ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД

[ELEKTRO]

Игорь Родионов
ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД
Вспоминает бывший министр обороны РФ
zavtra.ru


1. АФГАН

Афганистан, май 1985 года. В стране — начало перестройки, начало трагедии Советского Союза, трагедии народа и его Вооружённых Сил, к власти пришёл Горбачёв. Я получил назначение с Дальнего Востока возглавить 40-ю армию, став её пятым по счёту командующим. Обычно туда отправляли генерал-майоров, и рассматривалось это как повышение, потому что 40-я армия, единственная из всех, участвовала в реальных боевых действиях.

Мне же, с точки зрения карьеры, ничего не светило. К тому времени я носил звание генерал-лейтенанта, откомандовал 28-м армейским корпусом в Чехословакии, затем 5-й Дальневосточной армией со штабом в Уссурийске. На нас лежала ответственность за Китайско-Корейскую зону, от озера Ханко и по границе, включая Владикавказ и далее до бухты Ольга. Дальний Восток — не простой регион, океанский, островной, свои особенности во всём, что касается обеспечения военной безопасности региона, при тесном взаимодействии с Тихоокеанским флотом.

И вдруг я получаю назначение на 40-ю армию. У меня не было особого желания отправляться туда, ведь 40-я армия воевала не первый год и сменила на тот момент уже четырёх командующих, в 85-м году я стал пятым. За это время успело случиться всякое, но главное — не было победы. Год за годом средства массовой информации всеми имеющимися у них способами пытались успокаивать, заглушать, сообщая, что ситуация вот-вот стабилизируется и наладится. В разговорах же по спецсвязи с командующими, а мы друг друга знали, вырисовывалась иная картина.

Сегодня я хорошо понимаю ситуацию, в которой оказалось наше военно-политическое руководство. Они искали людей, на которых можно было положиться. А мой принцип отношения к службе — ничего не просить и ни от чего не отказываться, поэтому я посчитал, что наверху лучше знают, кого и куда перемещать, выше или ниже, а может быть, по горизонтали, поэтому и принял это назначение, как и десятки назначений до того: надо — значит, надо.

Я не был приглашён в Москву на беседу, хотя армия единственная воюющая. Это уже тогда меня насторожило: как такое может быть, почему? Перед назначением на дивизию меня приглашали в ЦК, на другие должности — тоже приглашали в ЦК, беседовать с министром и его заместителями, а здесь — сел на самолёт и вперёд. Никто не поинтересовался, есть ли у нас с супругой квартира, нет ли. Квартиры не было, имущества, кроме книг — никакого. Командовал Туркестанским округом Николай Иванович Попов.

Прибыл я туда в майские праздники. Командование ввело меня в курс дела. Оставил жену и отправился в Кабул. Там представился старшему военному советнику — генералу армии Салманову. А тогда система была такая: командующий армии — занимался армией, а вот старший военный советник в Афганистане назначался рангом выше и был главным куратором и организатором совместных действий с афганскими вооружёнными силами.

Я представился Салманову, состоялась хорошая, короткая беседа. Буквально через неделю начались боевые действия. Вспыхнул мятеж в Киджоле. Произошла трагедия, афганский гарнизон был окружён, те, кто оказывали сопротивление, были перебиты, пленные повешены, афганские вооружённые силы уже не могли туда пробиться, потому что дорога через Панджшерское ущелье была для них закрыта. Боевые действия шли в Панджшерском ущелье в предгорьях Гиндукуша. Как раз там я познакомился с Александром Прохановым. И фотография у меня есть: я, Дубынин, Проханов.

Для меня это стало первым опытом участия в реальных боевых действиях. В тактическом плане операция была непростой. Надо было сбить все вражеские огневые точки, заблаговременно оборудованные на высотах, нависающих над дорогой, чтобы пройти по ней к населённому пункту под названием Киджоль. И мы сбивали их танковым огнём, прямой наводкой.

Танк выходил вперёд, расходовал боекомплект, потом его сменял второй танк, потом следующий. Танки, которые возвращались с передовой, были, как ежи, утыканы стальными бронебойными сердечниками от крупнокалиберных пуль ДШК, прибывали с разбитыми прицелами, фарами. Всему, что находилось поверх брони, приходил конец.

…Одним из ярчайших чувств, оставшихся у меня после Афганистана, — это восхищение нашими бойцами, солдатами, сержантами и командирами. Хотя здесь необходимо сразу уточнить, что большая часть личного состава армии была задействована для охранных функций различных объектов: будь то дороги, гарнизоны, аэродромы или населённые пункты, города, и лишь 20% привлекалось для боевых действий. Но состав этих двадцати процентов был постоянным. Доставалось, конечно, и основной части армии, обеспечивающей охрану и оборону объектов инфраструктуры. Горно-пустынная местность, всё прекрасно просматривается и обстреливается, независимо от времени суток.

Отношение личного состава, бойцов и командиров к выполнению боевых задач в целом было безупречным. Смелость, отсутствие паники, я уж не говорю о трусости, безукоризненное повиновение, если говорить несколько высокопарно, верность воинскому долгу, присяге. Все эти качества присутствовали и подтверждались на практике. В отдельных случаях происходили, конечно, инциденты, как и везде, контингент всё же обширнейший, где-то в пределах ста двадцати тысяч человек личного состава.

Затем начались контакты с политическими деятелями, такими, как наш посол — Фикрят Ахмеджанович Табеев. При посольстве были представители ЦК, там же располагались и представители Комитета госбезопасности. Насколько я понял, вся информация о военно-политической ситуации в этом регионе, вся кухня, которая поставляла информацию в Москву, в ЦК, в Кремль, в КГБ, формировалась там.

Главный советник замыкался на Генеральный штаб и Министерство обороны. Я как командующий армией находился в подчинении у командующего войсками Туркестанского округа Попова. Мне так же частенько звонил начальник Генерального штаба Ахромеев. С министром Сергеем Леонидовичем Соколовым у меня никаких разговоров не было, всё через Генштаб и через аппарат, который возглавлял Борис Всевладович Громов, носивший в то время звание генерал-майора. При нём был крохотный аппарат, не подчинявшийся ни мне, ни военному советнику, лишь Ахромееву, начальнику Генштаба. Насколько я понял, задача этого аппарата — контролировать, проверять, перепроверять. В эту группу передавались важные данные, касающиеся боевых действий, причин потерь и т.д., они отправлялись непосредственно начальнику Генштаба. С ним у меня были хорошие отношения, потому что он к исполнению своих обязанностей относился по-офицерски честно, порядочно, но всё равно подобный принцип постоянного контроля и недоверия угнетал меня.

Во время службы личной жизни у меня не было. Жена в Ташкенте, сын на Тихом океане в морской пехоте. Так что никто мне не мешал, только, может быть, я сам. С Громовым постепенно наладились доверительные отношения. Если он что-то докладывал, то всегда информировал об этом меня. И вся информация, которую он передавал, соответствовала действительности. Если это успех — то будет доложено об успехе, потери неоправданные — то же самое, это факты, никуда от них не денешься, на их основе надо делать выводы.

С небольшой оперативной группой офицеров довольно часто приходилось вылетать, выезжать в районы боевых действий, которые шли по кругу в течение года.



В АФГАНСКОЙ АРМИИ, начиная с пятницы или субботы, — выходные дни, какие-то праздники, боевых действий нет, они гуляют, а мы, армия, которая была введена для того, чтобы взять на себя охранные функции и высвободить контингент афганских вооружённых сил для ведения боевых действий с контрреволюцией, как тогда говорили в СМИ, постепенно переваливали все боевые действия на свои плечи. В итоге мы стали воевать вместо афганцев.

Армия стала терять авторитет и поддержку у афганского народа, т.к. в погоне за победой побыстрее и любой ценой были неоднократно приняты решения о применении дальней авиации, систем площадного поражения ГРАД, стиравших с лица земли кишлаки со всеми жителями, включая стариков и детей.

Вот так самый уважаемый в Афганистане советский человек, руками которого так много было сделано для улучшения качества жизни афганского народа, превратился в убийцу и врага.

Афганистан по площади территории больше Франции. Прибавим к этому демографию: таджики, узбеки, туркмены, пуштуны и многие другие. И у каждого подобного племени своя армия, свои земли, свой суд, свой главарь — вождь. Насколько я понял, всё искусство управления Афганистаном со стороны монархического режима, властвовавшего до революции, заключалось в умении строить отношения с вождями всех этих этнических формирований.

Учитывали ли мы это? Не знаю. Армия вообще подобными проблемами не занималась, это работа представителей Комитета госбезопасности и главного военного и других советников, которые замыкались на посла. Контролёров и ответственных людей, которые докладывали в Москву о положении дел в Афганистане, было достаточно. Удивительно, но за всё время пребывания в Афганистане меня никто ни разу не спросил ни о каком анализе. А какое ваше мнение, товарищ командующий? Каков вывод? Каковы аналитические результаты прошедших боевых действий, или прошедшего времени, за полгода, за год? Что хорошо, что плохо? Никогда не интересовались.

Война шла коварная, ведь фронта нет, сфокусированной армии противника перед тобой тоже нет, враг со всех сторон. И днём, и ночью, и летом, и зимой пулю можно было получить с любой стороны, если ходишь с открытым ртом. Армия привыкла воевать с настоящим противником, видя его перед собой, ощущая его, зная, что существуют фланги, какой-то тыл, а в Афганистане всё смешано. Войска выходили из гарнизона, проводили боевые действия, расстреливали боекомплект, съедали продовольствие, возвращались в пункт постоянной дислокации, а те, с кем воевали, — спускались с гор и продолжали заниматься своим делом, либо мирным, либо антимирным. Поддерживали они правительство или нет, сложно было понять.

Каждый год начинался с обострения обстановки в Панджшере, дальше Кандагар на юге, вокруг Кабула — выстрелы не утихали никогда, затем шли Джелалабад, Хост, Герат и опять Панджшер. Вот так и воевали по кругу, из года в год. Я помню своё чувство восхищения нашим личным составом. Измождённые солдаты, которым вечно не хватало воды, питавшиеся консервированной пищей, жара. Местного мы ничего не употребляли, категорически боясь отравы или инфекций. В армии было четыре инфекционных госпиталя, специализировавшихся только на борьбе с гепатитом, брюшным тифом, малярией, лихорадкой и т.д. Не говоря уже о госпиталях, которые занимались ранеными и травмированными.

У меня на всю мою жизнь сохранилось чувство удовлетворённости той системой, которая существовала в Советской Армии. Её положительные черты раскрывались в основном во время боевых действий. То есть, безукоризненное выполнение поставленных задач, преданность, верность присяге, мужество, взаимопомощь, взаимовыручка.

Но почему отношение военно-политической верхушки резко отличается от отношения к службе низовых звеньев, подразделений и частей?

Уже потом, в Союзе, читая документы об Афганистане, я удивлялся необъективности той информации, что поступала в Москву. Во всех сообщениях звучали успокоительные реляции, сводящиеся к оборотам типа: обстановка сложная, но имеются тенденции к её улучшению, оздоровлению и в целом — к победе. На этих уровнях уже тогда властвовали карьеризм, враньё и желание наживы. Наживались на поставках и на многом чём другом.

Ещё очень плохо работала контрразведка. Я вообще её не ощущал. Воровство, а особенно спекуляции, всё это цвело пышным цветом. Помню, к нам не раз прилетал один певец. А далеко не многие решались прилететь сюда. Мы считали его настоящим храбрецом. Только потом мне стало известно, что прилетая в Афганистан со своими концертами, он пел сколько надо, но улетал, загруженный контрабандой. И в этом ему помогали политработники и командиры высшего ранга. Узнал я об этом не от контрразведчиков, которые и должны были меня проинформировать, а из других источников и от свидетелей.

Мы мечтали закрыть границы с Ираном и Пакистаном для более активной борьбы с караванами, но это было невозможно. Эти территории занимали горы, пустыня. Чтобы сделать это, нужно было иметь ещё две такие армии, как 40-я. В принципе можно было бы их ввести, но слаборазвитая инфраструктура Афганистана препятствовала осуществлению подобных задумок. Представьте, одна дорога из Союза в Кабул, пролегающая через перевал Саланг, и окружная дорога вдоль границы по периметру, которая соединяла все более-менее крупные города и узловые объекты, на этом всё. Остальное — караванные тропы. И если закрыть границы с привлечением дополнительных сил, то сразу встаёт вопрос: как снабжать, как обеспечивать, как охранять?

На базе главного разведывательного управления, были созданы мобильные бригады для борьбы с караванами. Они получали данные из разведцентра, выслеживали караваны, следовавшие из Пакистана или с территории Ирана. Чем эти караваны были загружены — знают только те, кто расправлялся с ними. Часто они переправляли оружие, боеприпасы, продукты, наркотики. И тут все зависело от честности тех, кто командовал этими группами и организовывал операции. Не раз и не два до меня доходили слухи, что трофеи, добытые в этих рейдах, всплывали в Москве. И когда Советский Союз развалился, одними из первых коммерсантов стали некоторые бывшие офицеры-"афганцы", у которых изначально имелся такой "стартовый капитал".



В ОДИН МОМЕНТ я получил известие, что к нам прилетает генерал Зайцев, назначенный командующим Южного направления, куда входили Туркестанский и Закавказский округа. До этого Зайцев командовал Группой советских войск в Германии. Он поселился на полгода в Кабуле. И когда это произошло, туда перестали летать командующий округом Варенников, звонков не было и от Ахромеева.

Зайцев был награждён звездой Героя Советского Союза Устиновым. Поводом послужило шестьдесят лет безупречной службы. Эта Звезда сверкала на камуфлированной форме во время всех боевых действий. И вскоре стало понятно, что Зайцев прилетел в Афганистан заработать ещё одну Звезду. И ему было наплевать подготовлены ли боевые действия или нет, какие потери. Он ни разу не поинтересовался, как прошёл бой, сколько погибло, сколько ранено, люди его не интересовали. Удивительно, но кто-то порекомендовал его Горбачёву как генерала, способного за короткое время изменить ситуацию в Афганистане к лучшему.

В реальности же за полгода его пребывания в Афганистане дело доходило до неуставных отношений между мной и Зайцевым. Случалось так, что он садился на моё рабочее место, брал телефон и ставил задачи напрямую командирам дивизий, бригадам, и это безо всякого анализа и расчётов. Сплошное самоуправство и произвол. Конечно, весовые категории были несоизмеримы. Я — генерал-лейтенант, он — генерал армии. Я — командующий 40-й армии, а он — всего Южного направления, член ЦК, Герой Советского Союза.

И тогда я вышел на начальника Генерального штаба Ахромеева с просьбой сделать хоть что-нибудь. Ведь армией должен командовать один генерал. Ещё Наполеон сказал: лучше один плохой генерал, чем два хороших. Не добиться порядка, когда одной структурой командуют двое. При этом на мне лежит юридическая ответственность, а на Зайцеве нет.

Я пытался решить эту проблему мирным путём, пригласить в качестве арбитра Попова, командующего войсками округа, генерала армии Варенникова из Москвы, а он, кстати, в то время перестал прилетать, начальника Генштаба… Ничего не вышло. Потому что Зайцев, не знаю, какие у него были отношения с министром обороны Устиновым, а потом и с Соколовым, какие отношения с Горбачёвым, но вёл он себя нагло, не обращая внимания ни на какие жертвы.

Дело закончилось трагедией. Во время одной операции в Панджшере, а там стоял полк, недалеко от Киджоля, в местечке Руха. Командовал полком подполковник Петров. Во время этой операции Зайцеву показалось, что банды сепаратистов отходят в горы и их надо преследовать. Моя попытка уговорить его этого не делать провалилась. Зайцев меня отстранил, вызвал командира полка и отдал приказ.

