Волобуев

Воплощаются личности с генетической памятью о возможных укладах бытия и их личностной оценкой. На основании этого личности делают выбор "как жить" и что такое хорошо и что такое плохо. Выбирают какой ИЗМ строить.
===================================
Чушь.
Выбирает человечество. А нам надо видеть, что выбрало человечество и сообщать ему об этом.

"Мы выступим перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! - Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов. Мы не говорим миру: "перестань бороться; вся твоя борьба - пустяки", мы даем ему истинный лозунг борьбы. Мы только показываем миру, за что собственно он борется, а сознание - такая вещь, которую мир должен приобрести себе, хочет он этого или нет."
Карл Маркс

azm14

Если есть Власть научная идейная то она организует общество, заставляет учиться работать, развиваться. Если демонкратия то идет раздрай, " у каждого свое" " у меня есть свое мнение, но я с ним не согласен".. Демонизм играет настроениями, искушает, сооблазняет обещает и использует толпу как стадо пьяных коров..

Бывает такое нажрутся коровы взброженных яблок груш и дуреют. И наступает в стаде демонкратия. Стадо неуправляемо. Его прет в разные стороны. Власти нет.

И у гомосапиенсов состояние мозгов бывает разным. ТО за "веру царя отечество", за вождей, за партию, за науку. То за свободу от всего этого. Психика меняется. ТО тяга к наукам, культуре. ТО борьба с разумом, образованием, культурой за "свободу". Состояние толпы разное бывает и меняется быстро и часто.
Большевики смогли распущенную толпу организовать направить на созидание.

Еще в 1916 году Революция в России была невозможна и предсказывали что лет 10 ее не будет. Что революции начнутся с запада. Но в 1917 году ситуация резко измениласть. Царь "вдруг" отрекся в пользу брата своего. Но что то пошло не так. Буржуазия предала царя и понеслось.

В тонком мире все неоднозначно и изменчиво. Это проявляется в сознании масс, в настроениях. Материалисты идеологически могут утверждать что тонкого мира нет. Это их позиция. Но сами то знают как есть... и что правит толпой в сознании..
И как это стадо от разрушения направить на путь созидания.

Волобуев

Вот я был властью, офицером. Но я знал, что человечество никогда не примирится с карьеристским делением на начальников и подчиненных и найдет способ покончить с этим идиотизмом. Знаю, потому что неоднократно и подолгу сам жил в обстановке, когда начальничество становилось малозначительным в сравнении с коллективизмом.
Каждого своего матроса я инструктировал: «Вот твоя койка, можешь спать, когда хочешь и сколько хочешь, только не забудь сказать вахтенному или дневальному, что спишь с моего разрешения, чтобы тебя не беспокоили. Вот твое заведование, учись сам, как его обслуживать, и я тебя научу, если захочешь. Если чего не сделаешь – не волнуйся, я сам увижу и доделаю. Вот тебе пачка увольнительных записок, заполненных на тебя и подписанных мною. Впиши, когда понадобится, дату и ходи куда хочешь и когда хочешь. Только запишись у вахтенного или дневального, чтобы я смог быть в курсе, если что. Если захочешь повидать маму – скажи. Дам отпускной. Только думай иногда, что ты в ответе здесь и за маму, и за Родину. Старайся соображать, что к чему».
Бывало, не верит. Уляжется среди рабочего дня. Ну, полежит, помается. Это же пытка для молодого организма – валяться в койке в неурочное, непривычное для него время. Я в сторонке давлюсь от смеха.
Еще в училище, когда нас отправляли в гарнизонный караул или на какие-либо авральные работы, мой дружок Юра Щека часто удалялся в санчасть. Юра был в хороших отношениях с нашим терапевтом Марией Владимировной. Когда же мы, усталые, возвращались, приходил и Юра, и рассказывал, как он, в отличие от нас, вахлаков, хорошо провел время.
И я пошел в санчасть.
– Марья Владимировна! Положите меня, пожалуйста, денька на три в санчасть. А то я не болею и, похоже, не заболею. А тут Юра хвастается. А мне завидно. Хочу посмотреть, чего здесь у вас для него как медом намазано.
– Конечно, Женечка, ложись, отдохни, – Мария Владимировна относилась к нам, курсантам, как к своим родным детям, и всегда называла нас ласкательно. – Я уж и удивляться начала. С Юрочкой дружишь, а к нам не просишься.
Мне хватило одного дня, чтобы взвыть волком. Я отлежал бока, а за окнами санчасти звенела жизнь. Без меня.
Побежал к Марии Владимировне.
– Марья Владимировна! Миленькая! Выпустите меня отсюда.
Но Мария Владимировна оказалась еще и жестокой хитрюгой, как и каждый нормальный военврач. Да и скучно было ей, как и всем нашим врачам, сидеть в пустой санчасти, дожидаясь Юрочку.
– Нет уж. Давай, как договорились. Будем считать, что ты уже выздоровел. Осталось закрепить это физиотерапией. Поступаешь в распоряжение старшей медсестры. Она уже и санитарок на два дня отправила в отгулы.
Так что я еще с училища знал, какие мучения испытывает такой «экспериментатор», валяясь в койке.

