Другой коммунизм.

[Волобуев]

Сообщение от loktev1954

Цитата:
Сообщение от Волобуев
Сначала надо решить материальное: передать выпускаемые деньги (превращенную прибавочную стоимость) населению, всем поровну. А не устраивать братание с эксплуататорским ворьем, с фглонистами, с частными банкирами, незаконно выпускающими себе деньги. И присваивающие выпускаемыми деньгами всю прибавочную стоимость (и всю прибыль), нарабатываемую в стране.
Только тогда наступит душевное равновесие. А до этого будет только ярость благородная вскипать.
Есть китайская сказка где человек победил мучившее всех чудовище, глянул в зеркало и увидел чудовище в нём.
Если не заменить материальный стимул моральным, то бездушие вернёт всё на круги своя.
Сначала революция победила, а потом бездушие и материальность, телесность вернули всё назад.

Чушь. Коммунисты перестали руководствоваться основами марксизма-ленинизма-сталинизма для освоения продвижений человечества, не освоили отмену золотопаритетности денег, величайшую формационно образующую цивилизационную подвижку, открывшую дверь в коммунизм, вот и вернули все в зад.

[Волобуев]

На нашей подводной флотилии вдруг начали происходить непонятные вещи. Стали гореть подлодки, одна за другой. Большой пожар на лодке – это одна из самых тяжелых аварий. Отсеки в этом случае перекрываются, чтобы пожар не распространился по лодке, и, как правило, выгорают вместе с людьми.
Гибель подводников, тяжелая атмосфера во флотилии. Слушать, как отдирали останки подводников от переборок, хоронить товарищей было запредельно тяжело. Выйти в городок, на люди, не хватало сил. Тошно было смотреть друг на друга.
Но наступила и наша очередь, загорелась и наша лодка. И мы пошли в горящий отсек, и нас там намертво задраили. Никто никогда на лодках не погасил еще большого пожара, работая в пожаре. И мы, когда шли в аварийный отсек, конечно же, и не думали о выживании. Промелькнула мысль, что уж в этот раз точно придется помереть. И быстрей в работу, дело делать, пока живой.
Нас трое: Герасимюк, Громов и я. Отсек был жилой и аккумуляторный, горел весь. Сначала не было видно места, свободного от пламени: это горел лак на дереве кают. Нас просто ошеломил вид плавящегося металла в переходе на нижнюю палубу. Толстенные металлические ступени трапа прогорали на наших глазах насквозь. Лишь потом разобрались, что там горела перекись водорода. И первым через эту домну прошел Громов.
Оказывается, можно выжить в пожаре. Особенно в герметичном отсеке, где кислород быстро выгорает. Всё горит как-то иначе, чем на воздухе. Одежда, например, превращается в обугленную броню. Главное, чтобы тело было прикрыто хоть чем-нибудь. Там, где были голые участки кожи, они сварились и потом долго текли жутко вонючей жидкостью из лопающихся пузырей.
Смотрим: горим, но живем. Отвоевали участок, свободный от пожара, стало легче. Начали работать уверенней. Сначала гасили всё подряд. Потом махнули рукой на два очага и гасили то, что прорывалось из них. Отвоевали почти весь отсек.
И тут пошли взрывы. Через отсек – голубая молния и мощный звуковой удар. Пошли снова пожары по всему отсеку.
Когда первый раз пыхнуло и грохнуло, Слава Герасимюк, как только смог, спрашивает:
– Что это было?
– Регенерация, наверное, – отвечаю.
– Так почему же мы еще живы? – резонно усомнился Слава, меланхоличный в абсолютно любой ситуации.
И действительно, взорвись пластины регенерации воздуха, в отсеке было бы крошево. Это прогорела изоляция на кабелях и они, коротясь, взрывались. Всё равно, что молния с громом в комнате. Расплавленные и горящие сердечники кабелей вызывали новые пожары по всему отсеку. А отключить кабели нельзя. Они напрямую подключены к клеммам аккумуляторной батареи. Открыть лаз в батарею, когда кругом огонь, значило подвергнуть эту батарею почти стопроцентной опасности взрыва, а лодку – гибели. Пришлось опять всё тушить по нескольку раз, пока все кабели не выгорели.
Мы потушили либо само прогорело всё, кроме «домны». Мы вбухали туда неимоверное количество пены. Но там как плавилось железо, так и плавится. Не гасится, хоть тресни.
Громов без сознания. Это я его вырубил. На всякий случай. А то он пытался выйти из отсека через глухую переборку. Мычал и вбивался в металл. Герасимюк сидит на нем и следит, чтобы он не сорвал с себя маску. Громов был крупнее нас с Герасимюком, работал больше нас, неистово рубил горящие двери кают и деревянные переборки, чтобы рассечь фронт огня или прорваться к взрывоопасным веществам и выхватить их из-под носа у огня, – и у него первого заглох изолирующий противогаз.
Нам с Герасимюком тоже уже трудновато. А выйти не можем. Нельзя, не выпускают. Кремальеры заклинили наглухо. А в отсеке же всё выгорело. Связи нет. На перестукивание сил нет, да и бесполезно. Морзянкой не объяснишь всю ситуацию, не осталось на это противогазного времени.
В отсеке – порядка тридцати пунктов связи. Один за другим перебираю их – не работают, сгорели. Был и очень надежный аварийный пункт связи, к несчастью – конструктивно рассчитанный на затопление отсека, а не на пожар. Он был расположен как раз над «домной», и его невозможно было использовать, хоть я и пробовал дважды. Проскочить по плавящемуся трапу – это одно, а висеть над этим трапом и пытаться открутить тугую заглушку – совсем другое. Именно там я обгорел куда больше, чем за весь остальной пожар. Конструкторам лодки и в голову не приходило, что кто-то будет тушить большой пожар в отсеке и притом нуждаться в связи.
Оставалась лишь надежда, что где-нибудь сохранилась обычная связь. Ползал я, ползал, и, как ни странно, в самом чреве пожара нашел-таки исправную линию связи. Открыли переборочный люк, приняли Громова, а потом подменили и нас.
По-моему, это был первый случай, когда большой пожар на лодке был погашен прямыми действиями подводников в аварийном отсеке, и когда подводники выжили в большом пожаре.
Громов потом, почему-то, никогда не смотрел в мою сторону. Никак, наверное, не мог решить: то ли я его спас, то ли обидел.
Но какой это ком в горле – выйдя из пекла, видеть слезы радости на лицах своих товарищей. Становится понятно, какой ужас они только что пережили. Впоследствии, неоднократно побывав и с той, и с другой стороны, я стал, если была хоть малейшая возможность выбора, эгоистично лезть в пекло.

