ПОЭЗИЯ! Я БУДУ КЛЯСТЬСЯ ТОБОЙ...

[Олег Павловский]

ПОЭЗИЯ! Я БУДУ КЛЯСТЬСЯ
ТОБОЙ! И КОНЧУ, ПРОХРИПЕВ,
ТЫ – НЕ ОСАНКА СЛАДКОГЛАСЦА,
ТЫ – ЛЕТО С МЕСТОМ В ТРЕТЬЕМ КЛАССЕ,
ТЫ – ПРИГОРОД, НО НЕ ПРИПЕВ!

_____________________________
БОРИС ПАСТЕРНАК

[Олег Павловский]

РОССИИ ВЕРНЫЕ СЫНЫ
_________________________________




* * *

Ты художник и пахарь, и воин,
ты родитель и доблестный сын,
солнцем, ветром и небом напоен –
ты не раб, но и не господин.

Это сладкое слово – Свобода!
Если совесть чиста, как слеза,
верный сын трудового народа –
поклонись дорогим образам.

Поклонись чудотворной иконе,
поймам рек, колокольням, полям...

Посмотри – в золоченой попоне
вороного выводят коня.
Он сродни деревенской лошадке
и буланым степным скакунам...

Вспоминаешь? По лестницам шатким
доводилось взбираться и нам...

И калечило нас, и пуржило
по дворам, и слабела рука,
и картавая стая кружила
над страной простоявшей века.

Но враги разбежались, попрятались,
затаились в поганых углах...
Мы с тобою не связаны клятвой –
это Родина нас позвала.

Нам судьба не покажется скатертью –
Хлебом, кровью – делились не раз.
Это – мы. Это русские матери,
это русские дети у нас.

* * *




* * *

Не быть России под врагом,
не быть растоптанной и пьяной, –
под north atlantic сапогом,
под перемирием коварным.

Пока не выкован топор
и не заточен меч на камне,
не закален в слезах... Позор
да не коснется нашей длани!

Еще спесив тупой ковбой
безродных скотников потомок.
Он приготовлен на убой,
и тысячи ему подобных.

Он бит повсюду и не раз –
в Корее бит и во Вьетнаме,
но только русское «ура»
поставит мат продажной даме.

Покуда веселится кат
и не подозревает вроде,
что над планетой бьет в набат
весны грядущей половодье.

Взовьется тонкая коса –
и ты не спрячешься, пархатый,
за белорусские леса,
и за украинские хаты.

«Аз есмь. И Я воздам». За все
мы покараем извращенцев,
за опустенье наших сел,
за не родившихся младенцев.

За вдов, за нищих и сирот,
за рук протянутые горсти...
Пусть слово обжигает рот,
а не бесстыдное обжорство.

* * *




* * *

Мы идем на Восток как в тяжелом, как сон, сорок первом,
забывая про горечь не нами добытых побед,
нет ни слов и не слез, раскаленные струны как нервы
в этом театре абсурда тишина, да и зрителей нет.

Мы вернемся сюда, мы вглядимся в руины и лица,
если счастье – игра, и к семерке, как водится, – туз,
и рулетка скрипит, и крупье в зеркалах раздвоится
в фимиаме регалий и грохоте бронзовых луз…

Карнавальное зарево
кружит тебя и меня,
ты проклятая пария,
или подружка менял?

Ты подбитая птица
и я лишь подобье крыла –
коридорами Ритца
костлявая нас повела…

Только терний и крест наш девиз и удел, и награда –
только смелому смерть! только слабым похлебка и бред –
мы вернулись туда, где без нас грохотали парады
и стонала земля в колеях золоченых карет.

А часы на кремлевской, на Спасской, над серой брусчаткой –
бьют зорю и святые воспрянут, и факел зажжен –
если поступь тверда, значит шаг на века отпечатан,
как строка в мартирологе, в памяти братьев и жен.

* * *




* * *

Не плач, любимая! Не бойся!
И не кручинься старый друг.

Кольчуг блистающие кольца,
не опускающихся рук
кольцо...
нам не дадут изменой
порочить верные сердца
детей непокоренных пленом,
потомков Славного Отца.

