Последний Иван

[neupkev]

В «Последнем Иване» автор очень интересно рассказывает нам о том, какими путями сионизм после Великой Отечественной Войны повторно, после возврата из эвакуации захватывал в России руководство всеми сферами жизни, особенно СМИ...



Фрагменты из книги «Последний Иван»

Скачать себе книгу…

«О чём вы говорите? Пока мы не будем держать в своих руках прессу всего мира, всё, что вы делаете, будет напрасно. Мы должны быть господами газет всего мира или иметь на них влияние, чтобы иметь возможность ослеплять и затуманивать народы…» (Барон Монтефиори)



На дворе ноябрь 1990-го. Дворцовая площадь города на Неве кипит. Флаги, плакаты, речи. Россия, как застоявшаяся лошадь, бьёт копытом. Чёрные бородатые люди зовут её к революции. На этот раз, если она случится, она будет четвёртой в XX столетии. В дневнике своём я написал: «Дух отрицания и сатанизма растекается по миру, заражая народы вирусом бешенства. И может случиться, что в этой эпидемии погибнут многие страны и государства, погаснет и прекраснейшая из цивилизаций – славянская». Есть у меня фронтовой приятель Меерсон Михаил Давидович. Он теперь всё больше жмётся ко мне, частенько с супругой Софьей Израилевной приходит в гости и тотчас заводит беседы о наболевшем.

– Вы вчера смотрели «Пятое колесо»? – спрашивает Михаил.

– Нет, не смотрел. Я редко включаю телевизор. И она вот, – показываю на жену свою Люцию Павловну, – смотрит только кино.

– Вам хорошо, вы его не смотрите, этого проклятого голубого разбойника. Я его включаю, и, представляете, он мне не даёт спать. Я потом ночью часами смотрю в потолок и не могу сомкнуть глаз. Что-то с нами будет, что будет? Вот и вчера они вылезли на экран – шесть человек, и все шестеро – наши! И что-то там сказали обидное для русских. Ну, вроде того, как сказал Арбатов об армии: дескать, её надо сокращать! Или этот новый министр культуры, ну, тот, который был плохим артистом и вдруг стал министром. А? Как это вам нравится? А? Такое где-нибудь бывает? У нас бывает. Говорят, сам захотел. А? Как вам это нравится? Захотел быть министром. Я бы хотел быть императором… хотя бы Эфиопии. Ну ладно. Если ты стал министром, не говори глупостей. А он взял и сказал: нам не нужен храм Христа Спасителя, нам нужен бассейн. И ещё добавил: бассейн – тоже памятник! Ну? Вот и эти… шестеро – что-то брякнули. Ну, скажите на милость, зачем им всем лезть на экран и говорить гадости? Нет, Иван, ты мне ничего не говори. Я знаю: ты всегда недолюбливал евреев и даже мне говорил, что все мы – пролазы. И я, твой приятель, – тоже. Скажу тебе больше: когда мы приходили к тебе в гости, а потом шли домой, моя Соня говорила: твой Иван – антисемит, и нечего с ним водить дружбу. Я ей говорю: мы живём в России, а к кому же мы должны ходить в гости? К китайцам? Они далеко. Надо ходить к русским. Но Соня всегда так: скажет глупость, а потом думает. Она думает, но уже потом, когда всё сказала. Ну так вот: говорит, что ты – антисемит. Но теперь я больше антисемит, чем ты. Да, да, я – антисемит! Ты только посмотри на них: поналезли в «Пятое колесо» и во всё телевидение и дразнят русских.

– Ах, вы вот о чём! – говорит моя жена. – Я вчера смотрела, но, позвольте, там были русские.

– Да, русские! Скажите лучше, русские фамилии. Но физиономии чьи, а? Или я, может быть, уже не узнаю своих? Вы тоже узнаёте, – и не надо мне морочить голову. Посмотрите на меня: если я Меерсон, так уже Меерсон. И никто не скажет, что я киргиз. Да, Люция Павловна, я вижу, как вы говорите и что думают ваши глаза, – такие ваши замечательные карие глаза! Я напишу им письмо, буду протестовать!

– Раньше ты, Михаил, – возражаю я приятелю, – не замечал таких вещей и будто даже радовался, если там, на экране, были все ваши. Я же помню: я в то время жил в Москве, и ты приезжал ко мне из Питера, показывал на экран, говорил: «Смотри, Иван! Новая рок-группа, талантливые ребята». На экране бесновались три еврея, били в барабан. Ты объявлял, как великую радость, что у вас в Питере есть ещё и не такое – рок-группа «Тяжёлый металл». Она приедет в Москву и покажет, как надо делать новую музыку. А теперь?..