***

Тут, главное, надо приглядывать за матросом, чтобы не переработал.
Вот, не доглядел однажды за Володей Рудницким. Лежит день, второй. Подхожу к нему. Говорит, что всё в порядке, отдохнуть захотелось.
Спрашиваю, не у него, а у других
– Не случилось ли чего?
– Нет, – говорят, – ест нормально.
На третий день позвал врача. Ну не может здоровый парень и на спор столько пролежать! А Володя, оказывается, астму скрыл, когда его призывали из Одессы. А тут перенапрягся, днем работая секретарем комсомольской организации лодки, а по ночам приводя в порядок свое заведование, – астма и обострилась. Его надо комиссовывать, а он просит дать ему дослужить. Девушки, видите ли, перестанут обращать на него внимание, если узнают, что комиссован. Решат, что он пройдоха, а вовсе не герой.
И ведь добился своего, дослужил.
И мог ли я, офицер, быть начальником матроса Рудницкого? Скорее, начальником у меня был он. Он был суперспециалистом, и уже я многому учился у него. Одно удовольствие было смотреть, как работает Володя. А нравственность, духовность, душевность были у него на уровне святости. Один-единственный раз я дал Володе повод нахмуриться в мою сторону – и переживаю до сих пор. Но я же тоже был гордый и не очень хотел объясняться и оправдываться.
Но вот какой интересный парадокс получается. Раз Володя у меня был начальником, то я, в силу негативного отношения к начальничеству и чтобы остаться самим собой, должен был подкладывать ему изредка если не «свинью», то хотя бы «поросенка»?
И ведь подкладывал! Пусть и не совсем осознанно.
Например. Меняю перископ на лодке и никак не могу состыковать погоду, плавкран, выдергивающий перископ, и транспортное судно для перевозки выдернутого перископа на завод, из-за различной их подчиненности. Плавкран, кажется, вообще никому не подчиняется. Чуть задует – и плавкрану, оказывается, выдергивать перископ нельзя. А когда у нас, на Севере, не дует?
Получается, что лучше всего будет, если выдернутый перископ полежит на палубе плавкрана, пока не подойдет транспортное судно. Если положить перископ на берегу, то, когда подойдет это судно (тоже, по-моему, никому не подчиняющееся), плавкран может оказаться недоступным для погрузки перископа с берега на судно.
Но капитан плавкрана и выглядит крайне раздраженным, и ведет себя склочно: требует, чтобы я немедленно убрал перископ, который наконец-то выдернули, с палубы плавкрана.
– Чего тебе надо? – спрашиваю у него.
– Того, чего мне надо, у тебя нет.
– Ну, а все-таки: чего тебе надо, чего у меня нет?
– Да повариха у нас ушла на две недели на курсы повышения квалификации, а никто вместо нее готовить не хочет. У нас же профсоюз. Не заставишь, – открывает причину своего раздражения капитан.
– Будет тебе повариха.
И бегом к Володе. А Володя в крик.
– Меня, такого боевого, который пришел на флот погибнуть, может, но не посрамить, – и в поварихи?! Да меня засмеют! Я и готовить не умею. Я никогда не варил.
– Владимир Эдуардович! Вы же понимаете, что положение безвыходное. И потом, если Вы не варили, как Вы сами, заметьте, изволили выразиться, то откуда Вы знаете, что не умеете? Я уверен, у Вас все получится.
Подчиненный должен знать слабости начальников и уметь их использовать. И Володя, обожавший любой намек на изящную словесность, пошел в поварихи, думая по дороге: правильно ли он выразился, что «не варил»?
Через две недели перегрузили и отправили перископ, вернулась повариха. Пошел забирать Володю, а команда плавкрана мне его не отдает. Размахивая кулаками и гаечными ключами, они вопили в тридцать глоток, что пойдут на смертоубийство, но не отдадут Володю, без которого жизнь их будет им не в жизнь. А Володя смотрел на меня, ошеломленного и перепуганного, из-за их спин, и злорадно ухмылялся. Дескать, теперь ты понял, каким сокровищем разбрасываешься? И ведь пальцем не пошевелил, начальничек, чтобы выручить меня. Еле отбился сам и отбил его.
Капитан плавкрана, оказывается, приторговывал продуктами через прибрежные магазины, а Володя нарушил инструкции капитана по утаиванию части продуктов и закладывал в котел все, что положено. Неудивительно, что команда плавкрана впала в отчаяние, потеряв кормильца.
Конечно же, такие отношения с подчиненными, которые, одновременно, были у меня начальниками, такой коллективизм, такая служба была счастьем, была в удовольствие, и уж никак не в тягость. И понятно, что если бы надо было закрыть какой-нибудь дот своим телом, то я бы постарался быть там раньше Володи.

***

И всё они старались делать сами. Я их никогда ни к чему не принуждал. Никакой требовательности к подчиненным! Трения же между нами как раз происходили из-за их ревнивого нежелания допускать меня к выполнению их обязанностей. Дело доходило до того, что иногда, в знак протеста против выполнения мною их, моих подчиненных, работы, они демонстративно сдавали военные билеты бедным моим начальникам, не знающим, как на это реагировать. Но мне же тоже надо было поддерживать себя в форме.
В пуске, обслуживании, остановке, регламенте приборов и систем я не очень досаждал подчиненным своим участием. Здесь я старался лишь уметь это делать самостоятельно и поддерживать свое умение.
Но все новые неисправности были моими. Ничто другое не позволяет так хорошо изучить технику, как поиск и устранение неисправностей. Например, однажды я трое суток отыскивал гуляющий ноль в автопрокладчике. Понятно, что за эти трое суток я так изучил этот автопрокладчик, что и сейчас вижу его перед собой в любых подробностях.
Но я не знаю ни одного случая, чтобы мое распоряжение не было выполнено.