"Лирическое отступление", поэма.

[Олег Павловский]

* * *


ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ




ПРОЛОГ
________________________________________



Поэма ждет такого часа ночи –
сквозь сладость слез и горечь терпких строк –
придущего – решительно как росчерк
и словно оттиск, подводя итог.

Поэма ждет, – здесь слабые не ходят,
здесь строй застыл, скопцы не голосят –
в пределы поэтических угодий
слова уйдут, как кони на рысях…

Еще к кострам ютятся рыболовы
и ночь влажна как щеточка ресниц,
еще строка невысказанным словом
царицей доказательств и цариц…

уже и ночь сворачивает полог
и звездный притч спускается с небес –
отточен штык, да и мандат наколот,
и патронташ накапливает вес.

И дрогнет час, как парус легким бризом
влекомый, и застонут якоря –
спешат стихи, торопятся репризы
и фонари как факелы горят.

Еще не все получены награды,
еще следы не стерты на песке,
еще на волнах плещутся наяды
от скал и от судьбы невдалеке.



1.

Плетью обуха не сломать,
и чугунные рельсы гнутся –
погибает за ратью рать,
только русские не сдаются.

Только русским неведом страх,
только Росс, как медведь оскалясь,
встанет в рост и пойдет… – Дурак!
– я читал: они не сдавались…

Гонит ветер по ковылям,
Ярославна рыдает снова –
не моя ли лежит земля
от Казани и до Ростова?

Заголясь веселится жид,
и кривляется в пантомиме –
не моя ли земля дрожит
под колесами и помимо их?

Это значит не все of course,
это наши знамена реют –
не забудет америкос
полыхающую Корею!

Не пристало стыдиться нам –
и «фантомы» о камни бьются,
полыхает огнем Вьетнам? –
Значит, русские не сдаются!

Не спеши, оглянись назад –
видишь, скалится враг неистово?
Это слезы смахнул Белград,
и поет, и ликует Приштина.

Что к земле ковылем приник?
Посмотри, я плачу как девочка –
это слезы в глазах, а в них
песня счастья, но не припев еще!

2.

Не жди, не получишь ответа
тебе не поможет никто –
ты помнишь червонное лето
и белое платьице то?

Ты вспомни горячие руки
и холод ночных площадей,
и нет беспощадней науки,
чем горечь разлуки твоей!

Нет! ты не поднимешь перчатки,
не бросишь насмешливый взгляд –
не видел и не различал ты
которое лето подряд,

как в этой судьбе оголтелой,
в полете, в прыжке entrechat…
Как пухнет, и пучится тело,
и сохнет, и глохнет душа.

Тебе бы не песен, а пенсий,
Тебе б ананасов в вине
и брюхо возить в мерседесе,
и душу носить в портмоне.

А хочешь – ночной полустанок,
сухой тепловоза дымок?
и руки твои не устанут,
и сердце не ведает ног…

Молчи, не получишь ответа,
не жди – не воротится вновь
твоё бездыханное лето,
и белое платьице это
и губы, и темная бровь!

3.

Уходит ночь, как женщина уходит,
заглянет в дверь и запахнет манто –
уходит… и вокабулы пародий
обрушит на нетронутый листок.

Пока весна с тобой играет в прятки
и прячет искры ландышей в руке,
апрель умолк лакеем на запятках
и как форейтор май на передке.

Ты снова здесь! строка молчит и дышит –
кипит волна, качается причал –
стучится дождь в коричневые крыши
и молотками ходики стучат.

Молчат мосты, кричит и плачет бойня,
разверзлась хлябь надолго и всерьез –
скрипит причал, блестит как рукомойник
и под ноги бросается как пес.

Вонзился шпиль как золоченый вектор,
презрев покой и «грошевый уют»
под небом, где оркестры как проспекты
и мостовыми улицы поют.

Пора ломать поэму на запчасти,
пора с дверей отвинчивать замки,
пора слова – как слезы на причастье,
и как клинки оттачивать стихи,

чтобы казалось – небо не погаснет
и сердце бьет во все колокола,
чтоб, словом как копытом бил Пегас и,
от страсти обрывая удила!

4.

Озаряй ночей пустоту
наготой и сияньем тела –
я тебя отыскал! – не ту,
но и ты меня проглядела.