– Они надоели и стали раздражать. Политики – тоже. Обозреватели, экономисты – все на одно лицо. Сначала крутились возле Горбачёва. Писали планы. И что? Заводы остановились, товаров нет. А как пришёл Ельцин – они к нему. Все разом. И все в министры: Есин, Шохин, Шойгу. А самый молодой из них – Явлинский – махнул в Казахстан, к Назарбаеву. Он и там сделает план. Наши любят делать планы – грандиозные! Канал, дамба, поворот рек… В Египте сделали пирамиды. Египтяне вбухали в них все силы и стали нищими. Они тогда прогнали евреев. Есть в Библии книга такая – Исход. Я знаю, читал. Казалось бы, хватит, не надо великих строек. Но нет, Явлинский, Шаталин, Шахрай и с ними Арбатов, Заславская не унимаются, делают новые планы. Да. Вот так! Они мутят воду, а я получу по шапке. Подойдут два шалопая и скажут: «Ты ещё не уехал?» И – врежут!

– А помнишь, Михаил, – замечаю я мимоходом, – как ты мне говорил: если бы дали власть нашим, то есть вам, вы бы через Ледовитый океан перекинули мост. Только не сказал, зачем нам такой мост.

– Раньше и я думал так: нужны стройки века. Теперь так не думаю, теперь я боюсь. Всё время жду: будет Армагеддон! Что это такое? А это, когда страшнее ничего нет. Армагеддон! И сделают его те, кто любит всё перестраивать. У меня холодеет сердце, когда я вижу на экране наших, одних наших. Если журналист, то Зорин, если поэт – Вознесенский, экономист – Бунич, Лацис, специалист-международник – Бовин, Арбатов, Шишлин и ещё кто-то. А самый крупный специалист по сельскому хозяйству – тоже наш, Черниченко. И как-то он говорит нехорошо, словно ему дверью защемили что-то. Надоели! Как ты не понимаешь, Иван! Да ты всё понимаешь, только делаешь вид. В Ленинграде народ валит на площадь. Только и слышишь: там митинг, тут демонстрация. А позавчера по Невскому прошла колонна под лозунгом: «Отечество в опасности!» На Театральной площади бушевали «Россы». И тащат плакаты – в пять метров длиной: «Русским школам – русских учителей». И целая рота молодых здоровенных парней в форме царских офицеров. Зелёные фуражки, кокарды, портупеи – где только взяли? Через весь Невский тащат лозунг: «Пока не избавимся от евреев – русских проблем не решим». Иван! Ты меня слышишь? Разве такую гнусную агитацию уже разрешают в России?

– В Москве разрешили сионистскую организацию. Русским тоже разрешили. А ты как хотел? Плюрализм!

– Кто это всё придумал?

– Ваши придумали: Яковлев, Горбачёв, Шеварднадзе. Демократия!

– Я бы им шею намылил!

– Сейчас не говорят: «намылить». Говорят: «смерить давление».

– Давление? Что это ещё такое?

– Ты разве не знаешь? Румынскому Чаушеску, прежде чем вывести на расстрел, смерили давление. Его жене Елене – тоже.

– Ах, вот что! Ну, конечно, знаю. А интересно, у них нормальное было давление?

– У него – вроде бы да, а у Елены – чуть повышенное. Она, видимо, беспокоилась.

– Ты, Иван, зубоскалишь, тебе хорошо – тебе нечего бояться, а я сон потерял. Вчера с Соней были на Торжковском рынке, – там накануне облава была, сорок девять человек арестовали – кавказских торговцев. Рядом со мной парень с красной повязкой стоял. Говорит кавказцу: «Ты там передай своим, чтоб не баловали. Русский медведь рычит пока, а может и лапой по башке трахнуть. Лапа у него тяжёлая, вас тут ни одного не останется». И меня с ног до головы оглядел, да так, словно кипятком ошпарил. Но мы-то с Соней при чём? Ты же знаешь, Иван, я на фронте хирургом был. Госпиталь бомбили, и мне осколком ударило в ногу. Ты это знаешь, но тот, с красной повязкой… и те, «Россы», – они этого не знают.

