, поскольку именно о ней говорит, видит Шекспир, глазами своего героя. Если первую разновидность можно назвать «небытием прежнего бытия», то данное небытие характеризуется небытием наступающего, назревающего бытия. Часто в жизни так случается, что некоторые вещи полностью исчерпали реальные возможности, прекратили дальнейший рост, иссякли энергетикой, живительными силами, как для собственного существования, так и для других вещей, с коими связаны, «вися» на них обузой. Тем не менее, как бы не живя, уходя, они продолжают существовать, жить. И что-либо значат, будучи полны реальными возможностями должного, предстоящего состояния, будущего. Вот, именно в этом смысле, как некоторое небытие того, чем данные вещи чреваты, во что должны переродиться, — уже давно пришла пора, чтобы это совершилось, — но, по тем либо иным, в основном, внешним причинам, еще наличны, не исчезли, они есть небытие. Видя перед собой такие вещи, формы жизни, понимая их статус, назначение и исход, человек не может не квалифицировать их небытием. В описанной ситуации перед нами человек и мир, полностью обезбытийвленны. Именно это состояние претерпевает действительность Гамлета, соответственно, он сам.
Надо не забывать, опять же: обезбытивленность, безбытийность как состояние нашего человека и его окружения есть ситуация не столько онтологическая, сколько социально-материальная, социально политическая, экономическая, культурная. А во многом — субъективная, оценочная, духовно-практическая. Человек здесь испытывает чувство оставленности бытием, отпадения от последнего. Ощущение безбытийности сопровождается всевозможными негативными состояниями, аффектами, переживаниями, угнетающими «потерявшегося» человека. Собственно, и социально-материальные реалии, — где, в частности, пребывает наш бесприютный герой, — они тоже подавляют, виноватят его, лишают будущего, свободы, возможности самореализации и проч.

Преодоление же означенных негативов при лучшем обороте означает прекращение, выражаемой ими «безбытийности», обретение человеком бытия. Соответственно, — всех, сопутствующих бытие, положительных состояний. Именно эту бытийность люди ищут, жаждут, устремлены к ней. Даже, — когда, ее не ведают, но где-то на подсознательности, на уровне безотчетной веры, надежды тянутся-таки.

Но в том-то и дело, что человеку, являющему, по крайней мере, первые этапы безбытийности, лишенному опыта борьбы с нею (с самим собой, в частности), бытие никак не обнаруживается. А если открывается, то обычно, как правило, в иллюзорных, превратных, неузнаваемых формах, в «тусклом свете», как бы сказал Гамлет. Дело отсюда весьма часто оборачивается так, что люди не столько ищут подлинное будущее, должное, освобождение (в бытии), но, напротив, лишь усугубляют свое, и без того тяжкое, положение, погружаясь в глуби большей безбытийности. Причем, делают это они, опять же, решая «быть или не быть» им...

Именно отсюда произрастает другой вариант (вплоть до смерти) преодоления наличной безбытийности. Он, разумеется, ничуть не освобождает человека, не ведет к бытию. Напротив, особенно из-за смертного исхода, бессмысленного «барахтания», сумасшествия, влечет к безвозвратному утопанию (например, Офелия) в посмертной безбытийности.

Но возможен и третий вариант ухода из описываемого небытия. Речь идет, тоже, о смертельном исходе, но «исходе» прорывом в бытие. Вернее, в бытийную вечность. Человек претерпевает смерть (обычно погибая) в борьбе с ненавистной системой жизни, совершая своеобразный подвиг по преодолению, прорыву ее пределов. Причем, действует он, как правило, неадекватными средствами, не ведая подлинных путей движения. Существо, смысл его деяний, порой попросту сводится к тому, что мужественно и беззаветно борется с ненавистными порядками, наносит им чувствительный урон. Наш герой радикально переполошил все, страстно ищет выходы за пределы устоявшегося. В этом смысле он стал для многих примером бесстрашной и самоотверженной борьбы. Ему воздают, почитают, превозносят, стараются подражать. Так, наш кумир вырывается (выбираем) за безбытийность. И по смерти увековечивает свое имя, свои дела, путь борьбы. Таких героев история знает достаточно много. Надо только понимать, что они погибают не по собственной воле, напротив, борясь за свою и других жизнь. Именно потому, что борьба неравная, ведется неверно, не теми средствами и путями, наш герой оказывается убиваем господствующими порядками, силами.