В нас – гордость матерей и вера,
напутствие в последний бой.
Придем – и будет враг повергнут.
Мы возвращаемся домой!

Наш путь тернист и не безгрешен,
но не померкнет идеал
Того, кто крыс не перевешал,
но и слегка не дострелял...

Не ваши девушки «катюшу»,
обнявшись, пели под огнем...
Вы – просто вылезли наружу,
всего боящиеся днем.

Вы! Тараканы, паразиты,
отъявленные палачи
не народившихся, убитых
во чреве матери... врачи

убогих душ, ручонок алчных,
и склеротических мозгов
придурков, чавкающих смачно
наследьем десяти веков.

Тому, кто рвал у нищих крохи,
кто вдов в отчаянье поверг –
скажу и при последнем вздохе:
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?

Беснуйся вор, трясись от страха!
Нас, презирающих покой,
в Златой Октябрь вели на плаху.
Мы возвращаемся домой!

* * *




Максиму Калашникову

* * *

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»
И красотой, и разворотом плеч!
Нам жгли едва расправленные крылья,
мы – выковали наш имперский меч.

Наш дом земля и жесткий борт палатки,
«ваш дом» – свинья с прорехой на спине…
Запомните! Блудливые осадки,
«элита» в развороченной стране –

нам сталь и гнев, вам воровство и пьянка,
мы – Истина и Вера до конца.
А «вы» – го...но под гусеницей танка
(российского – заметьте! – образца).

И мы придем, как свет, как дождь весенний
Святой водой Святую Русь омыть!
Мы н и ч е г о не предали забвенью,
и никогда не перестанем жить.

Мы выжили без ханжества и взяток,
и начинаем с белого листа.
Мы спасены, имперские солдаты,
сияньем Православного Креста.

Нам говорить – «вам» трепетать и слушать.
Мы есть! Мы гневом праведным горим!
Заткните рты и залепите уши,
мы с Родиной любимой говорим!

Вставай с колен Россия, мать родная,
утри слезу, благослови детей…

Врагов мечом и пламенем карая,
на крыльях серебристых крепостей –
от южных гор до северных торосов,
от Бреста до Камчатки и назад…

ТЫ – белая ладья, а мы – матросы –
крутые скулы, серые глаза!

«Вы» – ржа и тлен, мы – молодость и сила!
Забьем в Европу смрадное окно!

Мы – Твой Наказ, и все о чем просила –
Твой Сталинград, Твое Бородино.

* * *




* * *

Мы передушим воронье
и присных их перестреляем.
Блудниц и блудников – огнем!
Каким? Я здесь не уточняю...

Мы перекроем глотки тем,
кто кровь сосал, как клоп смердящий
из наших душ, из наших тел...
И снова станет настоящей

любовь и жизнь, мечта и честь!
Нам надоели эти рожи.
Мы – русские! И даждь нам днесь,
Господь, судить и подытожить

минувший век своей рукой –
мозолистой, а не холеной!
И старцам даровать покой,
и радость юношам влюбленным.

Вернуть надежду матерям
и мужество отцам усталым,
и лОдьи белые морям...
Мы здесь, недолго ждать осталось.

* * *



* * *

Высоко в небесах, по над крыльями крыш, над садами
пара белых как снег, и как факелы ярких птенцов!
Это было вчера, но мы все-таки не опоздали,
мы теряли друзей, но свое сохранили лицо.

Серебро седины – это горькая соль парусины,
мы летим над волной, над сетями и скопищем шпрот –
мы однажды с тобой родились в самом сердце России –
сыновья часовых у распахнутых ветром ворот.

Что нам ветер и снег! Это нами клялись наши деды –
нашей страстью и верой, и не было клятвы верней.
Нас земля обняла, и ласкали знамена Победы,
мы кормили из рук голубых городских сизарей.

Мы сойдем с корабля, нас узнают по бронзовым лицам –
значит, соты полны и цветы полыхают в саду –
мы вернемся как осень, мы словно весна повторимся,
как слеза в сорок пятом – в две тысячи сотом году!

