Великое творение Веры Мухиной - Форум сторонников КПРФ : KPRF.ORG : Политический форум : Выборы в России

ELEKTRO · 02.07.2009, 12:12

К 120-летию со дня рождения

1 июля исполнилось 120 лет со дня рождения знаменитого советского скульп*тора Веры Игнатьевны Мухиной. Она родилась в Риге, в купеческой семье, детские и юношеские годы провела в Феодосии, где к ней пришло увлечение искусством. В Москве училась живописи в студиях известных пейзажистов К.Юона и И.Мошкова, завершила образование в Париже.
Вера Мухина получила мировое признание, после того как ее монумент «Рабочий и колхозница» из нержавеющей стали был выставлен на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Мощь и неординарность ее таланта проявились сразу после Октябрьской революции, когда она приняла участие в реализации ленинского плана монументальной пропаганды. Из четырех проектов, созданных по этому плану, – эскизы скульптур «Освобожденный труд» и «Революция» (оба 1919), памятников В.М.Загорскому (1921) и Я.М.Свердлову (1923).
Метафорика стремительного порыва и преодоления, порожденная переживанием революции, впоследствии отзовется во многих мухинских работах – «Ветер» (1926–1927), «Рабочий и колхозница» (1937), «Икар» и «Борей» (1938). Другие наиболее известные скульптуры Мухиной – памятники А.М.Горькому в Нижнем Новгороде и П.И.Чайковскому в Мос*кве.
«Стиль родится тогда, когда художник не только умом познает идеалы своего времени, но тогда, когда он иначе не может уже чувствовать, когда идеология его века, его народа становится его личной идеологией», – написала Вера Мухина в 1939 году о своем творческом кредо. Благодаря этому кредо ей и удалось, как никому другому, выразить в скульптуре суть эпохи.

[СР 02/07/2009]

ELEKTRO · 02.07.2009, 12:13

Отрывок из устных воспоминаний В.И Мухиной, записанных в 1939–1940 годах писателями Л.Тоом и А.Беком.

