СОЦИАЛИЗМ И МИРОВОЗЗРЕНИЕ. "Как курица с яйцом".

[Надежда Марневская]

Что первично - птица или яйцо? И что будет, если оно - кукушкино?

С птицей можно сравнить человека или общество, а с яйцом - его мировоззрение, которое включает в себя и мораль, и поведенческие стереотипы, и то, что мы называем "религией".

Мы живём в России, основу культуры которой когда-то составили славяне, северный индоевропейский народ, тысячелетиями поклонявшийся Солнцу - Хорсу, Яриле, Коляде. Сказать точнее - не поклонявшийся, а сопрягавший с ним свою жизнь. Отсюда ритуальные хороводы, хоры, каменные лабиринты, которые повторяли спиральный путь Солнца по небу (суточный круг плюс годичные приближения-удаления к Северным широтам, где и жили предки белых народов).

Основным содержанием индоевропейских религий были не униженные прошения и задабривания божества, а соответствие самой жизни человека и племени с законами природы, с её процессами. Уж как понимались эти законы и процессы в первобытном обществе - другой вопрос. Но главное - ритуалы призваны были непосредственно соединять волю человека с тем, что происходило в природе. И не только ритуалы, но и поведение и вся жизнь его должны были соответствовать неким Вселенским Законам, нарушение которых наносило ущерб всему миру. Этот ущерб следовало возместить наказанием виновного или жертвоприношением - не будем сейчас вдаваться в подробности.

При таком мировоззрении самооценка человека была высока, было и уважение к соплеменникам, ведь они состояли в тех же отношениях со Вселенной и все вместе принимали участие в ритуалах. Нередки были случаи, когда нарушителей изгоняли, чтобы они не портили "симфонии" всего племени с богами.

На этой основе формировались правовые отношения в древних европейских обществах - в эпоху античных государств и варварских союзов. Не станем рассуждать о причинах упадка этих культур и возникновения христианских, в том числе и Византийской, которая определила дальнейший путь культуры России. Отметим только, что она тяготела к восточной деспотии и привела к стагнации во всех областях жизни, а главное - в мышлении. Происходила медленная деградация образования, античная наука была забыта, а новая не зарождалась, зато возникли медитативные религиозные практики, и результатом стало выпадение империи из исторического процесса.

Новые ростки цивилизации появились в Западной Европе с первыми университетами, на рубеже Тёмных веков и начинающегося Возрождения. "Птица" - европейское общество - начинало понимать, что "кукушкино яйцо", т.е. чужая религия, зародившаяся на Востоке, кроме призывов к милосердию и прощению, несёт в себе некие разрушительные начала, не совместимые с человеческой жизнью. Ну что значит "не противься злому", "люби врагов", не заботься о еде и прочем необходимом, не думай наперёд о будущем и не планируй ничего, раздай всё нищим и тому подобные заповеди? Ожидание Второго Пришествия, которым всё это оправдывалось, заставляло себя ждать весьма длительный срок, и надо было думать о выживании.

Конечно, Церковь, ставшая на службу императорам и папам, господствующему классу, прекрасно это понимала и переиначивала евангельское учение, что неминуемо приводило к лицемерию и раздвоению личности. Что уж говорить, врагов жестоко казнили, пленным сотнями вырезали глаза, светская знать роскошествовала (и не только светская), бесчинствовала над подчинёнными, грабила податные сословия. Сохранялось рабовладение. Индульгенции, инквизиция... В конце концов среди наиболее самостоятельных народов произошла Реформация.

А там, где общество не могло саморазвиваться - по причинам ига, сильной власти Царя и Церкви - там сознание человека оставалось на уровне Тёмных веков, рабства, восточной деспотии.

На Западе уже возникали города-республики, цеховые объединения, новое гражданское право. Люди привыкали к коллективному управлению и личной ответственности.
Именно западная цивилизация выдвинула лозунг "свобода, равенство, братство", оттуда распространялись социалистические и коммунистические идеи.
А в России тем временем разрасталось крепостное рабство. Под давлением Церкви невозможно было возникнуть ни светской науке, ни литературе, ни искусству. "Приказные люди" рыскали по деревням, отбирая и сжигая гусли, древние скрипки - гудки, гнобя и унижая население. Особенно пагубно сказался на самосознании нации церконый Раскол. Народу плюнули в душу: ты и веровал, и литургисал неправильно. Кукушкин птенец выкидывал из гнезда природное потомство...

========

Почему ростки социализма на Западе оказались придушены капитализмом? Это отдельная история, которую творили еврейские ростовщики и их пособники. С позволения своей религии - талмудизма, они пользовались любыми вероломными и недопустимыми среди северных народов средствами, чтобы разорять их предпринимателей и отбирать собственность, чтобы подчинять себе финансовую и политическую системы, чтобы влиять на умы. Их капитал начал править западной цивилизацией. Мы эту историю здесь рассматривать не будем.

Сейчас важно другое. Человечество всегда стремилось к улучшению жизни на Земле. И не только каждый индивид для себя: чувства сострадания и справедливости возрастали с каждым веком. А вот коллективизм и ответственность воспитывались не везде и не всегда. В последние полстолетия они исчезали из европейской цивилизации.

А что в России? Принято считать, что русский крестьянин - коллективист, он жил в общине. Это поверхностное суждение. Да, там существовало некоторое равноправие, были старосты из "своих" и сход. Пострадавшим, например, от пожара, оказывалась помощь. Но над всем этим стоял барин, который произвольно распоряжался всеми природными угодиями и каждой судьбой своих крепостных. Барина нельзя было переизбрать, нельзя потребовать от него ничего, а со времён государыни Екатерины отменялись и жалобы на него!
Похожим образом над всем государством тяготел Царь с назначенными чиновниками. Их можно было только умолять и задабривать, как своенравных божеств. Или устроить бунт и убить.
Кроме того, в сознании крестьянина роились вовсе не альтруистические мысли. Ведь если у соседа подохнет корова, то представится возможность скосить его делянку. А если помрёт сам сосед, то и землю его можно поделить...

За годы с 1861 по 1917 менталитет народа не успел измениться, не успел вырасти ответственный собственник. А за годы Советской власти среди номенклатуры вырос взяточник и вор. Народ же остался таким же терпеливым и податливым на любые посулы, не научился выдвигать собственных лидеров и спрашивать с них за их действия.

Судя по всему, капитализм в России неприемлем. Нужно вновь возвращаться к социализму, с государственной собственностью и зарплатами, но не запрещать и частное предпринимательство, работающее по ценам и правилам государственного. И главное - жёсткий перекрёстный контроль на всех уровнях власти, и самих контролирующих органов тоже. Может быть, это последний шанс.

А государственная религия не нужна. И нечего засорять детям мозги уроками "Закона Божьего", вырастут - пусть читают, если интересно. Законы Жизни выясняет наука. А обществу нужно повышать уровень образования и культуры, здравомыслия и ответственности.

[Борис Кирпиченко]

Сообщение от Надежда Марневская

Законы Жизни выясняет наука. А обществу нужно повышать уровень образования и культуры, здравомыслия и ответственности.

Очевидно, в этих законах и смысл жизни...? Это то, что и необходимио, чтобы "повышать уровень образования и культуры, здравомыслия и ответственности". Только как-то Вы об этом вскользь... Вот и предложите как. в каком возрасте, на базе каких учебников и методических пособий "ПОВЫШАТЬ". Потом окажется. что у нас и "НАУКИ" такой нет, "которая "выясняла бы законы жизни и жизнедеятельности общества. У всех в качестве такого учебника только история со своими пробами и ошибками.. Как Вы думаете, где этот нужный закон ?

[Надежда Марневская]

Сообщение от Борис Кирпиченко

Очевидно, в этих законах и смысл жизни...?У всех в качестве такого учебника только история со своими пробами и ошибками.. Как Вы думаете, где этот нужный закон ?

К осознанию смысла жизни, я думаю, человечество придёт ещё не скоро. Пока что люди идут к нему инстинктивно, опираясь на понятия о добре и зле (которые меняются в зависимости от времени и обстоятольств). Но понять самого человека, общество, видимый и невидимый мир помогают т.н. естественые науки. На открытые ими законы и должны люди ориентироваться в первую очередь. История, опирающаяся на археологию, на точные данные о событиях, даёт понятие именно о "пробах и ошибках". А литература, искусство, религия - это лишь зеркала человеческого сознания.

[Пермский 1977]

Дорога никуда. Часть 1

30.01.2013 13:09 | Автор: Иван Вылка | | |

Критический анализ книги Н.А.Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма"