* * *

[Олег Павловский]

НАД БЕЛЫМ ЗАРЕВОМ ВОЙНЫ



ДЕВЯНОСТО ПЯТЫЙ ГОД

* * *
Медведи спят.
Мужик в ладошку дышит.
Куда ни глянь – костры, костры, костры.
Куда ни поверни, ядрено дышло, –
ни родины, ни друга, ни версты…

Война. Торгуют. Едкий блеск потали.
И миг до прошлого –
как будто бы шутя…
Как будто нас в Россию принимали,
опять в солдаты
столько лет спустя…

* * *



* * *

То снег, то оттепель, а все одно – война!
Карболкой пахнет елочная вата.
На волнах вальса, почестей, разврата
качается повинная страна.

Все камуфляж – сочельник, пост, жратва –
пятнисты речи, головы, мундиры…

Горит моя российская братва
По танкам, бэтээрам и квартирам.

Горит земля. Войди в нее и пей
сухую глину. Влезь в нее как пуля.
Она – твоя судьба и колыбель,
и привкус фронтового поцелуя.

. . . . . . .

Благослови на то, что не вернусь,
что времени осталось маловато…
Благослови на ненависть солдата,
любовь – на ярость, женщину – на грусть…

Благослови, надменная Москва,
стервятника, что пожирает падаль
как мародер, не знающий пощады,
как фантазер, не помнящий родства.

* * *


* * *

Так есть и было испокон –
нас на убой водили строем.
Рожали бабы дураков,
а после – Родина – героев!

В который раз глотая дым
в Европе, или где еще там? –
не верь заплаканным и злым,
иначе – потеряешь счет им.

Верь автомату и плащу,
бронежилету и кинжалу –
я может потому и тщусь
о жизни прочего не жалко.

Не жизнь вращает как праща –
пращу дрожа сжимает Каин...

Я ничего не обещал
тому, кто первый поднял камень,
тому, кто в ночь, кто за углом,
листом, экраном, просто из-под...

Вот так всегда – ломаешь дом,
где жил, где вслушивался в Листа.

* * *



* * *

Рука привыкла к автомату,
глаза не разъедает дым.
Всех привилегий у солдата –
Навек остаться молодым!

Зайдутся плачем мать и сестры,
займется пламенем свеча.
Шаги войны – огни погостов
и сапогов ее печать.

Твоим сынам, моя Россия, –
тревожный сон, тяжелый крест.
Твоим иудам – по осине –
их целый лес, их целый лес...

И это Ты, моя Отчизна,
страна святых, приют воров...

Конец войны. Начало жизни.
И Божьей Матери покров.

* * *


* * *

«...с оказией пришлю тебе привет,
трофеев нет, прости, одни осколки...»

От кухни до стола, до книжной полки
бродить бесцельно – по сердцу тебе?
По улицам... стоять в парадняке,
сжигая рот которой сигаретой
по счету? не последней, не воспетой
в домашнем или туристическом мирке?

Туризм покуда здравствует – на прах
пророка ли, солдата, активиста –
воители междупланетных прав
и просто сброд...
кликуши, журналисты
готовы поглазеть за сто дорог,
за сто тревог, за тысячу «зеленых»,
за сотню...
– На хрена тебе Пророк,
блудливый интеллекто-несмышленыш?

Опять моей стране не повезло –
тот душу открывает, этот – визу,
тот тащит бронебойное стекло,
чтоб запустить стаканом в телевизор...

Тот платит за грехи мятежных сел,
за ржавый снег от крови и разрывов...

Война не кончена.
Досказано не все.
И скоро не дождемся перерыва.

1995

* * *


* * *

Я вижу танковые грядки,
мир в перископе, мир в прицеле -
сквозь пелену разрыва - рядом,
сквозь красоту рассвета - в целом,

сквозь синеву телеэкрана -
простреленный, непокоренный
клочок ЗЕМЛИ ОБЕТОВАННОЙ...
лоскутик неба - отдаленно.

* * *



ТРИНАДЦАТЫЙ

Я плыву, потому что не плыть не могу –
не последним, не первым, а с краю.
Оглянуться не смею – бежать не бегу
и замедленный ход развиваю…

Впереди, как извозчики на площадях
корабли наступают на мины –
я плыву, потому что иначе нельзя,
продолжаю движение мимо!