По его приказу полк спешно выделил роту, задачей которой было преследование в горах, на высоту до трёх километров. Внизу — 30 градусов жары, а наверху ночью ниже нуля. И рота, выбившись из сил, на ночь осталась на перевале. А утром пришёл доклад, что полроты погибло, а у половины роты обморожены конечности. Рота была отправлена в горы без всяких запасов, в лёгкой одежде, а ночью ударил мороз.

Остатки роты и погибших в конечном итоге мы эвакуировали.

Зайцев сделал всё, чтобы свалить трагедию на командира полка. Но я был свидетелем всего этого, а также ещё некоторые лица вместе со мной.

По моему приказу за Зайцевым ходил офицер и потихоньку записывал все его распоряжения. Я как чувствовал, что дело закончится криминалом и кому-то придётся отвечать. И Зайцев пытался сделать всё, чтобы свалить ответственность на командира полка и растерзать его, как в своё время поступил и по отношению к Рохлину.

Я сделал всё, чтобы защитить командира полка. Поднял шум на весь Генштаб и Министерство обороны. И нам удалось его отстоять. Все обвинения с командира полка сняли, Зайцева вызвали в Москву; что там произошло, не знаю, но после этого ему было запрещено летать в Кабул. Я — атеист, но в тот момент перекрестился, сидя во дворце Амина, там был штаб 40-й армии, слава тебе, Господи.

Зайцеву запретили туда летать. Но даже находясь в Баку, он пытался по телефону командовать огнём артиллерии в Афганистане, никак не мог смириться, что ему, главкому направления единственной воюющей армии, запретили находиться в зоне боевых действий. Я бы на его месте, получив такой запрет, подал бы тут же в отставку. Это позор. Золотая Звезда, которую он так стремился заработать на грудь, сверкая первой, закатилась. И заслуженно. Но сколько людей погибло…

Если меня спросить, какой самый негативный опыт за 50 лет службы, то их было два: это полгода под командованием Зайцева, без всякой помощи сверху, как хочешь — так с ним и живи, а мы посмотрим со стороны — кто кого сожрёт. И второй — это землетрясение в Армении 88-го года.

Тут важно заметить, что когда Зайцев начал отдавать приказы командирам, минуя меня и начальника штаба, а также моего первого заместителя по боевым действиям — Дубинина, встал вопрос, что же делать? Как ликвидировать эту попытку прямого командования войсками? Ко мне пришла идея. Она заключалась в следующем: было собрано тайное совещание, о котором Зайцев не знал, и я доложил ситуацию командирам дивизий, бригад и полков. И сказал: "Товарищи командиры, переходим к работе с двумя картами". На первой карте мы ведём боевые действия, а на второй ведём работу с Зайцевым. Ведите эту карту, но ни одного бойца там не должно быть. Наносите обстановку, вот, товарищ командующий, ситуация такая, находите, как его успокоить по телефону или по радио. Если переходим к действиям с участием личного состава, то делаем это по моему паролю. Лично я, назвав пароль, разрешаю вам все эти замыслы на карте превращать в действительность, наполняя их личным составом. Об этом не знали ни Ахромеев, ни Варенников, никто. Это был наш сговор, чтобы как-то спасти личный состав и обстановку от тотального беспредела.



ПОСЛЕ АФГАНИСТАНА у меня осталось двойственное чувство. С одной стороны — удовлетворения тем, что я находился в одной армейской семье. Все мы были преданы одному делу, как мне тогда казалось. Но там же, лично ознакомившись с ситуацией, я пришёл к выводу, что победой здесь не пахнет, наоборот, чем дальше — тем всё больше будет проблем. Кроме того, что наверняка свойственно любой войне, среди героического есть место гнилому, омерзительному, и эта проказа значительно подрывает авторитет власти, Советской, армейской и партийной.

Для себя войну в Афганистане я назвал героической трагедией. Героической — для бойцов и командиров 40-й армии, которые в своей массе с честью и достоинством, мужественно и смело выполняли возложенные на них обязанности. Трагедией — для СССР, для Советской власти и социалистической системы Европы и всего мира. С Афганистана начались закат социализма, его дискредитация. Тем более, что всего за несколько лет до этого США были вынуждены решительно покончить с интервенцией во Вьетнаме, ввиду крайне негативной реакции на эту войну в США и мире.

В Афганской авантюре мы были одиноки настолько, что даже союзники по Варшавскому договору просто вежливо помалкивали, но как только для них появилась возможность уйти в НАТО, они, не задумываясь, это сделали. Меня и сегодня мучает вопрос, неужели последствия этого шага (ввода войск в Афганистан) было трудно просчитать нашему политическому руководству? А ведь наверху были сомнения в целесообразности принятия решения на ввод войск в Афганистан.

Насколько мне известно, Брежнев и Огарков были против, но Брежнева сломали Андропов, Громыко, Устинов. А Огаркова с должности убрали, чтобы не мешал. Если это так, то кем были эти люди? Выжившие из ума или выполнявшие волю "заказчика"? "Заказчики" хорошо отблагодарили исполнителей этой героической трагедии. Маршалы Соколов, Ахромеев, генералы Максимов, Варенников и другие, стали Героями Советского Союза, не совершив лично никакого подвига, в то время, как многие участники боёв, представленные к наградам за предыдущие подвиги, были убиты в последующих сражениях, так и не получив наград, так как наградные представления ходили по инстанциям в Москве по три-четыре месяца.

Хотелось бы вспомнить малоизвестный эпизод из истории Великой Отечественной Войны. В 1945 году президиум Верховного Совета СССР принял решение о присвоении маршалу Сталину звание Героя Советского Союза, и великий Сталин вежливо отказался от принятия награды, сказав при этом, что звание героя присуждается за личный героической подвиг, а он этих подвигов не совершал. Золотая Звезда была отправлена в архив и ждала 1953-го года, чтобы быть положенной к ногам лежащего в гробу Сталина, а вот уже во времена Российской дерьмократии, чтобы не вызвать недоумённые вопросы у общественности: "За что?", звание Героя стали присваивать закрытыми указами, без права ношения звезды при жизни, за собачью преданность "хозяину".

Подведу черту Афганской героической трагедии. А чем занялись "заказчики" Афганской авантюры и провокации после её окончания? Приступили к подготовке новых провокаций по дискредитации социализма, Советской власти, Советской Армии, Советского Союза. Теперь "заказчикам" необходимо было столкнуть Советскую Армию уже с народами республик Советского Союза и народом самой России, как колыбели этого Союза. И вовлечь в эту бойню сами народы. Началась подготовка кровавых провокаций в Казахстане, Грузии, Литве, Азербайджане, Армении и на территории самой России. А исполнители — кто? Все те же "ответственные" работники ЦК, политбюро, КГБ, Министерства обороны и других ведомств, прогнивших структур Советского Союза за период с 1956-го года, года преступного ХХ-го съезда КПСС.

…Внезапно я тяжело заболел. Меня в срочном порядке отправили в Москву, где мне была сделана операция, после которой последовало длительное лечение.

Через некоторое время после операции ко мне приехал Шкадов, начальник главного управления кадров, и заявил, что по состоянию здоровья находиться в Афганистане мне больше нельзя.

После выздоровления я некоторое время занимал должность первого заместителя командующего Московским округом, а в мае 88-го года получил назначение на должность командующего в Закавказский военный округ.

Записал Алексей Касмынин

[Сергей Советский]

Значимые, важные воспоминания Русского патриота Игоря Родионова. Еще один человек напрямую указал на тех, кто стоял у истоков проекта по разрушению СССР, и первым - Андропова. А вторжение в Афганистан (притом, что советские воины-интернационалисты как и в предыдущие десятиления выполняли свой долг безупречно) было бомбой, которой подорвали СССР.

[ELEKTRO]

Игорь Родионов
ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД 2
Вспоминает бывший министр обороны РФ




2. ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ

В мае 1988 года я прибыл в Тбилиси и принял под своё командование Закавказский военный округ, который базировался на инфраструктурах трёх союзных республик: Грузии, Азербайджана и Армении. Первые секретари компартий этих республик являлись членами военного совета Закавказского военного округа, а я был его председателем и членом бюро ЦК компартии Грузии.

Должностных забот было предостаточно, также приходилось внимательно отслеживать социально-политическую обстановку в регионе, а она к тому времени уже была сложной и во всех республиках имела свои особенности.

Весной 1988-го года в Грузии было спокойно, а в Азербайджане разбирались с последствиями межнациональной резни в Сумгаите. Сумгаит — небольшое по масштабам, но очень жестокое, кровавое и тяжёлое по своим последствиям ЧП, положившее начало Карабахской трагедии и всплеску экстремизма в Закавказье в целом. Там от рук азербайджанских насильников пострадали жители армянской национальности. Случаи насилия, издевательств, расправы носили самый садистский характер.

Руководству Азербайджана удалось взять ситуацию в Сумгаите под контроль, но вместо того, чтобы дать политическую оценку произошедшему, проанализировать последствия, задержать исполнителей и заказчиков, провести расследование и показательный суд, а затем обнародовать материалы по всему Союзу, было сделано кое-что и кое-как. Истинные виновники должного наказания не понесли.

Этим воспользовались антисоветчики Армении и Грузии. Первые с целью отомстить за "своих" Азербайджану, а вторые с целью раскачать и дестабилизировать политическую, и прежде всего межнациональную ситуацию в маленькой империи Грузия, куда входили автономии Абхазия, Аджария, Южная Осетия. Судя по той наглости, с которой действовали националисты, главари этих неформальных антисоветских организаций, по всей видимости, не беспокоились о том, что их планы могут быть сорваны национальными правоохранительными структурами. В этих структурах уже имелись "свои" начальники. Но гарнизоны ЗакВо представляли для них реальную угрозу. И эти лидеры готовили планы "нейтрализации" армии, втягивания её в межнациональные разборки и сталкивания её с народом.

Но внешне в мае 1988 года в Азербайджане и Армении наступило после-сумгаитское затишье, а в Грузии жизнь внешне шла своим чередом, как и десять-двадцать лет назад. Войска округа занимались плановой боевой и оперативной подготовкой.

Летом 1988 года ситуация в регионе резко ухудшилась. Одновременно в Азербайджане и Армении происходят столкновения на межнациональной почве. Нагорный Карабах заявляет о выходе из состава Азербайджана. В Грузии начинаются споры вокруг военного полигона ЗакВо, расположенного на территории Грузии и Азербайджана. Поступают предложения объявить эту местность историческим заповедником и запретить там любые виды войсковых учений.

В Абхазии и Южной Осетии неформалы Грузии, во главе с Гамсахурдией, обращаясь на митингах к грузинам, ставят вопрос о ликвидации автономий, местных языков в учебных заведениях и учреждениях. Митинги заканчиваются призывами: "Грузия для грузин — и никаких абхазов и осетин!" Гамсахурдия, заручившись поддержкой небольшой группы людей, умело сыграл на националистических чувствах многих.



НО В АБХАЗИИ попытки дестабилизировать обстановку были пресечены лидером абхазской оппозиции Владиславом Григорьевичем Ардзинба и самими абхазами, которые разогнали митинги гамсахурдийцев. Дело нередко доходило до драки. Видя, как обостряется ситуация вокруг Абхазии, Ардзинба начал готовить почву для объявления о выходе Абхазии из состава Грузии.

В Нагорный Карабах прилетел А. Вольский и попытался взять ситуацию в свои руки. В это же время в Тбилиси приехал член политбюро А. Яковлев. Прошли поспешные кадровые перестановки, в том числе и в системе Госбезопасности. По региону прокатилась волна перестроечных новаций.

Встреча с Яковлевым и Вольским оставила у меня двоякие воспоминания. С одной стороны, я с уважением отнёсся к члену политбюро и специальному посланнику центра в "горячую точку" Закавказья. Но во время беседы с ними у меня возникло ощущение, что они не понимают всей опасности происходящих событий. Оба спокойно рассуждали обо всём, что происходило вокруг, как о естественных следствиях перестроечных процессов, по их логике выходило, что всё скоро само утрясётся и войдёт в норму, о каком-либо возможном втягивании войск ЗакВо в эти события и речи не было. Это странное благодушие вызывало недоумение и ещё больше расхолаживало местное руководство. В то время мне и в голову не приходила мысль о том, что такого уровня деятели могли быть сами активными агентами или агентами влияния "дирижёров", управлявших разрушением и расшатыванием Советской системы.

А что же происходило в войсках округа?

Принимались меры по повышению боевой готовности. Мы усилили разведку и наладили сбор информации о происходящих событиях. Чтобы не допустить провокаций по втягиванию гарнизонов в межнациональные разборки, мои заместители постоянно мотались по "горячим точкам" в Азербайджане и Армении.

А ситуация продолжала осложняться. И в Азербайджане, и в Армении люди другой национальности, преследуемые местными экстремистами, всё чаще стали обращаться за защитой к командирам наших гарнизонов и военных городков, так как не доверяли и боялись местных структур обеспечения правопорядка. И с моего разрешения преследуемые в Азербайджане армяне, а в Армении — азербайджанцы были укрыты в городках. Их преследователи, окружив гарнизон, предъявили командирам ультиматум: не выдадите скрывающихся, начнём штурм и городки разоружим.

Что было делать в этой ситуации?

Генштаб молчит, министр, на тот момент Дмитрий Тимофеевич Язов, тоже. А если не молчал, то начинал по телефону с матерком обвинять меня чуть ли не в трусости, но конкретных указаний с письменными подтверждениями не давал. Тем временем командиры гарнизонов двух республик докладывают, что ситуация в любой момент может обернуться попытками захвата гарнизонов силой.

Отдаю приказ. Всем офицерам и прапорщикам выдать личное оружие и боеприпасы. Усилить караулы и выставить дополнительные посты по всему периметру гарнизона. А также выйти на переговоры к предводителям боевиков и предупредить, что гарнизоны приведены в боевую готовность. В случае попытки штурмовать городок, первая очередь будет направлена в воздух, а в случае продолжения попытки захвата городка — будет открыт огонь на поражение. Это сразу охладило их пыл.

Угроз захвата гарнизона было много, но, к счастью, ни одной попытки захвата и разоружения после предъявления ультиматума не было. Лишь в Армении была остановлена и разоружена небольшая войсковая колонна, находившаяся на марше. Командир подразделения, которое следовало на полигон, был взят в заложники. Совместно с республиканскими силовыми структурами были приняты меры, и через пару дней командир и оружие были возвращены. В конечном итоге никто не пострадал.

Вот такими событиями были насыщены лето и осень 1988-го года. Два раза я летал в Карабах на встречу с Вольским: обсудить ситуацию, возможные пути развития кризиса и принятие мер. Но вместо реальных действий тот лишь старался меня всячески успокоить, заглушить бдительность.

С первым секретарём ЦК Грузии Д. Патиашвили у меня сложились хорошие деловые и личные отношения. Единственное, что я могу добавить, — он был человеком весьма мягким, можно даже сказать, нерешительным. Даже в роковое утро, 9 апреля 1989 г., почти перед самым началом операции, он позвонил мне по телефону, расположенному в моём автомобиле, и предложил отменить намеченные действия. Но тогда поворачивать назад было уже нельзя.

По возможности, я старался присутствовать на заседаниях бюро ЦК, где делился доступной мне информацией и пытался понять, что же на самом деле происходит в стране и на территории трёх республик. Что это? Издержки перестройки, или нечто большее, с более тяжёлыми последствиями, ожидающими впереди? Тогда было сложно сопоставить все частицы огромной мозаики, которые в конечном итоге, сложившись, привели к катастрофическим последствиям для Советского Союза. Уже тогда необходимо было начать смотреть на вещи более глобально, оценить события, происходящие в Прибалтике, да и в мире в целом. Но никто просто и помыслить не мог о настолько всепоглощающем масштабе предательства, корни которого уходили в самую глубь системы управления страной, в Москву.