В мае 1936 года ко мне заявился посыльный и принес письмо из Совнаркома. В письме сообщалось, что я в числе четырех скульпторов – В.А.Андреева, И.Д.Шадра, М.Г.Манизера (позднее присоединился Б.Д.Королёв) – привлекаюсь к участию в закрытом конкурсе на скульптуру, которая должна увенчать наш советский павильон на Международной выставке 1937 года в Париже.
Забрала я у Б.М.Иофана, главного архитектора нашего павильона, рисунки и проекты и поехала на свою дачу в Абрамцево. Просидела там все лето, работала, работала, работала... Сделала сначала маленькую фигуру, а когда нашла композицию, увеличила ее до одной двадцать пятой.
Скульптура, стоящая на здании, не дол*жна быть грузной, чтобы не давить на здание. Я решила сделать ее ажурной, со множеством просветов, – тогда и тяжелая вещь не давит.
Много было возражений против взлетающего шарфа девушки. Мне не раз предлагали убрать его, но я категорически отказалась – шарф был нужен как одна из главных горизонталей, связывающих скульптуру со зданием. Кроме того, он подчеркивал движение, полет. Когда скульптура стоит высоко на здании, то в петлю взлетаюшего шарфа видна то мужская, то женская голова. Это также усиливает впечатление живого движения.
Уполномоченный правительства по приемке павильона со скульптурой просмотрел все пять вещей. Ему понравилось, что скульптура хорошо смотрится. Он сказал мне:
– Девяносто девять процентов за то, что делать будете вы. Только...
– Одеть?.. (Рабочий был у меня обнаженный.)
– Да, оденьте, тогда видно будет, что это рабочий.
Я одела рабочего – теперь он в спецовке, сверху только лямки, а спина и грудь голые. Девушка в сарафане.
В начале сентября я подала свой эскиз и стала ждать. Ждала сентябрь, октябрь, а просмотра все нет. Я послала письмо уполномоченному правительства. Что делать? Если упустим время, думала я, то скульптуру уже некогда будет делать из стали, как предлагал Петр Николаевич Львов, а придется удовлетвориться фанерой.
Львов – инженер, конструктор-изобретатель. Получил орден Ленина за участие в постройке первого стального сварного самолета. Львову принадлежит заслуга введения нержавеющей стали не только в строительство самолетов, но и в скульптуру. Когда для парижской скульптуры была предложена нержавеющая сталь, многие скульпторы запротестовали:
– Это не гибко, не пластично. Это – самовар!
Тогда Львов отдал выполнить из стали голову «Давида» Микельанджело. Все возражения отпали. Сталь оказалась очень ковкой и пластичной. Из нее можно сделать все, что угодно. Она бесцветна и принимает все оттенки дня: на заре она розовая, в грозу – грозовая, а вечером – золотая.
Все это ново. Нам предстояло сделать первый опыт стальной скульптуры такого огромного размера и выступить в Париже новаторами не только в смысле содержания, но и конструктивно-технического оснащения искусства.
Но вернемся к письму, которое я послала уполномоченному правительства. Вскоре после этого был назначен просмотр, и мой эскиз был утвержден. Легко представить себе волнение, когда я узнала решение комиссии. Справлюсь ли я с такой грандиозной задачей? Это прыжок, притом прыжок с закрытыми глазами, потому что материал скульптуры неиспытанный, новый. Или перепрыгну, или шею сломаю, подумала я; но отступления не было.
В Торговой палате было созвано совещание со всеми «стальными» людьми. На меня насели со всех сторон:
– Когда дадите скульптуру? Через десять дней, иначе не успеем перевести в сталь.
– Но я не могу так скоро!
– Через месяц можете?
– Не могу.
Выручил Львов:
– Вера Игнатьевна, а вы могли бы в месяц сделать две фигуры в один метр?
– Да, могу.
– Хорошо, тогда я берусь увеличить скульптуру сразу в пятнадцать раз.
Сделать скульптуру в один метр, конечно, много легче, чем в три метра. В первом случае я изготовляю каркас на четыре-пять пудов, во втором – на четыре тонны глины. В большой статуе больше работы и по обкладке, и по формовке. Большую скульптуру труднее охватить взглядом.
В помощь себе я решила пригласить скульпторов Н.Г.Зеленскую и 3.Г.Иванову, с которыми дружила. Собственно, и особого приглашения не требовалось – все вышло само собой. Зеленская зашла ко мне, когда я мучилась с вычислениями, и сейчас же принялась помогать мне. Вскоре вернулась с юга Иванова, где она лечилась, и тоже включилась в работу.
Всех нас захватили новые сложные за*-
дачи, связанные с созданием огромной скульп*туры. Скульптура должна стоять на высоте тридцати двух метров. Как она будет смотреться снизу? Стараясь представить себе это, мы ложились на пол и смотрели модель снизу.
А как будет освещена скульптура? Скульптуру можно светом убить и возродить. Если свет падает на нее в лоб, ее нель*зя смотреть, – она покажется плоской. Какое будет освещение в Париже?
Случайно к нам зашел скульптор Б.Д.Комаров, хороший методист, в 1930 году окончивший одновременно Вхутеин и Архитектурный институт. Он взялся выяснить точно, как будет освещаться скульптура в Париже. Пошел в планетарий и попросил дать небо над Парижем от мая до октября. По плану Парижа и по положению советского павильона на выставке он установил, что с утра свет будет падать на скульптуру сзади, а вечером – спереди. Так был разрешен и этот вопрос.
Тут пошло: скорее, скорее, скорее...
Инженеры хотели начать работы, а им нечего было увеличивать. Ноги скульптуры у нас были более или менее закончены, и мы дали отлить в гипсе мужскую ногу до бедра.
Полтора месяца мы, не выходя из дома, работали с девяти часов утра до часу ночи. На завтрак и обед полагалось не более десяти минут. В первых числах декабря статую отформовали, у нас ее буквально вы*рвали из рук.
Восьмого декабря я с 3.Г.Ивановой поехала на завод. Нам с торжеством показали первые деревянные формы. Это была мужская ступня с ботинком и нога до колена. Ботинок, кроме того, был выбит из стали. Показывают нам огромный башмак. Все выворочено, все не на месте, все не так. Нельзя даже понять, с какой ноги башмак.
Мы обмерли, молча смотрим.
– Вот что, Петр Николаевич, ни к черту не годится, – хмуро говорит Иванова. – Давайте плотников!
– Зачем? Мы все вычислили.
– Плотников!
Мы взяли гипсовую ногу, деревянную форму и вместе с плотниками исправили ошибки – рант нашили, носок вырубили. Поработали часа два-три.
– Выбейте до завтра.
На другой день приезжаем. Петр Николаевич говорит:
– А ведь хорошо получилось.
Так выяснилось, что мы, скульпторы, дол*жны работать на заводе и принимать непосредственное участие в работе по увеличению скульптуры и переводу ее в сталь. Нам дали каждой по бригаде рабочих.
На заводе я никогда не работала, а тут месяца три пришлось пожить заводской жизнью. В обширном помещении кузнечно-механического цеха вместе с нами работало 150 человек медников, резчиков, слесарей, плотников, столяров. От работы двух пневматических молотов содрогалось здание. Тут же 30 медников выбивали сталь. Это был пронзительный звон, какой бывает, когда бьют металлом по металлу. В этом адском грохоте приходилось разговаривать, давать указания. Все мы охрипли...
Сварочный аппарат представляет собой длинный шланг, кончающийся медным заостренным «карандашом» диаметром в семь-восемь миллиметров. Листы складываются краями, рабочий по нашему крику: «Давай!» нажимает на педаль машины, и там, где мы провели «карандашом», сталь сваривается...
Когда листы сварены, их снова кладут в формы и по форме выгибают железный легкий каркас. Это каркас для оболочки, кроме него на швы кладется каркас из углового железа.
Когда все готово, сталь набита, вложен первоначальный каркас, начинают разваливать деревянную обшивку. Из-под неуклюжей оболочки на свет божий выходит сияющий человеческий торс, голова, рука, нога. Этого момента все ждут с нетерпением. Интересно, что получилось, ведь позитив видишь впервые.
Все стоят и смотрят. Рабочие оживленно перебрасываются замечаниями:
– Это место я делал!
– А это я!
Работа всех заражала энтузиазмом. Напряжение не спадало с утра до вечера. Вначале рабочие отработают смену и уходят. Инженеры тоже уходят, оставив дежурного. А у нас, скульпторов, никакой смены нет. Потом, видя, что нам не жаль ни труда, ни сил, и инженеры перестали считаться со временем. Рабочие видят – мы не уходим, они тоже остаются. И они начали задерживаться на работе.
Сама обстановка работы выглядела фантастически. Стояла юбка девушки величиной с дом, внутри были набиты скобы, и мы, работая, лазили по ним точно пожарные.
Замечательно красиво бывало ночью – свет от сварки, искры. Помню картину: по цеху плывет сверкающий шарф, а на нем рабочий, как викинг.
У нас установился любопытный жаргон, который мы перестали замечать. То и дело слышишь:
– Дайте мне женскую заднюю ногу!
Инженер Прихожан, комсомолец, отлично делавший расчеты, как-то воскликнул:
– Боже, я ее искал два дня, а она у меня под боком.
– Про кого вы?
– Про девушку.
Прихожан имел в виду чертежи.
Очень труден по расчету шарф. Ведь эта воздушная штука весит целых пять тонн и без подпорки должна держаться по горизонтали. Чтобы добиться этого, инженер Б.А.Дзержкович придумал специальную ферму. Я как-то назвала ее «загогулиной». Так и пошло – все стали звать ее загогулиной.
Мучаясь над математическими расчетами для конструкции шарфа, инженеры плохо понимали его назначение и смысл. Но, когда он при монтаже встал на место, все сделалось ясно. Они тут же позвонили мне:
– Вера Игнатьевна, поздравляем, шарф висит. Только теперь мы поняли ваш замысел.
Освещенный прожекторами шарф казался гигантской светящейся бабочкой...