О том, почему трудно читать и критиковать Бердяева. Вместо введения

"Большая Российская энциклопедия" (М., 2001) даёт такую справку: "Бердяев Николай Александрович (6.3.1874 — 24.3.1948), русский религиозный философ-мистик, близкий к экзистенциализму… Получил известность на Западе как главный выразитель традиции русской религиозно-идеалистической философии и идеолог антикоммунизма".
Н.А.Бердяев – личность, безусловно, хорошо известная и весьма почитаемая в широких кругах религиозной, демократической и антикоммунистической общественности. Это подтверждается и теми характеристиками, которые дают Бердяеву многие авторитетные (в этих же кругах) деятели.
Александр Мень: "Его краткое замечание по какому-нибудь узловому моменту христианского богословия было иногда ценней целого тома.
Он создал журнал «Путь», который издавался с 1920-х годов до самой войны. Это не журнал, это сокровище мысли!"[1]
Игумен Вениамин (Новик), кандидат богословия: "Он никогда не претендовал на роль учителя, но фактически он – учитель правды".[2]
В.Шенталинский: "Бердяев — самый известный на Западе русский философ, творец “нового религиозного сознания” — дал свой оригинальный и глубокий взгляд на историческую судьбу России, свое понимание истоков и трагедии русского коммунизма".[3]
Когда читаешь подобные отзывы, становится страшно от одной мысли о критике этого гиганта, этого символа современной религиозной и антикоммунистической философии. Представляется невозможным, недопустимым какой-либо критический анализ философских взглядов и работ Бердяева. В полной мере это относится и к изданной в 1937 году книге "Истоки и смысл русского коммунизма", которую даже среди работ Бердяева считают книгой знаковой, книгой, подводящей итог многолетних размышлений. Как можно замахиваться на этот священный для многих символ антикоммунизма? Легко представить себе, какие атаки и какая ненависть обрушатся на того, кто посмеет это сделать.
Но как быть, когда читаешь указанную книгу Бердяева и видишь с одной стороны глубокие, верные и интересные мысли, с другой – противоречия, незнание или игнорирование известных фактов, явные заблуждения, местами переходящие в откровенный абсурд? Как быть с сознанием того, что эти противоречия, ошибки и заблуждения принимают на веру и считают истиной в последней инстанции тысячи людей, читающих его работы, в том числе "Истоки и смысл…"? В таких случаях молчать нельзя. Нужно возражать, нужно критиковать, нужно вскрывать явные противоречия и ошибки философских взглядов Бердяева, тем более что таких противоречий и ошибок набирается слишком много, даже при анализе одной-единственной книги. Настоящая работа и написана в надежде на то, что некоторое количество людей (особенно молодых) сумеет критически пересмотреть своё отношение к современной религиозной и антикоммунистической философии вообще и к философии Бердяева в частности.
Прежде, чем перейти к анализу философии и взглядов Бердяева, изложенных в книге "Истоки и смысл русского коммунизма", необходимо остановиться на некоторых особенностях его манеры излагать свои мысли. К сожалению, эти особенности никак нельзя назвать приятными, наоборот, они сильно затрудняют чтение, понимание и анализ работ Бердяева, а временами просто вызывают сильное раздражение.
Первой такой особенностью является постоянно бьющая в глаза голословность Бердяева. Ничем не подтверждённые и ни на чём не основанные заявления, голословные утверждения встречаются в "Истоках и смысле…" буквально десятками. Встречаются целые абзацы или отрывки, целиком или почти целиком состоящие из голословных утверждений, не подкрепляемых никакими обоснованиями, фактами, ссылками на источники или цитатами. Примером может служить следующий довольно длинный отрывок, характеризующий русского человека вообще и русского интеллигента в частности.
"Для русской интеллигенции… характерен был крайний догматизм, к которому искони склонны были русские. Русские обладают исключительной способностью к усвоению западных идей и учений и к их своеобразной переработке. Но усвоение западных идей и учений русской интеллигенцией было в большинстве случаев догматическим (Бердяев противоречит сам себе: своеобразная переработка уже исключает догматическое усвоение). То, что на Западе было научной теорией, подлежащей критике, гипотезой или во всяком случае истиной относительной, частичной, не претендующей на всеобщность, у русских интеллигентов превращалось в догматику, во что-то вроде религиозного откровения. Русские все склонны воспринимать тоталитарно, им чужд скептический критицизм западных людей. Это есть недостаток, приводящий к смещениям и подменам, но это также достоинство и указует на религиозную целостность русской души. У русской радикальной интеллигенции выработалось идолопоклонническое отношение к самой науке… Тоталитарно и догматически были восприняты и пережиты русской интеллигенцией сен-симонизм, фурьеризм, гегелианство, материализм, марксизм, марксизм в особенности. Русские вообще плохо понимают значение относительного, ступенность исторического процесса, дифференциацию разных сфер культуры. С этим связан русский максимализм. Русская душа стремиться к целостности, она не мирится с разделением всего по категориям, она стремится к Абсолютному и все хочет подчинить Абсолютному, и это религиозная в ней черта. Но она легко совершает смешение, принимает относительное за абсолютное, частное за универсальное, и тогда она впадает в идолопоклонство. Именно русской душе свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферу науки или социальной жизни" (I-1).
По поводу едва ли не каждой фразы этого отрывка можно задать вопрос: откуда Бердяев это взял? Какими фактами, какими исследованиями подтверждаются эти утверждения? Ответа нет. И подобные примеры встречаются действительно десятками – и столь же длинные и значительно более короткие. Почти нигде Бердяев не подтверждает свои заявления никакими фактами, никакими ссылками, попросту ничем.
Вот другой пример – отрывки из личной характеристики Ленина, даваемой Бердяевым в сравнении с Победоносцевым.
"Ленин тоже не верил в человека, и у него было нигилистическое отношение к миру. У него было циническое презрение к человеку и он также видел спасение лишь в том, чтобы держать человека в ежовых рукавицах. Как и Победоносцев, он думал, что организовать жизнь людей можно лишь принуждением и насилием. Как Победоносцев презирал церковную иерархию, над которой господствовал, так и Ленин презирал иерархию революционную, над которой господствовал, он отзывался о коммунистах с издевательством и не верил в их человеческие качества. И Ленин и Победоносцев одинаково верили в муштровку, в принудительную организацию людей, как единственный выход… Ленин тоже думал, что мир и человек поражены грехом, для него это грех эксплуатации человека человеком, грех классовых неравенств. Ленин не верил в человеческую природу, в высшее начало в человеке, но он не верил и в Бога, как верил Победоносцев. Но он верил в будущую жизнь, не потустороннюю, а посюстороннюю будущую жизнь, в новое коммунистическое общество, которое для него заменило Бога, верил в победу пролетариата, который для него был Новым Израилем. Но коммунистическое общество осуществится не в силу качества людей, а в силу муштровки, принуждения, организации… Но жизнь мира сего была пустой и злой и для Ленина и для Победоносцева" (VI-5).
Бердяев, конечно, имел право на такую личную характеристику Ленина, как и любого другого человека, но всё же эти рассуждения неплохо было бы подтверждать хоть какими-нибудь фактами. А фактов, подтверждающих слова Бердяева хоть в малой степени, нет, как нет их во многих других местах "Истоков и смысла…". И, разумеется, нет ни малейшего доверия к телепатическим способностям Бердяева: он стоял рядом со свечкой и точно "знает", что Ленин думал, верил, считал и т.п. Причём это замечание опять-таки относится к целому ряду утверждений книги.
Уже из этих двух примеров становится ясно (а в дальнейшем будет подтверждено многократно), что отсутствие фактов, подтверждающих сделанные заявления и утверждения, – постоянное слабое место Бердяева, одно из самых слабых его мест. Он вообще почти не доказывал своих утверждений: то ли не мог, то ли не считал нужным, то ли ещё по какой-либо причине. Часто создаётся впечатление, что Бердяев попросту вещает как некий новый мессия, а читатели должны ему безмолвно внимать и верить, не сомневаясь ни на секунду. Сегодня с Бердяева уже не спросишь, но что скажут его последователи?
Добавим к сказанному, что замечание или пометку "голословное утверждение" можно ставить к любому упоминанию о боге, всемирном духе и т.п., к любому рассуждению, связанному с этими понятиями. Но ясно, что религия, вера в бога и все рассуждения Бердяева по этому вопросу – тема отдельного разговора. Этим вопросам посвящён специальный раздел настоящей работы.
Другая особенность книги Бердяева, сильно затрудняющая чтение и анализ, – неопределённость многих терминов и понятий. Бердяев вообще очень часто, как мы вновь многократно увидим в дальнейшем, применяет термины, не раскрывая их содержания, не раскрывая, что же он имеет в виду под тем или иным понятием. Вот несколько примеров, быть может, не столь важных, но весьма показательных. Кстати, неопределённость термина во многих случаях почти автоматически делает то или иное утверждение голословным.
"Самодержавная власть царя, фактически принявшая форму западного просвещенного абсолютизма, в народе имела старую религиозную санкцию, как власть теократическая" (B-2).
"Религиозная санкция царской власти в народе была так сильна, что народ жил надеждой, что царь защитит его и прекратит несправедливость, когда узнает всю правду" (B-2).
Дважды подряд встречается выражение о "религиозной санкции царской власти" без малейшего раскрытия, что же означает этот термин, что Бердяев под ним понимал.
"Россия XVIII и XIX столетий жила совсем не органической жизнью" (B-2).
"Хотя славянофилы искали органических основ и путей, но они были также раскольниками, жили в разрыве с окружающей действительностью" (I-2).
"Русское народничество есть порождение раскола Петровской эпохи. Оно есть продукт сознания интеллигентными слоями неоправданности своей жизни, нелепости своей жизни, продукт неорганического характера всего строя русской жизни" (III-1).
"Аффект страха стал преобладающим в правящем слое, да он и всегда был преобладающий у русской власти вследствие раскола русской жизни и неорганического характера русского государства" (III-1).
Раз за разом встречаются заявления об "органическом" и "неорганическом" характере русской жизни, русского государства и т.д. Возможно даже, что в этих утверждениях есть что-то правильное и интересное, но определить это нельзя, поскольку Бердяев не счёл нужным хоть как-то объяснить указанные понятия.
"Устанавливают три стадии в развитии в России социалистических идей: стадию социализма утопического, социализма народнического и социализма научного или марксистского" (I-2). Кто устанавливает? В чём разница между социализмом утопическим и социализмом народническим? Здесь можно видеть, как смыкаются голословность заявления и неопределённость терминов.
"Ленин – империалист, а не анархист. Все мышление его было империалистическим, деспотическим" (VI-1). Бердяев явно понимал под словами "империализм", "империалист", "империалистический" не то, что Ленин. Понимание Ленина изложено в его работе "Империализм как высшая стадия капитализма". Но что понимал Бердяев?
Неопределённость терминологии временами приводила Бердяева к совершенно необъяснимым вещам. "Русские по характеру своему склонны к максимализму и максималистический характер русской революции был очень правдоподобен" (VI-3). Как характер революции может быть правдоподобен? Это незнание языка, спешка или что-то ещё?
Этими примерами, разумеется, дело не ограничивается. Нам ещё не раз придётся встретиться с неопределённостью таких понятий, как "миросозерцание" и "диктатура миросозерцания", "уровень" или "качество культуры" и ряда других, о чём речь пойдёт ниже.
Встречается у Бердяева и неоправданное усложнение терминологии. Речь, конечно, не идёт о применении им как профессиональным философом специальной терминологии – здесь возражения вряд ли возможны. Но непонятно, зачем писать "витальная сила" вместо "жизненная сила", "первофеномен" и "эпифеномен" вместо "первичное" и "вторичное" или "профетический" вместо "пророческий". Смысл от этого не меняется, а восприятие усложняется, да ещё появляется некая неприязнь к автору. В сочетании с большим количеством голословных заявлений поневоле вспоминается старый принцип всех псевдонаучных работ: не хватает доводов – забей терминологией.
Ещё одна особенность "Истоков и смысла…" – постоянные указания на особую, "мессианскую" роль русского народа, на его особое призвание, особую миссию. Причём здесь сразу же проявляются вышеописанные голословность заявлений и неопределённость терминов.
Бердяев многократно заявляет об особой, высокой, великой и т.п. миссии русского народа, почти никак не раскрывая при этом, в чём же эта миссия заключается. Отдельное рассмотрение всех его высказываний на эту тему не представляет интереса. Единственное рассуждение, из которого можно понять представление Бердяева о миссии русского народа, можно найти в самом конце раздела 4 главы VI: "Но патриотизм великого народа должен, быть верой в великую и мировую миссию этого народа, иначе это будет национализм провинциальный, замкнутый и лишенный мировых перспектив. Миссия русского народа сознается, как осуществление социальной правды в человеческом обществе, не только в России, но и во всем мире. И это согласно с русскими традициями" (VI-4). Разумеется, нет ни одного слова о том, почему эта миссия именно такова, на чём основано, чем подтверждается это мнение. Впрочем, в свете всего того, что можно было прочитать выше, и особенно того, что можно будет прочитать ниже, встретить такое обоснование у Бердяева было бы удивительно.
Вплотную к этим заявлениям примыкают столь же постоянно встречающиеся заявления об особом характере русского материализма, русского марксизма и русского коммунизма, что нашло своё отражение даже в названии книги Бердяева. В дальнейшем этот вопрос будет рассмотрен особо.
Что касается автора этих строк, то я отрицаю какую бы то ни было особую мессианскую роль любого народа в принципе, в том числе и русского. Всякое утверждение об особой мессианской роли любого народа есть широчайший шаг в сторону национализма и откровенного фашизма. Нет особенных путей России, как и любой страны, есть общий путь всех стран, которые они проходят с теми или иными особенностями.
Надо заметить, что автор этих строк – не единственный, у кого манера Бердяева излагать свои мысли вызывает отрицательные чувства. О.Д.Волкогонова: "Бердяева справедливо упрекали в непоследовательности, многочисленных повторах, тенденциозности, противоречивости, бездоказательности".[4]
К.Зайцев в работе "Несколько айсбергов вслед «философскому пароходу» (о Бердяеве и теософии)" пишет: "Большинство людей, почитающих имя Николая Бердяева, как выдающегося религиозного философа, может быть и читали его произведения и даже находятся в курсе основных положений его доктрины; одни могут соглашаться с ним, другие — нет, но и те и другие склонны считать его человеком эрудированным, высокодуховным и рассуждавшим лишь о тех вещах, о которых он имел понятие. И тем более невероятной может показаться им идея, что он мог не только рассуждать о философиях, основные положения которых ему неизвестны, но даже прибегать и к прямым подтасовкам, приписывая своим оппонентам мнения, которых они вовсе и не придерживались".[5]
Зайцев обосновывает эти свои утверждения на примере анализа Бердяевым работ Блаватской. И пример этот явно не был единственным. "Прямые подтасовки", приписывание оппонентам "мнений, которых они вовсе и не придерживались" – мы ещё неоднократно встретимся с этим в "Истоках и смысле…", особенно при анализе Бердяевым взглядов Маркса, Ленина, советских философов. Подобные вещи не красят ни одного автора, Бердяев – не исключение.
Закончим на этом разговор о некоторых общих особенностях книги "Истоки и смысл русского коммунизма" и перейдём собственно к её критическому анализу.