Оценивая ситуацию сегодня, становится ясно, что тбилисская провокация 9-го апреля была приурочена к первому съезду народных депутатов, чтобы там с трибуны обвинить Советскую Армию и Кремль в трагедии. Советскую Армию, которая, жертвуя собой, пыталась защитить конституционный строй в ГССР и в Закавказье в целом.

И тут просматривается любопытная закономерность. Сразу же после съезда Горбачёв вылетел с официальным визитом в Китай. Что он там делал, где выступал — не распространялось; но как только он оттуда отбыл, на площади Тяньаньмэнь произошло то, что вошло в историю под названием "события 4 июня". В Китае также действовали антисоветские силы, которые, сформировав свои организации, надеялись пошатнуть политическую ситуацию, устроив длительные ожесточённые демонстрации. Антисоветчики надеялись, что Китай отступит и будет повержен.

Но там руководство поступило иначе, решительно и слаженно: демонстрация была разогнана с применением вооружённых сил. Когда же в сторону армии Китая посыпались обвинения, власти непоколебимо защитили свои Вооружённые Силы, заявив, что те выполнили приказ.

Много позже, когда я уже являлся министром обороны и находился с визитом в Китае, меня принял Цзян Цземинь, который в то время был председателем КНР. Встреча прошла в его кабинете. Он долго жал мою руку, смотрел в глаза и всё повторял: "Товарищ Родионов, спасибо вам за Тбилиси, мы сделали для себя очень серьёзный вывод". Тут следует уточнить, что Цзян Цземинь неплохо говорил по-русски.

Действия сил, направленные на разрушение двух красных империй, СССР и Китая, носили геополитический характер. Удары и орудия были спланированы, просчитаны и расставлены. Но в Китае силы, старавшиеся развалить страну, были жестоким образом уничтожены, что позволило КПК сохранить своё государство и стать сегодня ведущей мировой державой.



НО ВЕРНЁМСЯ к ситуации в ЗакВо. Больше всего в то время меня возмущала поверхностная оценка происходящего. Отсутствие анализа, выявления причин, прогнозирования последствий, и как результат — никаких действенных мер, лишь полумеры, похожие больше на имитацию деятельности.

Лето и осень 1988-го года на территории ЗакВо закончились, оставив тяжёлый осадок на душе, появилось множество вопросов, на которые мы не находили ответа.

И тут произошло декабрьское землетрясение в Армении! Катастрофа для Армении и всей страны.

В Ленинакан я прилетел через полтора часа. Это второй по величине город после Еревана, триста тысяч жителей, находится на высоте 1,5 километра над уровнем моря. Там дислоцировался довольно большой гарнизон, но он размещался в старой крепости, которая практически не пострадала от землетрясения. Это строение, сложенное из валунов, скреплённых с использованием настоящего раствора, не разбавленного воровством, выстояло против удара стихии. А вот бетонные плиты построек, расположенных в городе, крошились и рассыпались, будто печенье. Металлическую арматуру из них можно было вытащить рукой.

Декабрь. Морозы российские. А в Ленинакане сложились все строения выше трёх-пяти этажей. Город лежит в руинах, и все эти развалины дымят, вокруг ни души, всё парализовано. Стоит ясная, солнечная погода, тишина.

Облетев Ленинакан и Спитак, от которого тоже остались лишь руины, и приземлившись в крепости на плацу, я доложил по дальней связи об увиденном министру и начал вызывать подмогу, одновременно выясняя состояние гарнизона.

Жизнь в городе была полностью парализована. Нет электричества, тепла, воды, связи, под развалинами живые и раненые люди. Картина напоминала последствия воздушного ядерного взрыва, не было лишь радиации. Ночью мороз и темнота.

Местное руководство находилось в состоянии какой-то прострации. Они просто не могли осознать, что произошло. Необходимо было очень срочно принимать меры по спасению живых и обеспечению населения всем необходимым.

Действовать начали немедленно, потому что ценнее всего были первые пять суток, когда можно было спасти как можно больше людей. По тревоге были подняты тылы, по-полевому развернули пункты обогрева, питания, оказания медпомощи, создали команды по спасению людей, находящихся в развалинах, взяли под охрану государственные и военные объекты, а также многое другое.

У армии не было техники для подъёма плит и разбора завалов, имелись только танки, тягачи. Но плиту ведь нельзя стаскивать — под ней люди, нужно поднимать… Ты всё это видишь, но ты бессилен оказать действенную, активную помощь немедленно. Но мы старались, приспосабливали технику, разматывали тросы, находили решения…

Землетрясение произошло рано утром, многие повыскакивали из своих домов в лёгкой одежде. Первые дни прошли особенно тяжело. Для меня день и ночь на протяжении примерно двух недель превратились в одно целое. Я кое-где, если удастся, спал, если удастся — перекусывал.

Через два дня стала поступать гуманитарная помощь. На аэродроме Ленинакана непрерывным потоком приземлялись самолёты. К сожалению, несколько самолётов разбилось при посадке — лётчики не учитывали превышение высоты над уровнем моря, заходя на посадку так, как будто Ленинакан находился на нулевом уровне.

Местное руководство взяло на себя систему распределения гуманитарной помощи. Но то была такая система, при которой на "жигулях" тут же налетали армяне, окружали самолёт и через десять минут тот был пуст, а гуманитарное имущество исчезло в неизвестном направлении.

Но постепенно начало ощущаться положительное влияние на ситуацию со стороны хозяйственных структур города и республики. А когда пришла помощь из регионов Союза — никто уже не сомневался в том, что все трудности будут преодолены.

Запомнилось исключительно ответственное отношение к трагедии основной массы военнослужащих, призванных из запаса, прибывших из многих регионов страны на помощь. Их чувство сострадания, бескорыстная помощь, отсутствие каких-либо жалоб на личную неустроенность и т.д. Был организован пункт сбора ценностей, куда солдаты и офицеры приносили найденное на развалинах.

Но уже через неделю в город стали просачиваться группы мародёров в поисках добычи, которую они вывозили в гробах под видом покойных родственников. Кое-где дело доходило до применения оружия постами оцепления, с целью остановить грабителей и подвергнуть их обыску и задержанию.

Через две недели, когда стало ясно, что спасать уже некого, мы стали уже волоком растаскивать плиты, очищая подъездные пути. Поступала спецтехника, приехали первые строители. Начали появляться домики, собранные на платформах. Их снимали, подключали электричество, водопровод, канализацию, и можно было жить.



ИНТЕРЕСНО, ЧТО В РЕГИОНЕ, пострадавшем от землетрясения, тут же прекратились межнациональные и антисоветские проявления, митинги и т.п. Трагедия примирила народы. При посадке в Ленинакане разбился самолёт с азербайджанскими призывниками из запаса. Причина всё та же — не была учтена высота. Все восприняли горе, свалившееся на Армению, как своё личное.

Это происходило только в период с декабря 1988-го года по февраль 1989-го. Но начиная с марта, резко обострилась политическая ситуация в Грузии, особенно в Тбилиси.

Лидером антисоветской деятельности в Грузии стал Звиад Гамсахурдия, который четыре раза привлекался к уголовной ответственности за антисоветскую деятельность. Представьте себе, четыре раза! И все четыре раза он был либо прощён, либо приговоры были заменены условными наказаниями.

Гамсахурдия, получив отпор со стороны здоровых сил в Абхазии, Осетии, переместился в Тбилиси и, опираясь прежде всего на коллективы Госуниверситета, студию "Грузия-фильм", пользуясь "свободой" перестройки и полнейшей безнаказанностью, приступил к расшатыванию социально-политической ситуации. Его поддерживали "сливки" грузинской коррумпированной интеллигенции, тунеядцы, казнокрады и взяточники. Когда же гамсахурдийцы попытались проникнуть на металлургический комбинат Рустави, что под Тбилиси, и устроить там митинг, чтобы призвать рабочих на помощь, ничего у них не вышло. Их выгнали оттуда палками, охрана завода применяла оружие, стреляя в воздух. Народ, привыкший трудиться, отказался поддерживать Гамсахурдию.

Все действия Гамсахурдии были несанкционированными, поначалу носили ярко выраженный националистический, демагогический, клеветнический характер, а в начале апреля стали приобретать антирусский, антисоветский, антиармейский характер с подстрекательствами и призывами к свержению власти, захвату государственных и правительственных объектов. Звучали призывы к отделению Грузии от СССР, выводу Советской Армии и введению войск НАТО.

Это было сложно себе представить. Неужели такое вообще было возможно? Открыто, во всю глотку охаивалось всё советское, вся советская история. Я слушал и, честно говоря, можно было сойти с ума.

А Москва молчала. Минобороны тоже. Местное руководство всё видело, но мер не принимало. Помня об отпоре, данном силам Гамсахурдии на металлургическом комбинате Рустави, во время одного из заседаний партактива я предложил вывести на улицы Тбилиси рабочий класс, организовать анти-митинг, мотивируя это тем, что как только митингующие завидят организованные отряды рабочих, они тут же разбегутся сами по себе. К сожалению, моё предложение было отвергнуто. Бездействие властей не могло быть случайным процессом. Возможно, они намеренно расширяли простор для маневров тех сил, которые управляли всеми процессами, происходившими на тот момент в Грузии, да и в самом Советском Союзе в целом.

Поначалу на митинги в Тбилиси выходили в основном коллективы ВУЗов, школ, контор, домохозяйки, всякие бездельники и ротозеи. Но пропаганда делала своё дело, и среди этой массы стали появляться группы и подготовленных спортсменов, ветераны, прошедшие Афган, и другие лиц, готовые уже не только митинговать, но и оказать организованное сопротивление силам, привлекаемым для наведения порядка.

Я предложил в ночное время, когда от круглосуточного митинга на площади перед домом правительства оставалось несколько десятков человек, силами МВД республики очистить от них площадь, поставить оцепление и впредь не допускать скопления людей, а армию оставить в резерве, не сталкивать её с народом, чего так хотели организаторы провокаций. Но и это предложение не было воплощено в жизнь.

Кстати, к тому моменту в Тбилиси на многих видных местах появились группы делегатов из Прибалтики со своими национальными флагами. Они орали, дёргались, размахивали кулаками и знамёнами, подстрекая к большей активности гамсахурдийцев. Ситуация дрожала от накала, противникам Советского Союза была необходима народная кровь, чтобы забрызгать ею образ Советской Армии.

На одном из заседаний бюро ЦК на голосование был поставлен вопрос: кто за применение сил Центра и войск ЗакВо для наведения порядка в Тбилиси? Это было 5 апреля. Голосовал против лишь я. Но уже 8 апреля я был за применение армии для наведения порядка, так как митинг приобрёл такую агрессивность, что в любой момент мог начаться мятеж и захват дома правительства, ЦК и телецентра, начался настоящий психоз, толпа озверела, а другой силы, пригодной для наведения порядка, кроме армии, в Тбилиси не было.

К тому же, 8 апреля я получил письменный приказ министра обороны с требованием к утру 9 апреля очистить Тбилиси от митингующих и принять меры к недопущению возобновления митингов. Для чего все имеющиеся силы МВД центра перешли в моё подчинение.

Времени оставалось мало. Главная задача — сделать всё возможное, чтобы не допустить применения боевого оружия и кровопролития. Время "Ч" было назначено на 4.00 9.04.1989 г.

Источник zavtra.ru

Записал Алексей Касмынин

[А.Лексей]

Публикуйте продолжение. Полностью.

[ELEKTRO]

Игорь Родионов
ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД 3
Вспоминает бывший министр обороны РФ

3. ТБИЛИСИ

Вечером 8 апреля я получил письменный приказ от министра обороны Язова с требованиями к утру 9 апреля очистить от митингующих проспект Руставели, взять под охрану государственные объекты и впредь не допускать никаких сборищ людей на территории Тбилиси. Войска МВД, прибывшие из центра, и парашютно-десантный полк перешли под моё командование.

Вот так, в результате непринятия мер руководством Грузии, митинг, возглавляемый Гамсахурдией, Коставой, Церители и Чантурией, в течение недели из националистического несанкционированного превратился в круглосуточный и крайне агрессивный, многотысячный, антисоветский, пронатовский, готовый в любой момент перерасти в мятеж.

Поначалу митинг утихал на ночь, на площади оставались лишь немногочисленные палатки и группы людей. Всё это можно было легко пресечь в течение ночи, но власти бездействовали. Каждую ночь количество людей увеличивалось, и так продолжалось целую неделю. В ночь с 8-го на 9-е организаторы, похоже, уже всё знали, вероятно, произошла утечка информации. Руководители представляли себе план готовящейся военной операции, поэтому митинг продолжался всю ночь без перерыва.

Во время самого митинга происходило сочетание призывов, выступлений, лозунгов, песен, плясок. Многие митингующие употребляли спиртное. Вся эта "культурная" программа была привлечена для того, чтобы создать иллюзию мирных целей проводимой акции. В реальности же на площади всеми методами нагнетался настоящий воинственный психоз.

Главным организатором митинга стал Гамсахурдия, который в прошлом был четыре раза привлечён к уголовной ответственности.

Мои обращения в Москву с предложениями задержать зачинщиков и начать расследование так и остались на бумаге и ответа на них не последовало.

За несколько минут до начала вытеснения митингующих войсками на площади появился патриарх Грузии Илия и обратился к участникам митинга. Он медленно говорил в микрофон, его голос прокатился по всей площади, он просил: "Братья и сёстры, покиньте площадь и не появляйтесь здесь больше, не доводите дело до применения силы". Кто-то из гамсахурдийцев бесцеремонно вырвал микрофон из рук патриарха и, обращаясь к митингующим, призвал не расходиться, стоять до конца. Он вопрошал: "Готовы ли все стоять до конца?" Толпа орала в ответ: "Да!", затем снова: "Пусть прольётся кровь!", толпа в ответ: "Пусть прольётся кровь!"

Под этот шум войска начали занимать исходное положение. Площадь была освещена электрическим ночным освещением.

Всё происходило перед Домом правительства, под окнами ЦК Компартии. На площадь не вышел никто из республиканского руководства. Тбилисская милиция также спокойно наблюдала со стороны, не пытаясь вмешаться в происходящее, комитетчиков также не было видно. Никто не прибыл и из Москвы, чтобы хотя бы посмотреть на этот шабаш. Нас просто оставили один на один с ситуацией. И этой ситуацией управляла не законная конституционная власть, а уголовники, требующие пролить крови.

Накануне поздно вечером в моём кабинете собрались командиры внутренних войск центра, парашютно-десантного полка и генерал Горгодзе — министр внутренних дел Грузии.

Мы обговорили детали предстоящих действий, всё оформили документально, поставили свои подписи. Мною был отдан приказ сдать боевое оружие и хранить его в боевых машинах десанта.

Войска должны были занять исходное положение к трём часам утра 9-го апреля.

Спереди располагались три бронетранспортёра, которые должны были вклиниться в толпу митингующих и разделить её на части. За бронетранспортёрами выступала весьма плотная цепь внутренних войск в бронежилетах, касках, со щитами и резиновыми дубинками.

Позади отрядов внутренних войск, метрах в пятидесяти, шли подразделения десантного полка, за которыми следовала их боевая техника с оружием. Десантники были легко экипированы, из экипировки под категорию средств защиты попадали только сапёрные лопатки.

Я вместе с небольшой группой управления и средствами связи с Москвой и Патиашвили находился между внутренними войсками и десантниками.

Замысел наших действий заключался в следующем: с трёх до четырёх утра организованным строем выйти на проспект. Своей решимостью дать отпор, психологически воздействовать на митингующих, чтобы побудить их покинуть площадь и разойтись по домам.