Процесс лепки всех страшно заинтересовал. Кто ни пройдет – остановится, посмотрит. До сих пор рабочие видели, что мы все умеем, как они: и пилить, и рубить, и гвозди вбивать. За это они нас уважали.
Натурой нам служили все. Проходит пожарный.
– Постойте немного, нос посмотрю.
Проходит инженер.
– Повернитесь, наклоните голову.
Когда какая-нибудь деталь скульптуры бывала выбита, проверялись координаты. Готовую часть выносили на двор и начинали монтировать на основной каркас. Стояли сначала ноги, потом появился торс, а тазовой части и головы не было. Монтировали в основном весь февраль и половину марта. Во второй половине февраля мы, скульпторы, окончательно вышли на воздух. При монтаже приходилось подправлять, подшивать, сверять, хотя координаты были вычислены инженерами очень точно.
Кроме шарфа особенно много пришлось повозиться с серпом и молотом – нужно было вставить их в руки так, чтобы они виделись скрещенными отовсюду, со всех сторон. Когда скульптуру окончательно смонтировали и осветили прожекторами, она поразила самих участников работы.
Был у нас старый медник Герасимов, отец четырнадцати сыновей-инженеров, очень преданно относившийся к работе, но большой ворчун и скептик.
Он осип, как и многие, и когда кто-нибудь из нас был ему нужен, он манил согнутым пальцем. Подходишь, он спрашивает:
– Как тут делать?
Показываешь.
– Вот как! И я так думаю.
И делает наоборот.
Он вышел как-то во двор, когда фигуры были освещены прожекторами. Старик остолбенел.
– Матушки, какая красота! Ведь это будут смотреть пятьдесят пять наций! А мы все тут руку приложили. Ай-ай-ай, какая красота!
Тут близко находился завод «Шарикоподшипник» и пролегала трамвайная линия на ЗИС, «Динамо». Скульптура вся была видна из-за невысокого забора. За этим забором постоянно толпился народ, слышались разговоры, споры. Кто-то выражал недовольство тем, что у девушки волосы растрепаны.
Другой, вступаясь за скульптуру, сердито возражал:
– Вы что, парикмахер?
В другой раз мы услышали наивный возглас одной девушки:
– Ваня, Ваня, видел, какая там статуэтка делается?
А «статуэтка» с пятиэтажный дом.
Мы работали во дворе. Помню ночь, метель, холод.
У ног статуи находился небольшой сарай для инструментов. Тут в землю врыт был разбитый котел, в котором горели дрова. Здесь, в сарайчике, отдыхали, сушились.
Как сейчас вижу, стоит Львов, высокий, как столб.
– Прилягте, Петр Николаевич.
– Не могу, если лягу, то не встану.
Он не спал уже несколько ночей. В последнее время сварщики так уставали, что инструмент валился из рук. Мы сами, женщины, варили, кричали: «Давай, давай!» Во сне слышалось это «давай, давай!»
Но тут рабочие стали просить Львова:
– Отдохните, Пётр Николаевич, мы сами все сделаем.
Львов сел и моментально заснул, вот-вот свалится. Его приткнули к столбу, он и не заметил. Прихожан заснул за чертежным столом. Руку он во сне откинул на батарею отопления, у него сделался ожог, но он не проснулся.
Вся эпопея проходила на страшном подъеме. Всех поддерживал царивший в работе коллективный дух, забота друг о друге. Усталость, изнуренность смягчались дружеским теплом, за спиной у себя каждый чувствовал коллектив. Знаю: я не подниму, все вместе поднимем. Мы и питаться стали коллективно – хлебом, колбасой, чаем. Проедет кто-либо мимо магазина, купит на всю компанию.
Двенадцатого марта ожидался приезд правительственной комиссии. Мы очистили площадку, приготовили макет павильона. Приехали К.Е.Ворошилов и другие члены комиссии.
Обошли кругом группу. Поздравили. Приемка прошла совершенно без замечаний. Ворошилов очень одобрил.
На радостях мы решили немножко отдохнуть. Львов позвал к себе:
– Поедем, разопьем бутылку шампанского.
Поехали. Иофан был занят, но обещал приехать позднее. Он явился в двенадцать часов ночи и рассказал, что в одиннадцать часов вечера на завод снова вернулась комиссия, на этот раз вместе с И.В.Сталиным. Директор включил сильные прожекторы. Гости минут двадцать осматривали скульп*туру. Иофан сказал, что правительство очень довольно.
Через несколько дней началась разборка скульптуры, чистка и обдувание песком. Упаковали все в ящики, обложили войлоком. С Польши начинается другая колея. Чтобы не перегружать там ящики, заказали вагоны в Польше. Скульптура с каркасом, дерриком и инструментами заняла весь поезд – двадцать восемь вагонов...
Когда пришло время ехать, я обратилась с просьбой разрешить мне взять с собой сына. Мне разрешили. Львов вместе с инженерами Прихожаном, Морозовым, Миловидовым, специалистом по деррикам, отправился вперед. Когда приехали мы с Ивановой и моим сыном, нас на Северном вокзале встретили Львов, Прихожан, Иофан. Они отвезли нас в ту же гостиницу, где сами остановились.
В тот же день отправились в знакомое мне место – на бульвар Распайль, Монпарнас. В кафе, где собираются художники, пили оранжад, любовались прелестной парижской весной. Все зелено, всюду множество цветов.
Потом Иофан повел нас по выставке.
...Когда мы приехали, наш павильон еще не был готов. Львов бросил на его отделку и на постройку башни своих рабочих. Это очень подвинуло работу.
Привезли скульптуру, над ней также было еще немало работы. В свободное время наша группа знакомилась с Парижем. У рабочих были экскурсоводы, их водили по музеям, в Версаль, устраивали вечера в Торгпредстве.
Я зашла к вдове Бурделя. Она любезно показала мне все пять-шесть мастерских, где в гипсах было собрано почти все его творчество. Одна из этих мастерских сплошь была уставлена эскизами головы Бетховена. Была здесь весьма интересная вещь, которую Бурдель закончил за три дня до своей смерти (он умер в 1929 году). Это статуя, в которой Бурдель изобразил самого себя. У колонны стоит обнаженный человек, и тело его обвивает змея.
Была я опять у Майоля, у Лоранса. В свой прошлый приезд я видела у Лоранса много вещей из мрамора, а теперь – один гипс. Почему так?
– Сейчас трудное время, художники живут без заказов и не могут работать в материале.
Роденовский музей очень уютный. Это старый монастырь, превращенный в музей. Некоторые вещи стоят в саду, кругом изумительная природа.
Родэна я люблю меньше, чем Бурделя. У него хороши: «Идущий человек», «Адам и Ева», «Граждане Кале», «Бронзовый век», но в музее собрано все. У Родена немало слащавых произведений, вроде «Улетающей любви».
...Когда башня нашего павильона была готова, начали собирать скульптуру. Для этого деррик поставили на уступ здания. После того как сборка была закончена, пришлось думать о том, как снимать деррик. Миловидов ухитрился спустить его с крыши внутрь здания. Там он и стоял всю выставку.
Появились у нас и друзья, и недоброжелатели. Нас буквально преследовали фотокорреспонденты некоторых буржуазных газет, которые пытались заснять наш павильон вместе со скульптурой до того, как все было готово. Железные части каркаса выглядели неприглядно. Мы всячески старались выпроводить фотокорреспондентов – тут пригодился мой сын Всеволод, говоривший по-французски.
С французскими рабочими наши ребята быстро нашли общий язык. Разговаривая главным образом жестами, они ухитрялись рассказать друг другу, сколько у кого детей, какая жена.
Наш павильон и павильон фашистской Германии стояли друг против друга в самом центре выставки. Возникала неловкость от того, что наша группа «Рабочий и колхозница» вихрем летела прямо на фашистов. Но повернуть скульптуру было невозможно, так как она шла в направлении здания.
Немцы долго выжидали, желая узнать высоту нашего павильона вместе со скульп*турной группой. Когда они это установили, тогда над своим павильоном соорудили башню метров на десять выше нашей. Навеpxy посадили орла. Но для такой высоты орел был мал и выглядел довольно жалко.
С немцами мы негласно соревновались в сроках. Все же нам удалось кончить работу в своем павильоне за день до них.
«Рабочий и колхозница» имели большой успех в Париже. Даже враги не могли охаять скульптуру. А французские рабочие салютовали ей. Я испытывала глубокую радость от того, что рабочие меня понимают.
Когда поднимали серп и молот, фотокорреспонденты «Юманите» сняли их в воздухе так, что казалось, будто они реют выше Эйфелевой башни. Была подпись (точный текст не помню) – Эйфелева башня хочет найти свое новое завершение.
Было сделано около тридцати сувениров с изображением нашей группы: чернильницы, пудреницы, платки, жетоны. Республиканская Испания выпустила почтовые марки с изображением «Рабочего и колхозницы».
На одном из вечеров друзей Советского Союза Луи Арагон сказал мне шутливо:
– Мадам, вы нам помогли!
Он хотел сказать, что скульптура достойно представляла искусство страны социализма и тем облегчила работу наших друзей.
Когда я уезжала, выставка в целом не была еще открыта – готовы были только семь-восемь павильонов. Поэтому художественная критика еще не высказалась. Но многие художники не скрывали своих симпатий. Мне говорил Мазереель:
– Ваша скульптура поразила нас. Мы целыми вечерами говорим и спорим о ней.
Конечно, и Мазереель, и другие художники Франции видели недостатки скульп*туры, недостатки чисто художественного порядка, подчас незаметные для неискушенного зрителя. Кое-где форма недотянута, ноги неважно сделаны. Но широта темы, экспрессия, с которой она была выражена, их настолько покорили, что недостатки отходили на второй план.
Первого мая 1937 года в Париже была демонстрация. В этот момент шла острая борьба Народного фронта с фашистами. Нашим рабочим запретили выйти на улицу и принять участие в демонстрации.
Но зато над Парижем, видные издалека, победно сверкали серп и молот в руках у советских юноши и девушки, которые в непреодолимом порыве устремлялись в будущее. [СР 02/07/2009]