***

После таких случаев нравственный облик экипажа преображается, взлетая на необыкновенную духовную высоту. Эта духовность остается у людей на всю жизнь, передается окружающим, передается поколениям.
Представьте себе, что Вы сбегали на смерть за другого человека, или кто-то сходил на смерть за Вас. И какие отношения будут после этого у вас друг с другом?
Всё. Всякие мелочи и недоразумения становятся просто невозможны. Люди настолько доверяют, настолько близки друг другу, насколько это бывает в семье, где звенят друг о друга душами. И эта духовность остается у людей на всю жизнь, передается окружающим, передается поколениям.

[loktev1954]

Да. Согласен с Вами. Теперь мне не о чем больше говорить.

[Волобуев]

Сообщение от loktev1954

Да. Согласен с Вами. Теперь мне не о чем больше говорить.

Как это не о чем? А о душевности, без которой духовность превращается в жуть. А о передаче выпускаемых рублей в России населению России, всем поровну. Чтобы мы с Вами были счастливы зная, что каждый в России сможет выжить и прожить.

[loktev1954]

Схема.

Однокомнатные сотовые квартиры оборудовонные спальными местами и пищеприёмниками с витаминной похлёбкой.
Телевизор и компьютер только для получения информации и общения.
Никакого потребительства!
Никаких развлечений! Никакой рабской работы! Никаких денег!
Никаких телесных удовольствий или неудовольствий!
Никакого комфорта или дискомфорта!
Никакой телесности отвлекающей от душевности!

Люди не из-под палки вдохновенно трудятся, круглосуточно творчески горят, радуются процессу творения, радуются взаимодарению, радуются за других.
Действует моральный стимул.
В процессе творчества "родственные души" сливаются в единое душевное существо.
Появляются дети любимые не только родителями, но и всеми без исключения.
Дети живут и воспитываются всеми отдельно в детских садах. Окружённые взаимолюбящими и творчески горящими они сами становятся людьми с большой буквы. Человеческие ценности в шкале ценностей пересиливают животные. Этот порядок вещей закрепляется в эволюции.

Создают источник большой энергии. Преобразовывают энергию в вещество. Из вещества принтерами производят вещи и продукты питания. В лесу и в океане устанавливают принтеры и беспечивают животных кормом. Хищники становятся кормоядными отвыкают от охоты и перестают быть хищниками. Животный мир радуется вместе с людьми.

Осваиваются новые планеты, новые вселенные. Жизнь продолжается.