О том, как Бердяев изучал и анализировал историю

Трактовка Бердяевым истории России и современного ему СССР – не самая важная часть его книги. Может быть, не стоило уделять историческим взглядам Бердяева очень уж большого внимания. Но в этих его взглядах, подобно океану в капле воды, отразились особенности его философии, его подхода к жизни, достоинства и недостатки, слабости и противоречия его позиции. И анализ исторических взглядов Бердяева необходим именно с целью лучшего понимания достоинств, слабостей и противоречий его философской позиции.
Анализируя исторические взгляды Бердяева, нужно заметить, что он пишет только об истории России, об истории и национальных особенностях русского народа. Историю других стран и других народов он не исследует вообще. В этом нет ничего плохого или страшного, но следует обратить внимание на следующие обстоятельства.
Бердяев умышленно или неумышленно, но постоянно возвращается к мысли о совершенно особом историческом пути России и русского народа. Он явно исходил из убеждения, что Россия развивалась по особенным законам, не так, как другие, в первую очередь, западные страны. Он столь же явно не замечал, что Россия развивалась абсолютно по таким же историческим законам, что и другие страны, конечно, с некоторыми отклонениями, которые определялись национальными особенностями. Но подобные отклонения присутствовали в истории любых стран и народов. При этом общие законы были фактором главным, а местные, национальные отклонения – второстепенным. Игнорирование или непонимание этого неоднократно приводили, в частности, к тому, что Бердяев явления, свойственные всем или многим странам и народам, рассматривал как чисто русские.
Уже говорилось (и в дальнейшем будет говориться многократно) о постоянной голословности Бердяева, об отсутствии конкретных фактов, подтверждающих те или иные заявления. При этом именно в рассуждениях Бердяева об истории очень много голословных утверждений, часто весьма сомнительных, не подтверждаемых никакими фактами. И именно на примере тех качеств, которые Бердяев приписывает русскому народу, на примере его утверждений о совершенном своеобразии русской истории весьма часто и весьма ярко проявляется эта голословность. Вот образцы подобных утверждений Бердяева.
"Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию" (B-1). Но ведь "душа" всех народов формировалась под сильнейшим влиянием той или иной религии.
"Лучший период в истории русской церкви был период татарского ига, тогда она была наиболее духовно независима и в ней был сильный социальный элемент" (B-1). Другими словами, лучшим периодом в истории русской церкви Бердяев считает время, когда она пресмыкалась перед монгольскими ханами, молилась за их здоровье и имела от них за это значительные привилегии.
"Раскол нанес первый удар идее Москвы, как Третьего Рима. Он означал неблагополучие русского мессианского сознания" (B-1).
Не только русский народ пережил церковный раскол. Такой раскол пережила вся Европа – раскол между католической и протестантской церковью, причём куда более жестокий и кровавый. И это только в рамках христианской церкви, о других религиях сейчас говорить не будем. Вся разница между западноевропейским и русским расколами состояла в том, что на Западе жертвами и преследуемыми были сторонники новой (протестантской) церкви, а на Руси – сторонники старой. Это, кстати, пример тех самых национальных особенностей всеобщего процесса, которые являются второстепенными по отношению к этому процессу. Церковный раскол – нормальный исторический факт, и придавать русскому расколу какое-то особое, тем более мистическое значение попросту смешно.
"Крестьяне считали, что земля Божья, т. е. ничья в человеческом смысле" (VI-3). При чтении как "Истоков и смысла…", так и других работ Бердяева возникает вопрос: беседовал ли Бердяев в своей жизни хотя бы с одним крестьянином? Откуда он знал, чем мог подтвердить, что крестьяне считали именно так, а не иначе?
"Русское царство XIX века было противоречивым и нездоровым, в нем был гнет и несправедливость, но психологически и морально это не было буржуазное царство и оно противопоставляло себя буржуазным царствам Запада" (B-2). Неясно, на основании каких исследований Бердяев пришёл к такому выводу. Похоже, что подобным образом он интерпретировал тот простой факт, что Россия отстала от Запада с развитием капитализма.
"Русский народ никогда не был буржуазным, он не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам" (VI-4). На ту же тему, что и предыдущее высказывание. Но так можно говорить только, если рассматривать русский народ как однородную массу, прежде всего крестьянскую, не видя в нём различных и очень сильно отличающихся классов и социальных слоёв. Даже крестьянство между реформой 1861 года и революцией 1917 года очень сильно расслоилось, в нём выделились буржуазные элементы – кулаки. А с развитием капитализма и выделением класса буржуазии в народе неизбежно возникают буржуазные предрассудки, часть людей (всё увеличивающаяся) начинает столь же неизбежно поклоняться буржуазным добродетелям и нормам. Это опять-таки всеобщий процесс, присущий не только России.
"Русский народ с одинаковым основанием можно характеризовать, как народ государственно-деспотический и анархически-свободолюбивый, как народ склонный к национализму и национальному самомнению, и народ универсального духа, более всех способный к всечеловечности, жестокий и необычайно человечный, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный" (B-2). А разве про другие народы нельзя сказать того же самого, разве у них не проявлялись в различных обстоятельствах те же противоречивые качества?
"Русский гуманизм был христианским, он был основан на человеколюбии, милосердии, жалости, даже у тех, которые в сознании отступали от христианства" (B-2). А разве на Западе гуманизм был не христианский, разве он был основан не на человеколюбии, милосердии и жалости?
"Если русским свойственна была мысль о священном помазании власти, то им же свойственна была мысль, что всякая власть есть зло и грех" (III-2). Неужели всем русским разом?
"Русский народ - народ государственный, он покорно согласен быть материалом для создания великого мирового государства, и он же склонен к бунту, к вольнице, к анархии" (III-2). В истории целого ряда государств (Испания, Великобритания, Франция и т.д.) можно найти примеры, когда их народ служил покорным материалом для создания мировой державы и когда тот же народ проявлял склонность к бунту, вольнице, анархии.
"Тут Ленин принужден повторить то, что говорил Ткачев, а отнюдь не то, что говорил Энгельс" (V-2). В подобных случаях принято указывать, что конкретно говорили Ткачёв, Энгельс, Ленин. Разумеется, никаких подобных указаний и цитат у Бердяева нет, как нет их и во многих других случаях.
"Университетское образование в России было гораздо менее привилегией богатых классов, чем на Западе" (III-1). Где конкретные факты, подтверждающие это заявление? И много ли представителей бедных классов поступало в университеты в царской России?
Подобного рода заявлений, ни на чём не основанных, не подтверждённых никакими фактами в книге Бердяева много, выше была приведена лишь незначительная их часть. С подобными утверждениями мы часто будем сталкиваться и дальше. Но у Бердяева есть и утверждения, прямо противоречащие фактам (здесь будем говорить только о фактах исторических).
"Крестьяне были освобождены с землей… Но крестьяне, несмотря на то, что владели большой частью земли, остались неустроенными и недовольными" (III-1). Это утверждение повторяется и в дальнейшем: "Большая часть земли принадлежала крестьянам" (VI-3). А вот, что говорят факты.
При "освобождении" крестьян в 1861 году у них было отрезано около 4 млн. десятин земли, это 16% дореформенного крестьянского землепользования ("СССР. Энциклопедический справочник", М., 1979, стр. 109). К началу ХХ века только дворянам принадлежало 61,9% всех частновладельческих земель в стране. В 1905 году в России 30 тысяч наиболее крупных помещиков владели 70 млн. десятин земли, а 10,5 млн. крестьянских дворов принадлежало 75 млн. десятин (Энциклопедия "Великая Октябрьская социалистическая революция", М., 1987, стр. 10).
"В России не коммунистическая революция оказалась утопией, а либеральная, буржуазная революция оказалась утопией" (III-3). Буржуазная революция в России, как известно, произошла. Она оказалась недолговечной, но всё-таки не утопией.
В какие-то моменты Бердяев начинает противоречить не только фактам, но и сам себе. Например, он достаточно убедительно показывает принципиальную разницу между анархизмом и коммунизмом, между Бакуниным и Марксом, после чего сразу же называет Бакунина коммунистом: "Бакунин был коммунистом, но коммунизм его был антигосударственный, анархический" (III-2).
Другой пример. Бердяев демонстрирует чёткое понимание происходящего в СССР: "Для индустриализации России под коммунистическим режимом нужна новая мотивация труда, новая психическая структура, нужно, чтобы появился новый коллективный человек. Для создания этой новой психической структуры и нового человека русский коммунизм сделал огромное усилие… Появилось новое поколение молодежи, которое оказалось способным с энтузиазмом отдаться осуществлению пятилетнего плана, которое понимает задачу экономического развития не как личный интерес, а как социальное служение" (VI-4). В дальнейшем он пишет и о том, что "о новом человеке, о новой душевной структуре… любят говорить и иностранцы, посещающие советскую Россию" (VII-3). А потом следует заявление, опровергающее всё, сказанное выше: "Но новый человек не может быть приготовлен механическим путем, он не может быть автоматическим результатом известной организации общества. Новая душевная структура предполагает духовное перевоспитание человека. На проблему перевоспитания коммунизм принужден обратить большое внимание, но у него нет для этого духовных сил" (VII-3).
Напрашивается вопрос: коммунизм создал (уже создал!) нового человека, новую душевную структуру или у него нет для этого сил? Здесь мы встречаемся с одной из главных особенностей всей философии, всего мировоззрения Бердяева. Он ставит отвлечённые принципы выше реальной жизни. Если некий факт противоречит бердяевским принципам, бердяевской философии, бердяевским взглядам, этот факт должен быть отвергнут. Социализм в 30-е годы именно воспитал нового человека. Бердяев сам признаёт это. Но этот факт противоречит его убеждениям и поэтому, в конце концов, отвергается. С подобными вещами мы ещё не раз встретимся в дальнейшем.
Умный человек всегда остаётся умным человеком. И в исторических рассуждениях Бердяева много правильного и интересного. Но это правильное и интересное встречается только тогда, когда Бердяев строго следует историческим фактам. Стоит ему хоть немного от этих фактов отойти, как в самые верные его рассуждения немедленно "пролезает" очередное ошибочное или голословное заявление.