Gena · 21.07.2009, 18:51

Великий талант и Великое произведение-не чета "демократическому" бизнесмену-скульптору Церетели!

Андрей К · 21.07.2009, 22:32

А кто-нибудь слышал, когда Церковников собирается возвращать это творение на место?

Gena · 22.07.2009, 11:16

Цитата:

Сообщение от Андрей К

А кто-нибудь слышал, когда Церковников собирается возвращать это творение на место?

Лужков где то обещал установить к дню города. А вот в каком году-запамятовал.

Андрей К · 22.07.2009, 12:12

Цитата:

Сообщение от Petrovich

Госпожа Мухина , действительно , талант . Она самореализовалась бы и в буржуазной России .

А какой заказ может дать для таланта буржуазная Россия? "Коня в польто"? Или памятник какому-нибудь монарху или белобандиту? Творения Мухиной запечатлили именно грандиозность той эпохи.

Gena · 22.07.2009, 12:20

Цитата:

Сообщение от Petrovich

Госпожа Мухина , действительно , талант . Она самореализовалась бы и в буржуазной России .

Вы полагаете, что её вдохновили бы амурные игры во дворце во главе с Распутиным?

Юрий Удалов · 22.07.2009, 12:33

Цитата:

Сообщение от Petrovich

Госпожа Мухина , действительно , талант . Она самореализовалась бы и в буржуазной России .

Вот интересно: что бы вам ответила Мухина, если бы вы назвали её госпожой. Как думаете? Впрочем, ответ и не требуется. Господ в большинстве лишили иллюзий ещё в 17-м, не смирившихся, жаждущих восстановления старого порядка, добили в 18 - 21 г.г. Остались только потомки поганые, да современные нувориши, покупающие филькины грамоты за большие деньги. Снобизм мещанства причудлив и безграничен. Скучно им жить. Всё время есть и развлекаться на модных курортах не будешь. Вот они и придумывают всякое для придания кажущейся остроты жизни, придания ей смысла. Ну, а какой смысл в потреблении? Капитализм как раз и базируется на потакании потребительскому инстинкту двуногих животных. Бороться надо с базой.

