sgaliev

Бог и бытие


Понятие бытия



Итак, попробуем определиться стем, как понимать Бога. К тому же, в нормальной -атеистической религии. Поневоле, нам придется добираться к решению поставленной задачи несколько издалека: определившись с другими понятиями, которые, как будет показано, теснейшим образом связаны с Богом, выражают его. И начнем мы наше движение с категории бытия.

Нет, видимо, ни одной мировоззренческой категории, которая была бы столь сложна для рационального осмысления, как бытие. Верно, правда, нет также более простого и доступного, вместе с тем, столь близкого, значимого для жизни человека, — всего, что он есть и вершит, — феномена. Именно поэтому мы, как правило, даже не замечаем присутствие бытия в нашей жизни, часто ведем себя будто его вовсе и нету.

Однако, тому, кто привык так полагать и жить, рано либо поздно, приходится основательно переубедиться. И, в лучшем случае, нахватав изрядно «шишек», обратить-таки, взоры к бытию, признать его, научиться жить и вести себя в присутствии бытия.

Особенно остро чувство бытия, нужда в нем испытывается человеком в поры серьезных жизненных потрясений, кризисности, так называемой «переоценки ценностей», когда, как говорится, «почва уходит из-под ног». В данных условиях человек ищет эту самую «опору», устойчивое, «незыблемое». Возникает настоятельная нужда в том, на что «можно положиться», от чего можно «вести отсчет», что не подведет, «держась» чего, удастся «не пропасть». Больше — найти «помощь», «спасение». Лишь так люди рассчитывают «сохраниться» в коловерти и перипетиях настигшего хаоса, бессмысленности, неопределенности.

И вот, это самое, удовлетворяющее столь разнообразные упования-нужды смысложизненного характера, многофункциональное, многоликое, вместе с тем, единое и непреходящее в «зыби», переменчивости вещей вокруг, — оно, в конечном счете, именуется бытием.

Это, правда, не мешает людям в лице своих выдающихся мыслителей понимать последнее весьма различно, вплоть до взаимоисключений. Мы оставим без рассмотрения данные трактовки. Попробуем выразить диалектико-материалистическое видение бытия. Причем, — предельно сжато, вплоть до конспективности. К тому же, — отталкиваясь от понимания, весьма определенно и развернуто выраженного М. Хайдеггером.

Бытие — единое, вечное, единственное начало для всего бесконечного многообразия сущих, процессов и явлений, что бы они ни представляли и чем бы ни были. Бытие есть, было и будет, нет того, где и когда его нет. Оно всеохватно, будучи предельной опорой, условием и основанием реальности любого сущего, какой угодно вещи. И человек, со всем, что несет в себе и на себе, не составляет исключения из данного круга.

Благодаря бытию, в его горизонте все, что есть, имеет место, срок, значимость. Лишь ему, беспредельному, по большому счету, обязана своим присутствием любая вещь, сущее. Из бытия все возникает, благодаря ему естествует и, исчезая, становится другим сущим.

Бытие едино, нет ничего, помимо бытия. За пределами бытия возможно лишь бытие, ибо оно беспредельно, вечно, бесконечно. Причем, — в качественно-количественном, смысловом и каком угодно другом планах. Поскольку что-либо есть, существует, реально, постольку оно из бытия, в бытии, ничего не значит без бытия, объединено с другими сущими им.



Бытие и небытие



Отсюда, — так как бытие беспредельно, исток и предел любому сущему, из него вещи возникают и в него же возвращаются, утратив реальность, и ничего, помимо бытия нет и не может быть, — единственно есть лишь бытие, а небытия нет. Все что есть, может быть лишь в бытии, ибо даже, если допустить наличие (естествование) того, чего нет, оно как отсутствующее уже есть. Но, коль скоро отсутствующее (небытие) есть, значит, оно есть бытие, ибо бытие с самого начала — то, что есть. Следовательно, в лице небытия перед нами бытие. То, что есть, или было, будет, — оно как таковое есть бытие. И что бы ни имело место, в конечном счете, обязано своим естествованием, присутствием бытию.

Поскольку за пределами бытия ничего не возможно, невозможны, стало быть, и эти пределы. Точно также за границами одной вечности не может быть другой вечности, как и границ вечности. В противном случае, последняя перестала бы быть вечностью. Разумеется, наши утверждения верны, коль скоро речь идет об одном и том же, в одном и том же отношении и смысле. Не могут, по той же логике, ограничивать друг друга две или больше бесконечностей, вечностей. Бесконечность (вечность) не может совмещаться с другой равновеликой бесконечностью. Но одна бесконечность может вместить в себя бесконечное множество ограниченных в каком-либо отношении, или выступающих в разных отношениях, бесконечностей.

Точно также, не могут сосуществовать (как бы параллельно) хотя бы две субстанции. Конечная же в каком-либо плане вещь, не может считаться субстанцией.

В этом смысле глубоко прав великий Спиноза, не поддержавший Декартовы «протяженную» и «мыслящую» субстанции, ибо, мало того, что как таковые (конечные сущности) они не могут претендовать на субстанциальный статус. К тому же, при таком видении дела возникают непреодолимые трудности согласования и совмещения данных «субстанций» с проявлениями. Б. Спиноза глубоко мудро поступил, промыслив Бога (мать-природу) единственной субстанцией как существующей сама через себя и не нуждающейся в своем существовании ни в чем другом. Протяженность же и мышление, равно бесконечное множество других (коль скоро найдутся), он отнес к атрибутам такой субстанции. Имеется еще одна замечательная особенность спинозовского видения, о которой речь ниже.

Обратившись снова к небытию, мы должны безоговорочно признать: его, как противостоящего бытию в онтологическом смысле, нет и быть не может. И это так, поскольку, в дополнение к сказанному, о бытии невозможно вести разговоры в разных смыслах с отношениями, как, например, о пределах и вечностях с бесконечностями. Бытие ничему не противостоит, равно как — ему...

«Небытие» потому обречено быть соотнесенным с бытием в несколько ином плане. О нем как таковом стоит вести речь как об обобщенном понятии, выражающем утрату известным предметом (особенно человеческой реальности, мира) того уровня, места в бытии, назначения здесь, которые до сих пор имел. Когда вещь, человек, его дела теряют в своих реальных возможностях и способностях, — когда они перестают быть теми, чем были, снизив свой статус, переходят на более низший уровень (скажем, деградируя, разваливаясь под влиянием внешних сил, энтропии), — тогда о них говорят, что они лишились бытия того, чем были, что они «ушли из бытия» и «обрели небытие». Точнее, надо было бы сказать так: они утратили бытие того, чем были, поскольку стали небытием своей былости и нашли другое пребывание в бытии. Так что, небытие выступает прекращением бытия того, чем вещь была. Вместе с тем, прекратив быть данной вещью, перестав обладать ее свойствами и особенностями, наше небытие вовсе не выступает чем-то совершенно исчезнувшим. Оно становится другой вещью, следовательно, обретает свойства, особенности (бытие) той вещи, которой стало. Даже, допустив полное исчезновение вещи (чего быть не может ни в коем случае), она, тем не менее, не прекращается в бытийствовании. Ибо, как сказано, будет естествовать исчезнувшая. Кстати, в этом состоянии она всего ближе к обретению статуса бытия...

Одним словом, мы имеем дело с небытием, когда какая-либо вещь выступает небытием предметного бытия, которое она имела. Можно мыслить небытие в таком ключе как тенденцию, движение вещей по линии деструкции, утраты жизненных привязок, уход вниз, в темноту. Это инволюция, развал, уничтожение вещей, происходящее внешним образом. Можно также фиксировать означенное небытие и как некоторый момент в становлении вещей в диалектике бытия и ничто...

Но возможно и повсюдно (особенно в делах и вещах человеческих) встречаемо обратное движение, так называемая эволюция. Бытие при этом мыслится как несущее жизненность, свет, движение вверх, рост, расширение и полнота соприсутствия.

Вот, в этом эволюционном (вернее, революционном) движении мы встречаемся с еще одним родом небытия. На самом деле. Если первую разновидность можно назвать «небытием прежнего бытия», то данное небытие характеризуется небытием наступающего, назревающего бытия.

Часто в жизни так случается, что некоторые вещи полностью исчерпали реальные возможности, прекратили дальнейший рост, иссякли энергетикой, живительными силами. Причем, — как для собственного существования, так и для других вещей, с коими связаны, «вися» на них обузой. Тем не менее, как бы не живя, уходя, они продолжают существовать, жить. И что-либо значат, будучи полны реальными возможностями должного, предстоящего состояния, будущего. Вот, именно в этом смысле, как некоторое небытие того, чем данные вещи чреваты, во что должны переродиться, — уже давно пришла пора, чтобы это совершилось, — но, по тем либо иным, в основном, внешним причинам, еще наличны, не исчезли, они есть небытие.

Видя перед собой такие вещи, формы жизни, понимая их статус, назначение и исход, особенно в ближайшем своем окружении, даже внутри самого себя, человек не может не квалифицировать их небытием. В описанной ситуации весьма часто находится какое-либо состояние, явление общественной жизни, явно чреватое своим будущим, утратившее значимость само по себе. Перед нами тогда человек и мир, полностью обезбытийвленные.