Бердяев даёт блестящую характеристику русского дворянства и вообще целого исторического периода после петровских реформ. Эта характеристика не цитируется исключительно из-за своей величины. Но завершает эту характеристику Бердяев следующим сомнительным утверждением: "Средний русский дворянин сначала служил в гвардии, скоро выходил в отставку и поселялся в деревне, где ничего не делал и проявлял себя всякими самодурными выходками и мелочным деспотизмом. Это было величайшей неудачей петровской эпохи" (I-1). Но разве до Петра русские бояре и дворяне не "проявляли себя всякими самодурными выходками и мелочным деспотизмом"? И разве при феодализме в Западной Европе – а также и на Востоке – не было того же самого?
Бердяев весьма интересно и по-своему точно характеризует период распутинщины. "Царь не имел никакого общения с народом, он был отделен от народа стеной всесильной бюрократии. Между тем, как он мистически чувствовал себя народным царем. И вот он впервые встретился с народом в лице Распутина. Это первый человек из народа, который получил непосредственный доступ ко двору. Царь, и особенно царица, поверили в Распутина, как в народ. Он стал символом народа, религиозной жизни народа. Царь искал религиозной опоры в трагических событиях своего царствования, он хотел поддержки церкви. Он не находил поддержки в высшей иерархии, потому что она рабски зависела от него самого. Распутин же представлялся ему народным православием, которое не зависит прямо от царя и может быть поддержкой для него. И цепляясь за Распутина, как за народное православие, царь и царица, имевшая огромное влияние, поставили церковь в зависимость от хлыста Распутина, который назначал епископов. Это было страшное унижение церкви и это совершенно компрометировало монархию. Распутин, мужик нравственно разложившийся от близости ко двору, окончательно восстановил против монархии даже консервативные дворянские круги русского общества" (VI-2). Каждый может сам решить, с чем здесь соглашаться, а с чем нет. Серьёзное возражение вызывают только телепатические способности Бердяева: ни он, ни автор этих строк, ни любой другой человек не могут знать, во что верил, что чувствовал, о чём думал Николай II или кто-либо ещё.
Очень интересен и во многом правилен, хотя и не бесспорен, анализ Бердяевым революционных событий в России в 1917 году.
"Народные массы были дисциплинированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую идею, через коммунистическую символику. В этом бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться" (VI-2).
"Нет ничего ужаснее разлагающейся войны, разлагающейся армии и притом колоссальной, многомиллионной армии. Разложение войны и армии создает хаос и анархию. Россия поставлена была перед таким хаосом и анархией. Старая власть потеряла всякий нравственный авторитет. В нее не верили, и во время войны авторитет ее еще более пал. В патриотизм правительства не верили и подозревали его в тайном сочувствии немцам и желании сепаратного мира. Новое либерально-демократическое правительство, которое пришло на смену после февральского переворота, провозгласило отвлеченные гуманные принципы, отвлеченные начала права, в которых не было никакой организующей силы, не было энергии заражающей массы. Временное правительство возложило свои надежды на учредительное собрание, идее которого было доктринерски предано, оно в атмосфере разложения, хаоса и анархии хотело из благородного чувства продолжать войну до победного конца, в то время как солдаты готовы были бежать с фронта и превратить войну национальную в войну социальную" (VI-3). На отрывке от начала абзаца до сих пор я готов подписаться почти под каждым словом, за исключением, разве что, благородных чувств Временного правительства. Дальше, впрочем, идут более сомнительные рассуждения: "Положение временного правительства было настолько тяжелым и безысходным, что вряд ли можно его строго судить и обвинять. Керенский был лишь человеком революции ее первой стадии" (VI-3). Простите, но большевикам пришлось ещё тяжелее, однако они выдержали; кстати, это не мешает Бердяеву и иже с ним их судить.
"Только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии… В этот момент большевизм, давно подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая с одной стороны могла докончить разложение старого и с другой стороны организовать новое. Только большевизм оказался способным овладеть положением, только он соответствовал массовым инстинктам и реальным соотношениям" (VI-3). Достаточно вместо "массовых инстинктов" подставить "реальные интересы трудящихся масс" – и мы получим очень точную характеристику тогдашней ситуации в России.
Точное понимание ситуации присутствует и в оценке Бердяевым положения в мире на момент написания "Истоков и смысла…": "Мир переживает опасность дегуманизации человеческой жизни, дегуманизации самого человека. Самое существование человека находится под опасностью со стороны всех процессов происходящих в мире" (VII-3). Эти две фразы нуждаются в единственном уточнении: не просто мир, а капиталистический мир.
Тем удивительнее, что эти, в целом здравые и весьма интересные рассуждения соседствуют в книге Бердяева с такими утверждениями, которые невозможно характеризовать иными словами, как абсурд или даже бред. Иной раз с трудом можно поверить, что это писал один и тот же человек.
"И всегда главным остается исповедание какой-либо ортодоксальной веры, всегда этим определяется принадлежность к русскому народу" (B-1). Между прочим, мусульманская вера тоже весьма ортодоксальна, но вряд ли её исповеданием определяется принадлежность к русскому народу. Принадлежность к какому-либо народу, в том числе русскому, определяется всё-таки языком. Как определил Даль, "кто на каком языке думает, тот к такому народу и принадлежит"[6].
"Наивный аграрный социализм всегда был присущ русским крестьянам" (B-2). Свят-свят, чур меня!
"Народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю" (VI-1). Не настолько уж кротко и смиренно, если вспомнить Болотникова, Разина, Пугачёва и сотни, если не тысячи, бунтов и восстаний меньшего размера.
"XIX век в России не был целостным, был раздвоенным, он был веком свободных исканий и революции" (VI-4). Люди! Кто-нибудь! Хоть один пример революции в России в XIX веке!!!
"В первые годы революции рассказывали легенду, сложившуюся в народной среде о большевизме и коммунизме (интересно, не от фильма ли "Чапаев" пошла эта легенда?)… Это очень характерная легенда, свидетельствующая о женственной природе русского народа, всегда подвергающейся изнасилованию чуждым ей мужественным началом" (VI-2). Чур, чур меня!
"В советской России сейчас говорят о социалистическом отечестве и его хотят защищать, во имя его готовы жертвовать жизнью. Но социалистическое отечество есть все та же Россия и в России может быть впервые возникает народный патриотизм" (VI-4). Очередное удивительное соседство правильной, точной оценки и откровенного абсурда. Со словами о готовности жертвовать жизнью во имя социалистического отечества нельзя не согласиться. Но позвольте, разве в России не возникал массовый народный патриотизм, например, в 1380, в 1612 или в 1812 году?
"В России вырастает не только коммунистический, но и советской патриотизм, который есть просто русский патриотизм" (VI-4). Возможно, Бердяев и понимал, в чём заключается разница между коммунистическим и советским патриотизмом, но он явно забыл поделиться этим своим пониманием с читателями. Утверждаемая же им тождественность советского и русского патриотизмов есть явная чушь, учитывая многонациональность СССР и соответственно многонациональность, точнее интернациональность советского патриотизма.
Ничего не поделаешь, в дальнейшем нам опять-таки придётся встречаться как с очень интересными, так и с откровенно бредовыми и безграмотными заявлениями Бердяева.
В соответствии с названием книги Бердяев уделил много внимания истории развития марксизма в России и истории современного ему СССР. Здесь мы встречаемся с ещё одной особенностью философии Бердяева: он постоянно ставил субъективный фактор выше объективного. Применительно к истории это означало изучение мыслей, чувств, воли (особенно воли, это для Бердяева очень важный фактор, и это мы снова увидим в дальнейшем) отдельных личностей вместо анализа объективных исторических закономерностей. При этом анализ субъективного фактора совмещался у Бердяева с уже упомянутым убеждением об абсолютном своеобразии исторического пути русского народа.
"Первоначально марксизм на русской почве был крайней формой русского западничества" (V-1).
"Марксисты думали, что они наконец нашли реальную социальную базу для революционной освободительной борьбы. Единственная реальная социальная сила, на которую можно опереться, это образующийся пролетариат. Нужно развивать классовое революционное сознание этого пролетариата. Нужно идти не к крестьянству, которое отвергло революционную интеллигенцию, а к рабочим, на фабрику. Марксисты сознавали себя реалистами, потому что развитие капитализма в это время в России действительно происходило. Первые марксисты хотели опереться не столько на революционную интеллигенцию, на роль личности в истории, сколько на объективный социально-экономический процесс" (V-1).
"Первые русские марксисты очень любили говорить о развитии материальных производительных сил, как главной надежде и опоры" (V-1).
Бердяев явно считал исторический процесс, в частности революцию, результатом желания, стремления, воли отдельных личностей, а не результатом действия законов истории. Отсюда постоянные рассуждения не о марксизме, как таковом, а о мыслях, желаниях, стремлениях, воле отдельных марксистов, в том числе (и даже в первую очередь) В.И.Ленина. Недаром по отношению к первым русским марксистам (и не только в приведённых выше высказываниях) постоянно применяются слова "думали", "хотели", "сознавали" и т.п. История в трактовке Бердяева пошла именно по такому пути, потому что так пожелали марксисты, чья революционная воля в завязавшейся борьбе оказалась сильнее.
Между тем, марксизм был воспринят в России не из чьего-то желания идти непременно по западному пути, а как учение, дававшее ответ на важнейшие социальные вопросы. Другие теории на эти вопросы либо не давали ответов вообще, либо давали ответы, к тому времени опровергнутые практикой. Между тем, пролетариат является самым революционным классом и гегемоном социалистической революции не потому, что так думали марксисты, а потому, что таковы объективные законы истории. Между тем, развитие материальных производительных сил – это не какая-то "главная надежда и опора" (по чьему-то убеждению), а объективный исторический процесс и одно из условий формирования рабочего класса. И так далее, и тому подобное. В конце концов, сам марксизм – не выдумка Маркса, Энгельса, Ленина и других, а результат отображения в сознании людей объективных общественно-экономических законов. Собственно, это можно сказать о любой идеологии, только вот упомянутое отображение имеет для разных идеологий разную степень достоверности, определяемую исторической практикой.