Gena · 23.07.2009, 08:35

Цитата:

Сообщение от ELEKTRO

И тут Petrovich успел нагадить!

На то он и Petrovich-ему за это деньги платят. Иначе бы он не торчал на форуме как "раб на галерах".

Бурильщик · 24.07.2009, 12:50

Цитата:

Сообщение от Petrovich

Мухина , действительно , талант . Она самореализовалась бы и в буржуазной России

Зато самореализуются по-буржуазному ее потомки. Дошли до маразма: пытались потребовать с Мосфильма откат за использование "Рабочего и колхозницы".
http://www.paradjanovfilm.ru/page/De...inadlezat.html

Это все равно, как если бы с Парамаунта за статую Свободы запросили. Или Уссурийский заповедник- с MGM за конкретно уссурийского (а не индийского, и никакого другого!) тигра. Если кому Мосфильм и должен- то государству. Чтобы дал деньги на восстановления памятника, которым вот уже 20 лет по сути злоупотребляет, выпуская антисоветские поделки.

02.07.2009, 12:12	#1
ELEKTRO Модератор Регистрация: 28.11.2007 Адрес: Город-Герой Ленинград Сообщений: 4,070 Репутация: 1476	Великое творение Веры Мухиной К 120-летию со дня рождения 1 июля исполнилось 120 лет со дня рождения знаменитого советского скульптора Веры Игнатьевны Мухиной. Она родилась в Риге, в купеческой семье, детские и юношеские годы провела в Феодосии, где к ней пришло увлечение искусством. В Москве училась живописи в студиях известных пейзажистов К.Юона и И.Мошкова, завершила образование в Париже. Вера Мухина получила мировое признание, после того как ее монумент «Рабочий и колхозница» из нержавеющей стали был выставлен на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Мощь и неординарность ее таланта проявились сразу после Октябрьской революции, когда она приняла участие в реализации ленинского плана монументальной пропаганды. Из четырех проектов, созданных по этому плану, – эскизы скульптур «Освобожденный труд» и «Революция» (оба 1919), памятников В.М.Загорскому (1921) и Я.М.Свердлову (1923). Метафорика стремительного порыва и преодоления, порожденная переживанием революции, впоследствии отзовется во многих мухинских работах – «Ветер» (1926–1927), «Рабочий и колхозница» (1937), «Икар» и «Борей» (1938). Другие наиболее известные скульптуры Мухиной – памятники А.М.Горькому в Нижнем Новгороде и П.И.Чайковскому в Москве. «Стиль родится тогда, когда художник не только умом познает идеалы своего времени, но тогда, когда он иначе не может уже чувствовать, когда идеология его века, его народа становится его личной идеологией», – написала Вера Мухина в 1939 году о своем творческом кредо. Благодаря этому кредо ей и удалось, как никому другому, выразить в скульптуре суть эпохи. [СР 02/07/2009]