Надо не забывать, опять же: обезбытивленность, безбытийность как состояние нашего человека и его окружения есть ситуация не столько онтологическая, сколько социально-материальная, социально политическая, экономическая, культурная. А во многом — субъективная, оценочная, духовно-практическая. Человек здесь испытывает чувство оставленности бытием, отпадения от последнего. Ощущение безбытийности сопровождается всевозможными негативными состояниями, аффектами, переживаниями, угнетающими «потерявшегося» человека. Собственно, и социально-материальные реалии, где он пребывает, тоже подавляют, «виноватят», лишают будущего, свободы, возможности самореализации и проч.

Преодоление же означенных негативов при лучшем обороте означает прекращение, выражаемой ими «безбытийности», обретение человеком бытия. Соответственно, — всех, сопутствующих бытие, положительных состояний. Именно эту бытийность люди ищут, жаждут, устремлены к ней. Даже, — когда, ее не ведают, но где-то на подсознательности, на уровне безотчетной веры, надежды тянутся-таки.

Кстати, именно в таком ключе становится понятным так называемый «Гамлетов вопрос». Когда Гамлет вопрошает «Быть или не быть», этим самым он спрашивает: жить или не жить, прозябать в мире, не сопротивляться принижающим и отнимающим жизнь обстоятельствам (небытие) или сопротивляться им, двигаться вверх, утверждать добро путем расширения своих возможностей и способностей, восходя на более высшие уровни сопричастности бытию.

«Быть», далее, означает: истинствовать, стремиться оставаться в истине, с ней, не терять ее. Ведь можно с полным основанием полагать, что бытие и истина (в частности, экзистенциальной ее данностью) во многом совпадают. Это наблюдается даже на терминологическом уровне. В известном смысле оправдано сопоставление соотношения бытия и небытия диалектике добра и зла в человеческой истории...

Легко видеть, бытие, соотнесенное с небытием, выступает какой-то своей неполнотой, «урезанной» частью, даже чем-то неонтологическим, каковым, несомненно является небытие. Потому бытие никак не исчерпывается своим отражением в небытии.

sgaliev

Бытие и ничто


Весьма близко к понятию «небытие» подходит другое, «ничто». Их часто смешивают, подменяют даже. Как тут быть? Выше мы были несколько неточны, утверждая, что бытие есть то, что есть, было или будет, ибо оно всегда есть, естествует. Потому, если точнее выразиться, надо бы сказать так: бытие обычно передается глаголами «есть», «было», «будет».

Поскольку бытие характеризуется такими неотъемлемыми чертами, как бесконечность, вечность, беспредельность, оно не есть (подобно небытию) нечто конкретное, предметное, как-либо данное в виде «чтойности». Но, несводимое к какой-нибудь чтойности, бытие, скорей всего, есть ничто всякой чтойности. Иначе говоря, бытие не может выступать известным нечто, на которое можно указать пальцем. Так почувствовать, увидеть, потрогать бытие невозможно. Беспредельное, его, как будет показано ниже, даже определить-то не удается. При попытках как-либо зафиксировать, схватить бытие в наших руках всегда останется это самое нечто, а бытие как бы «выскальзывает», «просачивается сквозь пальцы». Постоянно при наших фиксациях оно подставляет вместо себя что-либо, ту либо иную конечную вещь, предмет. Они, разумеется, если и выражают бытие, то лишь в исчезающе малой части, разве что в плане своей сопричастности бытию.

Вот, так и выходит, что бытие, несводимое означенным образом к вещам, сущим, отказывается от своей вещной привязки, ничтожествует. Не будучи чем-то определенным, оно, скорей, есть ничто чем нечто: «ничто» в смысле предметной привязки, определенности. Нет таких вещей вокруг и не может быть, где бы бытие «задержалось», застыло сполна.

Но, с другой стороны, бытия нет и вне вещей, вне конкретных сущих. Последние сопричастны бытию, бытийственны. И то, и другое не возможны сами по себе. Тогда, выходит, чтобы не быть сведенной к какой-либо чтойности, вместе с тем, удерживать в себе эти чтойности, быть в них и ими, бытие пребывает (и надо мыслить) так, что оно постоянно, соприсутствуя вещам, вместе с тем, отталкивается от любой из них. Присутствуя в каждой вещи, оно одновременно и выходит за ее пределы. Само по себе невозможное без вещей, оно пребывает в вещах, но ни в одной из них сполна не выражаясь, выступая. Так оно своеобразно обнаруживает себя везде и нигде.

Объемля бесконечное многообразие сущих, миров со вселенными, будучи всеми ими «от мала до велика», оно, тем не менее, нигде, ни в одной из этих определенностей не задерживается сполна. Как несоизмеримое с определенными вещами, оно не может не быть ничто всего данного многообразия. Итак, оно не только везде и нигде, но также все и ничто вокруг и внутри вещей, нас.

При этом, как бы присутствуя в каждом сущем, вместе с тем, отталкиваясь от него, бытие само не есть нечто неизменное, напротив: постоянное отталкивание себя от себя, беспокойство, беспрестанное становление. Оно потому всегда не то, точнее, больше того, за что принимают, пытаясь понять, выразить, схватить. Сказанное имеет ближайшее отношение и к человеку, способу его существования (практике).

Некоторым образом бытие присутствует в каждом человеке, например, его совестью. Говорят потому, совесть — это глас бытия в человеке. Видимо, можно согласиться с этим, по крайней мере, «с щепотью соли»...

Как понятно, в качестве божественного начала, бесконечное, вечное, беспредельное, беспредметное (в означенном смысле) бытие недоступно опонятливанию, следовательно, рационализации и, соответственно, наукообразному познанию. Его вообще невозможно определить.

Это уже очевидно в формальном плане. Все, доступное логической операции определения, должно быть предметным, конечным, сущим. Лишь в этом случае, дабы дать определение ему, можно подняться за его пределы на уровень рода («горизонта»). И, установив родовую принадлежность, — указать соответствующие видовые отличия, кои ему присущи. Между тем, бытие не есть сущее, оно не имеет рода, за пределы бытия некуда подняться, ибо оно есть беспредельный горизонт всех возможных горизонтов (М. Хайдеггер). Но, не указав родовой характеристики искомого, определения не построить. О так божественно естествующем (не сущем, не существующем, не наличном, не вещном) нечего сказать в рационально-логическом смысле.

Конечно, существуют также иные формы определения. Но они с самого начала не применимы к бытию. Действительно, невозможно определять бытие остенсивно, ибо нет вещей, указывая которые пальцем, можно будет сказать: «Вот, это бытие», «так оно работает». Невозможно определять бытие и посредством противопоставления своей противоречивой стороне, ибо ее нет. Не определимо бытие и в форме отрицательного определения, ибо в таком случае пришлось бы совершать бесконечный прогресс отрицаний, который, тем не менее, окажется недостаточным. С другой стороны, ведь отрицательным определением мы только констатируем, чем искомое не есть, никакого содержания не утверждаем. Единственно, к чему здесь можно прийти, так к пониманию, что бытие и есть ничто.

Непостижимое рациональными средствами, бытие, все же, доступно нам. Иначе, откуда берутся наши немалые сведения о нем?

Да, бытие, подобно другим началам мудрости, и, как мы уже узнали, Богу, доступно и открыто человеку в опыте любовно-творческого, поэтического искания. На самом деле. Единственный способ, каким бытие доступно человеческим познавательным усилиям, единственно, что позволит проникнуть в его тайну, приобщиться к нему, несмотря даже на то, что оно пребывает внутри самого человека, — это любовь. Мы прояснили, что в сотворчестве участников любви, независимо от разновидности последней, непременно соприсутствует, помогая, бытие, Бог. Потому эта любовь и носит поэтический характер. В поэтической любви (протекающей, как знал Платон, филейно) к бытию человек, служа последнему, освобождается от суетного, поверхностного, жизненной текучки, обыденщины. Он настраивается, очистившись путем сосредоточения (медитации, духовно-внимательной работы, подобающего и угодного поведения, иных форм снискания расположения) на бытие. И, тем самым, заслуживает откровения (через озарение, наитие, созерцание) бытийной истины. Повторим сказанное выше: единственно в такой любовной работе, направленной на бытие, заслуживаемы откровения бытия. И бытие здесь не только открывается, но также помогает стараниям ищущего, идет навстречу ему. И иного пути приобщения к нему не существует. «Пребывайте в любви к Богу, — наставляет ап. Иаков, — и Он ниспошлет вам свою милость».

Снова-таки, где-то здесь присутствует и познавательная работа: ведь бытие в известных границах естественно, вещественно. А потому, ничтожно малой мерой, поскольку светится в локальностях, бытие постигается как-то, подобно конечным предметам. Однако, познавательная активность как момент всецело подчинена любовному сотворчеству человека с бытием. Нетрудно показать, что так широко понимаемое, любовное творчество вмещает в себя не только знание, но также веру.