[Волобуев]

Сообщение от loktev1954

Люди не из-под палки вдохновенно трудятся, круглосуточно творчески горят, радуются процессу творения, радуются взаимодарению, радуются за других.

А Вы хоть что-то сотворили, чтобы понимать творчество?

Сообщение от loktev1954

В процессе творчества "родственные души" сливаются в единое душевное существо.

Чушь. Человек творит сам, не сливаясь ни с кем.

Сообщение от loktev1954

Дети живут и воспитываются всеми отдельно в детских садах.

Неужели у Вас нет детей? Или есть "отдельно"? Руки-ноги оторвал бы тем деятелям, кто лишает ребенка семьи, какой бы эта семья ни была.

Сообщение от loktev1954

Никаких развлечений!

Так Ваше все сплошное развлечение.

[Волобуев]

Наибольшие трудности вызывает кораблевождение в условиях узкости: вблизи берега, в губах, фиордах, бухтах, проливах. Каждый штурман, каждый вахтенный офицер и каждый командир в наше время должны были выучить громадный объем информации по каждой узкости. Запомнить разработанные на самом высоком научном уровне и утвержденные на еще более высоком руководящем уровне курсы, поворотные пеленга и поворотные дистанции, рассчитанные для каждой точки поворота. Флагманские штурмана и капитаны-наставники беспощадно гоняли плавсостав, требуя безупречного знания наизусть этих курсов, поворотных пеленгов и дистанций (поворотных линий).
Но мореходы все равно частенько попадали в страшные аварии в узкостях. Если они оставались живы после аварий, то их мучили на судилищах. И это длилось тысячелетиями. И было непонятно: в чем же здесь дело?
Правда, были еще лоцмана, которые с уверенно проводили корабли и суда по узкостям, относительно редко попадая в аварии. Но они не раскрывали секретов своей профессии. Потому что и сами не понимали, в чем там была суть. Они могли сообщить своим наследникам только что-нибудь вроде: «В этом колене узкости ворочай, как увидишь, что вон та кривая береза на одной линии с печной трубой на избе бабки Матрены». Все считали лоцманов людьми, далекими от науки, а то и колдунами. В лучшем случае их обзывали нейтрально: практиками. Но жизнь заставляла пользоваться их услугами. Было очевидно, что «научно» разработанные и выученные наизусть поворотные линии (пеленга, дистанции) к добру не приводят.
Всё это напрямую касалось и меня. Ощущение, что лезвие дамоклова меча навигационной аварийности висит и надо мной, было крайне неприятным. Я множество раз почувствовал холодок смерти, множество раз побывал в беспомощном состоянии, в прострации, в отчаянии, когда мне приходилось действовать наугад, на авось. То мое кораблевождение больше напоминало русскую рулетку. Везло мне. И я понимал, чудом спасаясь в очередной раз, что это временная отсрочка. Но от так называемой судьбы можно уйти если не ногами, то пошевелив мозгами.
Я вник в это дело, навигационную аварийность, через объемное чтение. Прокрутил все теоретическое, изучил все аварии, опросил всех доступных мне практиков, сравнивая их ощущения с моими, отработал полгода военным лоцманом. И установил, что именно рекомендованные поворотные линии и служили причиной большинства аварий. Потому что они были пригодны только для одной точки поворота. А точки ведь не существует! Это математическая абстракция, в которую нельзя попасть в принципе!
Ведь что там, в узкости, происходит, если корабль (судно) ходит от точки к точке? Подходя к точке поворота, штурман понимает, что он не попадет в нее. Если он начинает подворачивать, чтобы оказаться поближе к точке поворота, то он часто теряет представление о своем месте. На циркуляции очень сложно определиться с местом, а качественно подправить саму циркуляцию невозможно. И почти всегда после корректирующей циркуляции у штурмана не остается времени на новые определения места и новые расчеты элементов поворота.
При подходе к точке поворота ситуация никогда не бывает стандартной. Хуже всего, что у штурмана здесь не бывает, как правило, никакой возможности оценить отклонение от стандартности. И штурман начинает ворочать на авось. Конечно, он всегда в ужасе из-за того, что так поступает. С еще большим ужасом штурман вынужден ждать результата поворота, молясь, чтобы «кривая вывезла». Вынужденное творчество штурмана в таких условиях сопряжено с немалым, часто смертельным риском.
Я же предложил использовать геометрическое место точек начала поворотов в узкости. Ведь насколько проще определить точку пересечения двух линий, чем загнать траекторию движения в конкретную точку.
Стало понятно, что штурман должен выводить корабль не в точку поворота, а на пересечение пути корабля с прямой линией, точнее, с отрезком прямой. Тогда не надо попадать в точку, достаточно пересечь линию, что проще простого. И, что очень важно, пересечение курса с прямой легко обсчитывается. Всегда обсчитывается. Ситуация всегда остается стандартной. Отклонения, погрешности в определении начала поворота не превышают, обычно, нескольких метров. И легко могут быть минимизированы.
Каждое геометрическое место требует названия. И я назвал геометрическое место начала поворота корабля, судна неалийной линией. В знак протеста против действий мадам по имени Аля, которая мешала мне как раз в тот момент, когда я придумывал это название. Эта мадам не понимала, что лучше потревожить тигра в логове, чем объемника, погруженного в творчество. Какое здесь может быть слияние?