02.07.2009, 12:13	#2
ELEKTRO Модератор Регистрация: 28.11.2007 Адрес: Город-Герой Ленинград Сообщений: 4,070 Репутация: 1476	Вера МУХИНА: «Над Парижем победно сверкали серп и молот» Отрывок из устных воспоминаний В.И Мухиной, записанных в 1939–1940 годах писателями Л.Тоом и А.Беком. В мае 1936 года ко мне заявился посыльный и принес письмо из Совнаркома. В письме сообщалось, что я в числе четырех скульпторов – В.А.Андреева, И.Д.Шадра, М.Г.Манизера (позднее присоединился Б.Д.Королёв) – привлекаюсь к участию в закрытом конкурсе на скульптуру, которая должна увенчать наш советский павильон на Международной выставке 1937 года в Париже. Забрала я у Б.М.Иофана, главного архитектора нашего павильона, рисунки и проекты и поехала на свою дачу в Абрамцево. Просидела там все лето, работала, работала, работала... Сделала сначала маленькую фигуру, а когда нашла композицию, увеличила ее до одной двадцать пятой. Скульптура, стоящая на здании, не должна быть грузной, чтобы не давить на здание. Я решила сделать ее ажурной, со множеством просветов, – тогда и тяжелая вещь не давит. Много было возражений против взлетающего шарфа девушки. Мне не раз предлагали убрать его, но я категорически отказалась – шарф был нужен как одна из главных горизонталей, связывающих скульптуру со зданием. Кроме того, он подчеркивал движение, полет. Когда скульптура стоит высоко на здании, то в петлю взлетаюшего шарфа видна то мужская, то женская голова. Это также усиливает впечатление живого движения. Уполномоченный правительства по приемке павильона со скульптурой просмотрел все пять вещей. Ему понравилось, что скульптура хорошо смотрится. Он сказал мне: – Девяносто девять процентов за то, что делать будете вы. Только... – Одеть?.. (Рабочий был у меня обнаженный.) – Да, оденьте, тогда видно будет, что это рабочий. Я одела рабочего – теперь он в спецовке, сверху только лямки, а спина и грудь голые. Девушка в сарафане. В начале сентября я подала свой эскиз и стала ждать. Ждала сентябрь, октябрь, а просмотра все нет. Я послала письмо уполномоченному правительства. Что делать? Если упустим время, думала я, то скульптуру уже некогда будет делать из стали, как предлагал Петр Николаевич Львов, а придется удовлетвориться фанерой. Львов – инженер, конструктор-изобретатель. Получил орден Ленина за участие в постройке первого стального сварного самолета. Львову принадлежит заслуга введения нержавеющей стали не только в строительство самолетов, но и в скульптуру. Когда для парижской скульптуры была предложена нержавеющая сталь, многие скульпторы запротестовали: – Это не гибко, не пластично. Это – самовар! Тогда Львов отдал выполнить из стали голову «Давида» Микельанджело. Все возражения отпали. Сталь оказалась очень ковкой и пластичной. Из нее можно сделать все, что угодно. Она бесцветна и принимает все оттенки дня: на заре она розовая, в грозу – грозовая, а вечером – золотая. Все это ново. Нам предстояло сделать первый опыт стальной скульптуры такого огромного размера и выступить в Париже новаторами не только в смысле содержания, но и конструктивно-технического оснащения искусства. Но вернемся к письму, которое я послала уполномоченному правительства. Вскоре после этого был назначен просмотр, и мой эскиз был утвержден. Легко представить себе волнение, когда я узнала решение комиссии. Справлюсь ли я с такой грандиозной задачей? Это прыжок, притом прыжок с закрытыми глазами, потому что материал скульптуры неиспытанный, новый. Или перепрыгну, или шею сломаю, подумала я; но отступления не было. В Торговой палате было созвано совещание со всеми «стальными» людьми. На меня насели со всех сторон: – Когда дадите скульптуру? Через десять дней, иначе не успеем перевести в сталь. – Но я не могу так скоро! – Через месяц можете? – Не могу. Выручил Львов: – Вера Игнатьевна, а вы могли бы в месяц сделать две фигуры в один метр? – Да, могу. – Хорошо, тогда я берусь увеличить скульптуру сразу в пятнадцать раз. Сделать скульптуру в один метр, конечно, много легче, чем в три метра. В первом случае я изготовляю каркас на четыре-пять пудов, во втором – на четыре тонны глины. В большой статуе больше работы и по обкладке, и по формовке. Большую скульптуру труднее охватить взглядом. В помощь себе я решила пригласить скульпторов Н.Г.Зеленскую и 3.Г.Иванову, с которыми дружила. Собственно, и особого приглашения не требовалось – все вышло само собой. Зеленская зашла ко мне, когда я мучилась с вычислениями, и сейчас же принялась помогать мне. Вскоре вернулась с юга Иванова, где она лечилась, и тоже включилась в работу. Всех нас захватили новые сложные за- дачи, связанные с созданием огромной скульптуры. Скульптура должна стоять на высоте тридцати двух метров. Как она будет смотреться снизу? Стараясь представить себе это, мы ложились на пол и смотрели модель снизу. А как будет освещена скульптура? Скульптуру можно светом убить и возродить. Если свет падает на нее в лоб, ее нельзя смотреть, – она покажется плоской. Какое будет освещение в Париже? Случайно к нам зашел скульптор Б.Д.Комаров, хороший методист, в 1930 году окончивший одновременно Вхутеин и Архитектурный институт. Он взялся выяснить точно, как будет освещаться скульптура в Париже. Пошел в планетарий и попросил дать небо над Парижем от мая до октября. По плану Парижа и по положению советского павильона на выставке он установил, что с утра свет будет падать на скульптуру сзади, а вечером – спереди. Так был разрешен и этот вопрос. Тут пошло: скорее, скорее, скорее... Инженеры хотели начать работы, а им нечего было увеличивать. Ноги скульптуры у нас были более или менее закончены, и мы дали отлить в гипсе мужскую ногу до бедра. Полтора месяца мы, не выходя из дома, работали с девяти часов утра до часу ночи. На завтрак и обед полагалось не более десяти минут. В первых числах декабря статую отформовали, у нас ее буквально вырвали из рук. Восьмого декабря я с 3.Г.