Итак, в процессе любовного творчества (а религия, особенно философия именно так работают, в само название философии входит слово «любовь») человек, очищая свое сознание, ум от всего привходящего, наносного, внешнего, любовно настраивается на «волну» бытия и в молчаливо-внимающем ожидании, настрое, начинает слышать его (бытия) зовы, испытывать соприсутствие, откровения. Короче, бытие открывается ему. И открывается, будучи тождественно не только Богу, но также материи, матери-природе. Поговорим обо всем этом теперь более конкретно.

sgaliev

Бытие и Бог


Как Божественное начало бытие, разумеется, имеет мало что общего с религиозными (конфессиональными) представлениями Бога. Как бы ни обстояло дело, там Бога, в конечном счете, воспринимают некоторым, хотя и исключительным, но все же, оконеченным, даже антропоморфизированной сущностью. Между тем, к бытию, равному Богу, как оно открывается зрелому видению, такого рода подходы-интерпретации не применимы. Соответственно, и отношение к нему, — антропоморфное, фамильярное (матриархальное, патриархальное), — не допустимо. Если некогда, а именно в условиях традиционной истории, прибытийного человеческого бытия, к нему (как, впрочем, и Богам) человек относится, подобно дитяти малому к «всемогущим», всепрощающим, покровительствующим вплоть до шалостей и проч., то зрелое отношение к бытию, богу это все как бы преодолевает. Точно также непозволительно отношение, выражающее человеческую немощь, полную несамостоятельность (откуда идолопоклонство, анимистически-тотемические и фетишистски-магические действа и иные иллюзорно-компенсаторные формы обращения).

Больше того. Для зрелого понимания бытия, равного Богу (и наоборот), любви, которой человек выражает свое единение с ним, нет нужды в строительстве специальных культовых сооружений (храмов, святилищ и т.п.), где бы он мог выражать эту свою любовь. Ведь ее можно и должно выражать не только в специально отведенных местах и не по специально заготовленному сценарию, схеме, программе. Вообще-то, настоящая любовь противница всяческих схем и рецептов. К тому же, - осуществляясь по известному «колокольному звону», час от часу, когда нужно воздать «не кесарю, но Богу». А в остальное время — принадлежать самому себе, начисто забыв, порой, кто ты, для чего есть, где ты и где Бог...

Вот, в таком смысле, действительно, нечего становится строить все новые и новые храмы, возжигать фимиамы, содержать клир в традиционном смысле. Если все это и сохранится так либо иначе, то перенаправленное, преобразованное на исполнение людьми второй из двух главнейших христианских заповедей, требующих любить Бога, прежде всего, возлюбив «ближнего своего» (как и «дальнего»). Бог тогда окажется в самом «сердце» человека, в его поступках и свершениях. Причем, — далеко не только в отведенном для этого месте и времени, а всегда, везде, чтобы он ни вершил.

Точно также предстоит переосмыслить, обновить, наполнить новым содержанием дело служения человека (литургию). Следует преобразовать здесь разного рода формы поклонения, знаки почитания и действа, где человек ведет себя раболепно, уподоблен «рабу Божию», выражает свою ничтожность и т.д. Вообще-то, эти самоуничижительные формы поклонения вполне оправданы в условиях, где человек не понимает своей подлинной сути, живет и осуществляет себя отчужденно. Здесь часто так случается, что он буквально «зарывается»: слишком многое себе позволяет, впадает в крайности индивидуализма, эгоизма, вплоть до самодурства, зверства и проч. Дабы всем этим человек не страдал, собственно, и разработаны каноны служения (молитвы, исповедальные и покаянные ритуалы, посты другие формы поведения). Посредством них верующий просто усмиряется: становится «покорным» («мусульманином»), кается перед всевышним, его бесконечной силой и мощью, искупает свои прегрешения. Тем самым, он не позволяет себе ничего лишнего, знает и блюдет «свое место», делает надлежащее. Оно, понятно и по другому. Ведь предмет веры выступает (спасителем», «избавителем» от всех тех тягот, страданий и обездоленности, которые саморазорванный человек испытывает и, соответственно, униженно ждет, молит избавления, компенсации от всего этого.

Между тем, осваивающе живущему человеку все эти, сдерживающие и предохраняюще-компенсаторные, «скрепы» уже излишни. Живя подлинно, осуществляя свою суть событийно, неотчужденно, он (человек) прекрасно понимает, что должен делать, к чему стремиться, где для него Бог, как со-творчествовать ему, дабы при этом не преступать меру, быть предельно на месте.

Этого, собственно, и сам Бог (бытие) хочет, нуждается. Ведь он сотворил (создал, реализовался) человека, как уже «Ветхий завет» знает, по образу и подобию своему. Не случайно ведь, человек — «краса вселенной, венец творения» (В. Шекспир), — и в известном смысле равен Богу. Он выше ангелов и иных небожителей, куда ближе их к Богу. Не случайно и то, что во имя искупления грехов человеческих, спасения человека, его мира сам Сын Божий принес себя в жертву...

Верно, человек с самого начала подобен Богу не столько разумом своим, сколько располагаемой свободой. И, понятно, будучи свободным и разумным сущим, он в этом смысле равен самому Богу. По крайней мере, в том ключе, в каком человеческая свобода равноценна свободе Божественной. Но, как бы там ни было, он, — тем более, как со-присутствующий бытию, событийное человеческое бытие, — не должен вести себя по-рабски, исполнительски, совершенно безвольно и несамостоятельно (подобно ангелам). Между тем, именно этого от него требуют традиционные религии, в частности, аврамического толка. Здесь, вообще-то, всегда наблюдается некоторое раздвоение. С одной стороны, так либо иначе, признается, что человек свободен, самостоятелен в делах своих. Но, с другой, — его постоянно зовут к безусловной покорности, смирению, безропотному приятию своего удела, наличных порядков. «Смирись гордый человек» (Ф.М. Достоевский), — как известно, таким путем многие из отечественных авторитетов в середине XIX столетия намеревались решать назревшие социально-политические проблемы. Да и с сегодняшних амвонов, не кэтому зовут людей! Человеческая гордыня, отождествляемая часто со свободой, опять же, внесена в круг смертных грехов человеческих. В лучшем случае, человеческую свободу в традиционных религиях признавали в качестве лишь индивидуальной свободы. То есть, такой, — где человеку дозволено проявлять свою свободу (волю) лишь в рамках сущего: дозволенного (нравственного), предоставляемого «свыше». О существе такой свободы, как и свободы вообще, написано нами в ряде публикаций [20].

Подлинно осваивающий действительность человек, конечно же, не может довольствоваться предлагаемой традиционными религиями свободой. Реализуя ее по-настоящему, он также истинно осуществляется в мире. А потому, в его жизнедеятельности мало верить (откуда, кстати, ограниченное нравственностью понятие свободы) в бога, сколько любить его. Соответственно, жить, творить любовно, что, вообще-то, довольно непросто.

Надо не забывать, к тому же, любовь как высшая форма человеческого самовыражения непременно включает в себя момент религиозного творчества вместе с верой. Без последней она просто немыслима. Наконец, любовное служение Богу сопряжено с истиной, с разумным в глубоком смысле этого выражения отношением и поведением, на что способен современный человек, коль скоро научается осваивающе существовать.

Таким пониманием и отношением к Богу как бытию, между прочим, сквозит вся умно-материалистическая традиция, особенно в пантеистических направлениях. Бог, как и бытие, — везде и нигде, все и ничто. Нет в мире вокруг, — космос ли он, или еще что другое, неведомое нам, — что бы, естествуя, не было бытием, стало быть Богом. Даже в собачьем дерьме, — и там Бог находим.

Хорошо, подтверждая сказанное, кстати, говорит одна дзеновская притча. Суть ее в том, что, поскольку Бог вездесущ и всемогущ, спасителен, При отягчающих обстоятельствах, соответственно, нужде вполне приемлемо сжечь самую даже почитаемую статую Будды в пагоде во имя спасения, проявления божественной заботы о нас. Скажем, коль скоро благочестивому монаху нет другой возможности согреться от лютой стужи, — почему бы не воспользоваться деревянным истуканом Будды для согрева? Ведь и в золе от горения останутся «харири» (обнаружения божества), а божественная сила в истукане — спасет... Данное сожжение, конечно же, не будет выглядеть грехом, святотатством: ведь благому, служит, достойных спасает от беды, небытия. Но даже самый малый ущерб божественным предметам, символам и т.п. недопустим, будет тяжким грехом, коль скоро он злонамерен, деструктивен, никакой любви не выражает...

Вот только где бытия (бога) не может быть, возможно, так это в ерунде, которую человеки творят самонадеянно, своемерно. И, вообще, производящие люди, — как же они далеки от бытия! Они сплошь творят свою жизнь безбытийно. Верно, правда, что и тут даже бытие не совсем оставило людей, но лишь очень сильно раздвинуло горизонт, за которым человеку стало «не видимым». А для православных оно скрывается постоянно за завесой, в тумане, в чем-то призрачном, смутном и проч.

Тождеству бога и бытия, божественности бытия учит Б. Спиноза, Дж. Толланд, Л. Фейербах, Э. Фромм, многие их последователи, единомышленники. Совершенно не чуждо, больше, органично вытекает такое видение и из марксистского мироотношения, коль скоро высвободится из догматических шор.

sgaliev

Бытие и Бог


Больше того. Означенное отношение к Богу не чуждо и самому христианству, особенно в его «эзотерике», на теологическом уровне. Так, приверженцы отрицательной теологии методом апофатического богословия доказывают, что сущность Бога недопустимо привязывать к какой-либо определенной предметности, ибо она несоизмерима последней. Бог не есть что-то или кто-то, Вообще, Бог не есть некоторый определенный предмет, на который можно посмотреть, тем более (упаси Боже) пальцем показать. Легче сказать то, чем бог не есть, нежели то, что он есть.

Вот почему, полагают они, невозможно никакое рациональное определение Бога, ибо оно всегда будет не о том. Поскольку о Боге, скорей, легче сказать не столько то, чем он является, сколько то, чем не является, Бог есть не нечто, а «ничто» (всякой чтойности).