Увлечение Бердяева субъективным фактором приводит к тому, что он даже "революционно-классовую сторону" марксизма именует субъективной, противопоставляя её некой "объективно-научной, детерминистической стороне". "Этот тип марксистов [меньшевики] всегда дорожил объективно-научной, детерминистической стороной марксизма, но сохранял и субъективную, революционно-классовую сторону марксизма" (V-2). Но существование классов, классовая борьба, революция как результат развития антагонистических классовых противоречий – это опять-таки не чья-то субъективная выдумка, а результат действия объективных исторических законов.
В историческом анализе можно увидеть и такую особенность мировоззрения Бердяева, как протест против всякой тотальности, тоталитарности. Правда, он так до конца и не определил, что же это такое, но не вызывает сомнения, что в его понимании тоталитарность – это "плохо", если, конечно, это не христианская тоталитарность. И большевиков, Ленина он упрекает именно за тоталитарность, ортодоксальность, отождествляя эти качества с целостностью. Но когда идеология теряет целостность, она неизбежно слабеет. От понимания этого шла непримиримость Ленина и большевиков в идеологической борьбе, которая так не нравилась Бердяеву и о которой пойдёт речь в специальном разделе. А нравились Бердяеву такие "разновидности" марксизма, как меньшевизм, "критический" или "буржуазный" марксизм, которые, правда, и марксизмом-то не были, а были отходом от его основных положений и переходом на буржуазную позицию. Но зато они "признавали раздельные, автономные сферы" и "не утверждали тотальность". В этих разновидностях "можно, например, было быть марксистом в сфере социальной и не быть материалистом, быть даже идеалистом" (V-2) (а ещё можно быть христианином и при этом допускать многобожие). Но, при всей своей привлекательности для Бердяева и его единомышленников, эти идеологии, как и люди, их отстаивавшие, оказались – вот беда! – политически недееспособными и исторически несостоятельными. А победил большевизм, который сам Бердяев охарактеризовал следующим образом: "Этот ортодоксальный, тоталитарный марксизм… показал, как велика власть идеи над человеческой жизнью, если она тотальна и соответствует инстинктам масс" (V-2).
Если в этой фразе, как и ранее, заменить слово "инстинкты" словом "интересы", получится в целом точная мысль. Правда, ещё точнее и образнее эту мысль сформулировал Ленин: идеи становятся силой, когда они овладевают массами.
Что касается современного Бердяеву СССР, то он рассматривает ситуацию большей частью через призму государственной власти, через призму государства, построенного большевиками. И этот взгляд нередко оказывается искажённым, не учитывает целый ряд важнейших особенностей социалистического государства и социалистического общества.
Для начала Бердяев объявляет создание сильного государства едва ли не главной целью Ленина и большевиков, при этом большевизм рассматривается как очередное выражение особого русского исторического пути.
"Ленин соединял в себе две традиции - традицию русской революционной интеллигенции в ее наиболее максималистических течениях и традицию русской исторической власти в ее наиболее деспотических проявлениях… Соединив в себе две традиции, которые находились в XIX веке в смертельной вражде и борьбе, Ленин мог начертать план организации коммунистического государства и осуществить его… Большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма, - первым явлением было московское царство, вторым явлением петровская империя. Большевизм - за сильное, централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее" (VI-1).
"Проблема власти была основной у Ленина и у всех следовавших за ними. Это отличало большевиков от всех других революционеров" (VI-1).
Дело, разумеется, не в русских традициях и не в их соединении Лениным и большевиками. О необходимости для пролетариата сломать старую государственную машину и построить новую писали ещё Маркс и Энгельс[7]. Построение государства диктатуры пролетариата, а затем социалистического государства – не самоцель, а необходимый шаг на пути строительства коммунистического общества. В 20-30-е годы ХХ века конкретные исторические обстоятельства сложились так, что единственное государство диктатуры пролетариата существовало в мощном и враждебном капиталистическом окружении. В этой ситуации быстрейшее создание сильного государства было единственным способом избежать гибели. Большевизм был не за русское или какое-то ещё национальное государство, а за сильное социалистическое государство. Этого Бердяев явно не понимал.
Социалистическое государство, основанное на совершенно новых принципах, Бердяев оценивал со старых буржуазно-демократических позиций. Отсюда неизбежно следовало непонимание и искажение Бердяевым особенностей этого нового государства.
"Сейчас коммунисты представляют государство, заняты строительством, а не разрушением и потому очень меняются, перестают быть революционерами по своему типу" (III-1).
Если считать революцию лишь разрушением старого, то это так. Но социалистическая революция – это не только уничтожение капитализма, не только взятие власти, но и строительство социализма. Поэтому коммунисты, занявшись строительством, не перестали быть революционерами.
"Высшей ценностью признаются не интересы рабочих, не ценность человека и человеческого труда, а сила государства, его экономическая мощь" (VI-4).
Как раз интересы рабочих и вообще трудящихся были высшей ценностью, на осуществление которой направлялись сила и экономическая мощь государства. При этом интересы отдельных людей интегрировались в общие интересы трудящихся и удовлетворялись через удовлетворение этих интегрированных интересов. Подробнее об этом будет говориться в разделе, посвящённом личности и её отношениям с обществом.
"Советская власть есть не только власть коммунистической партии, претендующей осуществить социальную правду, она есть также государство и имеет объективную природу всякого государства, она заинтересована в защите государства и в его экономическом развитии, без которого власть может пасть" (VI-4).
Советская власть есть не власть коммунистической партии, а одна из форм государства диктатуры пролетариата. Другими формами диктатуры пролетариата, как следует из исторической практики, были Парижская Коммуна и страны народной демократии в Восточной Европе после 2-й Мировой войны. Но та же историческая практика – а именно период двоевластия в 1917 году и период 1991-93 годов – убеждает: быть властью в интересах трудящихся Советская власть может только на идеологической базе марксизма-ленинизма, только при ведущем, лидирующем положении марксистско-ленинской партии.
"Русский преображенный марксизм провозглашает господство политики над экономикой, силу власти изменять как угодно хозяйственную жизнь страны" (VI-3).
И это неправда. Коммунисты (по крайней мере, до Хрущёва) никогда не меняли хозяйственную жизнь "как угодно", а только на основе точных расчётов и планов, с учётом конкретной обстановки и объективных возможностей страны.
Бердяев, с одной стороны, не видел широкой и многоплановой деятельности советского социалистического государства во имя интересов трудящихся, с другой стороны, ориентировался на действительные факты насилия и нарушений социалистической законности. Всё это, вместе взятое, сформировало у Бердяева отрицательное и крайне одностороннее отношение к советскому строю. "Они [большевики] создали полицейское государство" (VI-1). "Советское государство стало таким же, как всякое деспотическое государство, оно действует теми же средствами, ложью и насилием" (VI-1). И так далее, и тому подобное. И, разумеется, любимая песня всех антикоммунистов: "коммунизм = фашизм".
"Сталинизм, т. е. коммунизм периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, - милитаризованная молодежь. Ленин не был еще диктатором в современном смысле слова. Сталин уже вождь-диктатор в современном, фашистском смысле" (VI-4).
Прежде всего, здесь имеется явное несоответствие фактам. Ни государственный капитализм, ни тем более национализм как государственная политика довоенному СССР не были присущи. Что же до милитаризованной молодёжи… Наверное, есть некоторая разница между такой "милитаризацией", как готовность к защите социалистического отечества, готовность пожертвовать за него жизнью, о чём писал и сам Бердяев, и гитлеровской, нацистской милитаризацией молодёжи, основанной на идее расового превосходства, на стремлении к захвату "жизненного пространства", на открытой пропаганде агрессивной войны и столь же открытой подготовке к такой войне. Конечно, к 1937 году, то есть к моменту написания "Истоков и смысла…", национал-социализм ещё не успел проявить себя во всей красе, но указанная разница была видна уже и тогда. Чтобы не заметить её, нужны были либо крайнее непонимание, либо крайняя недобросовестность.
Бердяев, как, впрочем, и все современные демократы, был способен судить лишь по внешним признакам (да ещё и тщательно, односторонне подобранным), по сходству в некоторых внешних чертах. Он не замечал решающей разницы в содержании: в чьих классовых интересах действует государство, какая форма собственности является его основой? Он не видел глубинного различия между коммунизмом и фашизмом, того различия, которое и составляет суть дела. Он не понимал, что нацизм и фашизм сохраняют частную собственность и основанную на ней эксплуатацию человека человеком, то есть сохраняют капитализм со всеми его неотъемлемыми мерзостями. Фашистское или нацистское государство действует в интересах крупных капиталистов. А в СССР и частная собственность и эксплуатация были уничтожены, государство действовало в интересах трудящихся, даже с учётом всех отклонений и загибов. Бердяев не видел, что при всех отрицательных моментах сталинской эпохи (которые сам Бердяев не считал органически присущими коммунизму – и об этом речь ещё пойдёт) Советская власть дала трудящимся такие права и свободы, которые были немыслимы в самом демократическом буржуазном государстве. Право на труд, право на отдых, право на бесплатное образование, на бесплатную медицину, право на социальное обеспечение в старости или в случае потери здоровья, право на пользование достижениями культуры, прибавленное к ним в брежневские времена право на жилище – это ведь не пропагандистская выдумка, это всё было реально осуществлено. И в этом глубинном социально-экономическом различии, а вовсе не во внешнем сходстве – печальном сходстве – некоторых методов и состоит суть дела. А ведь помимо указанных выше социально-экономических свобод были ещё низкие цены на жильё и коммунальные услуги, предельно низкий уровень преступности, включая практическую ликвидацию профессиональной преступности, и многое другое. Бердяев много говорит об отрицательных сторонах советской жизни (нередко чрезмерно выпячивая и преувеличивая их), но не видит, не желает видеть многочисленных положительных сторон, всего того, что Советская власть дала людям.
Как этот комментарий, так и вообще многое из того, что сказано в этом разделе, можно будет не раз повторять в дальнейшем.