Если же этот план не сработает — в четыре утра медленно начинаем движение, вытесняя людей с площади вверх по проспекту и в боковые улицы. Женщин, пожилых людей и подростков выдёргиваем из толпы и отправляем за свои спины. Ни на какие провокации не поддаваться.

Генералу Горгодзе было приказано к двум утра очистить все подходы к проспекту и прилегающим улицам, убрать оттуда весь транспорт, чтобы облегчить вход войск и отток митингующих.

Однако в час ночи мне докладывают, что вместо расчистки проходов наоборот идёт активная работа по их блокированию с помощью большегрузных автомобилей, загруженных щебнем и железобетоном, со спущенными шинами и закрытыми кабинами, без водителей.

Этому просто не хотелось верить!

Срочно выезжаю к месту исходного положения войск. Всё, как доложили. Ни проехать, ни пройти.

Звоню Патиашвили с просьбой прислать ко мне министра Горгодзе, а десантникам ставлю задачу растащить баррикады с помощью боевых машин.

Прибывает генерал Горгодзе. У меня к нему был один вопрос: "Как вы всё это можете объяснить, подписав перед этим план проведения операции и получив приказ на обеспечение выдвижения войск?"

Министр стоит и молчит, а время идёт, каждая минута на счету.

Я понял, что Горгодзе будет только мешать мне, войскам и всему нашему делу в целом. Тогда я впервые в жизни нарушил этикет и субординацию. Со всей переполнившей меня злобой и презрением я ему врезал! Затем добавил словами, кто он для меня такой на самом деле и чего заслуживает. Горгодзе, даже не пытаясь оправдываться, растворился в темноте.

Площадь продолжала неистовствовать. Войска организованно заняли исходное положение. Неумолимо приближается время "Ч" — 4.00.

За 10-15 минут до четырёх часов мне звонит Патиашвили и говорит: "Игорь Николаевич, может быть, на этом мы остановим акцию, не будем проводить освобождение площади от митингующих?" — слышу его голос в трубке.

Я понимал его и, уважая его порядочность, как можно спокойнее отвечаю, что уже поздно отменять, ведь неизвестно, как поведёт себя разъярённая народная масса, увидев, что войска отступают. Может возникнуть эйфория от "достигнутой победы" и желание добить отступающих, а заодно смести и вас вместе с правительством. Это во-первых. А во-вторых, у меня приказ Язова к десяти утра доложить о выполнении операции. А в-третьих, не переживайте, мы сделаем всё возможное, чтобы издержки были минимальными.

На этом разговор закончился, и в четыре часа утра внутренние войска медленно пошли вперёд.

Первыми выдвинулись бронетранспортёры. Их задачей было медленно вклиниться в толпу, разделить её на части и создать своеобразные коридоры для движения основных войск. Машины первыми ощутили на себе ярость толпы. Митингующие подбегали к бронетранспортёрам и лупили их чем попало. Они также запрыгивали на них сверху, загораживая обзор, пытаясь спровоцировать наезд на людей. Это помогло бы провокаторам увеличить число жертв. В целом бронетранспортёры своей роли не сыграли.

В процессе проведения операции войсками было оказано жесточайшее сопротивление со стороны отрядов боевиков, вооружённых дубинками, арматурой, камнями, бутылками и т.д. Продвижение вперёд замедлилось, началась остервенелая драка с участием сотен и тысяч людей. Подготовленные отряды боевиков, находившиеся среди митингующих, были составлены из ветеранов Афганистана, а также спортсменов, занимающихся единоборствами, и прочих лиц, способных оказать ожесточённое сопротивление. Эти отряды были заблаговременно вооружены дубинками, арматурой, камнями.



ОТРЯДЫ БОЕВИКОВ БЫЛИ выставлены перед внутренними войсками, но не в первой линии, а чуть поодаль, прикрываясь женщинами и подростками. Также боевики в последних рядах сдерживали отход демонстрантов по проспекту, из-за чего и произошла давка, но, в конце концов, их заслон не выдержал и был сломлен отходящими массами людей.

Наибольшее сопротивление войскам было оказано на ступенях дома Правительства. К тому же оказалось, что тбилисская милиция вместо того, чтобы выполнять свои обязанности, вовсю помогала боевикам. В результате этого продвижение цепочки внутренних войск замедлилось, а затем остановилось, т.к. монолитная цепь стала разрываться боевиками на отдельные группы, которые брались в окружение и избивались. Сложилась опасная обстановка, да ещё и на левом фланге.

Первоначально планировалось провести операцию, полагаясь только на внутренние войска, то есть на МВД, а десантники должны были оцепить площадь после наведения порядка.

Следует упомянуть, что войска МВД были экипированы щитами, касками, дубинками, у офицеров при себе имелось оружие — пистолеты и баллончики со слезоточивым газом. Средств химической защиты не было ни у одной из сторон.

В сложившейся ситуации мне пришлось отправить десантную роту на помощь избиваемым военнослужащим внутренних войск — они смогли восстановить монотонность цепи. Но у десантников не было ничего, кроме кулаков, ног и сапёрных лопаток, которыми они и были вынуждены защищаться. Вытащили лопатки, и начали отбиваться, как ракетками, от летящего града камней, арматуры, бутылок...

На ступенях среди милиционеров, принявших сторону демонстрантов, стоял фотокорреспондент журнала "Огонёк" Юрий Рост. Он-то и увидел, что десантники размахивали сапёрными лопатками. Эти движения можно было трактовать как угодно. Находясь на стороне десантников, это можно посчитать защитой, на стороне боевиков — сапёрные лопатки превращались в грозное оружие нападения. Чем и воспользовались впоследствии негодяи.

Некоторым офицерам внутренних войск, чтобы сломить сопротивление боевиков и принудить остальных к отходу с площади, пришлось применить слезоточивый газ из баллончиков.

На женщин, которых из беснующейся толпы выдёргивали за свои спины наши бойцы, было страшно смотреть, видя их ужасное психическое состояние, многие были босы, в изодранной одежде, с всклокоченной головой, безумными глазами.

К семи утра проспект Руставели, площадь перед домом Правительства и другие объекты были очищены от митингующих и взяты под охрану десантниками.

В этой жестокой драке и давке, организованной уголовником Гамсахурдией при содействии властей Грузии и молчаливой реакции Москвы, погибло 18 человек, из которых 16 женщин.

Впоследствии, по заключению комплексной судебно-медицинской экспертизы в составе 21 специалиста, смерть всех 18 наступила от механической асфиксии вследствии сдавливания груди и живота, проще говоря, их задавили свои же.

Погибших от лопаток и газов вообще не было.

От действий военнослужащих пострадало 100 демонстрантов и 13 работников местной милиции. Да-да! Именно так! Пострадали милиционеры министра Горгодзе, помогавшие не войскам в наведении порядка, а организаторам провокации.

При этом пострадало 189 военнослужащих, защищённых бронежилетами, касками, щитами. 12 человек получили колото-резаные раны, 10 — серьёзные черепно-мозговые травмы, 67 — рвано-ушибленные раны. Демонстрантами было повреждено 250 пластиковых щитов, 39 бронежилетов, 5 касок.

То есть, военнослужащих пострадало почти в два раза больше, чем пострадало демонстрантов.

Эти данные появились намного позже 9-го апреля, так как следствие продолжалось почти до 1991 г. под руководством Генеральной прокуратуры, а организаторам провокации нужны были другие данные, которые подтверждали бы слух о массовом избиении, отравлении газами и травмах, полученных от сапёрных лопаток. И выдать эти данные нужно было как можно быстрее, пока никто толком не успел разобраться. Следственная комиссия верховного совета Грузии заявила через неделю о 4035 пострадавших. Тут ещё следует уточнить, что после окончания военной операции в медицинские учреждения повалили толпы людей с ложными обращениями.

Несмотря на это, план заговорщиков и организаторов провокации рушился. Им необходимо было столкнуть армию с народом, устроить побоище, довести дело до применения боевого огнестрельного оружия, пролить как можно больше крови, и во всех последствиях обвинить армию и войска МВД. Сделать их виновниками всей этой кровавой бойни. А через них дискредитировать политическую систему страны, тем более, что вскоре должен был состояться 1-й Съезд народных депутатов, где провокаторами планировалось устроить судилище над отдавшими приказ к разгону демонстрации и исполнителями акции. Кто-то из аппарата Патиашвили даже пытался выпытать у меня, почему же войска вышли без боевого оружия.

Но этот план не сработал. Жертвы были, но не от рук военнослужащих, а от действий самих демонстрантов. К тому же, число пострадавших митингующих было меньше числа пострадавших военнослужащих.

Что делать организаторам провокации? В бой были брошены средства массовой информации, возглавляемые А. Яковлевым. Им предстояло грубо исказить произошедшее, выковать новую уродливую версию событий.



В ЖУРНАЛЕ "ОГОНЁК", издававшемся тиражом более 6 млн. экземпляров, появляется репортаж с фотографиями Ю. Роста, где факты о событиях 9-го апреля были тотально искажены. Была опубликована лживая статья писателя Васильева и т.д. и т.п. Маховик механизма, обвиняющего армию в жестокой расправе, запущенный А. Яковлевым, начал набирать обороты.

Представьте себе, как было трудно выступать в оправдание и в защиту себя и своих подчинённых, когда во главе грязной фальсификации действительности находится член Политбюро и главный идеолог КПСС — А. Яковлев, которому на помощь в скором времени был призван А. Собчак, профессиональный юрист и не просто преподаватель ВУЗа, а профессор. Но всё это случиться несколько позже. Пока что вернёмся к утру 9-го апреля.

Тбилиси впал в какое-то напряженное затишье. Все чего-то ждут, в головах переваривая пережитый ночной кошмар. На улицах наконец-то воцарилась тишина.

Где-то в районе десяти утра на площади появляется прилетевший из Москвы министр иностранных дел, бывший 1-й секретарь КП Грузии Э. Шеварднадзе с секретарём ЦК Разумовским.

Намного позже мне стало известно, что в связи с обострением ситуации в Тбилиси, накануне 9-го апреля, Горбачёв распорядился, чтобы Шеварднадзе уже 8-го апреля был в Тбилиси и взял ситуацию в свои руки. Где был Шеварднадзе 8-го и ночью 9-го апреля — до сих пор является тайной.

Говорят, что он всё-таки прилетел 8-го, но из самолёта не выходил, ожидая финала происходящих событий. Так сказать, наблюдая за бурей с безопасного расстояния.

Когда же он, наконец, прибыл, на площади принялись разыгрывать очередное лицедейство с возложением цветов и зажжением свечей на ступенях дома Правительства. Цветы возложил и сам Шеварднадзе. На лицах присутствующих читается показная скорбь. Я находился рядом. Мне не было задано ни одного вопроса: как это произошло, что конкретно случилось, почему?

Площадь оцеплена десантниками. По телевидению и радио, видя такое поведение властей, началась обработка населения в нужном для организаторов провокации направлении с попыткой повторно вывести народ на улицы Тбилиси, навязав им идею отмщения.

Об этом было доложено Шеварднадзе. "Что будем делать?" — обратился он ко мне впервые. Отвечаю, что подобного нельзя допустить. Необходимо перекрыть войсками все пути в город и из города, продолжать охранять важнейшие объекты Тбилиси и с 10 вечера до 6 утра ввести комендантский час, начиная с сегодняшнего дня, с запретом появления кого-либо на улицах и площадях в ночное время без спецпропусков, а в дневное время жёстко пресекать все попытки к образованию массовых скоплений людей. Для поддержания порядка мною была назначена мотострелковая дивизия из Ахалцихе. Отмена комендантского часа планировалась по обстановке.

Также я попросил предоставить телеэфир, чтобы сообщить населению о введении комендантского часа. Трансляции планировалось начать с 18.00 с ежечасным повтором информации вплоть до 22.00.

"Согласен", — отвечает Шеварднадзе, "Вы займитесь организацией всего этого, а мы поедем в ЦК разбираться", — добавил он.

В 18.00 я был на телестудии и обратился к населению с короткой речью, содержащей информацию о произошедшем, а также сообщающей о введении комендантского часа и разъяснение правил его соблюдения.

Впоследствии я узнал, что моё обращение было передано в эфир не сразу, а за полчаса до начала комендантского часа, то есть в 21.30. Удивительно, но страница учёта телеэфира была впоследствии безвозвратно утеряна. Невозможно было уточнить время начала передачи обращения, а также количество повторений этого информационного сообщения.

Естественно, многие даже не догадывались о наступлении комендантского часа, в результате чего ночью была расстреляна легковая автомашина с пассажирами, которая отказалась подчиняться требованию военного патруля. Вместо того, чтобы остановиться, водитель прибавил газу, пытаясь смять патруль.

Происшествие получилось неприятное, но после этого в городе наступила тишина и порядок.

10-го апреля мне стало известно, что 1-й секретарь Д. Патиашвили принял решение подать в отставку. Я немедленно выехал к нему. Он находился у себя на квартире. Мы поздоровались. Я попытался его убедить не подавать в отставку, подождать результата расследования причины гибели людей официальными следственными органами, но все мои попытки были тщетными.

Я говорил ему, что если он уйдёт, то за ним последует и всё его окружение, премьер, председатель Верховного Совета и другие. А им на смену придут те, кто всё это затеял и те, кто помог им в исполнении задуманного. Вот тогда-то и начнётся настоящее шельмование, расправа, вплоть до смены режима.

Нет, отвечает он, так велит его совесть, партийная дисциплина и т.д.

Я покинул его с горьким чувством досады и разочарования.

Перед началом провокаций, чтобы расширить поле влияния, были произведены некоторые кадровые перестановки. Комитет госбезопасности Грузии возглавлял А. Инаури, генерал-полковник, герой Советского Союза, Участник ВОВ, но на его место поставили Гумбаридзе, того самого, кто палец о палец не ударил, чтобы предотвратить трагедию или предупредить меня о готовящемся серьёзном сопротивлении войскам со стороны митингующих. Затем его же назначают первым секретарём ЦК Грузии. Видимо, хорошо выслужился. Сегодня этот господин руководит фондом Горбачёва.

Куда же делся Гамсахурдия и его подручные? Из Москвы прилетел спецотряд для их задержания, но те попрятались, как крысы. Впоследствии Гамсахурдию нашли скрывающимся на каком-то дровяном складе, остальные также были задержаны.

Тбилиси заполнили всяческие международные, частные комиссии и делегации. На месте трагедии работали химики, эксперты-криминалисты, выявляя истинные причины произошедшего и достоверные факты. Приехал академик Сахаров, борец с Советской властью Ельцин и другие.

Свой визит они начали с возложения цветов, венков, зажжения свечей, с проклятий в адрес убийц в форме солдат и офицеров Советской Армии и внутренних войск.

Генеральная прокуратура Советского Союза начала расследование.

Тем временем, пришедшие к власти в Грузии новые политические кадры, продолжали гнать потоки дезинформации, искажая факты трагедии, накаляя общенациональный психоз, подбрасывая в огонь надуманные сведения о массовых отравлениях демонстрантов газами, об увечьях, полученных вследствие применения сапёрных лопаток… А страна готовилась к 1-му Съезду народных депутатов.

Записал Алексей Касмынин
Источник: zavtra.ru

[ELEKTRO]

Игорь Родионов
ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД 4
Вспоминает бывший министр обороны РФ

4. ПЕРВЫЙ СЪЕЗД НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ СССР

Оставшееся до начала работы Первого съезда народных депутатов СССР время было заполнено делами военного округа, встречами с работниками следственных органов Генпрокуратуры, отслеживанием и анализом телепередач, публикаций и радиопередач, посвящённых произошедшим событиям.

Меня удивляло и коробило одностороннее, бессовестное, вульгарное, исковерканное изложение действительности средствами массовой информации Грузии. Но не только они нагло перекраивали факты. Тем же занимались и "глашатаи свободы", такие, как радиостанция "Голос Америки", "Свобода" и прочие европейские станции.