– Довольно, Михаил! – успокаивает его Соня. – Закипел, как тульский самовар. Тебе надо попить валерьянку. Ты плохо спишь. Ночью встаёшь и куда-то ходишь. Ещё хуже, когда мы на даче. Подходишь к окну и всё смотришь, смотришь. Особенно после той ужасной истории.

Дача Меерсонов на берегу Финского залива, в Комарово, между дачами двух выдающихся людей – академиков Кондратьева и Углова. Во время аварии на Чернобыльской АЭС на заборе усадьбы Меерсонов кто-то написал стишок:


Неизвестно, до какого
Жид уехал в Комарово,
А украинец-балбес
Бетонирует АЭС.


После этой выходки Меерсоны обновили забор, заказали металлические ворота с секретным запором. Ночью боялись выходить во двор. Михаил стал хуже спать.

– Ты хирург, известный в посёлке человек – чего вам бояться?

– А я не хочу, не хочу, чтобы о нас так думали: что мы мешаем, что нас всех, без разбора… Нет, вы только подумайте: от нас надо избавиться! Меня – вон, на свалку! Вчера они вывели на площадь десять тысяч, завтра выйдут сто, двести… А там и бунт – всеобщий, страшный. Что нам прикажешь делать? – обращался Михаил ко мне, будто я лидер фаланги «Россов» и волен или не волен выводить людей на площадь.

– Брось паниковать, – сказал я строго. – Успокойся!

Михаил заговорил тише и без той уже нервозности.

– Я знаю вас, русских, и тебя знаю, Иван. Если к вам по-хорошему – лучше и народа на свете нет, но если вас раздразнить… О-о… Вы такой Карабах заделаете! Не тот армянский или азербайджанский. Нет, то будет русский Карабах!

– Ты наговариваешь на нас, Михаил. Мы на такие дела не способны. Большой народ, как и большой зверь, – смирный. Нам егозить и руками размахивать не пристало. Зашибить сильно можем. Недаром же издревле у нас под боком множество наречий и народов живёт. Иногда досаждают нам, в другой раз из терпения выведут – ну, щёлкнем по носу, а так, чтобы, как ты говоришь, Карабах или, не дай Бог, Бухарест? Нет, Михаил, у нас этого не будет. Спи спокойно и не дёргайся по ночам. Не пугай Соню, а уж если припечёт, ко мне приходи. Мы вас под диван спрячем. А теперь садитесь-ка за стол, будем пить чай.

Михаил и за столом не мог успокоиться. Продолжал ворчать:

– Ты, Иван, не обижайся, вы, русские, хороши, но и наши, чёрт бы их побрал! Поналезли во все щели. Раньше в редакциях гнездились, театрах, а теперь, оказалось, и в министерствах. А что до телевидения – плюнуть негде! Вот видишь, какой я антисемит.

– Не морочь мне голову, Михаил! Не то тебя заботит, что соплеменники твои все ключевые места в России захватили: в этом и есть ваша вожделенная цель. Обнаружили они себя, слишком уж обнаглели – вот что тебя тревожит. Где-то я читал про вашу тактику: стойте у плеча владыки, а на трон не зарьтесь. А вы своего человека в Кремль завели, тут-то вас все и увидели.

Меерсон, устремив коричневые глаза на меня, тяжело, неровно дышал. Такого откровения он не ожидал. Хорошо, что Соня его, занятая беседой с хозяйкой, не слышала последних моих слов. С ней бы, пожалуй, случилась истерика, но Меерсон выдержал, он только почувствовал в висках прихлынувший ток крови, тупую боль в сердце. И голосом, хотя и изменившимся, но сдержанно-спокойным, проговорил:

– Ты что же – Горбачёва, Ельцина считаешь евреями?

– Не будем копаться в родословных. Булгаков всех евреев швондерами назвал, а всех пляшущих под вашу дудку – шариковыми. Так вот, Швондер или Шариков – это как в русской пословице: хрен редьки не слаще.

– И что, Иван, ты во всех нынешних бедах нас что ли готов обвинить?

Голос Меерсона становился глуше, хриповатей.