Кроп А.А., член РКРП и РОТ Фронта (Самара)

[Пермский 1977]

Дорога никуда. Часть 2

09.02.2013 11:17 | Автор: Иван Вылка | | |

Продолжение анализа книги Н.А. Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма". Начало здесь.

О том, как Бердяев нашёл в марксизме-ленинизме то, чего там никогда не было

В рассуждениях Бердяева о марксизме вновь и вновь видна обычная его голословность, отсутствие – за редчайшим исключением – каких-либо фактов, цитат, ссылок на источники, подтверждающих его заявления. Но помимо этого буквально на каждом шагу встречается непонимание или прямое искажение марксизма-ленинизма, приписывание ему положений, которых в нём никогда не было. В первую очередь искажаются слова Маркса и Ленина, в первую очередь именно им приписывается то, чего они никогда не говорили и не писали. Читая рассуждения Бердяева о марксизме, часто задаёшься вопросом: перевирает или не понимает? Марксизм-ленинизм в его рассуждениях зачастую оказывается буквально вывернутым наизнанку.
Для начала обратимся к редчайшему для бердяевской книги случаю, когда он всё-таки приводит точную цитату и конкретную ссылку на "Тезисы о Фейербахе" Маркса. Надо заметить, что "Тезисы о Фейербахе" Бердяев прочитал как-то оригинально. Он увидел самую первую фразу, которую приводит в списке литературы в №22 (на немецком языке): "Главный недостаток всего предшествующего материализма - включая и фейербаховский - заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно"[1]. Эту фразу Бердяев комментирует (там же, в списке литературы) следующим образом: "Это место совершенно противоположно материализму и приближает к экзистенциальной философии". Но он, похоже, не увидел, что Маркс критикует Фейербаха и всех предшествующих материалистов именно за отрыв понятий чувственности и чувственной деятельности от практики, от практической деятельности, причём этой критике посвящены все "Тезисы", а не только указанная фраза. Вся критика Фейербаха Марксом не только не противоположна материализму, но, наоборот, устраняет и разрешает противоречия домарксовского материализма. Короче говоря, Бердяев не увидел так много, что возникает вопрос: а прочитал ли он вообще "Тезисы о Фейербахе" дальше самой первой фразы?
Дальше – больше. Раз за разом Бердяев находит в марксизме, прежде всего у Маркса и Ленина, то, чего там никогда не было. Раз за разом Бердяев приписывает марксизму свои выдумки, а потом эти выдумки критикует, выдавая их за марксизм. Добавим также, что Бердяев нередко впадает в общий для многих грех: демонстрацию выдающихся телепатических способностей. "Маркс думал", "Ленин верил", "коммунисты считают" и т.д. – для столь успешного чтения мыслей, тем более, мыслей давно умерших людей, нужны действительно неординарные способности. Разумеется, никакими фактами или ссылками эти сеансы телепатии не подтверждаются. За примерами далеко ходить не надо.
"Переход к царству свободы есть победа над первородным грехом, который Маркс видел в эксплуатации человека человеком. Весь моральный пафос Маркса связан с этим раскрытием эксплуатации, как основы человеческого общества, эксплуатации труда. Маркс явно смешивал экономическую и этическую категории. Учение о прибавочной ценности, которое и обнаруживает эксплуатацию рабочих капиталистами, Маркс считал научным экономическим учением. Но в действительности это есть прежде всего этическое учение. Эксплуатация есть не экономический феномен, а прежде всего феномен нравственного порядка, нравственно дурное отношение человека к человеку" (V-1).
Понятное дело, Бердяев разбирается в марксизме лучше Маркса. Но Маркс никогда не рассматривал эксплуатацию в качестве первородного греха, он вообще был далёк от подобной мистики. Маркс никогда не раскрывал эксплуатацию, как основу человеческого общества (или же пусть нынешние последователи Бердяева точно укажут место из Маркса, где говорится именно об этом и именно так). Такой основой является господствующая форма собственности, и эта же форма определяет факт эксплуатации и её характер. Эксплуатация человека человеком не существовала в первобытном обществе, она есть закономерный результат исторического процесса, и таким же закономерным результатом этого процесса является исчезновение эксплуатации при социализме и даже при диктатуре пролетариата. И эта закономерность и объективность делают эксплуатацию именно экономическим феноменом и отделяют её от нравственных и этических категорий, которые по сути своей субъективны. В нравственном отношении эксплуатация, конечно, дурна и несправедлива, но только с точки зрения эксплуатируемых. С точки же зрения эксплуататоров она абсолютно справедлива и моральна.
"Марксизм верит, что фабрика и только фабрика создаст нового человека" (V-2).
Если под новым человеком иметь в виду пролетариат, то к моменту разработки Марксом и Энгельсом своего учения этот новый человек уже существовал: капитализм уже создал рабочий класс. Поэтому вера в то, что "фабрика создаст нового человека", здесь абсолютно не причём, это вопрос осознания уже существующего факта. Если же говорить о новом человеке, как о человеке нового, социалистического, строя, то его капиталистическая фабрика тем более не создаст, его создаст только этот новый строй, который сначала нужно установить. В любом случае Бердяев приписывает марксизму собственные выдумки.
"…Маркс, который считал крестьянство мелкобуржуазным, реакционным классом" (V-2). Где и когда Маркс утверждал подобное?
Ленину приписываются утверждения, что "демократические свободы лишь мешают осуществлению царства коммунизма", а "при социализме отомрет всякая демократия" (VI-1).По поводу первого из этих утверждений можно задать аналогичный вопрос: где у Ленина такое сказано? Что касается второго, то здесь Бердяев допустил явное искажение ленинских слов: Ленин относил "отмирание" демократии (в буржуазном понимании этого слова) к высшей фазе коммунистического общества, а не к низшей его фазе – социализму[2].
С этим соседствует заявление о том, что Ленин, якобы, утверждал, что коммунистическое общество осуществится в силу муштровки. "Как и почему прекратится то насилие и принуждение, то отсутствие всякой свободы, которые характеризуют переходной к коммунизму период, период пролетарской диктатуры? Ответ Ленина очень простой, слишком простой. Сначала нужно пройти через муштровку, через принуждение, через железную диктатуру сверху… Ленин не верил в человека, не признавал в нем никакого внутреннего начала, не верил в дух и свободу духа. Но он бесконечно верил в общественную муштровку человека, верил, что принудительная общественная организация может создать какого угодно нового человека, совершенного социального человека, не нуждающегося больше в насилии" (VI-1). Подобные заявления о муштровке, о соответствующих убеждениях и словах Ленина повторяются в разных вариантах неоднократно.
Где и когда Ленин говорил именно о муштровке? И где он говорил о полном отсутствии свободы при диктатуре пролетариата? Наоборот, Ленин всегда утверждал, что диктатура пролетариата предоставляет трудящимся во много раз больше свободы, чем буржуазная демократия[3].
"Марксизм… приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству. Даже старая славянофильская мечта о перенесении столицы из Петербурга в Москву, в Кремль, осуществлена красным коммунизмом. И русский коммунизм вновь провозглашает старую идею славянофилов и Достоевского - "ех Оriеntе luх" (свет идёт с Востока). Из Москвы, из Кремля исходит свет, который должен просветить буржуазную тьму Запада" (VI-3).
Иначе, как бредом, подобные рассуждения назвать нельзя. Видимо, Бердяев был не в состоянии понять, что кто-то может мыслить не так, как он, на основе иных принципов. Никогда коммунисты не провозглашали всех этих идей. А такие их действия, как перенесение столицы, были продиктованы исключительно практической необходимостью. Стоит, кстати, вспомнить, что после 2-й Мировой войны социалистические революции "по Марксу и Ленину" произошли в странах Азии: Китае, Вьетнаме, Северной Корее, а ещё раньше – в 1924 году – в Монголии (и уж об этом Бердяев должен был знать). И как в этом случае быть со "светом, идущем с Востока"?
"Коммунисты любят подчеркивать, что они противники христианской, евангельской морали, морали любви, жалости, сострадания" (VII-2). Где, когда, кто конкретно из классиков марксизма-ленинизма говорил, что коммунисты противники любви, жалости, сострадания?
"Марксизм вообще думает, что добро осуществляется через зло, свет через тьму" (VI-3). Эта мысль повторяется неоднократно. "Марксизм считает зло путем к добру. Новое общество, новый человек рождается от нарастания зла и тьмы, душа нового человека образуется из отрицательных аффектов, из ненависти, мести, насильничества. Это - демониакальный элемент в марксизме, который считают диалектикой. Зло диалектически переходит в добро, тьма в свет" (VII-3). В марксизме подобных утверждений нет. Марксизм вообще не оперирует такими понятиями, вне зависимости от "выдающихся" телепатических способностей Бердяева.
"Ленин не теоретик марксизма, как Плеханов, а теоретик революции. Все, что он писал, было лишь разработкой теории и практики революции. Он никогда не разрабатывал программы, он интересовался лишь одной темой, которая менее всего интересовала русских революционеров, темой о захвате власти, о стяжании для этого силы" (VI-1). Поскольку теория социалистической революции есть неотъемлемая часть марксизма, то и теоретик революции есть теоретик марксизма. А программ Ленин, безусловно, не писал. Если, конечно, не считать двух партийных программ, программы построения социализма в СССР и ещё нескольких подобных "мелочей". Ну не любил Бердяев факты – что тут поделаешь?
"Он [Ленин] рекомендует читать французских атеистических философов XVIII века и этим обнаруживает, насколько атеизм марксизма-ленинизма зависит от буржуазного просветительства XVIII века" (VII-1). Не зависит, а берёт от него всё лучшее, правильное и полезное. Как сказал Ленин на III съезде комсомола: "Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество"[4].
"В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом…" (VI-1). Тут Бердяев явно путает коммунизм с национал-социализмом: в коммунистическом учении нет никаких высших и низших человеческих типов.
Разумеется, перечисленными примерами дело не ограничивается. С подобными вещами мы сталкиваемся неоднократно и здесь и в других разделах.
Следует заметить, что все эти мои утверждения каждый последователь Бердяева и вообще любой несогласный со мной человек может очень легко опровергнуть. Для этого достаточно привести конкретную ссылку на Маркса, Энгельса или Ленина: в такой-то работе, в такой-то главе, на такой-то странице написано то-то и то-то. Ничего сложного!
Ярчайший пример бердяевского непонимания и искажения марксизма-ленинизма – постоянное противопоставление Ленина и большевиков Марксу и Энгельсу, а "русского коммунизма" – марксизму. Здесь у Бердяева выстраивается чёткая логическая цепочка: тезис об особенном историческом пути России – утверждения об особой миссии русского народа – заявления об особом характере некоего русского коммунизма – утверждение, что Ленин и большевики совершили социалистическую революцию под знаменем марксизма, но "не по Марксу". Последнее утверждение повторяется в различном оформлении многое множество раз, буквально вдалбливается в голову читателю.