***

Неалийные линии могут применяться не только в кораблевождении.
Открыт новый закон движения, внесен значительный вклад в развитие механики. Теперь, когда кто-нибудь или что-нибудь где-нибудь движется, можно рассчитать изменение направления движения математически точно, использовав мои неалийные линии. Любой водитель может стать Супершумахером, если разберется в сути неалийных линий.
Неалийные линии должны обязательно использоваться и теми, кто занимается обеспечением какого-либо движения. Например, при установке навигационных знаков по берегам узкостей или космических бакенов.
Понятие неалийных линий должно быть положено в основу конструирования всех технических средств, обеспечивающих движение, в основу создания любых документов, обеспечивающих движение, например, морских и прочих карт.
И я тут же побежал и проверил, не находятся ли вышеупомянутые кривая береза и труба печи бабки Матрены на неалийной линии?
Точно! Находятся! Рухнула колдовская монополия лоцманов. Хоть это немного и печально.
Было очень интересно делать такие открытия. Нацеленность на получение новых результатов в профессии оборачивается новым уровнем профессионализма. Мне в моей профессии и сам черт стал не брат. В любой ситуации я чувствовал себя хозяином положения.

[Волобуев]

ШТОРМ В БАРЕНЦЕВОМ МОРЕ
В новогоднюю ночь с 1973 на 1974 год в Баренцевом море свирепствовал ужасающий шторм. Силу ураганного ветра невозможно было замерить – зашкаливали анемометры. Их создатели, видимо, не представляли, что может быть ветер такой силы.
Через этот шторм пробивалась в базу атомная подводная лодка, на которой я шел приписным штурманом. Из-за повреждения прочного корпуса, не позволявшего погрузиться, лодка шла в надводном положении.
Смешанная качка была не только сильной, но и незакономерной. Лодка то шла вперед, то, словно налетев на стену, останавливалась, содрогаясь, то начинала вращаться вокруг непонятной оси.
Перед полуночью я прошел по лодке. Я всегда обходил лодку на своей вахте. Одно дело, когда это делает командир или старпом. Это их обязанность, создающая некоторую напряженность в отношениях с экипажем. И другое дело я, штурман, заходящий к своим коллегам по дружбе. Я рассказывал им, чем занимаюсь, мне рассказывали, что делается у них. Это позволяло нам, экипажу, быть одним целым.
В этот раз я шел по отсекам, погруженным в полумрак. Освещение сократили, чтобы не видеть измученных лиц друг друга. Тогда у нас еще не умели наслаждаться страданиями ближних.
Людей почти нигде не было видно. Все ухитрились забиться в какие-нибудь щели на своих постах. Лодка, казалось, шла сама по себе. Но, когда раздавался грохот сорвавшегося на качке ящика с инструментом или еще чего, откуда-то выскальзывали легкие тени, быстро крепили сорвавшееся и исчезали. Те же, кто не мог скрыться, рулевой, например, или операторы на пульте управления ядерной установкой, сидели с такими напряженными лицами, что было ясно – лучше их не замечать.
Тем не менее, я коротко объяснил им суть предстоящей работы; получил кивки в ответ – мол, все понятно. Сказать хоть слово у них не было сил.
В жилых отсеках, в каютах, свободные от вахты моряки лежали лицом вниз, обхватив руками койки, вдавившись в них.
На всю лодку живым и бодрым оказался один лишь химик. На посту у него горел полный свет, был накрыт стол. Мы с ним посидели, поболтали, попили чайку.
От химика пошел на мостик посмотреть, как чувствует себя море в такой шторм. Мне нужно было быть заодно не только с лодкой и экипажем, но и с окружающей природой.
Проскользнув через верхний рубочный люк, быстро закрыл его, выпрямился, взглянул на море… И кровь, что называется, застыла в моих жилах. МОРЯ НЕ БЫЛО!
Была даже не пена, а мельчайшая кисея. Только она одна и была вокруг. Но и ее жесточайший ветер продолжал перемалывать в ничто. Не верилось, что где-нибудь еще осталась неперемолотая вода. Было непонятно: как и на чем держится тяжелая, в несколько тысяч тонн, лодка? Неужели на этой легчайшей кисее?
Поэтому я почувствовал облегчение, даже радость, когда откуда-то из кисеи вдруг появилась темная вода и обрушилась на мостик. Но ветер схватил ее, тут же, на мостике, перемолол и унес куда-то с ошеломляющей скоростью. И я опять затосковал от подозрения, что это была последняя вода в мире.