Но, так мыслимый Бог, как ничто всякого сущего, несоизмеримое любой вещной данности, полней всего совпадает с бытием. Ведь бытие, если и может быть как-либо определено, то именно как это самое ничто. Правда, это, как очевидно из сказанного, такое ничто, которое, будучи беспредельно далеким вещам, в том числе человеку, вместе с тем, есть «самое близкое из всего ближайшего» (М. Хайдеггер) к ним. Оно ближе к человеку даже нежели он сам.

О Боге, равном бытию, прямо говорит и «Библия». Все первые пять книг «Ветхого завета», как известно, названы книгами бытия. Они извещают с самого начала и главным образом о Божественной активности, делах Божьих, творчестве по обустройству мира на Земле. И такое понимание Бога вполне правомерно, точно также бытия. Ведь где себя прежде всего являет Бог, как ни в «работе»? Разве не есть последняя им самим. Нельзя же отрывать «работающего» от «работы», к тому же, коль скоро речь о миротворчестве и самим Богом?. Вот только термин «работа» и производные от него не применимы к Божьему промыслу, деяниям, творчеству. Слово «работа» (производное от «раб») несет на себе весьма неподобающие (даже человеку) коннотации чего-то поднасильного, зависимого, подчиненного, эксплуатируемого. Не спасают также смыслы, находимые здесь от техники, вплоть до эргономики и проч. Вот почему мы данный термин в неподобающих случаях используем в кавычках.

Итак, Бог, действительно, есть бытие, а бытие божественно. И это понимание, по сути, пронизывает все выдающиеся попытки осмыслить бытие в историко-философском и религиозном процессе. Факт тождественности бытия и Бога очевиден уже из самого начального и простого утверждения о нем.

На самом деле. Утверждая, «Бог есть», для удобства даже переведя это высказывание в статус экзистенциальных высказываний из школьной логики («Бог есть существующий»), мы удостоверяемся, что его (Бога) следует понимать тождественным бытию. Ведь, в противном случае, признавая, что Бог «есть», «существует», нет нужды в особом разбирательстве, дабы понять, что он как естествующий (есть) или существующий (существует), — кем и как бы ни был, существовал, — выступает моментом естествующего, существующего. «Существование» и «естествование», будучи предикатами нашего экзистенциального высказывания шире того (субъекта), которому присвоены.

Так, мы говорим: «Роза цветок». Понятие «цветок» выступает чем-то емким, нежели «роза». Точно также обстоит с высказыванием: «Роза существует». Ведь быть цветком или существовать может не только роза...

Так и с существующим, естествующим Богом. Ведь не только Бог есть (существует), многое другое тоже подобно ему в таком отношении. Стало быть, мы Бога ставим в ряд с другими конечными вещами, оконечиваем его. Мы это делаем даже потому, что усматриваем некоторые реалии (существование, бытие), которые заведомо больше, емче Бога, служат тем, под что мы подводим его.

С другой стороны. Одного факта, что Бог существует, еще мало, чтобы понять, каковы его пределы, меры, способности. Мы, правда, можем заглянуть за информацией в словари-энциклопедии-справочники. И увидим там, что Богу присвоены довольно серьезные творчески-созидательные, содержательно-охранительные, основательные свойства. Однако, каковы бы они ни были, эти свойства конечны. Иначе ведь, если у бога бесконечное множество свойств, всяких там викушек словарей, кньижек не хватило бы их перечислить, тем более, описать. Но мы-таки, их называем, даже описываем в сравнительно небольшом перечне и не объемных публикациях. И, вновь выходит, нашего всемогущего, всетворящего, вездесущего, вседержащего, всеспасающего, всепокровительствующего и проч. и проч. Бога, как бы там ни было, оконечиваем. Так что в данном случае, как и с рассмотренными высказываниями, мы, даже против своей воли ограничиваем Бога.

И, с третьей стороны, как мы установили, давая Богу разного рода определения, — ведь имеются же определения Бога в соответствующих справочниках, — мы, непременно оконечиваем его. Ибо что, так либо иначе, определено, тем самым, уже и оконечено. Потому, выходит, кто пытается всяко опонятить Бога, всяко его определять, осмысливать, не самую лучшую услугу вершат. Апофатическая теология не случайно резко выступает против разного рода определений, уподоблений, представлений Бога.

Повторяем, означенные и иные «кривотолки» Бога от того, что мы при его определениях исходим из предвзятой установки, что определяющее емче определяемого, что Бог уже своим объемом, нежели то, с помощью чего мы пытаемся его определить. Вообще-то, такой подход в логическом смысле являет грубейшую ошибку. Ибо логика требует относительно правильных определений, чтобы здесь определяемое было равнозначно определяющему. Недопустимо, чтобы одна из обеих сторон была несоразмерна другой.

Но, коли так, не вытекает ли наша ошибка из того, что определяющая сторона (бытие) взята нами в безоговорочно расширенной данности? Ничуть не бывало: ее недопустимо зауживать, ибо бытие безразмерно, беспредельно, не терпит никаких ограничений. Всякие заужения его ложны, ни в коем случае нетерпимы. Но, может, тогда наше понимание Бога следует раздвинуть? Может, пора прекратить размещать его в конечных пределах? Так, и только так!

Вот, стало быть, таким образом, мы приходим к идее тождественности Бога бытию. Да, Бог есть. И как естествующий, естествуя, он и есть. И в этом нашем утверждении (которое, утверждение), вместе с тем, есть выражение реального положения, определяемое и определяющее равнозначны. Субъект и предикат нашего высказывания равно распределены. Здесь субъект может стать предикатом и наоборот. Перед нами, выражаясь языком логики, определяющее суждение. В нем от перестановки субъекта и предиката, в силу их равнообъемности (еще точнее, распределенности), смысл и содержание высказывания не меняется.

Например высказывание «треугольник — фигура о трех углах» может быть выражено на совершенно равнозначное: «Фигура о трех углах — треугольник». Точно также, утверждая, что «Бог есть», мы должны признать что естествующее (бытие) божественно (Бог). А иначе, Бог у нас будет выступать всегда как-либо ограниченным.

На этом ограничим выкладки тождественности Бога и бытия. Очевидно: если Бога понимать как единое, вечное, повсюдное бытие, которое только и есть, и из которого все возникло, в него же возвращается, им же создано, сохраняемо и т.д. и т.д., — с таким пониманием бога мог бы согласиться любой нормальный атеист. И этому Богу равному бытию, а еще лучше — также и материи, можно б было с легким сердцем препоручить миросозидание, человекорождение и т.п.

sgaliev

Бог и материя


То же, что бытие и Бог материальны, между прочим, очевидно уже из Ленинского определения материи как субстанции, существующей объективно-реально. На самом деле. Вряд ли кому следует доказывать, что Бог объективно-реален. Но из признания, что Бог существует объективно-реально, вне и независимо от человека, его сознания, с необходимостью должно признать за Богом достоинство материи. Бог материален, так как объективно-реален. Собственно, иначе и не может быть, поскольку, лишив материальности, мы обделим его весьма замечательной стороной самовыражения.

Материальность бытия и Бога очевидна также под субстанциальным углом зрения. На самом деле. Хотим мы того или нет, но нужно признать естествование такой изначальной и вечной субстанциальности, называемой бытием (Богом), которая свои особенности, состояния, — материальные и нематериальные, волевые и умственные, возможные и невозможные, качественно-количественные и структурные, равно информационные,

смысловые, энергетические и т.д., — вообще, что бы то ни было, несет в себе, не откуда бы то ни было. Ибо этого всего, помимо нее как единственной субстанции, нет и быть не может. И, опять же, так как нет никакой реальности, внешней данной субстанции, нельзя не признать: она содержит, проявляется и духовными движениями, и материальным многообразием сущих, и матерью-природой, и Божественностью. Одним словом, — всем бесконечным многообразием данностей, коими простирается, временится, есть. Ни в коем случае не допустимо ограничивать божественно-бытийственную субстанцию лишь состоянием какой-то нематериальной, умственной активности. Ибо в таком случае невозможно увязать ее с внедуховными («материальными») сущностями. Как нельзя узить изначальное божественно-бытийно-природное начало статусом некоей идеальной, волящей, или какой другой нематериальной, внеприродной, внебожественной данности, точно также, недопустимо ограничивать субстанциальность лишь многообразием телесностей, вещественности, внедуховных образований. Ибо в обоих случаях наша субстанция, ограниченная соответствующей своей одномерной данностью, замыкается в себе и не имеет выхода к другим субстанциям. А двух, того хуже, многих субстанций (существующих лишь благодаря себе самим и не нуждающихся в своем существовании ни в чем другом) в подлинном смысле, уже в силу их бесконечности (как это учит великий Спиноза), не может быть. Так что, коль скоро субстанция единственна и не оставляет места, времени и смысла чему бы то ни было другому вне себя, она должна быть по необходимости и Божественной, и материальной, и нематериальной (духовной, разумной), и, возможно, какой-либо другой.

Во всяком случае, если Бог бесконечен, вечен, существует сам через себя и не нуждается в с воем существовании ни в чем другом, то он есть и носитель своих атрибутов, форм и мер существования (пространства и времени), и вообще, всего того, что в него входит, из чего он состоит, чем осуществляется, есть, без чего не возможен. Или он ни из чего не состоит, никак не обнаруживается, не существует? Но то, что ни из чего не состоит, ничто в себя не вмещает, ничем не проявляется, нигде не находится и т.д., есть нечто невозможное, не мыслимое, нереальное... Если, наконец, субстанция несет в себе божественное и материальное начала, то, как понятно, данные начала в ней суть не рядоположенные, или как-либо еще сосуществующие, но одно и то же. Итак, Бога с необходимостью следует понимать не только как духовное начало, но также и как начало материальное. Надо только материю, материальность понимать верно, диалектико-материалистически.