Можно ли к ним отнести и нашего Гамлета? Мы думаем, Вряд ли. И все же, он относим к героям, но по обстоятельствам иным. Верно, не тем, что он отомстил за смерть своего отца, за сотворенное злодеяние. И не за то, — что высмеивал, лицемерие и фальшь окружающей действительности, видел ее отвратительность и проч. Эти вещи, конечно, тоже заслуживают внимания. И, тем не менее, Гамлет знаменит, и Шекспир сделал его таким, поскольку вложил в уста своего героя сакраментальный вопрос, звучащий здесь почти через каждый абзац. Да, Шекспир показал в своей трагедии и художественными средствами раскрыл типическое состояние человека, не только ставящего данный вопрос, но, что всего важней, пребывающего в глубочайших, восходящих на мировоззренческий уровень, часто затмевающих все остальное, раздумьях и поисках пути выхода из означенной ситуации раздвоенности. Средствами Искусства великий Шекспир выразил в образе Гамлета вековечную трагедию человеческой истории, трагедию поисков людьми (бесчисленного числа Гамлетов) себя и бытийной истины, которая непременно сопровождает их почти на каждом значимом шагу, на какой бы ступени становления мир ни пребывал. Особенно — в кризисные эпохи, аналогичные описываемой...

Разумеется, возможен еще один, наиболее удачный, всего желанный путь выхода из наличной безбытийности. Это путь революционного преобразования действительности и утверждения, уже давно «стучащейся в двери», нови. Он открывается на предельно развитых этапах нашей безбытийности, где бытие наиболее очевидно. Благодаря революционному переустройству своего мира, люди открывают и обретают состояние бытия при жизни. Однако, нашему герою, — да и бесчисленному множеству подобных ему на просторах истории, где каждому уготован свой удел, своя бытийно-небытийная судьба, каждый по-своему Гамлет, — такой путь может быть заведомо заказан. Ибо здесь случается слишком далеко до революций, до реального осознания того, что есть наличная действительность, почему она безбытийна. Тем более, далеко до понимания, что есть бытие (вдобавок, в описываемых и аналогичных условиях), как его добиться, как переустроить жизнь, дабы она обрела бытийность.

Наш анализ обнаружил: подобно всему в бытии, в мире, коим живем, вечность тоже разнолика. Нам открылось три, если не четыре ее разновидности. Лишь одна из них как бы обща для бытия и небытия: по уходе из жизни люди могут обрести ее, — эту актуальную вечность. Люди вступают в нее, у-мир-ая, умиротворяясь. Отмечалось также, что событийно живущий человек приобщается к вечности уже при жизни. То есть, живя бытийно, со-бытийно и событийно, человек сохраняется без времени именно в данном состоянии, живой.

В этом смысле надо бы сделать оговорку. Конечно, выступая в вещественно-данной форме, — в виде некоторого соединения атомов и молекул, биологической материи, духа и тела, — человек, до сих пор и сегодня не научился пребывать вечно живым. Дабы обрести статус вечности, он должен принять (ему присваивается) невещественный, духовный (информационный) облик. Можем ли мы довольствоваться этим? Это особый вопрос. И выше, характеризуя место смерти в человеческом бытии, кое-что сказано на этот счет.

Заметим же здесь, что, как полагают сегодня многие ученые, «подарить» человеку бессмертную жизнь представляется реально решаемой задачей. К тому же, опираясь на достижения современной науки и техники. Каждый шаг вперед в области новых технологий одновременно расширяет и возможности решения проблем бессмертия. Причем, разработки по достижению бессмертия движутся с одной стороны в информационно-технологическом плане. А с другой — на основе достижений медицины, генной инженерии, через разгадку тайн старения и его преодоления, соответственно, поддержания вечной молодости человека. Больше того, посмертного оживления последнего или его мозга с использованием, например, криогенных и других технологий.

Так, американские ученые полны уверенности в разработке до 2045 года специальной технологии на основе стартапа Humai, с помощью которой возможности по оживлению человека окажутся вполне реальными. Что, если на базе создаваемого исследователем Джошем Боканегра уникальной технологии, основанной на искусственном интеллекте, удастся безопасно заморозить мозг только что умершего человека? А затем, с помощью данной же технологии разморозить его и вместить в подогнанное под него, искусственно выращенное тело. «Как пишет британская газета Daily Express, автор проекта уверен в том, что удачная реализация его идеи позволит в несколько десятков раз снизить смертность в мире» [см.: Павел Горохов. В США намерены воскрешать мертвых к 2045 году ,// https://www.ridus.ru/news/208868].