Под козырьком мостика двое. Командир лодки Владимир Мочалов и вахтенный офицер Федор Тыщенко. На обоих надеты страховочные пояса с мощными и длинными стальными цепями, прикрепленными к скобам ограждения мостика.
Мочалов выглядел как обычно. Вот что значит ответственность командира! Наблюдая в штормовых условиях десятки командиров кораблей и капитанов судов, я никогда не видел никого из них укачавшимся.
Федор же был совсем плох. Он стоял, согнувшись, обхватив руками пиллерс, поддерживающий козырек мостика. Было видно, что Федор потерял всякий интерес к жизни.
Мочалов, как и положено командиру, старался поднять боевой дух подчиненного. Перекрывая шум ветра, он кричал в ухо Федору свои соображения о необходимости совершенствования его личности.
Федор среагировал только один раз, когда Мочалов спросил его:
– Федя, ну зачем тебе нужна такая жизнь?
Федор ожил, доверчиво потянулся к Мочалову, засветился надеждой, что он услышит совет, как покончить с этой невыносимой жизнью в жесточайшем шторме.
Мочалов пояснил свою мысль:
– Не куришь, не пьешь, по девушкам не ходишь.
– А-а, Вы об этом, – разочарованно протянул Федор и снова сник.
Федор был у нас олигархом, копил деньги. Что было очень кстати для всех нас. Ведь как бывало? Как только промотаешь получку, так обязательно попадется самая чудесная девушка в мире. А угостить её мороженым уже не на что. Прямо закон какой-то! Бежишь к Федору. Он, конечно, поломается, но всегда одолжит.
Когда революционно настроенные массы неизбежно примутся ставить к стенке олигархов, обязательно надо хоть немного оставить. Хотя бы по одному на дивизию.
Иногда на мостик, обманув ветер, заходила крупная волна. Не трогая особо ни меня, ни Мочалова, волна хватала Федора, утратившего способность цепляться за что-то в этой жизни, и уносила его за борт, в бездну. Только натянутая цепь оставляла надежду, что Федор еще может быть где-то рядом.
Мочалов, не торопясь, спокойно и привычно выбирал цепь. Федор появлялся из преисподней и, перевалившись через ограждение мостика, сваливался кулем без признаков жизни на пайолы мостика. Удар от падения приводил его в себя, как будто он там, за бортом, спал. Он резво вскакивал на ноги и приникал к своему пиллерсу. Но на лице Федора не было ни тени потрясения или испуга. Одно безразличие: что висеть за бортом, что стоять, прижавшись к пиллерсу.
Лодка была окутана голубоватым свечением. Как будто по случаю Нового года, повсюду повисли и расселись огни святого Эльма. На антеннах – гирлянды роскошных, до полуметра в диаметре, сверкающих шаров. На обшивке надстройки и мостика, на поручнях, везде, где имелся хоть малейший изгиб, расположились светящиеся полусферы самой разной величины, живущие непонятной, легко мерцающей жизнью.
Федору всё было безразлично, даже такая красота, а Мочалов опасливо поглядывал на эти шары и полусферы, стараясь держаться от них подальше.
Я тоже понимал, что каждый из этих светящихся зверьков может представлять собой заряд испепеляющей силы, но всё же не удержался и погладил одного из них.
И мне за это ничего не было! Мы с ним были одной крови.
Смотреть на эти чудеса можно было бесконечно. Но лодка подошла к входу в узкость, и мне пришлось заняться своей штурманской работой.
Узкость имела несколько колен и считалась довольно сложной для прохода кораблей. В ней существовало ограничение скорости хода. Но из-за сноса, при таком ветре, мы вынуждены были в нарушение всех приказов и наставлений идти полным ходом.
Конечно, в такой шторм корабли не только не должны подходить к берегу, а обязаны уходить подальше в море. Но у нас была неисправность – повреждение корпуса. И была причина – хотелось встретить Новый Год с родными и близкими. И потом, на борту был я. Ни у кого, в том числе и у меня, ни малейших сомнений не возникло, что я справлюсь с любой стихией.
Конечно, весь экипаж участвовал в проводке лодки в узкости. Морская работа – дело коллективное. Если один член экипажа отработает на четыре балла, а второй на два, то результирующей оценкой будет «два». Поэтому столь важна сплоченность, сработанность всего экипажа, столь важна отработанность действий каждого члена экипажа.