– А кто у плеча Горбачёва ещё вчера стоял? Идеологией всей Яковлев ведал, его русские писатели с шестидесятых помнят, он ещё тогда нас за русскую позицию громил. Иностранными делами грузинский Швондер, то бишь, Шеварднадзе, заправлял. Ну скажи на милость, какому бы царю пришло в голову иностранное ведомство державы доверить малограмотному, не умеющему толком по-русски сказать человеку? А уж о Ельцине и говорить нечего. Этот целый полк иудеев за собой тащит. Фамилии русские, а как на физиономии посмотришь – батюшки! Все ваши. Во главе правительства Черномырдин, вроде бы русский, но зато замы – ресины да есины да лифшицы. Так кто же после этого, скажи на милость, державу русскую разрушил, заводы на мель посадил, армию и науку на распыл пустил, водкой нечистой миллионы мужиков потравил? Кто? Чукчи? Калмыки? Может, корейцы или китайцы?

Михаил дышал всё труднее, лицо стало землистым, глаза теперь сузились, светились жёлтым, нелюдским блеском. Он был сломлен и раздавлен очевидностью доводов, ни одной фамилии не мог опровергнуть. В сущности, я лишь продолжал развивать его мысли о природе случившихся с нами бед, но его тирады и монологи имели целью вызвать сочувствие с моей стороны, он ждал опровержений и, в конечном счёте, защиты его соплеменников, а я вдруг подхватил его доводы и назвал вещи своими именами. По опыту работы с евреями, а работал я с ними всю жизнь, больше полстолетия, я знал, что лобовой атаки они не терпят. Их ум изощрён в иносказаниях, в подтексте и недомолвках, в откровенной лжи и фальсификации. А когда на них прёт правда, да ещё в обнаженном виде, да ещё их изобличающая, они теряются, а потом долго думают, чем её нейтрализовать.

Евреи большие мастера маскировки и мимикрии, но они и не меньшие мастера саморазоблачений. Бог наградил их большой силой приспособляемости, но при этом положил предел их восхождения к власти. Он уподобил их камню, который чья-то сила всё время затаскивает на средину горы, но затем та же сила выбивает из-под камня опору, и он с грохотом валится обратно, вниз, – и нередко в пропасть.

С трудом Михаил взял себя в руки.

– Мне иногда кажется, что вы, русские, хитрее нас, евреев, – проговорил он примирительно.

– Ты хотел сказать: умнее.

– Э-э, нет! Умнее нас в свете нет народа.

– Я всё-таки думаю, что русские умнее. Пусть меня назовут шовинистом, но мы, русские, умнее. И лучше вас. Я так думаю. Я немножко шовинист.

– Хватит зубоскалить! А если серьёзно, нам Суслова не хватает. Он баланс держал.

– Семьдесят пять ключевых постов отдавал евреям, а двадцать пять – русским. Вот его баланс! Других народов для него не существовало. Как в математике: есть настолько малые величины, что их не берут в расчёт. Так он не брал в расчёт якутов, марийцев, мордву… Для русских открывал клапаны, чтобы не накапливалось чрезмерное давление. А вообще-то он был ваш человек, и вы должны ему поставить памятник. Хотя бы в Израиле. Или, на худой конец, в Нью-Йорке, рядом со статуей Свободы.

– Ты опять зубоскалишь. С тобой нельзя говорить серьёзно.

– Отчего же, давай. Я готов обсуждать любую тему.

– Мне уже не хочется ничего обсуждать. Сейчас так много произносят слов, что меня от них тошнит. Мне уже ничего не надо!

Да уж, верно: Меерсонам сейчас ничего не надо, кроме тихой спокойной жизни. И, конечно же, почтения со стороны сограждан. Он – специалист по лечению прямой кишки. Сразу после войны попал в ассистенты к мировому авторитету в этой области, несколько лет ассистировал, а затем получил в больнице отделение. Со временем стали поговаривать, что Меерсон берёт взятки. В медицинской среде рассказывали эпизод: однажды к нему за помощью обратился известный в Ленинграде профессор-хирург. И будто секретарша Меерсона сказала по телефону: «Михаил Давидович вам операцию сделает, но она стоит пятьсот рублей». Мне Михаил звонил:

– Ты, наверное, слышал эту клевету? Какая мерзость! Меерсон – да, берёт подарки, но взятки – никогда! У тебя есть приятель-хирург Вася Пяткин. Может быть, ты скажешь, что когда ему несут подарок, он отбегает в сторону? Нашли дурака!