Среди лиц и словесных груд –
в тесноте вещевого склада –
я не сердце твое, а грудь –
не склоняй головы, не надо…

Я не память твоя, а срок
до рассвета… ты ветра в поле
не ищи – и я одинок,
но и ты без меня – тем более…

Не на площади, не с торгов,
не лихих коней конокрады –
как фрегаты от берегов
уводили мужчин наяды.

Не скупись, вороти долги –
даже льдины на солнце тают,
даже птицы летят…
– Не лги!
Уводили, я это знаю...

Зов сирен и падуг огни,
стук пуант, паутинки пачек –
к черту плен! Но други мои
не меня прикрутили к мачте!

Я – Улисс или царь Кощей,
что свою проклинает старость?
– Оглянись! Это я – ничей,
но и ты никому досталась…

5.

Товарищ, верь – все нивы на потраву
не отданы несытому зверью.
Здесь стих стоит на страже и на славу
единственной, с которой говорю

страны, где ты мальцом купался в речке,
ловил птенцов и собирал значки –
пришли дожди, оттягивали плечи
тяжелые сырые рюкзаки…

отчизны той, где синие озера
и сильные как люди города,
мечтатели и просто фантазеры,
ручьев и луж прозрачная слюда,

где люди по-старинке ходят в гости,
а кони дремлют у ночных оград,
где счастлив был, где мучился от злости,
и полюбил как сорок лет назад…

Не голос – гнев и ненависть! и верность –
наш гимн и флаг, и орден, и статут!
И стих звучит как сводка Коминтерна,
и на смерть встал расстрелянный редут.

Мы здесь стоим. Как снег белеют хаты.
Стихи молчат, и ветер не шалит.
Смотри! – земля не очень-то поката,
а мы до середины не дошли...

Смотри как птицы, собираясь в стаю
зовут друзей, срывая голоса.
Земля молчит. От края и до края
повержена и стонет как живая
нейтральная сухая полоса.

А стих гудит, звенит как спелый колос
средь звона слов и дребезга стекла,
как шар земной, что надвое расколот
и трещина по сердцу пролегла.

Поэт убит! Лакеи точат лясы.
Стихи – в расход по сорту и на вес,
и сердце, что зажарили как мясо
и подавали как деликатес.

6.

Клянусь не кольцом обручальным,
Не жарким пожаром волос.
Клянусь проливными ночами –
отчаяньем ливней и слез.

Клянусь упоением ливня,
пропащей июльской грозой,
кроящей изысканность линий
в немыслимый цвет и фасон.

От этой тоски говорящей,
как голос, дрожащий в ночи –
услышишь, увидишь, обрящешь
дразнящее пламя свечи,

изломы усталого тела,
изгиб обжигающих губ,
чтоб жизнь и смеялась, и пела
во чреве сияющих труб!

Чтоб ей разгореться во чреве,
свечой догореть до конца,
до чистого выдоха двери,
до тихого вздоха Творца.

. . . . . . .

Клянусь, – и к земле припадая,
лицом и губами как мел, –
и родом, и детством – тогда я
и клясться еще не умел...

К земле припадая губами
и к бархату знамени, и
присягу приемлю как память,
и дату – как день именин.

– Мы братья и сестры – я знаю!
Мы дети и матери – мы
врагу не оставим ни края,
ни пяди, ни нашей Москвы!

Военная горькая ноша –
бессменные ночи и дни…

– Клянешься! Клянешься! Клянешься! –
ему отвечали они.

Запомни! в бою и на тризне,
и сердцем, что бьется в груди:
солдаты клянутся отчизне,
солдатам клянутся – вожди!

7.

Еще в Аид не собрана котомка,
не сосчитать нестираных рубах –
я буду говорить не очень громко,
почти шептать, но с мелом на губах!

Покуда ночь проносят у погоста,
пока Шопен натягивает фрак,
а строчки, что построены по росту –
обнажены и спаяны в кулак.

Доколе не ослаблены подпруги,
а кони пьют с ладоней в поводу –
спокоен шаг и переход не труден,
и помнит дом, и яблони в саду…

Мой птицелов! ты не забудешь осыпь,
чижей и непоседливых синиц –
репейник цвел – к нему слетались осы
похожие на полосатых птиц.

Казалось мир как шарик на ладони
и дед Мазай спасет своих зайчат,
и в зоопарке маленькие пони
послушными копытами стучат.

Но пол скрипит как сходни у причала,
а за окном любимая страна –
как девушка скромна и величава,
как женщина красива и верна.


* * *

_________________________________
Палач! Ты помнишь Нюрнберг?