Пароходы в огне, миноносцы на дне,
канонерочка долго тонула.
Канонерка, – ты серая птица морей,
как тебя угораздило дурочка?

Где друзья мои тонут один за другим –
субмарин сумасбродные тризны!
Не замечен, не тронут никем, невредим –
я надежда и гордость отчизны!

Кто придумал, что нам повезло, пронесло
тридцать лет уходящих от боя?
Тридцать лет я упорно не верю в число –
я тринадцатым был из конвоя!

Тридцать лет, как ресницы дрожат на щеке
у старух не умеющих плакать.
Тридцать лет, как эсминцы лежат на песке –
как ресницы опущены трапы.

* * *

Под гуттапечивым дождем
с одной котомкой за плечом,
с одной винтовкой на ремне
не отомстить врагам!
когда всего и нет, и не,
и жизнь не дорога.

Зачем нам праведная жизнь
когда командуют – ложись!
когда советуют – умри,
не ешь, не пей и не смотри,
или напутствуют – держись!
когда убьют отца
и помолись, и побожись
с улыбкой подлеца.

Сегодня ты подлец, хитрец,
мудрец, а завтра ты – мертвец!
ты не оставишь на потом
альянс убийцы со скотом,
кота и мяса с мясником,
торговца и творца!

Пока ты в жопе ковырял,
пока за долларом нырял
в морскую глубину –
все разменял и растерял,
и сам пошел ко дну.
Ведь ты отца не уберег
и не пронес за сто дорог,
как чудо – на весу!
а он учил тебя, хорек,
не ковырять в носу!

В земле отец, в могиле мать –
но мы не любим воевать,
ведь мы не чувствуем себя
защитниками – нет!
всегда мешает колея,
а у того танцора «я»
застряли на ходу!
Не зная прав иль виноват,
ты начинаешь пировать
и продолжаешь воровать –
про все забыть, на все насрать
в резиновом бреду!

* * *

[Олег Павловский]

Я НЕ ДОСТОИН МИЛОСТИ ТВОЕЙ...





* * *

Ты позови, и я вернусь,
приду к тебе опять,
моя возлюбленная... пусть
не довелось обнять

ТЕБЯ... за столько дней тоски,
за холод долгих зим,
и серебрит мои виски
не инеем одним.

Доселе пью твою печаль –
горючее вино.
Ты мой приют, ты мой причал,
единственная, но

поговорим с тобой на ты,
останемся вдвоем...
горят червонные листы
в святилище твоем!

Твои друзья – октябрь и я,
размытые следы,
и поднебесный макияж,
и зеркало воды...

Ты позови, и я вернусь,
и станем как одно –
златой октябрь, Златая Русь,
и в золоте окно...

* * *



* * *

Не Божий раб – но раб своих страстей
я сеятель средь плевел и отравы,
я червь земной с повадками удава...
Избави меня, Боже, от кровей!

Я вечный раб изменщицы Судьбы,
мне злата блеск, как нищая обитель –
чертог для избалованных рабынь
тех, что любил,
кого возненавидел...

Воистину есть горе от ума
и слабости пленительная сила...
Я умер бы, но Вековая тьма
до сей поры меня не поглотила.

Избави меня, Боже, от кровей!
Созижди дух во мне и сердце свято!
. . . . . . . . . .

Рожденье дня. Псалом пятидесятый.
Аз недостоин милости Твоей.

* * *



* * *

Я не достоин Милости Твоей,
Пречистая Небесная Царице,
последний из последних мытарей...

и все же научи меня молиться!

Горячий воск не обожжет руки,
да не остудит душу белый ладан...
Твои шаги, Пречистая, легки
над куполами северного града.

И я молюсь, и в грудь себе бия,
я слышу, как дожди заморосили,
как дышит обнаженная земля -
больная православная Россия.

Не долюбил, не ведал, не просил
- Не попусти, Господь, недоброй воли!
Достойно ли, Заступнице? Прости...
«Достойно есть... воистину»... - глаголю.