Непередаваемое чувство обиды вызывали передачи и публикации из Москвы.

Все как сговорились. У следствия ещё нет никакого предварительного вывода, а тебя и армию клеймят, как жестоких палачей народа. Едешь по Тбилиси и среди многочисленных настенных надписей читаешь: "Советская Армия — армия убийц своего народа!", "Родионов — убийца!", "Долой фашистскую армию!", "Давить русских!".

У меня не было ни малейшего желания встречаться и выяснять отношения с новым грузинским руководством. Мы, выражаясь образно, находились по разные стороны баррикад. Многие из тех людей готовили и осуществили тбилисскую провокацию. Я же был категорическим её противником. Нам не о чем было говорить.

Новое руководство Грузии торопилось как можно быстрее сфальсифицировать факты о произошедшем так, чтобы показать их в выгодном для себя свете. Полученную картину событий планировалось представить на суд Первому съезду народных депутатов СССР. Им нужно было спешить, так как они знали, что следственные органы рано или поздно разберутся во всех деталях случившегося.

В своё время, когда в Грузии было всё спокойно, я баллотировался на пост народного депутата СССР по Боржомскому избирательному округу. В итоге я был избран, получил мандат и в составе грузинской делегации собирался в Москву на Первый съезд.

Интересно то, что вся делегация состояла из депутатов, избранных до апрельских событий, и я надеялся, что мы найдём общий язык, в частности, с Патиашвили. Но этого не произошло, о чём чуть позже.

У меня возникало множество вопросов и даже недоумение по поводу поведения высшего политического руководства страны. С их стороны — гробовое молчание. Ни одного звонка, ни одного вызова. Как будто ничего не произошло и не происходит сейчас.

Я поставил перед собой цель: во что бы то ни стало добиться приёма у Горбачёва, тем более, что такая возможность была.

Накануне открытия Первого съезда народных депутатов в Мраморном зале Кремля был собран пленум ЦК КПСС по обсуждению повестки дня съезда. Как и все командующие, я был приглашён. У меня была заранее подготовленная записка для Горбачёва с просьбой принять меня на 10 минут в любое время, оставшееся до начала работы съезда по поводу произошедших в Грузии событий.

Я занял место в зале пленума в первом ряду, рядом с центральным проходом. Жду момента открытия пленума. Входит Горбачёв с членами Политбюро, рассаживаются на местах президиума. Горбачёв обводит взглядом зал, кивает головой с лёгкой улыбкой на лице, встречается взглядом со мной, кивает мне головой, я ему отвечаю и показываю конверт, давая понять, что мне надо его ему передать. Горбачёв подзывает помощника, что-то ему говорит и показывает на меня. Помощник спускается в зал, я передаю ему конверт, после чего моё сообщение попадает на рабочий стол Горбачёва. Мне всё видно.

Я внимательно наблюдаю. Когда пленум открылся и вошёл в рабочий ритм, Горбачёв вскрыл мой конверт, прочитал, улыбнулся и кивком головы дал мне знак, что моя просьба ему понятна. И всё! Следующая встреча с ним состоялась тогда, когда меня вытащили на трибуну Съезда народных депутатов, а он сидел за моей спиной и молчал. Молчал не только Горбачёв, молчал и Лигачёв, замещавший Горбачёва во время той кошмарной недели в Тбилиси, молчали руководители Армии, МВД, КГБ.

В защиту армии, внутренних войск я не услышал с трибуны Съезда народных депутатов ни одного выступления. В лучшем случае — молчали, а организаторы провокации, пользуясь этим, устроили расправу на весь Союз и на весь мир (всё время шла прямая трансляция), обвиняя и вешая ярлыки убийц, садистов, душегубов на меня и на моих подчинённых, выполнивших их же приказ.

Я чувствовал, что на нашей стороне было множество рядовых депутатов, сидящих в зале, но слово с трибуны было предоставлено ренегатам. Зал ничего не знал. Многие что-то слышали о трагедии в Тбилиси, но ничего конкретного.

Не успел председательствующий объявить о начале работы съезда, как из зала, без объявления, выбегает депутат от какой-то прибалтийской республики. Никем не остановленный, он занимает трибуну, хватает микрофон и предлагает делегатам стоя почтить память тбилисских жертв от рук армейских убийц.

Я сижу в составе делегации Грузии, пытаюсь понять, чем продолжится это лицедейство. Я не готовился к выступлению, ничего не писал, в руках у меня была газета "Заря Востока", орган ЦК Компартии Грузии за 14 апреля, где была опубликована довольно объективная информация о произошедших событиях.

"Ну, Родионов, держись! — сказал я себе, — тебе придётся одному защищать армию и себя."

После 16 часов председатель предоставляет слово депутату Гамкрелидзе, директору института востоковедения Академии наук Грузии. Привожу некоторые перлы из стенограммы его выступления.

"В четыре часа утра под предлогом разгона несанкционированного митинга и мирной демонстрации в Тбилиси было совершено беспрецедентное по своей жестокости массовое избиение невинных людей, повлекшее за собой человеческие жертвы. Митинг, на который собралось десять тысяч человек, был мирным, без применения насилия и без призывов к насилию. Когда на площади перед домом Правительства без всякого предупреждения появились танки и бронетранспортёры, предчувствовавшие опасность люди стояли с зажжёнными свечами, пели старинные песни, молились…"

"…воинскими частями, наряду с дубинками, были применены сапёрные лопаты и отравляющие химические вещества…"

"…эта военная операция, которой руководил командующий войсками ЗакВо, генерал-полковник Родионов, задумывалась не как операция по разгону мирного митинга, а как заранее запланированная карательная операция по уничтожению людей, ибо перед началом операции не было предупреждающих призывов или действий со стороны карателей.

Солдаты блокировали проходы, окружали граждан и наносили им удары дубинками и сапёрными лопатками, не щадили лежавших там голодающих, девушек и престарелых женщин, врачей и работников Красного Креста, преследовали убегающих, добивали раненых, вырывая их из рук медицинского персонала, наносили удары и работникам местной милиции, которые, выполняя свой служебный долг, спасали жизнь граждан…"

"…особенно потрясает факт применения против демонстрантов отравляющих химических веществ. Скрыв факт применения химических веществ и не проведя своевременно дегазацию, военные способствовали дальнейшему массовому отравлению людей, в особенности детей и подростков, в течение двух-трёх недель после 9 апреля…"

"…солдаты забрасывали ядовые капсулы в здания, где люди скрывались от преследования, … на сегодняшний день с признаками отравления в медучреждения обратились свыше 3500 человек, из которых на стационарном лечении находится до 500…"

"…введение в Тбилиси комендантского часа, о чём населению города было сообщено за несколько минут до его вступления в силу, повлекло за собой тяжкие последствия…"

"…понимают ли люди, дающие приказ об использовании отточенных лопат и отравляющих химических веществ против мирных демонстрантов, что они убивают тем самым душу целого поколения, всего народа и наносят непоправимый удар по межнациональным отношениям?"

"…мы призываем к открытому, гласному и ответственному расследованию этой кровавой бойни в Тбилиси, последствий этого "кровавого воскресенья", к выявлению истинных виновников этого преступления и их наказанию, даже если они относятся к высшим эшелонам военной и политической власти…"

"…проявлением высшего цинизма, оскорбляющего национальное чувство всего населения нашей республики, является то, что генерал Родионов всё ещё восседает на Съезде народных депутатов как избранник и представитель грузинского народа. Родионов не имеет права оставаться народным депутатом от Грузии. Он всё же народный избранник, защитник интересов народа, а не его каратель…" (Аплодисменты. Шум в зале, раздаются выкрики: "Родионова на трибуну!")



Я СИЖУ, СЛУШАЮ. Стараюсь держать себя в руках. Я ожидал подобных выступлений, с голословными обвинениями в адрес армии и в свой. Надеялся, что встанут Горбачёв или Лукьянов с Лигачёвым, надеялся, что они вмешаются, остановят эти тяжкие, безосновательные обвинения, предоставят слово председателю КГБ, министру обороны, объяснят съезду свою политическую оценку произошедшего. Объявят, наконец, что Генпрокуратура приступила к расследованию…

Ничего этого не было!

Я не планировал выступать. Оправдываться мне было не в чем. На то, чтобы рассказать, как всё было на самом деле, не было времени, хотя Гамкрелидзе и говорил целых 20 минут.

Взяв в руки газету "Заря Востока", я пошёл через весь притихший зал к трибуне и думаю: "Зачитаю я им вслух то, что они сами писали по горячим следам о событиях в Тбилиси, а там будь что будет".

Начал я своё выступление с объяснения того, что я не записывался на выступление, слова не просил и прошу моё время не ограничивать.

Слышу за спиной голос Горбачёва: "Поглядим, решим. Такой сложный вопрос". Это добавило мне немного уверенности, а вообще-то, я чувствовал себя в целом так же, как ночью 9 апреля на площади, когда "воспитывал" министра Горгодзе. Мы с армией были правы, а таких, как Гамкрелидзе, я презирал.

Продолжая своё выступление, я сделал акцент на необходимости дать политическую оценку произошедшим событиям, так как без этого всё будет сводиться к "жареным", совершенно не проверенным, свободно трактуемым фактам.

После этого я перешёл к цитированию передовой статьи газеты "Заря Востока", многие авторы которой присутствовали в тот день в зале.

"Те, кто сейчас, после трагедии, говорит о мирном характере митинга, — забывают, что в то самое время над центральным проспектом города день и ночь раздавались гнусные призывы к физической расправе с коммунистами, разжигались антирусские, националистические настроения" (в зале поднялся шум).

"…группы хорошо обученных, организованных людей пробирались на предприятия , останавливали работу сотен и тысяч людей, возвращали в парки автобусы, били стёкла, оскверняли памятники, направляли ударные отряды в другие районы республики, повсюду сея смуту, раздор, беспорядки. Создавалась реальная угроза захвата жизненно важных объектов республики.

Не ввод войск осложнил обстановку, а осложнение обстановки вызвало ввод войск…"

Далее я обратился к съезду с просьбой, чтобы после моего выступления был зачитан список из 16 погибших на площади с заключением судмедэкспертов о причине их смерти, т.к. ни на одном погибшем не было колотой, резаной и вообще какой-либо другой телесной раны. (Шум в зале усиливается).

А раз так — придумали применение сильно действующих отравляющих веществ, в то время как средств защиты не было ни у одного военнослужащего.

Закончил я своё выступления также словами из "Зари Востока":

"Те, кто заигрывал, двурушничал, наживал на осложнениях политический капитал, кто вместе с другими несёт прямую ответственность за случившееся, сегодня шумит громче всех, стараясь перекричать свой страх".

После того, как мои слова стихли, зал залили продолжительные аплодисменты. Пока я шёл через зал на своё место, многие депутаты протягивали мне свои руки, и я с благодарностью пожимал их.

А вот дойдя до своего кресла, вижу, что грузинские депутаты, сидевшие рядом со мной справа, слева, спереди, сзади, — исчезли, тем самым показав своё отношение по мне. Не обращая внимания, я занял своё место и вскоре был окружён делегатами-россиянами, которые пересели в знак солидарности с армией и со мной. Я был тронут таким поступком коллег-депутатов.

Но это положительное чувство вскоре улетучилось. Ко мне подходит порученец министра Язова, нагибается и шепчет на ухо: "Товарищ генерал, Горбачёв просит вас покинуть зал, так как вы своим присутствием вносите в заседание съезда дискомфорт".

Я был поражён. Соображаю, что делать. Порученец стоит рядом. Шепчу ему на ухо: "Передайте Горбачёву и его министру, что я это распоряжение хотел бы услышать от них". На том и порешили.

Тем временем на трибуну вышел тогда уже отставной первый секретарь Патиашвили, и надо было послушать его. Порученец ушёл передавать мою просьбу.

У меня не было особых надежд на то, что Патиашвили будет объективен и искренен в своём выступлении на съезде, тем более поспешно уйдя в отставку и передав власть организаторам провокации. Так оно и вышло. Его выступление было непоследовательным, во многом противоречивым, путаным. Мне показалось, что в трактовке отдельных ключевых фактов был какой-то сговор с Шеварднадзе и Разумовским.

Так, например, объясняя отсутствие этих двух деятелей накануне 8 апреля в Тбилиси, Патиашвили заявил: "…их приезд счёл я тогда нецелесообразным в связи с тем, что положение начало стабилизироваться…" Шеварднадзе и Разумовскому такая трактовка было очень выгодна, чтобы оправдаться перед Горбачёвым за свой отказ прибыть в Тбилиси 8 апреля.

А что касается стабилизации ситуации, то здесь выходил полный бред. Создавались баррикады, звучали призывы пролить кровь, стоять до конца и т.д. Что это?!

Далее Патиашвили высказал, что на заседании Бюро и на Совете обороны 8 апреля военные заявили и заверили, что освободят площадь, не причинив никому никаких увечий, но, к сожалению, протоколов этих записей не сохранилось. Как дёшево и наивно!

Далее из стенограммы его выступления: "…к большому сожалению, вместо рассеивания несанкционированного митинга, демонстранты были взяты в кольцо и жестоко избивались … войска гонялись за людьми по всему проспекту Руставели, врывались в дома. Некоторые были убиты около гостиницы "Иверия", находящейся от площади на расстоянии до километра … В тот момент я не подозревал об использовании лопат и химических отравляющих веществ, иначе бы, я прямо, искренне заявляю, ни в коем случае не подал в отставку…"



Я СЛУШАЛ, УДИВЛЯЛСЯ, возмущался, про себя матерился. Меня терзала одна мысль: как же так?! Ведь ты же, Патиашвили, был первый человек в республике! Мы вместе работали в составе Бюро ЦК! Ты был в курсе всех дел! Я от тебя ничего не скрывал и искренне надеялся на товарищескую солидарность, взаимную поддержку, на правдивое изложение информации о произошедшем! Я тебя умолял не подавать в отставку! А ты всё свёл к лопатам и газам, которые действительно были, но из которых искусственно сделали оружие жестокой расправы.

У меня была небольшая надежда на то, что Патиашвили способен доложить съезду правду и защитить тех, кто, жертвуя собой, встал на защиту конституционной власти, народа и порядка в республике, т.к. надежды на Горбачёва, Шеварднадзе, Язова, Чебрикова, Крючкова, Лукьянова и др. не было никакой. Я встал и ушёл из зала с самым мерзким осадком на душе.

А на съезде началась новая скандальная заваруха вокруг формирования комиссии по расследованию "кровавых" событий 9 апреля в Тбилиси. Естественно, инициативу в её создании в свои руки взяли сторонники и организаторы этой провокации.

Первым кандидатом в председатели комиссии по расследованию Тбилисских событий был известный писатель, Герой Советского Союза В.Карпов. Но жаждущие расправы над армией устроили ему такую обструкцию, что Карпов вынужден был отказаться.

И тогда кто-то из депутатов предложил кандидатуру Собчака, профессионального юриста, профессора, преподавателя юриспруденции в Ленинградском университете. Интересно также то, что он вступил в КПСС в 1987 году, а уже в 1990 из неё вышел. В историю Собчак войдёт как искусный юрист и оратор, обративший своё мастерство на сокрытие истины, как ловкий и беззастенчивый игрок.

Комиссия, сформированная из депутатов-представителей всех силовых министерств и ведомств, общественных и религиозных организаций, приступила к работе. Следственные органы прокуратуры работали уже с 10 апреля.

Я улетел в ЗакВо к войскам. За время между первым и вторым Съездами народных депутатов, лично у меня было большое количество встреч с членами комиссии Собчака, а также со следователями Генпрокуратуры СССР, представителями общественности Грузии.