Бердяев вообще много говорит об особом характере различных "коммунизмов", "марксизмов" и т.п. Естественно, что заявления об особом "русском коммунизме" встречаются у Бердяева особенно часто (и даже в названии книги). Но не существует какого-то специфического русского коммунизма, как не существует коммунизма американского, немецкого, французского или ямало-ненецкого, восточного или западного. Существует коммунизм, как мировое и интернациональное явление, приобретающее в России (как и в любой другой стране) какие-то национальные особенности. При этом всеобщее, интернациональное, присущее всем странам остаётся главным, а национальные особенности – второстепенным.
Краеугольным камнем противопоставления Ленина и большевиков Марксу являются многократно повторяемые заявления о том, что социалистическая революция в России произошла без развития капитализма, что Россия миновала этап капиталистического развития, миновала буржуазную революцию и сразу "перескочила" в социализм. И произошло это вопреки Марксу и марксизму. Бердяев повторяет это раз за разом на все лады.
"…он [Чернышевский] ставит традиционный для русской мысли XIX века вопрос о том, может ли Россия избежать капиталистического периода развития, и решает его в том смысле, что Россия может сократить до нуля срок капиталистического периода и прямо перейти от низших форм хозяйства к хозяйству социалистическому. Коммунисты, несмотря на свой марксизм, именно это и пытаются сделать" (II-2).
"В России началось развитие капиталистической индустрии, хотя и в слабой степени, возрастала буржуазия. Деревенские кулаки превратились в буржуазию. Вопрос о том, может ли Россия миновать капиталистическую стадию, стал более острым" (III-1). Здесь у Бердяева явные нелады с логикой: если уже началось развитие капиталистической индустрии, то этот вопрос вроде бы отпал сам собой.
"Борьба за тот тезис, что в России развивается капиталистическая индустрия и следовательно возрастает количество рабочих, представлялась революционной борьбой. Социалисты-народники в глазах марксистов превратились почти в реакционеров" (V-2).
"Именно марксист Ленин будет утверждать, что социализм может быть осуществлен в России помимо развития капитализма и до образования многочисленного рабочего класса" (V-2). Вновь откровенное перевирание Ленина: где и когда он утверждал, что социализм может быть осуществлен в России помимо развития капитализма?
"Наиболее революционно настроенные русские марксисты должны были иначе истолковать марксизм и построить другие теории русской революции, выработать иную тактику... На почве эволюционного, детерминистического истолкования марксизма нельзя было оправдать пролетарской, социалистической революции в стране индустриально отсталой, крестьянской, со слабо развитым рабочим классом. При таком понимании марксизма приходилось рассчитывать сначала на буржуазную революцию, на развитие капитализма и потом уже совершать социалистическую революцию" (V-2).
"Ортодоксальному, тоталитарному марксизму удалось совершить революцию, в которой Россия перескочила через стадию капиталистического развития, которое представлялось столь неизбежной первым русским марксистам" (V-2).
"Они [меньшевики] усложняли дело разговорами о том, что в России сначала нужна буржуазная революция, что социализм осуществим лишь после периода капиталистического развития, что нужно ждать развития сознания рабочего класса, что крестьянство класс реакционный и пр" (VI-1). Меньшевики не "усложняли дело", а совершали явную ошибку либо намеренно уводили рабочий класс от борьбы, что и было доказано реальным развитием событий.
Судя по всему, Бердяев переводит вопрос о возникновении и развитии капитализма в России из плоскости объективной в плоскость субъективную. Капитализм он воспринимает не как закономерную стадию в развитии всего человечества и России в частности, а как результат чьей-то воли, чьего-то желания или нежелания. Так же, кстати, он воспринимает и революцию. Это вполне согласуется с его представлениями об абсолютной свободе личности, которая не должна быть скована никакими законами. Кто-то считал капитализм в России нужным, необходимым, а большевики во главе с Лениным считали-де его ненужным. Революционная воля (это очень важный для Бердяева элемент) большевиков оказалась сильнее, и поэтому капитализма в России не было, а сразу возникла социалистическая революция, разумеется, "не по Марксу". Факты, правда, свидетельствуют о другом, но подобные мелочи Бердяева волновали мало или не волновали совсем.
Стремление рассматривать возникновение и развитие капитализма в России исключительно с субъективной точки зрения вынудило Бердяева придумать некий моральный конфликт, присущий социалистам и марксистам. "…Русский марксизм, возникший в стране еще не индустриализированной, без развитого пролетариата, должен был раздираться моральным противоречием, которое давило на совесть многих русских социалистов (ясное дело, Бердяев рядом с каждым со свечкой стоял). Как можно желать развития капитализма, приветствовать это развитие и вместе с тем считать капитализм злом и несправедливостью, с которой каждый социалист призван вести борьбу? Этот сложный диалектический вопрос создает моральный конфликт" (V-2). То, что этот конфликт целиком выдуман Бердяевым, видно хотя бы из того, что капитализм как общественный строй всё-таки прогрессивнее предшествующего ему феодализма. А это ещё не самое важное возражение.
Из того, что Ленин и большевики якобы "осуществили" социализм в России "помимо развития капитализма", то есть "не по Марксу", Бердяев делает по-своему логичный вывод, что-де и социалистическая революция также произошла в России не "по Марксу", а по совершенно особому русскому пути.
"Маркс и Энгельс не понимали своеобразия русского пути и были «меньшевиками», сколько бы ни старались это затушевать «большевики»" (III-3).
"Он [Ленин] совершал революцию во имя Маркса, но не по Марксу. Коммунистическая революция в России совершалась во имя тоталитарного марксизма, марксизма, как религии пролетариата, но в противоположность всему, что Маркс говорил о развитии человеческих обществ" (V-2).
"Ленин настаивал на оригинальном, национально-своеобразном характере русской революции. Он всегда говорил, что русская революция будет не такой, какой представляли ее себе доктринеры марксизма. Этим он всегда вносил корректив к марксизму" (VI-1).
"Ленин… утверждает, что революция произойдет в России оригинально, не по западному, т. е. в сущности не по Марксу, не по доктринерскому пониманию Маркса. Но все должно произойти во имя Маркса" (VI-1).
Здесь у Бердяева, как говорится, полный комплект. Тут есть голословные утверждения. Что, где, когда Маркс говорил о развитии человеческих обществ? Где, в чём революция в России противоположна этому? В чём она "не по Марксу"? Тут и очередное объявление марксизма религией. Тут и откровенная ахинея: революция совершалась не во имя Маркса или марксизма, а во имя построения лучшего, справедливого (с точки зрения трудящихся) общества. Ни разу Бердяев не уточнил, в чём же заключается сущность понимания революции Марксом и в чём утверждения и действия Ленина отличаются от понимания Маркса. Подобные вещи встречаются столько раз, что начинаешь сомневаться, читал ли Бердяев Маркса и Ленина?
Бердяев не анализирует марксизм, а пытается приспособить его к своему мировоззрению. При этом он спорит именно с этим, приспособленным, искажённым марксизмом. Раз за разом он спорит не с Марксом или Лениным, а со своим пониманием Маркса и Ленина, с теми своими собственными выдумками, которые он приписывает Марксу и Ленину.
Капитализм является закономерным этапом в развитии человечества, он возникает и развивается независимо от чьего-то желания или нежелания. В России начала ХХ века капитализм уже возник, он объективно существовал и развивался. Точно так же к моменту революции объективно существовали господство буржуазии и капиталистическое хозяйство. Именно поэтому для большевиков были бессмысленными разговоры о "нужности" или "ненужности" капитализма. За тезисы, что в России развивается капитализм и возрастает количество рабочих, бороться не было никакой необходимости – это простая констатация факта. Кстати, именно ускоренное капиталистическое развитие страны и резкое увеличение числа рабочих дало мощный толчок для массового распространения марксизма в России.
Россия не проскакивала через стадию капиталистического развития, эта стадия в истории России объективно была, хотел того Бердяев или нет. Ленин в работе "Развитие капитализма в России" и в ряде других подробно исследовал процесс капитализации страны. Отменить этот процесс было нельзя, он не зависел от желания или нежелания марксистов или кого-то ещё. Именно поэтому не было никакого морального конфликта, придуманного Бердяевым. Большевики не желали и не приветствовали развитие капитализма, они просто принимали этот факт как объективную реальность и исходили из него в своих действиях. Большевики никогда не стремились и просто не могли перейти к социализму, минуя капитализм.
Очередным примером полного непонимания марксизма Бердяевым является его попытка причислить Маркса и Энгельса к меньшевикам, "уличить" их в непонимании своеобразия русского пути. Маркс и Энгельс вообще не рассматривали своеобразия путей тех или иных стран к революции, они открыли общие законы истории, действующие во всех странах, в том числе и в России. Они в принципе не могли быть ни большевиками, точно приложившими эти законы к российской действительности, ни меньшевиками, догматически рассматривавшими эти законы.
Здесь неизбежно всплывает старый вопрос: жизнь для принципов или принципы для жизни? Бердяев сам постоянно стремится подогнать жизнь под некие принципы и рассматривает через эту призму взгляды всех без исключения русских марксистов, приписывая им всем такое же стремление. По отношению к меньшевикам это верно, по отношению к большевикам – глубочайшая ошибка. Большевики как раз стояли на позиции "принципы для жизни", хотя и не озвучивали свою позицию таким образом. Они не стремились искусственно ускорить социалистическую революцию, не занимались "иным истолкованием" марксизма, не строили "другие теории русской революции", хотя и разрабатывали свою тактику борьбы, приспособленную к условиям России. Большевики – и в этом оказалась их сила – творчески применили основные принципы марксизма к российской (а не русской!) действительности.
Большевики взяли на вооружение и использовали без изменений основополагающие принципы марксизма:
общественное бытие определяет общественное сознание;
основным источником исторического процесса развития в эксплуататорском обществе является классовая борьба;
экономической основой всякого эксплуататорского общества является частная собственность;
частная собственность при капитализме образуется за счёт присвоения прибавочной стоимости;