* * *



КРЕЩЕНИЕ

…паутина следов разбрелась подоконными, зимними,
и сиреневый панцирь из жести и снега, и льда за стеклом
разрисован как окна морозом узорами синими
голубиного вальса кружения в танце таком,

что метель конфетти оседает снежинками хрупкими,
и мотив как невеста обернут фаты серебром,
только лед, отливая порожних перловиц скорлупками,
запорошен как сон за холодным, крещенским... притом

не такой и мороз чтобы нам предаваться отчаянью!
опускается солнце за занавес стен и огней суету –
посмотри: этим ранним, морозным смущенно сличаем мы
голубиный озноб и уютную нашу чету...

покачаться на жордочке!
и заскользить как фигур-
истый образ! и бодрого
вальса мотив и бравур

поскорей доиграл бы!
не бубен, так розовый диск,
шаг и влево, и вправо,
и возликовал парадиз...

значит завтра крещение? – звон колоколен небесных?
и прохладного ладана сладкая одурь и мгла...
мы вернемся сюда, как сбежавшая в праздник невеста,
в хоровод паутины узоров, и льда, и стекла.

* * *



* * *

Настанет день и ищущий во мгле
вдруг озарится верностью и верой
растает ночь и жилкой на челе
забьется дня сияющая сфера

настанет день и верные падут
в объятья музыки, в чертоги дивной сцены
под звуки гимнов, шелесты падуг,
восторг от долгожданной перемены!

настанет день пленительных минут
доселе укрываемых веками
настанет день
и слезы расцветут
любовью,
красотой
и облаками.

* * *

[Олег Павловский]

ПОЭМА ВРЕМЕНИ
________________________________________________


1.

Здесь день-деньской стихами стены дышат,
взыскует дверь и форточка гремит,
и дождь дробит морщинистые крыши –
скорлупки снов и грани пирамид.

Здесь грезы объявлением прибиты:
«продам рояль, недорого возьму…»
и слезы с крыш роняют сталактиты
как тремоло невысказанных мук.

О, муки творчества! О, памяти узоры, –
разводы на известке и стекле…
И семафор открыт, и поезд скорый
как ундервуд на письменном столе.

И снова в путь! Нацелены турели –
призыв не крик, а посох – не костыль.
Тоннели изгибаются как змеи,
рессорами сгибаются мосты.

Остановись у путеводной стрелки –
не торопись, ты лезешь на рожон!
Маршруты как разводы на побелке,
и словно лист развернутый флажок.

* * *

[Олег Павловский]

2.

Остановись! Пока еще не поздно –
и звезды гаснут в сутолоке дня,
и степь дрожит – визжит как свора борзых,
но… казака еще никто не догонял…

Здесь не вольер, не вздохи вестибюля –
здесь револьвер и браунинга щёлк –
и стих упрям и точен словно пуля,
и щерится как одинокий волк.

Вот он идет уверенной походкой –
вали его, целуй его взасос,
пали огнем, трави паленой водкой –
гони его, чтоб стал он гол и бос!
Чтоб напрочь позабыли птицеловы
протяжный свист и глиняный свисток –
ведь западнёй застигнутое слово
и западни решетчатый лоток,
и осыпи горячие каменья,
и осени песок и молочай
всех доведут до белого каленья
как пойманную птицу невзначай.

. . . . . . .

Хоть ночь светла, да лошади упрямы –
а пристяжной, задерживая бег,
все норовит по кочкам, да по ямам
не очень-то надеясь на успех.

Хоть лунный свет неярок и небросок –
он серебрист как папиросный дым .
Припомни, затянувшись папиросой –
ведь был и ты когда-то пристяжным?

Ты помнишь? дом и улицу, и школу –
роняли пух и перья тополя,
и крик галчат – булавочным уколом,
а не ударом острого копья.

И вспомнишь ты такое время ночи,
такой мечты нетронутый уют,
когда сады цикадами стрекочут,
а кузнецы про молодость поют.

Легки шаги и слезы на помине –
скупы слова и кошельки пусты,
стучат часы на мраморе каминной,
а на гладильной морщатся холсты.