Особенно запомнилась одна встреча и беседа с заместителем министра обороны, генералом армии Говоровым, в комиссии Собчака представлявшем Вооружённые Силы.

Говорили мы долго. Я подробно и искренне рассказывал Говорову о событиях в Закавказье за 1988-1989 годы, и особенно подробно о том, что творилось в Грузии и Тбилиси. Говоров слушал очень внимательно, не перебивал.

Когда я закончил, наступила пауза. Мы оба молчали. Я чувствовал, как переживал Говоров, как его терзали раздумья и вопросы, на которые у него в тот момент не было ответов. Что это? Как такое могло произойти? Почему это произошло? Почему не приняли предупредительных мер? Почему ситуацию довели до катастрофы? Почему инициативу в Республике взяли четыре уголовника? Почему затолкали армию на столкновение с народом? Почему после всего этого козлом отпущения сделали эту же армию? Почему все подали в отставку и стали обвинять армию в жестокой расправе?

Почему? Почему? Почему?

Говоров молчит. Затем, тяжело вздохнув, говорит мне: "Да, вам здесь досталось. Но, Игорь Николаевич, даю вам слово. Во-первых, я никогда не подпишу то, что сочинит Собчак от имени комиссии. А во-вторых, на заседании Съезда народных депутатов по заслушиванию вывода комиссии Собчака я возьму слово и выступлю со своим мнением и выводами".

В ответ я его поблагодарил.

Забегая вперёд, скажу, что когда на втором съезде стали слушать выступление Собчака и главного военного прокурора Катусева, генерал Говоров к этому моменту подписал собчаковский пасквиль на свою же армию и не стал выступать, промолчал.

Также выводы Собчака подписали депутаты, члены комиссии и представители КГБ и МВД, генерал-лейтенант Голяков, генерал-майор Мирошник, митрополит Питирим и другие. Все остальные члены комиссии также подписали и не выступили.

К трём генералам, предавшим свои силовые ведомства, я обратился с открытыми письмом в открытой печати, назвав его: "Ещё не вся правда сказана". Но и на него не последовало никакого ответа. А ведь эти генералы вошли в состав комиссии Собчака с ведома своих министров, и я уверен, что и подписи они поставили также с их ведома.

Как-то на одном из переходов Дворца съездов я столкнулся с Говоровым. "Позвольте задать вам один вопрос, товарищ генерал армии", — обратился я. — "Слушаю вас, товарищ Родионов", — последовал ответ.

Я сразу перешёл в атаку. "Вы же обещали мне, что не подпишете бред Собчака и выступите со своим анализом произошедшего в Тбилиси". Тому, что прозвучало в ответ, я не мог поверить: "Кто знает, может быть, скоро такие Собчаки придут к власти".

Я стоял обалдевший. "Возможно", — отвечаю. "Возможно, и благодаря таким, как вы!". Я еле сдержался, чтобы не плюнуть. Оставшиеся годы Говоров прожил в почёте и был похоронен с воинскими почестями.



ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ до открытия второго съезда народных депутатов по ленинградскому телевидению выступил председатель комиссии народных депутатов СССР по расследованию "Тбилисского дела" Собчак. В большой передаче он изложил некоторые сведения о работе своей комиссии и показал отрывки фильма, снятого грузинским КГБ. Само по себе это выступление являлось серьёзным нарушением депутатской этики. Более того, Собчак подменил объективный, обстоятельный анализ предвзятым нагнетанием страстей вокруг сапёрных лопат и газов, хотя ему и было известно: по заключению экспертов гибель людей наступила в результате давки.

Против телепередачи резко возразили работники прокуратуры, посчитавшие, что Собчак исказил факты. Они также выступили по телевидению. Раздались требования заслушать отчёт комиссии Собчака и сообщение прокуратуры на съезде.

И тут произошло неожиданное: устный доклад Собчака во многом отличался от письменного заключения комиссии, подписанного всеми её членами. Акценты в выступлении Собчака с трибуны съезда были резко сдвинуты, о многих фактах не упоминалось вовсе, другие тщательно затушёвывались.

С трибуны второго съезда Собчак заявил:

"Комиссия констатирует отсутствие фактов, подтверждающих заявление генерала Родионова на первом Съезде народных депутатов СССР о том, что к 9 апреля создавалась реальная угроза захвата жизненно важных объектов республики".

Заявил, зная о том, что расследование, проведённое Прокуратурой СССР, убедительно доказало, что такая угроза была, а раз так, значит были и заказчики, и исполнители этой провокации, которых необходимо было выявить и привлечь к ответственности.

Собчак делает всё возможное, чтобы, фальсифицируя и затуманивая узловые моменты, увести ответственность от политического руководства страны, переложив её полностью на армию и руководство ЗакВо.

По Собчаку получалось, что митинг был мирный, а войска вышли на площадь по распоряжению Родионова и по его же команде устроили бойню, а Горбачёв, Шеварднадзе, Чебриков, Язов и др. были поставлены перед свершившемся фактом.

Следующим на съезде от имени Генеральной прокуратуры должен был выступать главный военный прокурор генерал Катусев.

Президиумом делалось всё, чтобы не давать Катусеву слова. Но съезд настоял на своём и Катусев вышел на трибуну. К тому времени прямая трансляция по телевидению была уже прекращена. Шеварднадзе с шумом встал из-за стола президиума и, сказав что-то, выходит за кулисы, Горбачёв бросается за ним, уговаривая вернуться, Ельцин со своим окружением покидает съезд, демонстративно пройдя через весь зал. В самом зале возникают невообразимый шум и гвалт.

Микрофоны то включаются, то отключаются. И вот в такой обстановке Катусев пытается доложить съезду о первых материалах расследования. Я сидел в центре зала и мог разобрать лишь отдельные слова, такой был шум.

В общем, всё было сделано так, чтобы на весь мир прозвучала ложь Собчака, а через него и "своя правда" тех, кто его нанял для этого. Выступление Катусева даже не появилось в отчётном стенографическом бюллетене съезда.

Генеральная прокуратора продолжала работать, дел у неё было много, одних свидетелей с одной и другой стороны надо было опросить сотни. Кстати, окончательный материал расследования был представлен незадолго до Беловежского сговора…

Я же тем временем был назначен на должность начальника Академии Генерального штаба.

Источник zavtra.ru

Записал Алексей Касмынин

[ELEKTRO]

Игорь Родионов
ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД 5
Вспоминает бывший министр обороны РФ




5. «ПОЧЁТНАЯ» ССЫЛКА

Между Первым и Вторым съездами народных депутатов в моей жизни и служебной деятельности произошло событие, напрямую связанное с Тбилиси и повлиявшее на все последующие годы моей службы.

Осенью 1989 г, в то время как Вооружённые Силы подводили итоги за прошедший год, министр Язов и начальник Политического управления Лизичев вызывают меня к себе.

Тем временем следствие по Тбилисскому делу всё ещё продолжается, оно завершилось лишь в феврале 1991 г, спустя двадцать два месяца изнурительной работы. За это время страна пережила Баку, Вильнюс, через 4 месяца распался Советский Союз, результаты расследования так и остались невостребованными. Но во времена первых съездов народных депутатов Тбилисская провокация не сходила с экранов и мирового телевидения и не переставала быть темой для репортажей мировой прессы.

Главные организаторы и вдохновители кровавой Тбилисской провокации оказались на вершине власти в республике. А депутаты и журналисты, которые, не жалея сил, раздували скандал и тем самым способствовали возникновению тяжелейшего кризиса в Южной Осетии и Абхазии, сегодня процветают, построив на лжи свои карьеры.

В феврале 1990 года уголовное дело, заведённое на Гамсахурдию и его сподвижников, было прекращено прокуратурой Грузии. Гамсахурдия становится национальным героем и вскоре избирается первым президентом Грузии, а Собчак становится мэром Ленинграда.

Вернёмся к осени 1989 года.

Я вошёл в кабинет к Язову и Лизичеву. "Что же нам с вами делать, Родионов?" — спрашивает Язов. "Я не совсем понимаю вопрос, — как можно спокойнее отвечаю, — если к вверенным мне войскам ЗакВо есть серьёзные претензии, касающиеся боевой и мобилизационной готовности, то я готов выслушать и за упущения понести любое наказание. Но касательно Тбилисских событий мой ответ последует только после окончания расследования, проведённого Генпрокуратурой, а не Собчаком. Пока же я готов командовать любым военным округом — от Дальневосточного до Белорусского. Я понимаю, что в этой разнузданной ситуации в Грузии и Тбилиси мне находиться нежелательно".

После непродолжительной паузы заговорил Лизичев: "Ну, ты же понимаешь, что произошло в Тбилиси, какой международный резонанс это вызвало, какие телепередачи и публикации в адрес армии и Родионова. Нас просто не поймут. Да и Михаил Сергеевич не согласится с твоим переназначением на другой округ".

Задаю им вопрос: "В чём вы обвиняете меня и армию?" Ответа не последовало. Заговорил Язов: "В общем, мы тебе предлагаем должность начальника Академии Генерального штаба. Подумай. Завтра ответишь". На следующий день, после мучительных раздумий, я дал согласие.

Это было в начале сентября 1989 г, новый учебный год только-только стартовал. Я вернулся в Академию, которую закончил в 1980 г. и которой мне предстояло теперь руководить почти семь лет, наблюдая со стороны, из тиши прекрасного кабинета, за развалом всего, чему была отдана вся моя жизнь в армии.

В моём распоряжении находился качественный профессорско-преподавательский корпус, многие из членов которого знали и помнили меня, а я, естественно, знал многих из них, поэтому не было сомнений, что между нами будут продолжаться и укрепляться деловые и товарищеские отношения.

Также в моём подчинении оказались два факультета советских и иностранных слушателей, прошедших перед этим качественную подготовку в других ВУЗах, как правило, входящих в систему стран Варшавского Договора.

Ко всему прочему, имелась небольшая, но отлаженная структура обеспечения учебного процесса с современной учебно-спортивной базой.

Когда же я начал разбираться и вникать в учебные программы, в установки, идущие из Генерального штаба, в которых указывалось: чему и как учить, направленность лекционного курса, семинаров, групповых упражнений, я был поражён, если не сказать ошарашен.

Выяснилось, что уже довольно продолжительное время в Академии было запрещено изучать теорию и заниматься планированием, обеспечением, управлением всех форм наступательных операций! Только оборона! В лучшем случае нанесение частных контрударов по агрессору, но ни в коем случае не переходящих в контрнаступление. Одна оборона и отход, отход и оборона. Указания из Генштаба доходили до полного абсурда.

Источником абсурдных идей и действий явилась принятая в 1985 г. новая Оборонительная военная доктрина.

До перестройки в стране действовала Военная доктрина, не оборонительная и не наступательная, а именно Военная, как принятая в государстве на то время система официальных взглядов на использование средств военного насилия в политических целях, на характер военных задач и способы их решения, на основные направления военного строительства.

Не знаю всех таинств, но, похоже, в Кремле и Генштабе кому-то в голову пришла идея: если перестройка в стране, то надо проявить инициативу и провернуть перестройку и в системе обороны страны, уж очень много было в действовавшей тогда доктрине активных форм боевых действий, а значит, и войска развивались в соответствии с активными формами, что в целом попахивало какой-то "агрессивностью", и, что очень важно, в перестроечный период эти взгляды не нравились нашему потенциальному противнику в лице НАТО. Надо было его умилостивить и состроить из себя ангелов с атомными бомбами.

Вот и придумали Оборонительную доктрину с категорическим указанием, что даже если агрессор перешёл в наступление по всему фронту, взломав нашу приграничную оборону и саму границу, мы в ответ должны, сидя в окопах, открыть по агрессору огонь, но при этом ни один снаряд, ни один самолёт не должны перелетать через границу! Чудеса военного искусства! В том же случае, если какому-либо командующему удастся нанести контрудар по вклинившейся на нашу территорию группировке агрессора, и этот контрудар будет иметь успех, то глубина удара должна ограничиться "госграницой", а дальше стой, ни шагу вперёд, даже если агрессор продолжает драпать.

Агрессор, взломав нашу госграницу, оставил её в руинах, а мы продолжаем считать эти руины священной погранполосой, несмотря на то, что она была стёрта в пыль и смешана с землёй, и ни в коем случае её не переходить, не перелетать и т.д., будто заговорённые. Это не укладывалось в голове! Но это факт!

Я, будучи первым заместителем командующего МВО (после Афганистана), получил в кабинете министра Язова приказ убыть на Гороховецкий учебный центр и подготовить для руководства Вооружённых Сил показное занятие по Оборонительной доктрине!

Я задал вопрос: "Товарищ министр, военная доктрина — это принятая в государстве система взглядов на использование средств военного насилия в политических целях… и т.д. Как же мне эти взгляды переложить на просторы Гороховецкого полигона?"

В ответ министр сказал, что я отстал от жизни, не смыслю в перестроечных процессах, рекомендовал хорошо подумать и приказал выполнить поставленную задачу.

Могу с уверенностью сказать, что если и есть в этом мире какие-то потусторонние силы, то они меня и выручили, конечно, своеобразно и весьма жестоко. Убыв на полигон во время одной рекогносцировки, я сломал левую ногу в районе голени, да так, что на три месяца выбыл из строя, поэтому избежал участия в показе Оборонительной доктрины. Позже я узнал, что там даже танкам было запрещено стрелять с ходу, в атаке, только из окопа. Всех остальных тоже посадили в окопы, никто не переходил в наступление, в общем, издевательство над самыми активными видами войск и формами ведения боевых действий, нарушающих закон военной науки — победить противника можно активными формами ведения боевых действий, самая активная из которых — наступление…

В военном госпитале, расположенном неподалёку, мне наложили гипс, а когда привезли в Москву на рентген, то стало видно, что кости и осколки сильно разошлись, перелом весьма сложный, винтообразный.

Травматолог предложил мне использовать методику профессора Елизарова: при помощи спиц, колец, стальных шин собрать все осколки костей и так зафиксировать их в одном положении. Я дал согласие на проведение операции. После того, как я уже пришёл в себя после наркоза, то обнаружил на ноге три кольца, одиннадцать спиц. Если бы я отказался от применения этой методики и оставил гипс, то, скорее всего, стал бы хромым на всю оставшуюся жизнь.

Сегодня о периоде Оборонительной доктрины стараются не вспоминать. Стыдно. Но Вооружённым Силам, прежде всего в области теории военного искусства, был нанесён сильнейший удар. И кем? Своими же подхалимами в погонах, которые старались угодить Горбачёву с Рейганом.

А как Оборонительная доктрина трактовала использование ядерного оружия в новые перестроечные времена? Дословно: "Российская Федерация оставляет за собой право на применение ядерного оружия в ответ на использование против неё и её союзников ядерного и других видов оружия массового уничтожения, а также в ответ на крупномасштабную агрессию с применением обычного оружия в критических для национальной безопасности РФ ситуациях…". И этот бред является установочным по сей день для "новой" России и её Вооружённых Сил.

Сколько пролетело лет, пока до сегодняшних политиков дошло, что ядерное оружие — оружие сдерживания от возможных агрессивных планов о нанесении по нам упреждающих ударов со стороны наших недругов.

Зная о том, что противник не сегодня, так завтра, нанесёт по нам упреждающий удар, мы не принимаем никаких мер и подставляем себя под этот удар (а он будет самым мощным, разрушающим, после него у пострадавшей стороны, может и не остаться никакого иного выбора, кроме как умереть), с упорством дебилов дожидаясь его, чтобы в ответном ударе отомстить?!

Откуда только в головах государственных деятелей появляется такое детское наивное отношение к проблеме, угрожающей самой жизни в планетарном масштабе?