Но главным действующим лицом, несомненно, был штурман. Многие командиры, понимая это, перед проходом узкости даже делали официальные записи в вахтенном журнале о передаче управления кораблем штурману. Некоторые из них, сделав такую запись в самом начале похода, «забывали» вернуть себе управление лодкой. И тогда получалось, что официально штурман весь поход командует лодкой и официально отвечает за все. Кое-кто из этих некоторых в море давал повод задуматься: не воспользоваться ли полученной властью, не стоит ли вывести горе-командира на кормовую надстройку и расстрелять? Но штурманской работы у меня в море было всегда настолько много, что я так ни разу и не удосужился это сделать. Должен заявить во избежание недоразумений, что Мочалов не входил в число этих «многих», а тем более – в число «некоторых» или «кое-каких».
И мы вошли в узкость, и прошли ее почти всю. И это не было только удачей. И не было просто свидетельством моего профессионализма и подтверждением эффективности методики неалийных линий. Поверьте, это было высокое искусство, пронизанное вдохновением, принесшее мне глубочайшее удовлетворение, как если бы я дирижировал симфоническим оркестром.
В моей душе зародилось ликование. А ликование часто служит предвестником неудач.
И неудача не замедлила появиться. Но не в моем кораблевождении.
Еще в море прошли переговоры с оперативным дежурным. Мы его попросили подобрать подходящий пирс для швартовки в таких тяжелых погодных условиях. Он и «подобрал».
Руководят кораблями в море с берега, в основном, бывшие командиры кораблей. Казалось бы, все они достаточно накувыркались в море, чтобы осознать, как важна для моряков поддержка с берега. Пусть даже не поддержка, а простое понимание. Бывает и так, но редко. Чаще же, как только попадает бывший моряк в кабинет, так корабли для него становятся значками на обзорном экране. И он больше думает о ножках барышни-оператора, передвигающей эти значки, или о своем блестящем утреннем докладе начальству, чем о том, каково морякам в бушующем море.
Наверное, наш оперативный был из таких же «кабинетных». Минут за десять до подхода к указанному им пирсу, мне стало ясно, что там невозможно пришвартоваться. Я мог точно подвести лодку к этому пирсу, но погасить там инерцию сноса от ураганного ветра и течения, нам бы не удалось. На новые переговоры с оперативным времени не было.
Выбираю подходящий пирс. Там уже стоит плавбаза, но вероятность навала на нее практически отсутствует. Курсовой угол на ветер для нас там будет близок к нулю. Лучше бы побольше, чтобы прижимало. Но Мочалов справится. Предлагаю ему новое место швартовки, и он соглашается.
Минуты за две переделываю расчеты.
«Переделываю расчеты», организация, труд – это, пожалуй, громко сказано. Это я для какой-нибудь девушки. Почитает она и, быть может, подумает: «Какие же все-таки моряки умные и смелые. Особенно этот штурман. Корабль в бурю несется мимо грозных скал, навстречу верной гибели. И всё из-за гнусного юбочника, оперативного. А штурман, стоя на мостике, рассчитывает, рассчитывает. На компьютере, арифмометре, логарифмической линейке, столбиком... И в последний миг спасает корабль своими расчетами.»»
На самом деле, всё, что мне нужно сделать – снять поворотный пеленг для пересечения линии пути с неалийной линией (всё это есть у меня на планшете), потом посмотреть в окуляр пеленгатора и, увидев там отсчет этого пеленга, сообщить Мочалову. Всей работы – секунд на двадцать от силы. Приятно служить штурманом, владея объемным чтением и неалийными линиями.
Но погода уж очень жуткая. В обычной обстановке, повернув к причалу, я передал бы всё управление лодкой командиру. Приглядывая, конечно, за его действиями. Сегодня мне нужно поработать побольше. Я передвигаю на планшете точку, в которой мы должны остановиться у причала, подальше от плавбазы. Это мой небольшой загашник, метров десять. Зачем я всегда прихватываю эти загашники, мне и самому не до конца понятно. Они мне ни разу не пригодились, а в планшете и так уже заложен достаточный запас. Наверное, по принципу: «Кто чем владеет, тот то и имеет». Я владею навигационной безопасностью, вот и урываю ее себе побольше. Не люблю шампанское. Ничего, Мочалов вытянет.