За карточным не убыло азарта
и лузы разбивает карамболь,
и ломберный как контурная карта…
– Который час?
Мне отвечают: – Ноль

без десяти…
Но замерли куранты
и шестерни, накапливая вес,
скрипят в ночи как голос обскуранта.
– Который час?
Он отвечает: – Без-с…

Без десяти – мир надвое поделен,
на до и после – отзыв и пароль!

Хохочет шут под маской Асмодея.
– Который час?
Он отвечает: ноль…

Ноль времени! Все стрелки воедино!
Не спят каминные и ходики спешат.
Как Золушка торопится картина
в курзал... и с острия карандаша.
. . . . . . .

[Олег Павловский]

3.

И ночь темна, и фантики, и блестки... –
забудь про них как про десерт Лукулл –
застигнутый разводом на известке –
ты часовой и взял «на караул».

Не то темно, не то глухая пьянка,
не то редут застыл на холоду –
солдаты рвут знамена на портянки,
а маршалы что хочешь продадут.

Ты часовой, не знающий сомненья –
приклад и штык, а за стеной ни зги,
и тишина, – и до того мгновенья
как часовой отмеривай шаги,

пока следов не видно за поземкой,
пока друзья не поднялись в ружье
и грудь дрожит перегородкой тонкой,
и сердце одинокое твое.

* * *

[Олег Павловский]

4.

Не жги венков и падших – не кори,
не уповай и попусту не кайся.
Тебе флажками машут снегири,
ты оставайся, слышишь? – оставайся,

не уходи!… Здесь площади не спят.
Ты в трубку забивай крепчайший кнастер.
Фрегаты поднимают якоря,
как колыбель раскачивая снасти.

Ведь лед – бумага, а форштевнь – перо,
но снегири пощипывают грудки.
Птенцов ватага и родной порог
тебя берут сегодня на поруки.

Еще морозом схвачены поля,
еще зима нам шлет поклон прощальный,
намечен курс и скулы корабля
беспечный prom-e-nad не обещают.

Не кончен счет и почестей не жди,
ломай лекал привычные обводы, –
ты звездочет, ты верный паладин
прекрасных дам изменчивой породы.


Non рaradise и горизонт заснежен,
и купол льдист как зонтик февраля,
но как тунцы танцуют на манеже
фрегаты, обрывая якоря.
. . . . . . .
. . . . . . .

[Олег Павловский]

5.

Был день как день, летали самолеты,
звенел трамвай и искрами трещал –
был месяц май и усмехался тот, кто,
казалось, ничего не замечал.

Казалось гром попахивал вендеттой,
казалось город замышлял побег,
мостам передавая эстафету
столбов, и колокольчик на столбе.

Рулады роз и бледных симболарий
как будто оказались не у дел –
пылали подоконники кострами,
и звездочками алых асфодел...

Пылали подоконники и лица,
шипела брага, щерились костры
огнем, кипела светлая водица,
звенели пилы, пели топоры –

мы строим дом – дай Бог! он будет крепок –
поднимем кубки старого вина –
окно не прорубать и в Старый Свет нам,
и в Новый Запад тоже на хрена....

Был месяц май. Сменялись караулы,
смеясь, на баках щурились коты,
май выпускных, звонков последних – гул их
не умолкал до самой темноты.

Бал выпускной – и платьица, и банты,
черемухи роняли лепестки,
и за стеклом пылились фолианты,
и не спеша подтягивали ванты
на галеонах братья-моряки.

Ноль времени – усмешка Асмодея!
И восклицательными стрелки у часов.
До скорого! до белых асфоделей,
до новых встреч, до алых парусов…
. . . . . .
. . . . . .

[Олег Павловский]

6.

Тебя весь день поэма торопила –
навскидку, влет – промазал? – не жалей! –
сгибая поднебесные стропила
как ветви серебристых тополей.

Был день как день и, надо же, под вечер
когда глаза продрал «сороковой»,
как снежный путь засеребрился Млечный
и запуржил облавой снеговой –

над трубами умолкнувших котелен,
над кронами дерев и фонарей
как долгожданный чистый понедельник
и светлый бриз, и трепетный борей.

Но сумерек прилив упруг и липок,
синее чем сироп на пироге –
сотрет как слезы россыпи улиток
и закружит в сиреневой пурге…

* * *