Не надо ни в коем случае заявлять, что мы можем применить ядерное оружие первыми, вторыми, в ответном, в ответно-встречном и т.д. ударах. Необходимо, чтобы все ядерные державы знали о нашей несокрушимой решительности и готовности к применению оружия массового поражения во имя защиты и спасения своего народа тогда, когда мы посчитаем нужным. Точка!

Но чтобы делать такие заявления, необходимы недосягаемые для противника реальные, действующие, эффективные системы разведки, оповещения, управления, чтобы наша решимость подкреплялась делами. И одновременно настойчиво, по всем направлениям и всеми мерами ежегодно, а может быть и чаще, с самых высоких трибун ставить вопрос о всеобщем ядерном разоружении!

Россия должна быть мировым лидером в процессе претворения этой идеи в жизнь! Соревнование в достижении паритетов в количестве носителей и боеголовок — это наивное самоуспокоение и имитация какой-то деятельности.

Вы только представьте, какие будут последствия, если над Москвой рванёт один-единственный ядерный заряд? На что способно будет военно-политическое руководство, и способно ли оно будет на что-то вообще? Способно осмыслить произошедшее, собрать информацию и принять оптимальное решение? И будет ли руководство вообще психически здраво мыслить, грубо говоря, соображать?

Вот с такими и другими вопросами мне пришлось столкнуться в Академии Генерального штаба.

Также Академия оказывала посильную помощь коллегам по депутатскому корпусу в тиражировании и распространении компромата на "организаторов" перестройки, таких, как А. Яковлев и ему подобных, в написании и публикации открытых писем господам типа Шеварднадзе, генералам-предателям, подписавшим пасквиль Собчака на собственную армию. Напомню их фамилии ещё раз: генерал армии Говоров, генерал-лейтенант Голяков, генерал-майор Мирошник.

Был очень удивлён, когда меня вызвали на допрос в комиссию по защите "чести и достоинства" идеолога ЦК А. Яковлева и в ней я увидел генерала Ачалова.

Был разочарован, когда один из подписантов прогремевшего на всю погибающую страну "Слова к народу", генерал Громов, под давлением перестроечной нечисти отказался от авторства подписи и свалил это действие на тогда уже покойного министра МВД Пуго. Громов был его заместителем. Свалил собственные действия на человека, который уже никак не мог себя защитить.

Вспоминаю, как в 1991-м до слёз было обидно смотреть из окна моего кабинета с видом на развилку Ленинского и Вернадского проспектов, как в Москву не входили, а вползали, не зная, что делать, танки, которые этим действием лишь накалили общественное недовольство и спровоцировали крайне нежелательные последствия. Видели бы вы, как эти танки входили! Сначала один, через пять минут — два, через минуту — ещё один, и всё медленно. И эти танки не имели никакой задачи, ими никто не руководил...

За семь лет командования Академией Генерального штаба, я заметил, что из родных начальников ей мало кто реально интересовался, за исключением генерала Моисеева — тогдашнего начальника Генерального штаба. А вот зарубежных военных делегаций, прежде всего из США и из стран НАТО, было очень много. Появились и первые слушатели-натовцы. Делегации нашей Академии тоже стали посещать военные учебные заведения США и НАТО.

Были моменты тайных визитов в США известных специалистов Академии под руководством генерала Гареева с разрешения начальника Генштаба Колесникова, даже без моего ведома.

Естественно, после этого с Колесниковым был неприятный разговор, с моей просьбой о проведении расследования и наказании виновных. Но всё спускалось на тормозах. Академические "туристы", изгоняемые мною из Академии, уходили в другую, к Гарееву.

Академия пережила две инспекции, спровоцированные генералом Топоровым, заместителем министра Грачёва, с целью найти как можно больше недостатков и недостач, чтобы поставить вопрос о моём соответствии занимаемой должности, и, если всё пойдёт по плану, убрать.

Что удалось накопать инспекциям, мне не было известно, но вскоре Ельцин отправляет в резерв Грачёва, вместе с ним главного финансиста Воробьёва и три месяца должность министра обороны остаётся вакантной. Обязанности министра в это время исполнял сам Ельцин.

В процессе моего главенствования над Академией, на учёных советах вынашивались, обсуждались и прорабатывались довольно интересные предложения, вызванные новыми веяниями.

Предлагалось, например, создать одногодичный факультет для гражданских специалистов, работающих в сфере совершенствования обороны страны, её ВПК, мобилизационного комплекса.

Раз вводится должность президента — верховного главнокомандующего, статус Академии предлагалось также поднять до соответствующего уровня, переформировав её в подобие Университета национальной обороны.

Были направлены обращения ко всем президентам и министрам обороны стран СНГ с просьбой поддержать нас в том, чтобы переформированная Академия стала единственным учебно-научным центром такого уровня для всего содружества, где слушатели бы обучались на двух единых факультетах, а иностранный факультет планировалось расширить и дать возможность обучаться военнослужащим из КНР, стран НАТО и др.

В Академии было проработано предложение о необходимости восстановления института сержантов и старшин, который в своё время был утерян и разрушен.

К сожалению, эти, как и многие другие предложения, так и остались на бумаге. Вскоре из Генштаба ко мне прибыл трёхзвёздный генерал, которого я хорошо знал, с приказом, состоящим из одного слова, сказанного им при входе в мой кабинет: "Уймись!"

Я продолжал оставаться Народным депутатом, не пропускал ни одного мероприятия в Кремле, тем более в депутатском корпусе, во время между Первым и Вторым съездами, начала создаваться интересная группа "Союз", лидерами который были Алкснис, Чехов, Тихомиров, Блохин, Комаров — все они были представителями регионов, где назревали или уже назрели сложные межнациональные проблемы, подогреваемые произошедшими и готовящимися провокациями.

Между Первым и Вторым съездами произошли очередные кровавые провокации в Фергане, Нагорном Карабахе, в Баку. "Союз" был создан с целью остановить расползающийся кровавый беспредел, не допустить развала страны, произвести смену руководства в Кремле самым легитимным путём. "Союз" набирал обороты. К началу работы Третьего Съезда, на котором должен был быть избран президент СССР, "Союз" насчитывал в своих рядах 741 человека, все Народные депутаты. Я принимал посильное участие и оказывал помощь, используя приличную академическую типографию. Чем всё это закончилось, я рассказывал в одной из предыдущих публикаций в газете "Завтра".

Записал Алексей Касмынин
Источник zavtra.ru

[ELEKTRO]

Игорь Родионов
ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД 6
Вспоминает бывший министр обороны РФ
6. В ПРАВИТЕЛЬСТВЕ

НИКОГДА НЕ ДУМАЛ и даже не мечтал, что мне будет суждено, хоть и на короткое время, занять должность министра обороны России, испытать на себе все "прелести" этой должности, и покинуть её вместе со службой в армии, которой мною было отдано 43 календарных года. Причём покинуть не как большинство моих предшественников — с благодарностями, произносимыми за столом торжественного или поминального обеда, а с грандиозным скандалом, разразившимся на Совете обороны России, проходившем под председательством Ельцина, занимавшего тогда пост президента и верховного главнокомандующего.

Постараюсь рассказать об основных этапах и памятных моментах моего почти годичного пребывания на должности министра.

Наступило лето 1996 года. Страна корчилась в родовых схватках реформ: политических, экономических, социальных, военных. Академия Генштаба излагала своё видение Военной реформы на страницах Воениздата в "Независимой газете". Меня и моих коллег настораживала и возмущала некая поспешность в ломке устоявшихся, проверенных на практике взглядов и установок Советского периода, касающихся строительства Вооружённых Сил и обороны страны в целом, а также роли политического руководства, министерств и ведомств во всём многообразии задач и, прежде всего, роль Министерства обороны и Генерального штаба.

Со стороны лидеров реформирования чувствовалась какая-то непонятная злоба ко всему советскому и желание побыстрее развалить, отбросить. Так, например, понятие Вооружённые Силы страны, объединяющее всех, кто принял присягу и встал под ружьё, было разорвано на армию с флотом и другие войска. Генеральный штаб из Генштаба Вооружённых Сил превратился в Генштаб армии и флота, прочие войска стали развиваться или хиреть в отрыве от общего оборонительного плана страны и без контроля со стороны Генштаба.

Другой пример. Произошло смешение понятий Военная реформа страны и реформа армии с флотом. Этот винегрет взвалили на плечи Министерства обороны, не желая понимать того, что Военная реформа страны и реформа армии — это далеко не одно и то же. Реформа армии — это небольшой сектор в окружности Военной реформы страны, которой должно заниматься и руководить высшее политическое руководство, а сектором реформы армии и флота — Министерство обороны. Генеральный штаб, во имя достижения оптимального качества проводимой реформы, обязан согласовывать, увязывать, корректировать весь периметр её проблем, состоящий из множества секторов.



ДРУГОЙ ПРИМЕР. Когда принималось решение о реформировании, не была разработана и официально утверждена сама концепция Военной реформы. Чего мы хотим в результате её проведения? Какой должна быть Военная доктрина? Какова должна быть структура Вооружённых Сил? Какой должна быть форма комплектования личным составом, довоенная подготовка? Каковы мобилизационные потребности? Социальные проблемы? И под всё это подвести возможности экономики страны.

Рассказываю сегодня всё это, а, по сути, такой концепции нет в стране и по сей день. И каждый новый министр с начальником Генштаба начинают свою деятельность с чистого листа, исходя из собственного понимания, а не с опорой на утверждённую концепцию.

Для чего концепция должна быть обязательно рассмотрена и утверждена? Для более детальной корректировки и контроля, проработки и составления планов и программ проведения преобразований, вне зависимости от того, кто сегодня, а кто через десять-пятнадцать лет будет возглавлять министерство.

В середине девяностых годов Ельцин, как верховный главнокомандующий, приказал: "К 2000 году армия и флот должны быть наёмными и укомплектовываться по контракту". А как выполнение этого приказа обеспечить материально? А реально ли это вообще в условиях всеобщего дефицита? А есть ли необходимость в такой поспешности? Сегодня 2010 г., а каков итог создания полностью контрактной армии? Сколько было исковеркано людских судеб в желании достичь невозможного?

Ещё один пример. Реформаторы разорвали Вооружённые Силы на армию с флотом и другие войска, создали в стране такую систему финансирования, при которой другие войска продолжали финансироваться, а армия с флотом перестали по три-четыре месяца получать даже денежное довольствие. Солдат ещё как-то кормили, именно как-то, потому что по Москве и по всей России бродили замызганные "вояки" и выпрашивали рубли у прохожих на улицах. А вот офицеры, прапорщики рядами и колоннами побежали в другие войска, туда, где платили. И если не находили вакансий — стрелялись или пополняли ряды чернорабочих, вахтёров, грабителей.

Меня иногда спрашивают: ну что же ты, Родионов, сделал за время своего пребывания на посту министра? Отвечаю, что всеми правдами и неправдами, цензурно и не очень пытался решить проблему выплаты денежного довольствия и тем самым спасти и сохранить офицерский корпус армии и флота.

Кто-то из читателей может подумать: лукавит Родионов. Денег-то в стране не было.

Были деньги. Только не у страны, а в личных сейфах и карманах прихватизаторов общенародной собственности. Бюджет, утверждённый Госдумой на содержание армии и флота, выполнялся на 40-60%, остальное исчезало. Бесследно исчезали на необъятных российских просторах и эшелоны с имуществом выводимых из Европы войск.

Зам. министра финансов Вавилов, отвечающий за финансирование армии, завешал всю Москву плакатами, на которых была изображена некая красотка, с его признанием: "Я тебя люблю!". Сегодня Вавилов, если не ошибаюсь, живёт в Нью-Йорке и является членом Совета Федерации нашего парламента.

Если подвести итог первых лет Военной реформы, то она сводилась к огульному сокращению именно и только армии с флотом, превратившись в способ циничного издевательства и разрушения. Если называть вещи своими именами, то надо признать, что под видом Военной реформы шёл процесс уничтожения Вооружённых Сил.

Наше политическое руководство почему-то пришло к выводу, что раз не стало СССР и Варшавского договора, то автоматически исчезает и угроза большой войны, снижается вероятность агрессии со стороны НАТО, исчезают политические и другие предпосылки к возникновению вооружённого конфликта, из потенциальных противников с различными идеологическими и экономическими системами мы становимся "партнёрами", можно даже сказать стратегическими, а коль так, армия, подобная Советской, нам не нужна. Порешили, и начали всеми силами разваливать армию самыми варварскими методами. Но никто не попытался разобраться, какая же армия нужна вместо Советской.

В таком же положении оказался и Советский Военно-Морской Флот. Уничтожались самые боеспособные части и соединения групп войск, распродавались первоклассные боевые корабли, разворовывалось военное имущество. А что создали взамен?!

Исчезла ли полностью опасность вооружённого конфликта с НАТО? А возможность нанесения по России ядерных ударов полностью устранена? В мире исчезли противоречия, способные породить вооружённые конфликты самого разного масштаба? Готова ли сегодня Россия достойно противостоять всем этим и другим опасностям?

Нет, не готова! Даже если Россия будет членом НАТО! НАТО — это не панацея от всех бед! НАТО — это страх капитализма, прежде всего в лице США, перед социализмом, знамя которого сегодня находится в руках Китайской Народной Республики. Заокеанские дирижёры постараются сделать всё возможное, чтобы не позволить КНР стать мировым лидером. С этой целью они прежде всего попытаются разыграть российскую "карту".

В завершение всех деяний по разгрому армии и флота "отцы-реформаторы" разработали статью для Конституции, где основополагающие понятия о защите Отечества, о всеобщей воинской обязанности, о долге Вооружённых Сил перед народом, о долге самого государства перед Вооружёнными Силами или отсутствуют вообще или предельно размыты… Да что там говорить, лучше процитируем параграф 3 статьи 59-й Конституции: "…Гражданин РФ в случае, если его убеждениям или вероисповеданию противоречит несение воинской службы … имеет право на замену её альтернативной гражданской службой".

Или параграф 1 статьи 59-й: "Защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина РФ".

Долгов и обязанностей у граждан РФ очень много. Но долг с оружием в руках, вместе со всем народом, до последней капли крови защищать своё Отечество — это особый, священный долг.

А что такое убеждение или вероисповедание, когда дело касается необходимости нести военную службу? За контрактные деньги в мирное время — ещё можно понять. А война?! А подниматься в атаку?! У многих убеждения и вероисповедания меняются, как перчатки. К примеру, Собчак в 1987 г. вступил в КПСС, а в 1990-м из партии уже вышел, т.к. стремительно менялась обстановка в стране. Такими же "убеждёнными" гражданами, наверное, являются и его ученики, до слёз любящие своего учителя.

На дворе 1996 год. Я в Академии Генштаба. Звонок из приёмной президента Ельцина: "Завтра, во столько-то, вы должны быть в Кремле на беседе у президента".

Не скажу, что этот звонок был для меня неожиданным. Уже три месяца как должность министра была вакантной. Ходили различные слухи о кандидатах, в том числе, среди возможных претендентов, мелькала и моя фамилия.

Всё это меня не радовало, а наоборот, я ощущал какое-то раздражение, непонимание, почему вдруг я, после всех Тбилисских передряг и "почётной" ссылки? Тем более, в Академии мы открыто обсуждали ход Военной реформы, плачевное состояние армии с флотом, никудышные решения руководства во главе с Ельциным. Обо всём этом не могли не знать в Кремле.

Близкие сослуживцы настраивали меня не отказываться от предложения, а попробовать затормозить, задержать, поправить нарастающие негативные процессы в армии.

Были звонки от Лебедя с Рохлиным. Первый возглавлял секретариат Совбеза, второй — Комитет по обороне в Государственной думе. "Нас уже будет трое, — говорили они, — а дальше посмотрим". Я их обоих хорошо знал, одного в качестве подчинённого по ЗакВо, а со вторым мы трудились одно время в КРО (Конгресс русских общин).