Затем, с учетом сноса, выбираю из таблицы инерции пробег при отработке заднего хода и откладываю его на планшете от точки швартовки. Смотрю на то, что получилось, и поеживаюсь. Слишком близко, кажется, от плавбазы и от берега. Беру себе еще один загашник. Окончательно определяю точку начала отработки инерции и снимаю для нее контрольный пеленг. Выбираю новую неалийную линию и, учитывая ее, подправляю и первый поворотный пеленг начала поворота к пирсу.
Подготовка закончена. Теперь можно было бы и отдохнуть. Но надо успокоить Мочалова. Он же не верит, конечно, что я, поразглядывав планшет пару минут, подготовился к швартовке. Вот, если штурман зарылся в расчеты или постоянно снимает какие-то отсчеты, то душе командира становится спокойнее. А я уже знаю, что Мочалова ждут несколько не самых лучших минут в его жизни.
Развиваю показушную бурную деятельность, в процессе которой получаю еще одну засечку места лодки, подтверждающую, что у меня всё в порядке.
Приходим на поворотный пеленг и начинаем поворот. Лодка, завершив небольшую циркуляцию, устремляется на полном ходу к пирсу.
Я с опаской поглядываю на Мочалова. Многие командиры кораблей и капитаны судов, при подходе к причалу, вдруг начинают самостоятельно, без штурманских рекомендаций, беспорядочно снижать ход. С полного на средний, затем, когда инерция корабля еще не снизилась до среднего хода, дается команда на малый ход. И непонятно: с какого хода, то ли с полного, то ли с малого, начинается отработка заднего хода, реверса?
Абсолютно безрасчетное маневрирование. Штурман в таких условиях работать не может. Остается только махнуть на всё рукой и подать в отставку.
Страшновато идти к пирсу полным ходом. Но нас, если мы бы уменьшили ход, в такой ветер унесло бы с этого света. Ураганной силе ветра нужно было противопоставить силу нашей ядерной энергетической установки.
Но Мочалов был не беспорядочный. Он принадлежал к любимой мной породе начальников, которые всегда полагаются на своих подчиненных, сколько бы те их ни подводили.
В хорошую погоду он любил стоять на мостике, вглядываясь в неоглядные дали.
К нему подскакиваю я:
– Товарищ командир! Время поворота на курс 235 градусов.
– Ворочать!
Связист:
– Товарищ командир! Время передачи РДО.
– Передать!
Помощник командира:
– Товарищ командир! Обед готов.
– Иду.
Прелесть, а не командир! Никаких с ним хлопот.
Вот и сейчас он держал свой стиль. Мы стремительно проходили мимо его командирских зарубок на отработку заднего хода, но он угрюмо молчал и ждал доклада. А ведь допусти я пару секунд ошибки в определении времени начала отработки реверса – так мы или врежемся в берег, или нас снесет на скалы.
Подходим к контрольному пеленгу. Пора.
– Время отработки заднего хода.
Мочалов, не дослушав, командует:
– Обе турбины! Реверс!
Лодка, крупно задрожав всем корпусом, оседает на корму. Кажется, какая-то могучая сила взяла ее под уздцы.
Дождавшись, когда скорость лодки упала до двух узлов, докладываю Мочалову, что инерция погашена.
– Стоп турбины!
Лодка становится легкой, пляшет на волнах, медленно продвигаясь вперед вдоль борта плавбазы. Все мои загашники на месте.
Мочалов не выдерживает и высказывается. Правда, смотрит при этом не на меня, а в сторону плавбазы, на просвет воды между лодкой и плавбазой.
– Вот, гад! Опять нахапал!
Появившиеся на мостике старпом, помощник и замполит удивленно смотрят на Мочалова. Потом начинают разглядывать плавбазу, на которой нет никаких признаков жизни, пытаясь разглядеть, кто это там чего нахапал.
Я не обижаюсь. Ну, приболел человек от пережитого. Кто угодно заболеет после пяти минут полного хода прямиком на скалы. Особенно, если ждешь чужого решения.
Жесткими, короткими, но полными ходами турбин Мочалов убирает мои загашники, окончательно гасит инерцию и прижимает нос лодки вплотную к пирсу, под носом плавбазы.
Береговая швартовая команда ждет нас далеко отсюда, на пирсе, указанном оперативным дежурным. Поэтому с носа лодки высаживается на пирс наш десант. Одни сразу набрасывают оганы носовых швартов на палы пирса, другие врываются на плавбазу, до смерти напугав вахтенного у трапа, и начинают хозяйничать на ее палубе, заводя кормовые швартовы.
Особым энтузиазмом выделяется Федор. По расписанию он является начальником кормовой швартовой команды.
Всё, пришли. Ребята успеют прихватить немного праздника. Я осмотрелся. Ни одного огня святого Эльма! Как-то и не заметил, когда они исчезли. Не успел насмотреться вдоволь.
Хотя вдоволь такого – не бывает.