Бывший отечественный ученый, работающий сегодня в США, А. Болонкин уже держится версии информационно-компьютерного обеспечения бессмертия. «Умирая, человек, полагает он, уносит с собой в могилу почти всё, что создал его мозг за десятилетия. Компьютерная техника, удваивающая свои возможности каждые два-три года, скоро позволит перенести душу человека на микрочип. А уж приделать к нему органы восприятия (глаза и уши) и исполнительные органы (руки и ноги), как говорится, дело техники» [Савелий Кашницкий. Ученые: бессмертие возможно // http://svae.by/showthread.php?t=1647].

А вот, другой, более всего реалистичный и доступный вариант приближения (или даже обеспечения) бессмертия средствами цифровой технологии сегодня. Здесь мы не столько возвращаем ушедшего из жизни человека (любимого, родственника, сотрудника, коллегу, своего кумира и т.д.), сколько восстанавливаем, воссоздаем его из огромного набора данных, которые от него сохранились, имеются.

Так, специализированная фирма соберет и проанализирует весь доступный массив данных о конкретном человеке (живом или умершем) и на этой основе сложит его виртуальный («цифровой») образ («аватар», «симулякр"). Воссоздается внешний облик, голос, смех, дыхание, манеры, походка, привычки, культура речи... Тем самым, перед нами полный двойник, неотличимая копия, практически идеально выражающая свой оригинал, прообраз. Мы даже будем не в силах различить их. Так что общаться, проводить время, решать даже разного рода задачи, вырабатывать новую информацию, — с этой «цифровой симуляцией», перерожденным другом, коллегой, родственником и т.д., — может стать в ближайшее время частью нашей повседневности, обычным времяпрепровождением.

Так что, если покинувшие этот свет лишены возможности деятельно сосуществовать с нами, жить полнокровно, «мы могли бы сосуществовать, творить с их симуляцией» [Илья Хель. Сможем ли мы возвращать мертвых к жизни? // https://hi-news.ru/medicina/smozhem-...k-zhizni.html]. Хорошо в этом смысле говорит автор, осмысливающий описываемый вариант продления жизни: «Двести лет назад люди не имели возможности взглянуть даже на фотографию своего дорогого ушедшего друга, а несколько десятилетий назад то же самое можно было сказать о видеозаписях. Тем не менее, очень скоро моделирование позволит создавать точные копии («аватары») тех, кто умер, чтобы мы могли продолжать взаимодействовать с ними так, будто они продолжают жить. Поскольку новые технологии объединяются, чтобы сделать моделирование мертвых частью нашей жизни, эта возможность перестает быть уделом строгой научной фантастики» [там же].

Вне всякого сомнения, пребывание в живом, материально-чувственном, деятельном (со всеми, связанными с этим, следствиями) теле, в единстве духа, души и тела, — это поистине величайшее событие. Собственно, данную великость вмещает в себя прекрасное русское слово, «счастье». Оно означает весьма простое, вместе с тем до невыразимости замечательное: «сейчас ты есть»!.. Это наивысшее проявление бытия как такового и меня в бытии, конечно же!

Но оно, счастье, достигается не просто тем, что я есьмь, но именно тем, что я есть вечно. Причем, вечно, не только в количественно-временном (сегодня, завтра, послезавтра, всегда), но и в качественном плане. В таком, — когда я, вот сейчас, в данный миг со-присутствую совсем миром, с каждой вещью, предметным его проявлением. Вместе с тем и мир во всей своей полноте, многообразии пребывает во мне, проходит через меня как бесконечный поток. Разумеется, вряд ли такое имеет место в точном смысле, в неизмеримой полноте того, что есть я и мир. Но, в том-то все дело, что именно на это бытийно, особенно событийно живущий человек устремлен, настроен...

Спросим себя в таком ключе: что исключительного, неповторимого, невыразимо значимого в «этих глазах напротив», в этой улыбке возлюбленной, в рукопожатии друга, в веселой майской радуге, в трепетном шепоте березовой рощицы у дороги, в звонком журчании ручейка в овражке, — открывшихся мне? Куда все это деть? Коль скоро я не буду это великолепие видеть, слышать, — даже никто не будет со-присутствовать его красоте, благости, великой истине, — кто тогда сможет узреть, услышать, порадоваться, умилиться, даже просто, зафиксировать? Иной раз, как-то очень жутко становится от мысли, что, вот, скажем, не пришел в мир соответствующий художник, поэт (в принципе, любой нормальный, подлинно реализующийся человек таков), ведь, как знать, не сталось бы так, что очень значимое, бесконечно великое, сокровенное чудо бытия оказалось бы не раскрыто, не явилось бы свету? И что же, чудеса, пусть порой маленькие, мимолетные, может даже случайные, но так значимые, уникальные по замечательности, никогда не посетили бы, расцвечивая, мир?.. Величайшее чудо «Твоей руки в моей руке», — так никто бы и не заметил, не оценил!..