Если все предыдущие назначения, а одних только переездов было 17, я воспринимал как заслуженную оценку моего труда на предшествующей должности, то на этот раз возникало совершенно иное чувство — чувство неуверенности, одиночества, т.к. в руководстве Минобороны было много генералов, которых я просто не знал, а других не уважал за их соглашательскую позицию в деле реформирования. Были и такие, которые рыли под меня все семь лет моего пребывания в Академии.

Ладно, решил я, наконец, всё будет зависеть от моей беседы с президентом.

В назначенное время я вхожу в приёмную Ельцина. Меня ждут и предупреждают о том, что президент неважно себя чувствует, что я не должен его переутомлять, в моём распоряжении полчаса.

Вхожу. Докладываю о своём прибытии по уставу. Здороваемся. Ельцин приглашает меня за стол для посетителей. Садимся. Я внимательно рассматриваю его. Ельцин очень болен. Лицо, глаза, речь, какая-то отрешённость и отсутствие эмоций на лице — всё выдаёт его состояние.

"Почему вы плохо говорите обо мне в Академии? — вдруг звучит его вопрос. "Борис Николаевич, не всегда, но бывает, глядя на то, как разрушаются Вооружённые Силы и оборона, — отвечаю и добавляю, — вы же с Собчаком тоже говорили обо мне плохо, хотя это совершенно не соответствовало действительности".

"Ладно, — говорит он: не буду развивать эту тему. Я остановился на вашей кандидатуре на должность министра, и мне хотелось бы знать ваши общие взгляды, выводы, предложения о делах в армии".

Мне стало полегче. Во-первых, он не спросил о моём согласии с назначением и я это воспринял как вопрос решённый, а во-вторых, попросил коротко изложить моё видение и предложения по реформированию обороны и Вооружённых Сил. Я изложил ему примерно те же предложения, которые были изложены мною в сегодняшней беседе.

Он посмотрел на часы и продолжил: "Я с вами в основном согласен. Сегодня будет подписан указ о вашем назначении. А я должен полечиться. Текущие вопросы решайте с Черномырдиным, экстренные и кадровые — звоните мне в клинику. Поправлю здоровье, на первом же заседании рассмотрим разработанную вами с Генштабом концепцию военной реформы. Вы основной докладчик по обороне в целом, а начальник Генштаба — по концепции реформирования Вооружённых Сил". Затем добавил: "Прошу вас, без моего согласия кадры в звании "генерал-майор" и выше не перемещать".

Тридцать минут истекли, и я вышел из кабинета. Лечение Ельцина было длительным.

Мы встречались с ним в кабинете ЦКБ в основном по кадровым и финансовым вопросам. Для обсуждения текущих проблем я часто встречался с Черномырдиным, реже с двумя его первыми вице-премьерами, Чубайсом и Немцовым. Также изредка звонил Ельцину в ЦКБ с просьбой принять, если вопрос не терпел отлагательств.

Мне необходимо было создавать свою команду из единомышленников, не забывая о приказе Ельцина: без его ведома не трогать генералов. Вскоре представился случай "тронуть" одного из них, имея для того весомые причины.

Контрразведка докладывает, что у них есть данные о том, что начальник Генштаба Колесников тайно тяжёлыми самолётами, перевозит оружие в одну из республик СНГ, а республика расплачивается "зелёной" наличностью.

Вызываю Колесникова.

Спрашиваю: "Товарищ генерал, эта информация соответствует действительности?" Сидит, опустив голову, молчит. "На основе каких соглашений, договорённостей, приказов сверху вы это делаете, почему я об этом не знаю?" В ответ снова молчание. "Ну что же, я обязан доложить президенту, а вы ожидайте его решения". Колесников вышел. Я звоню Ельцину в ЦКБ с просьбой на 10 минут принять меня по срочному делу. "Приезжайте", — слышу ответ.

В палате ЦКБ Ельцину доложил информацию от контрразведки, пересказал разговор с Колесниковым и высказал своё предложение: по Колесникову начать расследование, на это время отстранить его от должности начальника Генштаба, возложить обязанности по исполнению этой должности на генерала Самсонова.

"Согласен с предложением, — говорит Ельцин — окончательное решение по Колесникову примем после расследования".

Визитом я был удовлетворён, а вот дальнейшие события заставили призадуматься. Колесникова отправляют то ли в отставку, то ли в резерв. Генерал Самсонов принял Генштаб. О результатах расследования я не слышал и по сей день.

Нечто похожее произошло с главкомом Сухопутных войск генералом Семёновым. Оперативные данные, поступившие ко мне из МВД о деятельности главкома, с одной стороны, были несовместимы с его должностью, а с другой — требовали тщательной проверки.



СНОВА СОСТОЯЛАСЬ встреча с Ельциным в ЦКБ, после которой решением президента Семёнов был отстранён от занимаемой должности, расследование не проводилось — а через некоторое время Семёнов становится президентом Карачаево-Черкесской республики, а депутатом в ГД от республики избирается Березовский.

Начальник главного квартирно-эксплуатационного управления генерал Котылев и заместитель по тылу генерал Чуранов, взятые с поличным по обвинению в злоупотреблениях служебными полномочиями, связанными с распродажей налево строящегося жилья, другого имущества, без возражения написали в моём кабинете рапорта с просьбой об отставке.

Меня беспокоил один вопрос: почему все дела, связанные, как правило, со злоупотреблениями служебными полномочиями, не доводятся до логического завершения?

Визит к генеральному прокурору с просьбой поддержать и помочь Минобороны в наведении порядка привёл только к тому, что через пару недель главный военный прокурор (а он подчиняется генеральному) добровольно подал в отставку.

Успокаивало только одно: и Ельцин, и Черномырдин не препятствовали мне в борьбе со злоумышленниками.

В это время из войск идёт поток негативной информации, связанной с многомесячными невыплатами денежного довольствия офицерам, прапорщикам, мичманам.

Вызываю к себе главного редактора "Красной Звезды". В конце нашей беседы мы были единодушны в том, что социальная, моральная, нравственная атмосфера в армии и на флоте накалена до предела. Нужны действенные меры. Редактору говорю о том, что со стороны Минобороны снимаются все ограничения на публикацию информации, писем, сообщений из частей и гарнизонов, повествующих о реальном состоянии морально-нравственного климата, боевой подготовки, дисциплины и всего прочего, бытового.

Где-то через месяц мне звонит Чубайс, первый вице-премьер: "Игорь Николаевич, в последнее время я боюсь брать в руки "Красную Звезду". Я вас прошу принять меры по ограничению публикации этого ужасного негатива".

Я ему отвечаю: "Мне приятно слышать, что вы стали читать "Красную Звезду", и если для того, чтобы сообщить об этом, звонит первый вице-премьер, значит, газету стали читать и в правительстве. Но запретить публикации, сменить их тон и направленность я не могу, т.к. настоящее положение дел ещё мрачнее и улучшения не видно. Я прошу вас понять обстановку в армии и на флоте в связи с многомесячными невыплатами и реально поправить ситуацию, так как она выходит из-под контроля, и я скоро буду вынужден обратиться с просьбой об освобождении меня от обязанностей министра".

Сейчас многие и не помнят, насколько остро стояла эта проблема.

Звоню Черномырдину: "Виктор Степанович, прошу принять меня и коллегию Минобороны по единственному вопросу — выплата денежного содержания". "Это что, бунт? — отвечает он — Такого ещё не было". "Но и такой ситуации тоже не было", — отвечаю ему. "Приезжайте", — в ответ.

Спасибо всем членам коллегии за то, что поддержали меня во время визита к премьеру.

Тяжёлый был разговор. При нас он снял трубку, и мы слышали, как он говорил с заместителем министра Вавиловым. Вавилов его успокаивал и пытался обвинить нас (членов коллегии) в незнании обстановки, пытался убедить, что все долги выплачены, документы оформлены, надо подождать 2-3 дня.

Обращаюсь к Черномырдину: "У вас в кабинете почти все члены коллегии. Пусть Вавилов подъедет и мы разберёмся, почему по его докладам деньги есть, а по нашим их нет". "Успокойтесь, — отвечает Черномырдин, — у всех сейчас полно работы. Вы езжайте к себе, а я Вавилова проконтролирую".

Не будем же мы пререкаться с премьером. Мы уехали, но в ближайшие дни мало что изменилось. Как говорят, армию держали на подсосе.

Параллельно, минуя Черномырдина, я писал и передавал по почте короткие обращения Ельцину с той же просьбой: решить вопрос выплаты денежного содержания хотя бы за месяц.

Черномырдин потом показывал мне эти письма с резолюцией Ельцина: "Виктор Степанович, ну сделайте что-нибудь, как мне надоели эти обращения Родионова".

Кое-как, кое-как, не мытьём, так катаньем, мы начали проблему невыплат решать в интересах армии и флота.

Ельцину была сделана операция, он прошёл период реабилитации.

Я с Генштабом готовился к проведению Военного совета по концепциям Военной реформы и реформы армии с флотом.

Начался май 1997 г.



В ОДИН ИЗ МАЙСКИХ понедельников прозвучал неожиданный звонок от президента:

"Игорь Николаевич, в среду наконец-то будем проводить Военный совет, который мы затянули на полгода. Проводим у вас, в Минобороны. Меня тут некоторые опять пытаются уговорить о переносе или о проведении не у вас. Но я им отказал. Всё! Достаточно! Военные натерпелись, связаны по рукам и ждут от нас решения. Так что обсудим, подправим, утвердим программы и планы… вперёд!"

Добавил: "Сейчас вам позвонят и будут решены вопросы насчёт регламента".

Сознаюсь, при всём моём отношении к Ельцину, в тот момент я его от души поблагодарил за понимание и поддержку. Но насторожило упоминание "некоторых". Хотел бы я знать, кто же они…

Через пару минут звонит помощник Ельцина по согласованию регламента работы: "Родионову на доклад о концепции Военной реформы 30 минут. Самсонову на доклад о концепции реформирования армии и флота — 30 минут. Далее — обсуждение. Заключительное решение президента".

В ответ я выразил своё согласие с регламентом.

На Военный совет были приглашены все командующие, округами, флотами, родами войск.

Наступила среда. Мне доложили, что вся охрана Генштаба заменена на ФСБ. В душе поднялась какая-то тревога. Накануне, предчувствуя, что могут произойти внеплановые события, я позвонил министру Примакову и секретарю Совбеза Рыбкину с просьбой: "Коллеги, завтра ответственный день. Может произойти всё. Я вас прошу, что бы ни произошло, должен прозвучать мой доклад и доклад Самсонова. А дальше — будь что будет". И Примаков, и Рыбкин поддержали меня, поняли и успокоили.

Среда. Я стою внизу, ожидая приезда Ельцина. Кортеж въезжает во внутренний дворик Минобороны. Подхожу, докладываю.

Ельцин сильно изменился со времени понедельника. Сухое, молчаливое рукопожатие, лицо будто маска. Поднимаемся в мой кабинет. Ни слова. В кабинете Ельцин огляделся, спросил, где находился телефонная связь меня с ним. Снял трубку, убедился, что телефон работает только в одну сторону, от него ко мне, но ничего не сказал. Ходил по кабинету с какой-то злобой на лице и молчал. Члены Совета обороны стали собираться в соседнем зале.

Я спрашиваю Ельцина: "Борис Николаевич, регламент работы Совета не изменился?" "Нет, — отвечает он. — Вам и начальнику Генштаба по полчаса, а дальше — посмотрим".

Я направился в зал заседаний. Через 2-3 минуты зашёл Ельцин, открыл работу Совета и пригласил в зал представителей СМИ.

А дальше началась его "тронная" речь, совершенно меня ошарашившая. Меня и моих подчинённых Ельцин обвинил в безделье, в создании отрядов "жирных генералов", дальше моё сознание было парализовано нагромождением циничных и абсурдных обвинений в присутствии подчинённых и представителей СМИ.

Я стою, как истукан, попавший в засаду. Дальше Ельцин, несколько умерив пыл, удалил СМИ из зала и продолжил: "Так как я много наговорил, а время моё ограничено, вам, Родионов, я даю 15 минут для доклада".

У меня был важный доклад по государственной проблеме и ни одной лишней минуты на составление адекватного ответа на это циничное издевательство. Я занял трибуну и попытался объяснить абсурдность всей ситуации. Ельцин в ответ: "Вы проговорили пять минут, не сказав ничего. Вам я даю десять минут".

Надо было быть на моём месте, чтобы понять моё состояние. Я стараюсь поймать глаза Примакова, Рыбкина, других… Все опустили головы и молчат. Что мне оставалось делать: выглядеть дураком, лепеча что попало, или защитить свою честь и достоинство? Я выбрал второе.

Не знаю. Некоторые говорят, что я его послал. Я не помню. Я был в состоянии, когда теряется контроль над собой, когда твоё сознание не переваривает за столь короткое время такого утончённого издевательства, была произведена попытка превратить меня в плевок и размазать ногой.

Как можно спокойнее я ответил, что в этой ситуации я отказываюсь от доклада, от должности и пошло всё на…

Я двинулся к выходу. Ельцин встал. Сказал о том, что я всё ещё член Совета безопасности и попросил задержаться. Слово было предоставлено начальнику Генштаба В. Самсонову.

Спасибо тебе, Виктор! Ты единственный из многих присутствующих молчунов генералов, ждущих освобождающихся вакансий (да ещё каких вакансий!), который спокойно заявил: "Без доклада Родионова мой доклад теряет всякий смысл, т.к. он является продолжением доклада министра обороны".

За что тут же был снят Ельциным с должности и отправлен в резерв. А я, так как мне было уже за 60, — в отставку.

В заключение всей истории был один эпизод, над которым я иногда задумываюсь до сих пор. После окончания работы Совета, который так и не рассмотрел ни одной концепции, Ельцин назначает (на тот момент без указа) министром обороны Главкома РВСН Сергеева, а начальником Генштаба — Квашнина.

Дальше, обращаясь к членам совета, Ельцин говорит: "Моё время кончилось. Я вас покидаю. Продолжайте работу с Виктором Степановичем. Меня провожает из здания Минобороны Кокошин Андрей Афанасьевич".

Кокошин — выходец из института "США-Канада". Арбатовец. Для меня его появление в Минобороны ещё во времена Грачёва — загадка. Он считался первым замом министра, статс-секретарём и в этой же должности оставался работать со мной.

Вопрос деликатный. Почему Ельцин, назначив новых министра с начальником Генштаба, пожелал, чтобы его провожал один лишь Кокошин?

В опустевшем зале заседаний на столе секретариата были оставлены два заготовленных бланка с проектами указа президента.

Первый — об объявлении мне за упущения в работе выговора или строго выговора (как решит президент). Второй — о снятии с должности (за непонятные грехи) начальника Генштаба Самсонова.

Оба бланка я передал Самсонову, чтобы он хранил их как память и опубликовал в своих воспоминаниях о том, как планировался и чем завершился Совет обороны.



Совсем недавно страна наблюдала по главным телеканалам за церемонией возложения венков к могиле Собчака. Первые лица государства обращались к нему как к собственному учителю.

Я по-прежнему убеждён, что Собчак является одной из самых лукавых, вероломных и никчёмных фигур в новейшей Русской истории. Его наследие позорит Россию, и мне было стыдно смотреть, как руководители страны возлагают венки на могилу Собчака, много сделавшего, чтобы утащить великую страну с собой в эту могилу.
Записал Алексей Касмынин
Источник zavtra.ru

[Gena]

Жаль, что воспоминаниями решил поделиться с широким кругом читателей только один Родионов.

[okneshamor]

Я нигде не могу найти продолжения. Как только был упомянут "учитель" Путина и Медведева, то есть Собчак, тут же воспоминания оборвались. Попахивает заметанием следов.