Собственно, если даже свести Бога лишь к духовной сущности, он все равно должен приниматься материальным, поскольку, как ни крути, существует объективно-реально. Точно так же обстоит, коль скоро Он характеризовался былишь недуховной данностью...

Но из материальности Бога (равно бытия, матери-природы), опять же, проистекает, причем, по тем же соображениям, и Божественность материи. Материя Божественна и Бог материален, также в смысле функциональном. Если верно, что все сущее вокруг материально, что кроме материального движения нет ничего, то нельзя не признать: материя выступает источником, причиной возникновения и существования всех вещей. В ней все многообразие сущих находит опору, возможности, реалии, энергетику и т.д.

Что отмеченные выше божественные функции вполне относимы к материи, подтверждается, между прочим, этимологическим анализом данного термина. Он восходит к доисторическим временам. Здесь у многих индо-европейских народов почиталась богиня «Матерь» с присущими ей характерными для Божества креативно-спасительными функциями. Этот мифологический образ любящей и спасающе-покровительствующей богини, по сути, и заимствовали позднее мыслители, старавшиеся держаться материалистической линии видения вещей. И, что здесь интересно, у других (преимущественно восточных) народов слово «Бог», — «део», «деи («дей», «дай»), «деви» и др., — тоже означает «мать», «женщину-мать». До сих пор у некоторых народов к матери обращаются: «дай», «дей» и т.п.
Бог и материя


То же, что бытие и Бог материальны, между прочим, очевидно уже из Ленинского определения материи как субстанции, существующей объективно-реально. На самом деле. Вряд ли кому следует доказывать, что Бог объективно-реален. Но из признания, что Бог существует объективно-реально, вне и независимо от человека, его сознания, с необходимостью должно признать за Богом достоинство материи. Бог материален, так как объективно-реален. Собственно, иначе и не может быть, поскольку, лишив материальности, мы обделим его весьма замечательной стороной самовыражения.

Материальность бытия и Бога очевидна также под субстанциальным углом зрения. На самом деле. Хотим мы того или нет, но нужно признать естествование такой изначальной и вечной субстанциальности, называемой бытием (Богом), которая свои особенности, состояния, — материальные и нематериальные, волевые и умственные, возможные и невозможные, качественно-количественные и структурные, равно информационные,

смысловые, энергетические и т.д., — вообще, что бы то ни было, несет в себе, не откуда бы то ни было. Ибо этого всего, помимо нее как единственной субстанции, нет и быть не может. И, опять же, так как нет никакой реальности, внешней данной субстанции, нельзя не признать: она содержит, проявляется и духовными движениями, и материальным многообразием сущих, и матерью-природой, и Божественностью. Одним словом, — всем бесконечным многообразием данностей, коими простирается, временится, есть. Ни в коем случае не допустимо ограничивать божественно-бытийственную субстанцию лишь состоянием какой-то нематериальной, умственной активности. Ибо в таком случае невозможно увязать ее с внедуховными («материальными») сущностями. Как нельзя узить изначальное божественно-бытийно-природное начало статусом некоей идеальной, волящей, или какой другой нематериальной, внеприродной, внебожественной данности, точно также, недопустимо ограничивать субстанциальность лишь многообразием телесностей, вещественности, внедуховных образований. Ибо в обоих случаях наша субстанция, ограниченная соответствующей своей одномерной данностью, замыкается в себе и не имеет выхода к другим субстанциям. А двух, того хуже, многих субстанций (существующих лишь благодаря себе самим и не нуждающихся в своем существовании ни в чем другом) в подлинном смысле, уже в силу их бесконечности (как это учит великий Спиноза), не может быть. Так что, коль скоро субстанция единственна и не оставляет места, времени и смысла чему бы то ни было другому вне себя, она должна быть по необходимости и Божественной, и материальной, и нематериальной (духовной, разумной), и, возможно, какой-либо другой.

Во всяком случае, если Бог бесконечен, вечен, существует сам через себя и не нуждается в с воем существовании ни в чем другом, то он есть и носитель своих атрибутов, форм и мер существования (пространства и времени), и вообще, всего того, что в него входит, из чего он состоит, чем осуществляется, есть, без чего не возможен. Или он ни из чего не состоит, никак не обнаруживается, не существует? Но то, что ни из чего не состоит, ничто в себя не вмещает, ничем не проявляется, нигде не находится и т.д., есть нечто невозможное, не мыслимое, нереальное... Если, наконец, субстанция несет в себе божественное и материальное начала, то, как понятно, данные начала в ней суть не рядоположенные, или как-либо еще сосуществующие, но одно и то же. Итак, Бога с необходимостью следует понимать не только как духовное начало, но также и как начало материальное. Надо только материю, материальность понимать верно, диалектико-материалистически.

Собственно, если даже свести Бога лишь к духовной сущности, он все равно должен приниматься материальным, поскольку, как ни крути, существует объективно-реально. Точно так же обстоит, коль скоро Он характеризовался былишь недуховной данностью...

Но из материальности Бога (равно бытия, матери-природы), опять же, проистекает, причем, по тем же соображениям, и Божественность материи. Материя Божественна и Бог материален, также в смысле функциональном. Если верно, что все сущее вокруг материально, что кроме материального движения нет ничего, то нельзя не признать: материя выступает источником, причиной возникновения и существования всех вещей. В ней все многообразие сущих находит опору, возможности, реалии, энергетику и т.д.

Что отмеченные выше божественные функции вполне относимы к материи, подтверждается, между прочим, этимологическим анализом данного термина. Он восходит к доисторическим временам. Здесь у многих индо-европейских народов почиталась богиня «Матерь» с присущими ей характерными для Божества креативно-спасительными функциями. Этот мифологический образ любящей и спасающе-покровительствующей богини, по сути, и заимствовали позднее мыслители, старавшиеся держаться материалистической линии видения вещей. И, что здесь интересно, у других (преимущественно восточных) народов слово «Бог», — «део», «деи («дей», «дай»), «деви» и др., — тоже означает «мать», «женщину-мать». До сих пор у некоторых народов к матери обращаются: «дай», «дей» и т.п.

sgaliev

Бог и мать-природа


Несомненно, материальна и мать-природа и тождественна природе материя. Собственно, это тождество признается не только материалистами, но даже идеалистами. Надо только мать-природу не ограничивать лишь тем, что дано естественно, чувственно, (тем более, «вещно»). Из понимания природы во всей полноте ее содержания и смыслов правомерно проводить знак тождества не только с материей, но также бытием и Богом. Бог, стало быть, тождествен не только бытию и материи, но также матери-природе. Именно так его понимают великие материалисты: Лао-Цзы, Б. Спиноза, Дж. Толланд, К. Маркс, М. Хайдеггер, Э. Фромм, русские космисты.


Четвероякая природа бытия


Мы установили, бытие, предстающее как объективная реальность по отношению к человеку, есть материя. Другими словами, материя человеку выступает известным обнаружением бытия как объективной реальности. Ведь оно есть далеко не только в связи с человеком. Но, как бы там ни было, мы можем констатировать совпадение, известное тождество материи с бытием. Во всяком случае, она полностью вмещается в круг бытия.

То же самое можно сказать и о божественности бытия (не забудем, тождественного материи). По большому счету, бытие (как и материя) выступает Богом, выполняет божественные функции. Опять же, — по отношению к человеку, в его практике. И именно в этом смысле воспринимается людьми в качестве Бога. Точнее, бытие обнаруживается Богом, Бог тождествен бытию, так как бытие (материя) выступает не столько в смысле объективной реальности, не столько в том смысле, что есть (вечное, без начала и конца), но в смысле своей творческой активности. Еще точнее, оно выступает в покровительствующе-спасающем отношении к человеку, миру: как то, на что люди уповают, в чем ищут защиту, помощь, поддержку, компенсацию и т.п. Так и не иначе, верующие люди обращены к Богу, его благодати, милости, благоволению и т.п.

Если б бытие ничего из перечисленного, равно многое другое в этом смысле, не осуществляло, не располагало, — вряд ли люди находили в нем Божественность. Как нетрудно видеть, в случае своего божественного самообнаружения бытие не все здесь, но лишь в известном смысле. Ведь оно также и материя, и мать-природа.

В каком смысле оправдано видеть бытие как матерь-природу? Да, в этой данности бытие предстает со стороны своего многообразия: разного рода вселенными, уровнями организации, структурами, простертостью и множеством ликов вещей и предметов, которые, как понятно, человек знает в бесконечно малой части их данности.

Материя (как и бытие, Бог, природа) обладает неотъемлемыми и фундаментальными чертами, атрибутами. Атрибутом, скажем это здесь, называется то, без чего вещи, любое сущее не в состоянии быть, существовать. Материя, равно остальные, тождественные ей, категории, раскрываются следующими неотъемлемыми чертами-атрибутами: бесконечность, вечность, несотворимость, неуничтожимость, структурность, количественная и качественная неисчерпаемость. Кроме того, все они не суть нечто мертвое: должны быть помыслены также живыми, разумными. Надо здесь особо подчеркнуть, что жизненность, сознание, разумность непременно должны быть свойственны материи. А то ведь привыкли всякие невежественные горе-знатоки представлять ее в виде какого-то там безжизненного праха, к тому же, ограниченного дурной телесностью («бешенным танцем электронов»).