Напомним еще раз: все категории, образы, краски, чувства, величия и красоты, коими светится наше окружение внутри и вне нас, — есть, возможны только и постольку, поскольку есть человек. В принципе, для него мир открыт вечностью, бытием и небытием, вообще, миром. Да и сам себе человек открыт, поскольку он — человек! Но... Человек, который, все же, заброшен в мир бытием. Человек, глазами которого видит себя самое и бытие. И хорошо бы, коль скоро это все Гамлет понимал!..

Будем пока исходить из, означенного выше, замечательного факта, что «жить» и «быть» — вещи, очень даже существенно совпадающие. И отсюда проконстатируем как непреложное: вопрос упирается в бытие. Ясно, что нужно быть. И очень желательно, чтобы это бытие было жизненным, а жизнь наша — бытийственна. Однако, как этого добиться? Как быть (жить), дабы избежать небытия? Коль скоро, предлагаемые в монологе, варианты не могут устроить нас вместе с Гамлетом, дабы быть, по-настоящему жить, спросим еще раз: что значит быть, что есть бытие, что делать, дабы быть? Ведь это так не просто!

Вообще, выражаясь предельно отвлеченно, к тому же, на эстетико-механическом уровне, ответить на эти вопросы не так уж и сложно. Во всяком случае, отечественная литература в данном отношении весьма далеко пошла, немалое сказала. Причем, не только в форме различных художественных образов. Достаточно указать, заучиваемые некогда отечественными школьниками наизусть, слова Николая Алексеевича Островского о ценности жизни. А как замечательно утверждает гениальный певец коммунизма:

Светить всегда!
Светить везде!
До дней последних, донца!
Светить — и никаких гвоздей —
Вот лозунг мой и Солнца!

Имеется множество художественных произведений и в мировой литературе, в том числе самого Шекспира, где в самой общей форме довольно четко формулируется, выражается ответ на наши вопросы. Чего стоят в этом ключе гениальные Моцарт, Бах, Вагнер, Мусоргский?.. А образующие вершину классического гуманизма, идеи-образы Гете, Тютчева, Рильке!.. На философско-мировоззренческом уровне вопрос о бытии постоянно держится в центре исканий великих мыслителей (Парменид, Мейстер Экхард, Бруно, Спиноза, Маркс, Хайдеггер, Фромм).

Говоря предельно общо, быть, согласно данным мыслителям, означает, отмеченное выше: созидание, существование, находиться в озабоченной открытости окружению, другим людям, миру, бытию. Переведя разговор на межчеловеческие отношения, быть — это довольно простое: кому-то что-то быть должным, Жить благодаря другим, нести на себе, разделяя, бремя их забот и устремлений. Да, живя, мы от кого-то зависим, кто-то, общество в целом зависит и от нас, от нашего активного со-участия. Быть — значит быть нужным, нуждающимся, воздавать должное, заслуженное как можно большему числу людей, обществу в целом. Соответственно, — самому получать то же. Быть — ценить, воздавать другим, самому быть ценимым и понятым ими и т.д. Разумеется, речь идет не о простом, к тому же, вещно-потребительском, «атомарном» движении «дикобразов »на плоскости, в каком-то замкнутом круге, как часто представляется буржуазное общество. Быть — не просто действовать (от actus —активность, наподобие физических тел), но поступать, следовательно, заботиться, служить миру, другим людям. Причем, — двигаться, творить в данном плане, поднимаясь выше, расширяя человеческие и мира (значит, и свои) возможности и потребности. Это значит, далее, полнить мир светом истины (бытия), множить его количественно и качественно, вносить в существование вещей полноту открытости, гармонии и синергии. Это, как сказал бы М. Хайдеггер, быть в единстве со временем и бытием, слышать зовы последнего, уметь по-могать ему в созидании новых ликов мира... Многое такое еще выражает состояние бытийствования, и без всего этого к бытию не приобщиться, не быть.