Ивановой поехала на завод. Нам с торжеством показали первые деревянные формы. Это была мужская ступня с ботинком и нога до колена. Ботинок, кроме того, был выбит из стали. Показывают нам огромный башмак. Все выворочено, все не на месте, все не так. Нельзя даже понять, с какой ноги башмак. Мы обмерли, молча смотрим. – Вот что, Петр Николаевич, ни к черту не годится, – хмуро говорит Иванова. – Давайте плотников! – Зачем? Мы все вычислили. – Плотников! Мы взяли гипсовую ногу, деревянную форму и вместе с плотниками исправили ошибки – рант нашили, носок вырубили. Поработали часа два-три. – Выбейте до завтра. На другой день приезжаем. Петр Николаевич говорит: – А ведь хорошо получилось. Так выяснилось, что мы, скульпторы, должны работать на заводе и принимать непосредственное участие в работе по увеличению скульптуры и переводу ее в сталь. Нам дали каждой по бригаде рабочих. На заводе я никогда не работала, а тут месяца три пришлось пожить заводской жизнью. В обширном помещении кузнечно-механического цеха вместе с нами работало 150 человек медников, резчиков, слесарей, плотников, столяров. От работы двух пневматических молотов содрогалось здание. Тут же 30 медников выбивали сталь. Это был пронзительный звон, какой бывает, когда бьют металлом по металлу. В этом адском грохоте приходилось разговаривать, давать указания. Все мы охрипли... Сварочный аппарат представляет собой длинный шланг, кончающийся медным заостренным «карандашом» диаметром в семь-восемь миллиметров. Листы складываются краями, рабочий по нашему крику: «Давай!» нажимает на педаль машины, и там, где мы провели «карандашом», сталь сваривается... Когда листы сварены, их снова кладут в формы и по форме выгибают железный легкий каркас. Это каркас для оболочки, кроме него на швы кладется каркас из углового железа. Когда все готово, сталь набита, вложен первоначальный каркас, начинают разваливать деревянную обшивку. Из-под неуклюжей оболочки на свет божий выходит сияющий человеческий торс, голова, рука, нога. Этого момента все ждут с нетерпением. Интересно, что получилось, ведь позитив видишь впервые. Все стоят и смотрят. Рабочие оживленно перебрасываются замечаниями: – Это место я делал! – А это я! Работа всех заражала энтузиазмом. Напряжение не спадало с утра до вечера. Вначале рабочие отработают смену и уходят. Инженеры тоже уходят, оставив дежурного. А у нас, скульпторов, никакой смены нет. Потом, видя, что нам не жаль ни труда, ни сил, и инженеры перестали считаться со временем. Рабочие видят – мы не уходим, они тоже остаются. И они начали задерживаться на работе. Сама обстановка работы выглядела фантастически. Стояла юбка девушки величиной с дом, внутри были набиты скобы, и мы, работая, лазили по ним точно пожарные. Замечательно красиво бывало ночью – свет от сварки, искры. Помню картину: по цеху плывет сверкающий шарф, а на нем рабочий, как викинг. У нас установился любопытный жаргон, который мы перестали замечать. То и дело слышишь: – Дайте мне женскую заднюю ногу! Инженер Прихожан, комсомолец, отлично делавший расчеты, как-то воскликнул: – Боже, я ее искал два дня, а она у меня под боком. – Про кого вы? – Про девушку. Прихожан имел в виду чертежи. Очень труден по расчету шарф. Ведь эта воздушная штука весит целых пять тонн и без подпорки должна держаться по горизонтали. Чтобы добиться этого, инженер Б.А.Дзержкович придумал специальную ферму. Я как-то назвала ее «загогулиной». Так и пошло – все стали звать ее загогулиной. Мучаясь над математическими расчетами для конструкции шарфа, инженеры плохо понимали его назначение и смысл. Но, когда он при монтаже встал на место, все сделалось ясно. Они тут же позвонили мне: – Вера Игнатьевна, поздравляем, шарф висит. Только теперь мы поняли ваш замысел. Освещенный прожекторами шарф казался гигантской светящейся бабочкой... Процесс лепки всех страшно заинтересовал. Кто ни пройдет – остановится, посмотрит. До сих пор рабочие видели, что мы все умеем, как они: и пилить, и рубить, и гвозди вбивать. За это они нас уважали. Натурой нам служили все. Проходит пожарный. – Постойте немного, нос посмотрю. Проходит инженер. – Повернитесь, наклоните голову. Когда какая-нибудь деталь скульптуры бывала выбита, проверялись координаты. Готовую часть выносили на двор и начинали монтировать на основной каркас. Стояли сначала ноги, потом появился торс, а тазовой части и головы не было. Монтировали в основном весь февраль и половину марта. Во второй половине февраля мы, скульпторы, окончательно вышли на воздух. При монтаже приходилось подправлять, подшивать, сверять, хотя координаты были вычислены инженерами очень точно. Кроме шарфа особенно много пришлось повозиться с серпом и молотом – нужно было вставить их в руки так, чтобы они виделись скрещенными отовсюду, со всех сторон. Когда скульптуру окончательно смонтировали и осветили прожекторами, она поразила самих участников работы. Был у нас старый медник Герасимов, отец четырнадцати сыновей-инженеров, очень преданно относившийся к работе, но большой ворчун и скептик. Он осип, как и многие, и когда кто-нибудь из нас был ему нужен, он манил согнутым пальцем. Подходишь, он спрашивает: – Как тут делать? Показываешь. – Вот как! И я так думаю. И делает наоборот. Он вышел как-то во двор, когда фигуры были освещены прожекторами. Старик остолбенел. – Матушки, какая красота! Ведь это будут смотреть пятьдесят пять наций! А мы все тут руку приложили. Ай-ай-ай, какая красота! Тут близко находился завод «Шарикоподшипник» и пролегала трамвайная линия на ЗИС, «Динамо». Скульптура вся была видна из-за невысокого забора. За этим забором постоянно толпился народ, слышались разговоры, споры. Кто-то выражал недовольство тем, что у девушки волосы растрепаны. Другой, вступаясь за скульптуру, сердито возражал: – Вы что, парикмахер? В другой раз мы услышали наивный возглас одной девушки: – Ваня, Ваня, видел, какая там статуэтка делается? А «статуэтка» с пятиэтажный дом. Мы работали во дворе. Помню ночь, метель, холод. У ног статуи находился небольшой сарай для инструментов. Тут в землю врыт был разбитый котел, в котором горели дрова. Здесь, в сарайчике, отдыхали, сушились. Как сейчас вижу, стоит Львов, высокий, как столб. – Прилягте, Петр Николаевич. – Не могу, если лягу, то не встану. Он не спал уже несколько ночей. В последнее время сварщики так уставали, что инструмент валился из рук. Мы сами, женщины, варили, кричали: «Давай, давай!» Во сне слышалось это «давай, давай!» Но тут рабочие стали просить Львова: – Отдохните, Пётр Николаевич, мы сами все сделаем. Львов сел и моментально заснул, вот-вот свалится. Его приткнули к столбу, он и не заметил. Прихожан заснул за чертежным столом. Руку он во сне откинул на батарею отопления, у него сделался ожог, но он не проснулся. Вся эпопея проходила на страшном подъеме. Всех поддерживал царивший в работе коллективный дух, забота друг о друге. Усталость, изнуренность смягчались дружеским теплом, за спиной у себя каждый чувствовал коллектив. Знаю: я не подниму, все вместе поднимем. Мы и питаться стали коллективно – хлебом, колбасой, чаем. Проедет кто-либо мимо магазина, купит на всю компанию. Двенадцатого марта ожидался приезд правительственной комиссии. Мы очистили площадку, приготовили макет павильона. Приехали К.Е.