Все четыре взаимосвязанные категории, разумеется, так либо иначе, доступны человеческому познанию. Находятся в пространстве, времени, движении. Присущность материи (равно другим онтологическим основаниям) данных неотъемлемых атрибутов можно доказывать, например, путем рассуждения от противного, апагогически. Мы, однако, делать это здесь не станем.

В свете сказанного можно б было представить формальную связь четырех категорий-оснований известной мнемонической схемой, используемой в школьной логике при соотношении понятий. Тогда бытие в данной схеме предстанет большим кругом. Внутри него размещены перекрещивающиеся круги поменьше, выражающие материю, мать-природу и Бога. Причем, надо полагать, они не занимают весь объем большого круга, оставляя место для других возможных «ипостасей» и обнаружений бытия.

И все же, схема эта неточна. Если и оправдана, то лишь в чисто логическом смысле, но никак не в онтологическом. В этой связи вспоминается диалектическая система понятий, развернутая в «Науке логике» Гегеля. Он, между прочим, начинает эту систему с бытия. И последовательно, строго логически (не формально, но диалектически) выводит-разворачивает свое величественное сооружение мысли. Здесь каждый конкретный «краеугольный камень», соответственно, связь его с другими такими же «кирпичиками» строго определены, незаменимы. Каждое понятие (категория) восполняет и продолжает на своем месте и роли систематически развернутое целое, которое, по сути, есть бытие, представшее в логике понятий.

Правда, если признать, что логика данная исчерпывающая, — что Гегель явил, причем, в понятийной форме все грани-определения бытия, полностью, тем самым, рационализировав его, — мы бы впали в ошибку. Ведь, как мы знаем, бесконечное, каковым есть бытие, не систематизировать, не охватить конечным числом рациональных понятий. Никакой науки не хватит, чтобы исчерпывающе познать, выразить в понятиях бытие.

Можно, конечно, вслед за Парменидом, признать, что мышление тождественно бытию, что все мыслимое есть. Тем не менее, следует оговориться, что тождество налицо лишь постольку, поскольку мышление принадлежит бытию, даже в смысле Спинозы. Но дело не обстоит так, — о чем говорит Парменид, а Гегель всеобъемлюще обосновывает, показывает, — что мышление и бытие тождественны в смысле равнозначности, полного совпадения. Ведь даже человеческое сознание, и оно не равнозначно одной из многообразных своих особенностей, мышлению. Ибо, помимо мышления, оно еще и волит, переживает, подсознательно, сверхсознательно и т.д. Человек живет не только рационально (научно), но и иррационально, волей, чувствами, аффектами, предметным миром вне себя. Но и бытие, надо думать, не только мыслит, не только связано с мыслью. Неправ Парменид, полагая, что немыслимое невозможно. Или он понимает мышление иначе, нежели мы?..

Заканчивая этот разговор, надо-таки, признать за Гегелем правоту в споре с И. Кантом относительно совпадения ста мыслимых талеров и ста талеров реальных. Мысль как теория, — причем, теория реализующаяся, переходящая в практику, — куда емче, реальней нежели простые 100 талеров. Верно, за них можно купить, даже немалое число вещей, а за 100 талеров в мысли никто ничего не даст (по крайней мере, в известных нам исторических пределах). Однако, специалист, ученый, ведающий всеобъемлющий толк в данной денежной единице, вообще, о деньгах, куда больше вооружен и на куда большее способен, чем реальный владелец купюры означенного достоинства. В конце концов, ученый может полностью обессмыслить (обесценить) содержание данной купюры, как и всех талеров вместе взятых. Способен он и то, что, так сказать, «виртуализовав» свои 100 талеров, тут же пустить их в оборот уже при наличной системе коммуникации, информационной связи.

И еще. Как мыслимые, так и реальные талеры — не более, чем создания человека, связанные диалектикой общего и отдельного. И как таковые они как раз тем и характерны, что более общее, более основательное, осмысленное, — оно и обладает большими реалиями на существование, нежели, скажем, простая купюра достоинством сто талеров. Обладатель последних, надо думать, с удовольствием отдаст последние ради приобщения к теоретико-мысленному совладанию с талерами и деньгами вообще. Но в иных случаях (причем, куда чаще встречающихся издавна вплоть до дня сегодняшнего) и теоретику не мешало бы иметь в кармане эти самые, пусть и помятые, обмусоленные, но все же, 100 талеров.

Верно тут и то, что на обыденном, повседневном уровне между нашими талерами пролегает непреодолимая пропасть, и талеры в кармане ощущают себя (по крайней мере, до поры до времени) куда действительней мыслимых. На уровне же подлинного, теоретического мышления дело, опять же, обстоит противоположным образом. Так что, как выходит, между этими талерами наблюдается не простое соотношение: имеется и расхождение, нетождественность, но также и равносильность. Они тождественны (по крайней мере, на сегодня) лишь вообще, отвлекаясь от конкретных ситуаций, уповая, например, на технический прогресс. Вместе с тем, можно вести речь и о 100 талерах как выдуманных, отличных от талеров, хоть и мыслимых, но отражающих реально наличные деньги...

Но оставим эти, несколько отвлеченные рассуждения. А возвратившись к интересующему предмету, мы должны заметить, что, вроде, уже и завершили свое осмысление поднятых в начале вопросов. Перейдем потому к заключению.

AZM

Очень много букв и очень мало толку от них....
При ограниченном понимании бытия, крайне примитивном. Человек чувствует что его установки идеологические эгоистические ограничены, и есть то , что за пределами этих установок.. И это он относит к "небытию". То есть эгоистически врет, и от этого все сложности.. ТОгда создается религия.. Связывает "бытие" и "небытие" в гипотетической точке "бог"..
Например зажравшие буржуи у власти ограничили свое понимания бытия своим существованием в Москве, в своем бизнесе и в своей власти.. А за пределами Москвы для них уже "небытие"... И тогда создается "бог" связывающий это "бытие" с "небытием".. Крайне ущербное и эгоистическое представление получается.. И все вопросы существования "небытия" относят к "господу богу" устраняются от них, ховаются и не решают.... Вот такая "власть господня"... страусиная.. и такие эгоистические религии у "господ буржуев".. ТО есть эгоисты лукавые создают эгоистические религии и культы "господа бога" свои что бы паразитировать на Народах Земли, господствовать..

Мыслящий Человек понимает что реальность не ограничена его бытовым сознанием, что есть более высокий разум и более высокие уровни сознания и бытия, к небытию это не относит и культ господа бога из этого не создает..

А вот паразиты-эгоисты создают с целью построения своей власти над сознанием масс и господства.. Отсюда много религий и противоречий между ними.. религиозные войны за свое мировое господство.. ТО есть кто придумает и внедрит свое толкование культа господа-бога тот и будет править сознанием масс...
Он у вас ничего не забирает.. Он вам дает религию.. Вы сами все ему отдадите и станете его рабами... его сектой... Вот такой религиозный бизнес.. Политика экономика деньги бизнес все это внизу, в низших слоях этой религии. Вот так ефрейторы их пивнух становятся вождями, фюрерами.. И все промышленники банкиры силовики генералы подчиняются им.. "Истина" стаду открылась и стадо обезумев рвануло.. к мировому господству.. И было это до них в разных странах это и после них тож иногда проявляется аналогичное во многих странах.. Майданы ельцынские, украинские и другие..

sgaliev

Вместо заключения.
Некоторые особенности атеистической религии


Итак, мы обнаружили тождество (сходство и различие) всех четырех категорий: матери-природы, бытия, Бога, материи. Так оно и должно быть, коль скоро, утверждая внутреннюю связь данных онтологических понятий, понимать божественное бытие (что то же самое, бытийствующего бога) не просто в качестве некоего мистического, сверхъестественного, волюнтаристского начала, но также и, главным образом, начала естественного, материального, природного, всеобъемлюще реального. Так должно быть и при понимании других участников «четверицы» всеобъемлюще, диалектико-материалистически.

Такое диалектико-материалистическое понимание распространяется и на человека. Не любому человеку столь многоплановое видение доступно. Сам человек должен быть всесторонне образован, духовно-практически развит. И всего полней такое его развитие реализуется, когда он осваивающе-произведенчески обходится со своим окружением, с самим собой, осваивающе-произведенчески открыт божественному бытию. Вот, при таком развитии и кругозоре, соответственно, умении обходиться с действительностью и бытием любовно, — а это, повторимся, всего полней реализуется в развитой осваивающе-произведенческой созидательности, — нашему человеку, по большому счету, атеистическому в своем мировоззрении, доступна религия обозначенного выше ракурса. Он, осваивающе-произведенческий человек, тогда может быть признан и религиозным, поскольку не отвергает Бога, не отрицает значимость и роль религии в жизни общества, любого человека.

И, конечно, нельзя не признать, религия, которой он располагает, имеет много общего с остальными религиями, в том числе традиционными, господствующими мировыми религиями. Тем не менее, она принципиально отлична от них. Да, отлична она, как нетрудно понять, своей атеистичностью. Иначе говоря, перед нами атеистическая религия.

Данный вывод мы, надеемся, показали и доказали. Правда, доказательство могло быть более основательным. Но это потребовало бы и большего объема нашего изложения. Вместе с тем, весьма усложнило бы последнее. Впрочем, и излишне оно, ибо достаточно сказанного.