Однажды в минуту откровенности Михаил мне рассказал, как он лечил финского фабриканта. Цветущий на вид, лет сорока мужчина, владелец фирмы по производству мебели. Но молодого хозяина беспокоит болезнь: ему трудно ходить, садиться. И вот фабрикант явился к Меерсону. Он неплохо говорит по-русски, просит сделать операцию. Меерсон с ответом не торопится, он то садится за стол, что-то пишет, то, поскрипывая протезом, ходит по кабинету. Время от времени взглядывает на больного, но ничего не говорит. Может быть, он этим долгим молчанием и хождением по кабинету подчёркивает сложность ситуации. Меерсон немножко артист, он и говорит не просто, а с каким-то игривым подтекстом, с не очень весёлым юмором.

– Я слышал, вы хорошо делаете мебель, – почти как «Шаратон».

– Почему «почти»? – удивляется фабрикант, заслышав фирму, с которой они давно конкурируют. – Наша мебель лучше «Шаратона», смею вас уверить.

– А я хотел приобрести «Шаратон».

– Мы можем поставить вам свою мебель. Уверяю вас, вы будете довольны.

Мебель во все четыре комнаты Меерсоновой квартиры прибыла в Ленинград на трёх машинах через неделю. А ещё через неделю Меерсон сделал операцию. Фабрикант вскоре поправился и, счастливый, как на крыльях, полетел на родину.

В квартире у Меерсонов мебель финская, на даче – румынская и болгарская. Хорошо живут Меерсоны. Возраст у них почтенный, хочется им покоя. Но покоя нет. Каждый день приносит новые тревоги. Вот и вчера: по телевизору показали митинг. Я сразу же по горячим следам сделал запись в дневнике: «Митинг весь пронизан русским национальным духом. Вот темы речей: "России вернуть прежнюю символику, возродить русскую культуру". Или: "Верховный совет создал комиссию по привилегиям, но кто её председатель? Примаков, он же Киршблат. Хватит нам киршблатов! Надоели!"»

Тогда ещё не знали, что этот академик станет при Ельцине министром иностранных дел России.

«Ораторы сменяют друг друга: "Верните нам прежние названия городов, улиц, площадей! Хватит нас дурачить, нам не нужны иудейские божки: Свердлов, Урицкий, Дзержинский". Доносятся крики: "Русским – власть в России и наш Андреевский флаг, наш старый национальный гимн!" К трибуне прорываются и члены ДС – Демократического союза. Они тоже стремятся попасть в струю настроений – говорят об экологии, о плюрализме, партаппаратчиках. Их захлопывают: "Космополитов-вон! Интернационалисты – домой, в Израиль!"

То, что ещё вчера старались заклеймить словами: "шовинизм", "национализм", ныне выплеснулось на площади, клокочет горячими волнами народных страстей. И воспринимается, как крик исстрадавшейся души, как боевой клич, объединяющий русских людей. Это – как во время войны: "Вас осеняет великое знамя Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова и Михаила Кутузова!.."»

11 января 1990 года газета «Ленинградская правда» напечатала письмо группы ленинградских евреев: «Прочитали коллективно вашу статью и пришли к выводу: "Россы" действуют правильно! Русские люди не против евреев. Мы – евреи и считаем, что Россией должны руководить русские люди, а другие нации должны спокойно жить и творчески работать. Россия должна быть русской, а евреи останутся на своей русской Родине. А. В. Фельдман».

Тут же газета печатает письма других читателей – евреев и русских. Русская читательница пишет: «Кое-кого в толпе напугали лозунги "Россов", за что их обвинили в "фашизме", "национализме", "антисемитизме". Но, позвольте, что произойдёт ужасного и "фашистского", если в русских школах русским детям будут преподавать русскую историю и культуру русские учителя? Насколько мне известно, русская интеллигенция поддерживает возрождение национальных школ в союзных республиках. Шли разговоры о создании таких школ и у нас, в Ленинграде»…

У нас каждый инородец готов объявить себя учителем, очевидно, по причине «русского тупоумия», о котором в своё время сказал ещё Ленин, – кстати, тоже не русский. Он, видимо, по той же причине, захватив власть, стал сколачивать в Кремле бойкую еврейскую дружину, а на себя лично принял роль вождя и учителя, и не только русского, а всего мирового пролетариата.

Великий «буревестник революции» Максим Горький сказал Ленину: «Чтой-то у вас в правительстве русских не видно, одни евреи?» Владимир Ильич ответил: «С русскими мне трудно работать, они меня не понимают»…

Читать статью полностью…

Скачать себе книгу…

Иван Владимирович Дроздов



Постоянный адрес статьи - http://ru-an.info/news_content.php?id=1689