Осмысливая состояние бытийности человека, — того, как и на каких путях обретаемо со-присутствие бытия, — нельзя не обратить внимание на следующее. Коль скоро жить в бытии, бытийно означает вести активную жизнь, мы, вроде, оказываемся перед парадоксом. Выходит означенное выше: коль скоро я стараюсь бытийствовать, — действую, утверждаю себя в жизни, преследую свои цели. Тем самым, я использую вещи, других людей в качестве средств и т.п. самообеспечения. Стало быть, — неминуемо, даже против своей воли «грешу». То есть, приношу другим людям вред, страдания, злокозничаю. Как говорится, сам страдаю от других и с ними то же творю. И впрямь. Разве, преследуя свои (неважно какие) интересы, устремления, я не вынужден использовать различные предметы, других людей в качестве средств? Не должен ли я действовать весьма часто вопреки нуждам тех, кто, скажем, то же хочет, устремлен к противоположному. Я превращаю других в средство (причем, «вещное»). В свою очередь, выступаю таким же средством удовлетворения интересов других людей. В таком «взаимоперекресте» (как мы назвали, «дарвино-броуновском движении») интересов, устремлений, поиске и удовлетворении желаний, собственно, и состоит вся («дикобразная») жизнь. Причем, — жизнь со всеми ее выявленными выше пороками, недостатками, небытийностями. Наш Гамлет очень даже прав: живя, утверждаясь (как бы «бытийствуя»), люди воплощают совершенно противоположное, небытие. Что бы я ни делал в наличной жизни, какими бы благими желаниями с помыслами ни был захвачен, при царящем раскладе жизни всегда и всюду моими руками (заведомо безбытийными) будет твориться та же небытийность. Вместе с этим — исходящие из нее, «злосчастья», гнусности...

Все это, совершенно верно, неоспоримо, даже в глобальном плане. Правда, при условии, что означенные порядки, лвзаимоакции людей (уподобленных «вещам») вершатся как бы механически, в одной и той же техно-логической плоскости. Тем более, — где заведомо свирепствует производяще-присваивающий миропорядок, потребительство, частная собственность. Соответственно, — бесчеловечность, несправедливость. Они и другие негативные явления, коими характеризуется сполна производящий способ существования, в конечном счете, выступают прямыми следствиями безбытийности. Вместе с тем, сами ведут к ней. Так что, уже в пору Шекспира и не только присваивающая практика, соответствующий мир, особенно на производящей основе, характеризуется в целом своей безбытийностью.

Лишь осваивающе-произведенческая деятельность по-настоящему и впервые реализует человека событийно. То есть, — способного подлинно быть: положительно утверждать и насыщать жизнь истинным светом, свободно, в открытом со-присутствии миру, всем вещам, испытывая в данном творчестве чувство исполненности, высшего смысла.

Ярослав Стебко

Ага, аутист например Только он сдохнет без внешней поддержки и его тело вполне телесно сожрут червяки.
Вы не о том говорите. Сказать человеку будь душевным, вовсе не означает сделать этого и эволюция, природная, тут не при чём.
Эволюция нам может к примеру снова там шерсть подарить, сделать более гибкими пальцы. но не более того.
Какого зверя, вы о чём? Человек стал человекомм вообще благодаря своим именно человеческим качествам. тем. которые эволюционно то и выработались Это даже не передаётся воспитанием.
Вот у меня дети погодки, пока были маленькие дочка выпендривалась ну и мы типа её оставили. всё, пока, сын поднял бучу, типа вы чё предки, охренели? Она же своя! Тут же дочка падает случайно на коленки, подбежал сын и давай их оттряхивать, я вам клянусь что этому его точно не учил, да он и разговаривать то тогда не умел
Хрен с людьми, вот кот у меня проживает, жена сдочкой дурачились и первая давай последнюю щекотать, кот, животное, возмутился что вы тут устроили? На меня смотрел и мяукал, какого лешего я не вмешиваюсь в происходящее, пришлось вмешаться. И есть масса случаев подобного поведения животных, человек вот не просто так взял и вылупился, Локтев. И Маугли вовсе не фантастика.

И вальсы Шуберта и хруст французской булки - там было всё в порядке с душевностью. мужчина был готов вызвать на дуэль при слове подлец или негодяй, барышня падала в обморок - вы вот к этому тянете? (Шуберт вальсы не писал)

Ярослав Стебко

Туфта, ни одна электроника не в состоянии считать что у меня под черепушкой и как электроника способна генерировать чувства? Вот я распсиховался и пошёл грушу поколотил. как это сделать может робот? Он ничего не чувствует, значит не может так же реагировать.
Не-а, смиритесь, так будет куда проще.
Ну и заработать серьёзные расстройства в психике. Это как с резиновой бабой, вот настоящей у вас нет, ну вот резиновая, она похожа на человека. есть куда совать.
Если человек умер, то он умер, это для него всё, рефлексия по поводу умершего тоже ничё хорошего не несёт.