Из приобретения религией атеистического характера вытекает ряд ее особенностей. Не останавливаясь на них, укажем, хотя бы, пару.

В нашем, скажем так, синтетическом видении естествования Бога, равного бытию, материи, а также матери-природе, творчество, создание, рождение, развитие, — все совпадает. Отсюда, надо понимать, божественная мать-природа (она же материя, бытие), привела (послала) человека в мир, породив, что то же, создав, развившись в него. Даже акт библейско-коранической «лепки человека из глины» вполне приемлем на известном уровне иносказания.

И, конечно же, при означенном понимании Бога (равного матери-природе, бытию, материи), нет нужды искать что из чего возникло в смысле «первичности-вторичности». Если эти моменты имеют какой-то смысл в человечески-логическом плане, то в онтологическом — почти никакого. Не важно: что первично (раньше) и вторично (потом), когда это кто-то там, в бесконечной глуби времен и пространств скумекал: «А сотворим мы человека, да по образу и подобию своему», соизволим себе, дабы стало светло и проч. Кстати, об этом всем уже недвусмысленно говорит Ф. Энгельс, указывая, что за пределами нашей практики и сознания (познания) вопрос о бытии есть открытый вопрос. Лишь в процессе познания, в гносеологической плоскости вопросы о том, что из чего вытекает, что чему предшествует, что сначала, а что потом, — имеет какой-то смысл. Коль скоро бытие существует вечно, бесконечно, — и не было ничего до бытия, и нет, не будет ничего вне и после бытия (само «после» тоже бытие), любое сущее есть в бытии, матери-природе, материальной божественности, — тогда всяким «разговорчикам в строю», типа «а как это», а «когда это», «разве может быть это», — относительно происхождения жизни, с генами и хромосомами, возводимым на мировоззренческий, смысложизненный уровень, просто отпадает нужда. Точно также отпадает нужда в понимании сотворения мира в ветхозаветном смысле, когда полагается, что ни с того, ни с сего некоторый «отвечный вседержитель», начало начал, вдруг, решил сотворять космосы и миры. Такой подход изначально нелеп, страдает множеством недоговоренностей, условностей, если его внимательно продумать. Космосы, вселенные, миры, — одним словом, мать-природа в своей бесконечно разнообразной данности, тем более, означенными выше, атрибутами, — конечно же, всегда были, есть и будут. Другое дело, что они меняют форму, особенности, качества, приходят и уходят, сменяются другими, и так везде и всюду, до бесконечности. Разве что касательно какого-либо конкретного материального образования (например, нашей вселенной) можно вести речь о его начале и конце, о его в этом смысле сотворении (создании, возникновении, зарождении, развитии). И в этом плане, вполне может быть приемлема ветхозаветная картина происхождения нашего мира, опять же, в очень даже непросто дающейся иносказательной форме. Ведь подлинного знания, как на самом деле все вершилось, у современной науки просто нет. Здесь приходится довольствоваться правдоподобными версиями, гипотезами, концепциями, среди которых и традиционно-религиозные, освобожденные от наивно-примитивных преподнесений, тоже имеют право на существование. А наука — право на поиски, конкретные факты и результаты. Во всяком случае, сегодня вопросы о том, что и как произошло, на каких путях, — эти вопросы полностью перешли в компетенцию науки. И религии (как и философии, между прочим) в данных вопросах почти нечего делать.

Если даже допустить, что в бесконечно длящейся матери природе существуют куда более развитые миры, цивилизации, представители которых, вполне возможно, сотворили наш космос, да нас в нем, — это, опять же, не дает нам основания впадать в уничижительно-жертвенные «лобостуканья», молитвы, смиренно-пассивные ожидания «с моря погоды» относительно этих самых творцов. Они не нуждаются в разного рода жертвоприношениях, ритуальных самоуничижениях человека, в истязаниях его духа и тела. Возможно, в традиционных религиях, особенно на первых порах подобные формы культа нужны были ради поддержания и «укрепления веры» и духа людей. Но для атеистической религии, строящейся на основаниях любви, свободы, осваивающего созидания мира, это все — лишь пройденный этап. Она, подчеркнем еще раз, живится не столько верой, сколько любовью, осваивающим мироотношением.

И с предметами культа, символикой здесь обстоит куда проще. По крайней мере, в ряде их особой надобности нет. Так, храмами нет нужды обзаводиться, строить. Разве что, в качестве сооружений просвещения, культуры, науки, социальной работы и т.п. Дополняя сказанное выше о храмах, культе вообще, нельзя не видеть: На известном этапе развития религиозности (тем более, восшедшей к атеистичности осмысливаемого нами плана) потребность сооружать храмы, равно другие культовые предметы, а также в специальных служащих (клире), обеспечивающих конфессионально-религиозный процесс, просто теряет смысл. Если кто и нуждается в храме, он может внутри себя, в своем сердце, даже воле нести его. К тому же, — куда емкий, нежели земная твердь выдержит. И служить в нем сподручнее...

Несомненно, религиозное отношение человека к действительности, вещь необходимая, нужная. Каждый человек на путях своего созревания призван пройти стадию религиозности. Каждый должен научиться религиозно переживать, верить, чувствовать, созерцать. Главное — любить. Причем, — любить далеко не столько в смысле половой, даже эротической любви, хотя и этому тоже, ох как нужно учиться! К тому же, — не как обычно: на свой страх и риск, самотушки, «в подъездах», «под заборами», но развиваясь, углубляясь по-человечески здесь. Хорошо на этот счет сказано у Фромма. Если какому простому ремеслу, музыке, живописи мы учимся, иной раз годами, даже десятилетиями, — причем, в институтах, у высококвалифицированных учителей, — то кто, сколько и как учит нас искусству любви. Тем более, — коль скоро признано, что перед нами одно из самых сложных и глубоких форм межчеловеческих отношений. Но того сложней любовь божественная, единящая человека и Бога. Вряд ли ее можно обрести «на улице», на собственном непосредственном опыте. А ведь она не просто религиозная, как явлена традиционными религиями, но религиозная, возвысившаяся до атеистичности.

Нужна религия атеистической мироориентации и в плане тех специфичных функций, которые она всегда выполняет в жизни человека. Да, религия интегрирует последнего в мир, в общество. Любовь, которую она культивирует, коль скоро нормальная, зрелая, тому порука. Благодаря религии люди приобщаются к господствующим в обществе ценностям, жизненной атмосфере, обретают свое место в системе общественных отношений. В их сознании и делах сквозит известный порядок, гармония...

Вместе с тем религия выступает надежным средством, формой преодоления человеком тех порядков, условий жизни, которые уже устарели, отвердевают, превращаются в зло. Религия и мораль (а они обычно теснейше связаны) — незаменимые инструменты, посредством которых человек пробивает «брешь» застывшей наличности, трансцендирует сущее, выбирается в должное, трансцендентное. То, что, скажем, именно религия вывела человека из тупиков Античности, — это совершенно не случайно. Не случайны и социальные движения Средневековья и Нового времени, протекавшие под религиозными знаменами.

Всегда, когда наличные порядки перестают ответствовать подлинной человечности и бытию, религия, мораль — тут как тут. Еще до осознания человеком происходящего, они уже вырабатывают свои оценки, прорицания, прожекты будущего. Вместе с тем, наличная действительность, выражающая сущее, подвергается суду, оценке, соответствующему поступлению человека с ней. Пока славно известная «сова Минервы вылетит в сумерках», всю преуготовительную работу для ее «поживы» религия и мораль уже состряпали. И далеко не случайно, что прежде великих мыслителей в мир приходят великие пророки, мудрецы, моралисты.

Помимо всего этого, религия всегда выполняет свою, никем не подменимую, экзистенциальную функцию. Другими словами, с ее помощью человек осмысляет проживаемое, обретает смысложизненные цели, ориентиры, выстраивает собственную жизненную линию.

Незаменима религия в этой функции и для атеистического человека. Оно, конечно, и на философско-рациональном уровне мы заняты смысложизненными исканиями. Однако, этой работе непременно предшествует, предваряя философствование, соответствующая морально-религиозная деятельность. И она в этом смысле буквально не заменима.

Единственно, от чего атеистически религиозный человек может себе позволить отказаться, так это лот иллюзорно-компенсаторной функции религии. Об этом выше мы уже сказали кое-что. Здесь добавим лишь, что, как знать: возможно, и для осваивающе-произведенчески живущего человека временами могут возникнуть ситуации неопределенности, опасности, угрозы, противоречия. Разве в этом случае он не может себе не иметь веру, надежду на то, что все в конечном счете обойдется, спасение непременно придет? В конечном счете, дела так сложатся, что он найдет выход из тяжелого положения, где очутился. Одним словом, даже в описанных условиях имеются, пусть и весьма малые, но все же, по крайней мере, гносеологические основания для опоры на сверхъестественные силы, на бытие, как еще не данное человеку в рациональное осмысление и проч. Все же, повторимся, социальных оснований, нужды в так называемых «костылях» осваивающему мир событийно человеку нет нужды.