[loktev1954]

Сообщение от loktev1954

Схема.

Однокомнатные сотовые квартиры оборудовонные спальными местами и пищеприёмниками с витаминной похлёбкой.
Телевизор и компьютер только для получения информации и общения.
Никакого потребительства!
Никаких развлечений! Никакой рабской работы! Никаких денег!
Никаких телесных удовольствий или неудовольствий!
Никакого комфорта или дискомфорта!
Никакой телесности отвлекающей от душевности!

Люди не из-под палки вдохновенно трудятся, круглосуточно творчески горят, радуются процессу творения, радуются взаимодарению, радуются за других.
Действует моральный стимул.
В процессе творчества "родственные души" сливаются в единое душевное существо.
Появляются дети любимые не только родителями, но и всеми без исключения.
Дети живут и воспитываются всеми отдельно в детских садах. Окружённые взаимолюбящими и творчески горящими они сами становятся людьми с большой буквы. Человеческие ценности в шкале ценностей пересиливают животные. Этот порядок вещей закрепляется в эволюции.

Создают источник большой энергии. Преобразовывают энергию в вещество. Из вещества принтерами производят вещи и продукты питания. В лесу и в океане устанавливают принтеры и беспечивают животных кормом. Хищники становятся кормоядными отвыкают от охоты и перестают быть хищниками. Животный мир радуется вместе с людьми.

Осваиваются новые планеты, новые вселенные. Жизнь продолжается.

Плюсы:

1. Нет источника зла - прибавочного удовольствия которое пересиливает и вытесняет душевность, делает бездушным, озеревает, развязывает войны.

2. Не нужны деньги и их собиратели. Тело полностью обеспечено материально и выведено из внимания.

3. Нет разделения на бедных и богатых, на любящих и не любящих, на отдельные семьи в общей семье.

4. Вместо болезненных телесных удовольствий всеобщее душевное счастье.

5. Вместо рабской работы и рабского потребления(потребительства) чистая радость вдохновенного труда.

6. Вместо предЧеловека настоящий Человек

7. Вместо материального стимула моральный стимул.

8. Вместо серого телесного существования полная наполненная душевная жизнь.

9. Вместо шайки общество.

[Волобуев]

Сообщение от loktev1954

1. Нет источника зла - прибавочного удовольствия которое пересиливает и вытесняет душевность, делает бездушным, озеревает, развязывает войны.

Прибавочная стоимость набивается, в основном, прошлым трудом, т. е. знаниями, технологиями. Т. е. это источник развития, а не зло.

Сообщение от loktev1954

2. Не нужны деньги и их собиратели. Тело полностью обеспечено материально и выведено из внимания.

Деньги тоже не зло, а добротный инструмент учета производства и распределения.

Сообщение от loktev1954

3. Нет разделения на бедных и богатых, на любящих и не любящих, на отдельные семьи в общей семье.

Направьте выпускаемые деньги населению, всем поровну, как это положено делать по закону и совести, и разделение на бедных и богатых исчезнет.

Сообщение от loktev1954

4. Вместо болезненных телесных удовольствий всеобщее душевное счастье.

Не ходить в баню, не получать там телесного удовольствия, это счастье?

Сообщение от loktev1954

5. Вместо рабской работы и рабского потребления(потребительства) чистая радость вдохновенного труда.

Труд без работы, это ерунда. И почему необходимое потребление рабское?

Сообщение от loktev1954

6. Вместо предЧеловека настоящий Человек

А сегодняшний человек все еще не настоящий?

Сообщение от loktev1954

7. Вместо материального стимула моральный стимул.

Чем плохо материальное благополучие?

Сообщение от loktev1954

8. Вместо серого телесного существования полная наполненная душевная жизнь.

Чтобы тело и душа были здоровы...

Сообщение от loktev1954

9. Вместо шайки общество.

Так не надо разворовывать выпускаемые деньги, всю прибавочную стоимость (и всю прибыль), нарабатываемые в стране.