Ворошилов и другие члены комиссии. Обошли кругом группу. Поздравили. Приемка прошла совершенно без замечаний. Ворошилов очень одобрил. На радостях мы решили немножко отдохнуть. Львов позвал к себе: – Поедем, разопьем бутылку шампанского. Поехали. Иофан был занят, но обещал приехать позднее. Он явился в двенадцать часов ночи и рассказал, что в одиннадцать часов вечера на завод снова вернулась комиссия, на этот раз вместе с И.В.Сталиным. Директор включил сильные прожекторы. Гости минут двадцать осматривали скульптуру. Иофан сказал, что правительство очень довольно. Через несколько дней началась разборка скульптуры, чистка и обдувание песком. Упаковали все в ящики, обложили войлоком. С Польши начинается другая колея. Чтобы не перегружать там ящики, заказали вагоны в Польше. Скульптура с каркасом, дерриком и инструментами заняла весь поезд – двадцать восемь вагонов... Когда пришло время ехать, я обратилась с просьбой разрешить мне взять с собой сына. Мне разрешили. Львов вместе с инженерами Прихожаном, Морозовым, Миловидовым, специалистом по деррикам, отправился вперед. Когда приехали мы с Ивановой и моим сыном, нас на Северном вокзале встретили Львов, Прихожан, Иофан. Они отвезли нас в ту же гостиницу, где сами остановились. В тот же день отправились в знакомое мне место – на бульвар Распайль, Монпарнас. В кафе, где собираются художники, пили оранжад, любовались прелестной парижской весной. Все зелено, всюду множество цветов. Потом Иофан повел нас по выставке. ...Когда мы приехали, наш павильон еще не был готов. Львов бросил на его отделку и на постройку башни своих рабочих. Это очень подвинуло работу. Привезли скульптуру, над ней также было еще немало работы. В свободное время наша группа знакомилась с Парижем. У рабочих были экскурсоводы, их водили по музеям, в Версаль, устраивали вечера в Торгпредстве. Я зашла к вдове Бурделя. Она любезно показала мне все пять-шесть мастерских, где в гипсах было собрано почти все его творчество. Одна из этих мастерских сплошь была уставлена эскизами головы Бетховена. Была здесь весьма интересная вещь, которую Бурдель закончил за три дня до своей смерти (он умер в 1929 году). Это статуя, в которой Бурдель изобразил самого себя. У колонны стоит обнаженный человек, и тело его обвивает змея. Была я опять у Майоля, у Лоранса. В свой прошлый приезд я видела у Лоранса много вещей из мрамора, а теперь – один гипс. Почему так? – Сейчас трудное время, художники живут без заказов и не могут работать в материале. Роденовский музей очень уютный. Это старый монастырь, превращенный в музей. Некоторые вещи стоят в саду, кругом изумительная природа. Родэна я люблю меньше, чем Бурделя. У него хороши: «Идущий человек», «Адам и Ева», «Граждане Кале», «Бронзовый век», но в музее собрано все. У Родена немало слащавых произведений, вроде «Улетающей любви». ...Когда башня нашего павильона была готова, начали собирать скульптуру. Для этого деррик поставили на уступ здания. После того как сборка была закончена, пришлось думать о том, как снимать деррик. Миловидов ухитрился спустить его с крыши внутрь здания. Там он и стоял всю выставку. Появились у нас и друзья, и недоброжелатели. Нас буквально преследовали фотокорреспонденты некоторых буржуазных газет, которые пытались заснять наш павильон вместе со скульптурой до того, как все было готово. Железные части каркаса выглядели неприглядно. Мы всячески старались выпроводить фотокорреспондентов – тут пригодился мой сын Всеволод, говоривший по-французски. С французскими рабочими наши ребята быстро нашли общий язык. Разговаривая главным образом жестами, они ухитрялись рассказать друг другу, сколько у кого детей, какая жена. Наш павильон и павильон фашистской Германии стояли друг против друга в самом центре выставки. Возникала неловкость от того, что наша группа «Рабочий и колхозница» вихрем летела прямо на фашистов. Но повернуть скульптуру было невозможно, так как она шла в направлении здания. Немцы долго выжидали, желая узнать высоту нашего павильона вместе со скульптурной группой. Когда они это установили, тогда над своим павильоном соорудили башню метров на десять выше нашей. Навеpxy посадили орла. Но для такой высоты орел был мал и выглядел довольно жалко. С немцами мы негласно соревновались в сроках. Все же нам удалось кончить работу в своем павильоне за день до них. «Рабочий и колхозница» имели большой успех в Париже. Даже враги не могли охаять скульптуру. А французские рабочие салютовали ей. Я испытывала глубокую радость от того, что рабочие меня понимают. Когда поднимали серп и молот, фотокорреспонденты «Юманите» сняли их в воздухе так, что казалось, будто они реют выше Эйфелевой башни. Была подпись (точный текст не помню) – Эйфелева башня хочет найти свое новое завершение. Было сделано около тридцати сувениров с изображением нашей группы: чернильницы, пудреницы, платки, жетоны. Республиканская Испания выпустила почтовые марки с изображением «Рабочего и колхозницы». На одном из вечеров друзей Советского Союза Луи Арагон сказал мне шутливо: – Мадам, вы нам помогли! Он хотел сказать, что скульптура достойно представляла искусство страны социализма и тем облегчила работу наших друзей. Когда я уезжала, выставка в целом не была еще открыта – готовы были только семь-восемь павильонов. Поэтому художественная критика еще не высказалась. Но многие художники не скрывали своих симпатий. Мне говорил Мазереель: – Ваша скульптура поразила нас. Мы целыми вечерами говорим и спорим о ней. Конечно, и Мазереель, и другие художники Франции видели недостатки скульп*туры, недостатки чисто художественного порядка, подчас незаметные для неискушенного зрителя. Кое-где форма недотянута, ноги неважно сделаны. Но широта темы, экспрессия, с которой она была выражена, их настолько покорили, что недостатки отходили на второй план. Первого мая 1937 года в Париже была демонстрация. В этот момент шла острая борьба Народного фронта с фашистами. Нашим рабочим запретили выйти на улицу и принять участие в демонстрации. Но зато над Парижем, видные издалека, победно сверкали серп и молот в руках у советских юноши и девушки, которые в непреодолимом порыве устремлялись в будущее. [СР 02/07/2009]

21.07.2009, 18:51	#3
Gena Местный Регистрация: 19.08.2008 Адрес: Подмосковье Сообщений: 16,938 Репутация: 1997	Великий талант и Великое произведение-не чета "демократическому" бизнесмену-скульптору Церетели!

21.07.2009, 22:32	#4
Андрей К Местный Регистрация: 29.12.2008 Адрес: Москва Сообщений: 168 Репутация: 10	А кто-нибудь слышал, когда Церковников собирается возвращать это творение на место?