Сказанное означает, что человеку, способному осваивающе относиться к действительности, не довольствующемуся традиционными формами религиозного присвоения, также предстоит перерасти религиозную стадию своего созревания. Причем, — так, чтобы, тем не менее, не покинуть ее. Как это понимать? Для диалектического мышления тут нет ничего особенного. Ведь любой диалектический процесс нечто подобное являет сплошь да рядом. Потому, так становясь, человек, — кстати, в общеисторическом и индивидуальном планах, — проходит различные стадии. И, что важно, каждая стадия по исчерпании себя, не исчезает бесследно, но как-то да сохраняется, откладывается на нем: его сознании, поступках, натуре. Мы не окончательно прощаемся со своим детством: несем его в себе на всем протяжении жизни, как говорится, «в снятом виде». Ибо оно, как и другие стадии нашего роста, нас обогатило, служит нашей активности, человечности в зрелом состоянии. Когда и где придется, мы непременно воспользуемся опытом и возможностями собственного детства. Вместе с тем, помимо него и не меньшим, если не большим образом, в нас работают также другие моменты, обретенного становлением, опыта. И они нам пригодятся, когда придет место, время и нужда. Больше. Мы, будучи этим, зрелым человеком, содержим пройденный опыт как бы составно, структурно, плотью своей. Мы не были бы тем, кто мы есть, без этого пройденного, вос-питанного и вос-питавшего нас, опыта.

Вот, так и с религией. Зрелому человеку, конечно же, она нужна, нельзя без нее. Пусть даже — возвышающейся в означенном направлении над традиционно-религиозными течениями, коими существует присваивающий мир человек. И все же. Как говорится, «хороша ложка к обеду». Но вместе с ней, нужны и вилка с ложкой, нужен и нож. Возможно понадобятся палочки...

Что ни говори, многогранная и сложная действительность, до которой дорос современный человек, просто не вписывается, не охватывается одним религиозным мироотношением. Ему никак не обойтись, непременно понадобится: и наука, и философия, искусство и многие другие конкретные разновидности обхождения со своим окружением. Причем, именно философско-научному подходу, мировоззрению, пусть и отягощенному духом религиозности, в таком обхождении будет принадлежать безоговорочный приоритет. И, уж конечно, в окружающем нас мире дела отнюдь не по науке, пусть даже постнеклассической (В.С. Степин) обстоят. Есть тут и тайна, и мистика, и многое из того, о чем сугубо научными средствами просто нечего сказать. Как говорится, «Многое есть в мире, друг Горацио, что неведомо нашим мудрецам!»...

Вот, примерно таков осваивающе реализующийся в мире атеист. Он не может позволить себе отрицательно относиться к религиям, тем более, отрицать существование Бога. Ведь в его мировоззрении религиозный опыт присутствует, работает, пусть и не на переднем плане. В этом смысле, снимая религиозное мироотношение, наш атеист поднялся на ступеньку выше религиозности, философско-мировоззренчески осмысляя себя, окружение, Бога. Знающий толк в религиях, ценящий их, сам религиозный в означенном смысле, — он, несомненно, уважительно относится ко всем остальным религиям. По возможности, старается учиться у них, черпать все ценное, человечески и бытийно значимое. Правда, и негативы своих «учителей» он тоже усматривает.

Продвинутый атеист, которого мы описываем, в своем философско-мировоззренческом отношении к Богу, разумеется, не перестает любить его. «Нерелигиозным», по крайней мере, в обыкновенном понимании, конечно же, он не является. Ибо, пусть особо, он непременно религиозен. Вот почему, далее, сам процесс строительства современным атеистически религиозным человеком подлинного будущего, — другими словами, событийного человеческого бытия, — отдает религиозным началом. Без любви, веры, без устремленности к бытию, без обретения событийности (ближайшей связи человека и бытия, Бога), — как возможно утверждать сегодня подлинное будущее? Как последнее достижимо деяниями безрелигиозных людей?..

Религиозность, вдобавок, придает нашим «серым» уморассуждательствам, рационалистичностям, «теориям» то, что называется «зеленость», «жизненность». Благодаря присутствию религиозного начала в наших делах, помыслах и отношениях, как раз, «древо жизни вечно зеленеет». В этом смысле Мало что ведают в подлинном атеизме те, кто огульно отвергает религию, не принимает Божественность бытия, всего сущего. Но и те, кто, отрицая вульгарный атеизм, полагает, что отделывается от атеизма безоговорочно, весьма ошибаются. Обе стороны часто стоят не на высоте, не понимают, против чего выступают, по сути.

sgaliev

Очень хорошее сообщение Ваше, ув. Азм.
К сожалению, сейчас не могу ответить на него, но обязательно отреагирую несколько позднее.
За сообщение большое спасибо! Прочитав его, сразу осенился, что весьма важное-то и упустил в только что вынесенном на Ваш суд, сообщении

sgaliev

Вот, теперь, ув. azm, попробую отреагировать на Ваше, как сказал хорошее сообщение. Хотел даже отплюсовать его, но,почему-то, не выходит...


Что же, возможно Вы и правы.
Только одно слово. Тема совершенно не разработанная, даже, если хотите, крамольная (во всяком случае, для кондовых коммунистов).
Пришлось начинать с пустого листа, вообще-то. Те, которые как-то пытались на эту тему говорить (даже среди коммунистов), как-то не об том были... "многобуквие" которые Вы находите, вообще-то, очень даже неверно сказано. Если б я расписывал толком да с расстановкой, - не знаю, сколько их еще бы прибавилось.Ведь я коснулся лишь крайне мизерного... Да и то, - по верхам...
Что же до второго Вашего заключения, то, все же, не думаю, что работа бестолковая. Хочется верить, что кто-то да в толк и возьмет. Может, попытается продолжить. Или, того не хуже, попытается опровергнуть сказанное. Есть толк, однозначно! Вот, даже Вы знакомитесь с материалом. А, ежели б я не разместил его здесь, оставил в столе, - кто бы ведал?..

Оригинально понимаете!

Ну, батенька, Вы, кажись, новое понимание Бога, значит, религии предлагаете!
Очень оригинально думаете. Однако, как по мне, довольно просто у Вас выходит все.
Ну, положим, буржуи создают таким образом своего бога и религию. А как же быть с небуржуями? У них ведь тоже религия имеется? Больше того. Было же время, когда буржуев на свете и не было, но религия существовала. Как тогда быть? Откуда взять религию в этом случае? Или - все по аналогии? Только буржуев заменить феодалами, а пролетариев - рабами да крепостными...
Но и этим вопрос не снимается. Ведь и в бесклассовом обществе, когда Адам и /Ева на равных пахали, бар не было, но религия была-таки... Откуда она есть, может быть?
И еще одно. Ведь И атеисту же религиозность нужна, как я пытаюсь доказывать. И у него есть что-то святое, есть вера, есть любовь, есть нужда творить благо, спасаться и проч... Кстати, уже Горький и Луначарский вместе с еще ребятами пытались приручить религию к революционно-освободительному движению. А в Латинской Америке все революционные дела, по сути, проходят под религиозными знаменами нынче... Кстати и в начале Нового времени в Европе бушевали религиозные войны, тоже носившие социально-политический оттенок...
Видимо, Вы как-то не глубоко копаете, доискиваясь корней религии, согласитесь...
Что ни говори, она, религия, - весьма серьезная вещь, чтобы так просто ее объяснять.
Да и с понятием "небытие", собственно и "бытие", Вы как-то по-свойски обращаетесь, дорогой!

Но, может, создает-таки? Во всяком случае, высокому разуму очень даже не мешает идеалистический подход к вещам. А где идеализм, там и матушка-религия по-соседству, между прочим. Да и материалисту, - разве не нужен ему Бог для обеспечения полноты мироздания, которое строит. Ведь все Нововременные материалисты, так либо иначе, были вынуждены признавать существование Бога в качестве перводвигателя, первотворца и проч. Это лишь диамат в их представлениях кой-какой-порядок стал заводить. Но ведь и он, последовательно промышляя понятия "бытие", "материя", "мать-природа", доходит до необходимости понимать все это и в плане божественности...
И что плохого в том, что, скажем, я понимаю мать-природу Божественной, отождествляю бытие и Бога, материю и Бога? Да нормалек тут все!..

Хорошо расписали значимость религии для использования ее в интересах господства всяких там!
Но, повторюсь, религия ведь и у угнетенных народов и у свободных, - у всех имеется. Она ведь не только эксплуатировать помогает, но и переживать тяжелую реальность. Она объединяет людей (верно говорите), но и разъединяет, коль время придет...
Она в человеке человечность поддерживает, не дает ему не впасть в животность.
Она позволяет даже открывать такие реалии, такие моменты жизни, которые никакими науками не могут быть открыты. Кстати, Вы обратили внимание: Ведь эпоха средневековья пришла в историю, сменяя рабство далеко не просто по социально-экономическим основаниям. Пришла она во многом и по соображениям морально-религиозным, духовным.
Вообще, есть в религии много исключительно значимого, без овладения чем человек просто еще не созревает как человек. Как по мне, вопрос тут в том лишь заключается, чтобы понимать ее глубоко, не ограничиваясь какой-либо уже сложившейся религией. В этом смысле коммунисту религия не должна быть чуждой: он призван впитать ее в себя. Но... Не ограничиваться именно религиозным подходом, поднимаясь выше, на научно-философский уровень, который, опять же, вбирает в себя очень многое из религии..
Что-то я как-то обрывчасто говорю, как-то не вхожу в глубину вопроса. Просто не хочется многобуквничать, правда. Да и, как чувствую, еще не отошел от уже написанного...
Не буду потому растекаться дальше по древу.
Вам же скажу напоследок, что было б неплохо, чтобы Вы, высказанные идеи свои, попытались развить, аргументировать, расписать... .