эксплуатацию человека человеком нельзя уничтожить и справедливое (с точки зрения трудящихся) общество нельзя построить без уничтожения частной собственности;
когда производственные отношения начинают мешать развитию производительных сил, конфликт разрешается социальной революцией;
социальная революция происходит при совмещении трёх условий: наличие революционной ситуации, наличие класса-гегемона и наличие у этого класса своей политической партии;
характер революции определяется классом-гегемоном; при буржуазной революции гегемоном является буржуазия, при социалистической революции – рабочий класс;
необходимость для пролетариата при социалистической революции сломать старую государственную машину и построить новую, свою;
учение о диктатуре пролетариата как необходимой форме государства при переходе от капитализма к социализму
и т.д. – невозможно, в конце концов, охватить весь марксизм одной фразой.
Эти принципы были приложены Лениным и большевиками к конкретным условиям России: более слабое развитие капитализма, чем в Западной Европе, крестьянское большинство населения и т.д. Эти же принципы были приложены и к новым условиям времени, к условиям исторической эпохи: капитализм во всех развитых странах, в том числе и в России, перерос в империализм. Ленин не вносил корректив к марксизму – Ленин развивал марксизм, применительно к конкретной ситуации в России и в мире. И революция в России произошла в полном соответствии с законами истории, открытыми Марксом и Энгельсом и действовавшими в конкретной стране. Особенности любой страны существуют и должны быть учтены (и они были учтены Лениным и большевиками), но являются второстепенными по отношению к общим законам. Только в таком отношении Ленин мог говорить об оригинальном характере русской революции.
Представители же прочих направлений в так называемом "русском марксизме" (всякого рода экономисты, легальные марксисты, меньшевики и прочие оппортунисты) либо рассматривали марксизм догматически, не учитывали изменившихся исторических условий либо пытались изменить основные принципы, что неизбежно вело к выхолащиванию революционного, пролетарского содержания марксизма, превращало его в очередную буржуазную теорию.
Ещё одна "точка противопоставления" марксизма и ленинизма – неоднократно повторяемые утверждения, что учение Маркса, дескать, носило не революционный, а эволюционный характер, ленинизм же ("по-русски трансформированный марксизм") выдвинул на первый план революционную борьбу.
"В соответствии с условиями, в которых возник русский марксизм, марксисты сначала особенно подчеркивали детерминистские и эволюционные элементы в учении Маркса" (V-1).
"Маркс, поскольку он стоял на эволюционной точке зрения и признавал существование разных этапов в истории, в отношении которых оценка меняется, высоко оценивал миссию буржуазии в прошлом и роль капитализма в развитии материальной мощи человечества" (V-2).
"Этот "ортодоксальный" марксизм, который в действительности был по-русски трансформированным марксизмом, воспринял прежде всего не детерминистическую, эволюционную, научную сторону марксизма, а его мессианскую, мифотворческую религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной воли, выдвигающую на первый план революционную борьбу пролетариата, руководимую организованным меньшинством, вдохновленным сознательной пролетарской идеей" (V-2).
Вот так-с! Маркс доказал, что социалистическая революция – закономерный итог развития капитализма и единственный путь для трудящихся к справедливому, счастливому обществу. Маркс разработал теорию социалистической революции. Маркс называл революции локомотивом истории. Маркс всей своей жизнью готовил социалистическую революцию. Но Бердяев объявил, что Маркс стоял на эволюционной точке зрения, "а Брут весьма достойный человек". Разумеется, никакой "мессианской, мифотворческой, религиозной стороны" в марксизме нет – эти выдумки Бердяева рассматриваются в отдельном разделе, посвящённом религии. Разговоры о какой-то особой научной стороне марксизма несостоятельны: в марксизме вообще нет "ненаучных" сторон – он весь, целиком, "насквозь" представляет собой научное мировоззрение. И мировоззрение это также "насквозь" является революционным.
Бердяев, как и везде, воспринимает исключительно субъективные факторы революции, противопоставляя их факторам объективным. При этом субъективную сторону (субъективные факторы) он делает главной, а из объективной стороны (объективного фактора) выбрасывает всякую революционность.Это вытекает из всего его мировоззрения. Для него главное – деятельность, воля, свобода человека (личности). Подчинённость этой деятельности объективным историческим законам Бердяеву непонятна и вызывает у него протест. Субъективные факторы революции – наличие класса-гегемона (пролетариата) и наличие у этого класса политической партии (по-бердяевски – "организованного меньшинства, вдохновленного сознательной пролетарской идеей"). В соответствии с этим Бердяев выдвигает на первый план "революционную борьбу пролетариата, руководимую организованным меньшинством, вдохновленным сознательной пролетарской идеей", да ещё приписывает эту выдумку "по-русски трансформированному марксизму". А поскольку без религиозной мистики он не может, то называет это "мессианской, религиозной стороной марксизма".
Раз за разом Бердяев хочет видеть в революции результат желания и личной воли Ленина и большевиков, а не результат объективного исторического процесса. Но в том-то всё и дело, что революция не может совершиться при наличии только субъективных факторов – другими словами, по желанию революционеров, в соответствии с их революционной волей. Сначала должен возникнуть главный, объективный фактор – революционная ситуация. И только когда эти факторы совпадают в пространстве и времени, происходит революция. Маркс и Энгельс доказали это теоретически, Ленин и большевики – воплотили практически. Именно поэтому в марксизме-ленинизме нет эволюционной и революционной сторон, он весь целиком является научным и революционным мировоззрением. Именно поэтому противопоставление Ленина и Маркса и по этому пункту не выдерживает критики, сколько бы Бердяев ни пытался не замечать факты.
Всё, написанное Бердяевым, заставляет прийти к выводу, что он совершенно не понимал, будучи в плену религиозно-мистических представлений, что такое классы, классовая борьба и классовая диктатура. Только абсолютным непониманием можно объяснить заявления такого рода как "классы всегда в России были слабы, подчинены государству, они даже образовывались государственной властью" (B-2) или "марксизм разложил понятие народа, как целостного организма, разложил на классы с противоположными интересами" (V-2). Иначе, чем полной чушью и бессмыслицей, это назвать нельзя. Народ был разделён на классы с противоположными интересами задолго до появления марксизма, марксизм лишь установил этот факт. Неясно, что Бердяев понимал под сильными и слабыми классами, но уж конечно, классы никак не могут образовываться государственной властью. Классы возникают и видоизменяются вследствие возникновения и изменения отношений собственности. Классы в эксплуататорском обществе бывают угнетающими или угнетёнными, при этом угнетающий класс образует государство, государственную власть для защиты своего господства.
Непонимание классов и классовой борьбы во многом идёт у Бердяева от смутного и противоречивого понимания того, что такое народ. "Сильными элементами были только монархия, принявшая форму западного абсолютизма, и народ. Культурный слой чувствовал себя раздавленным этими двумя силами" (B-2).Похоже, Бердяев считал народом только крестьянско-бедняцкую массу. Но ведь частью народа являются и интеллигенция (по Бердяеву – культурный слой), и дворянство, и чиновничество и т.д. Вдобавок народ у Бердяева – не просто исключительно крестьянская масса, но масса тёмная, неспособная ничего создать и никого выдвинуть, способная лишь переходить от животной покорности к бессмысленному бунту. О пролетариате, его интересах, чаяниях, особенностях, истории его развития Бердяев не пишет вообще ничего. Означает ли это, что Бердяев просто ничего не знал о рабочем классе? Но как же можно рассуждать о коммунизме (как теории и практике), совершенно не зная класс, являющийся для коммунистов главной опорой?
От упрощённого понимания народа как однородной массы (о чём говорилось в разделе, посвящённом истории) идёт и неоправданно упрощённое понимание деятельности власти и государства. По Бердяеву всякая власть держится исключительно на силе и государственной идеологии, которую Бердяев отождествляет с религией. "Интеллигенция недостаточно понимала, что русская монархия не могла держаться голым насилием, что она опиралась на религиозные верования народа" (III-1). И далее: "Но организовать власть, подчинить себе рабоче-крестьянские массы нельзя одной силой оружия, чистым насилием. Нужна целостная доктрина, целостное миросозерцание, нужны скрепляющие символы... Новая единая вера для народных масс должна быть выражена в элементарных символах. По-русски трансформированный марксизм оказался для этого вполне пригодным" (VI-1). Не в первый и не в последний раз Бердяев оказывается не в состоянии подняться выше понятий веры и религии. Но точно так же, как власть не может держаться голым насилием, она не может опираться исключительно на религию и вообще на идеологию. Любая власть опирается на класс, интересы которого она защищает и который, в свою очередь, защищает свою власть. Силы и государственной идеологии мало для организации сильного государства: нужно ещё понимать и удовлетворять интересы тех, на кого опираешься. Российская монархия опиралась на класс дворянства и нарождающийся класс крупной буржуазии, Советская власть – на рабочих и крестьян.
Несколько комичной иллюстрацией непонимания Бердяевым классовых отношений служит его высказывание об Октябрьской революции. "Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоев и классов. Она низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные" (VI-3). Всего две фразы, но какая между ними разница! Первая показывает предельное непонимание Бердяевым сути взаимоотношений классов: никакая революция не может произвести смену классов. В результате революции меняются коренным образом отношения между классами, но классы, существовавшие в обществе до революции, остаются и после неё, хотя революция может в течение более или менее длительного отрезка времени уничтожить угнетательские классы. Вторая фраза (о низвержении господствующих классов) является вполне здравой. Можно предположить, что именно это Бердяев и имел в виду, когда говорил о "смене социальных слоёв и классов". Но в этом случае приходится говорить о неспособности Бердяева чётко формулировать свои мысли, о недопустимо вольном его обращении с терминологией.
Вершины своего непонимания классовых отношений и классовой борьбы Бердяев достигает, когда начинает говорить о пролетариате и диктатуре пролетариата (это, кстати, лишний раз доказывает, что Бердяев абсолютно ничего не знал о рабочем классе). Пролетариат Бердяев подменяет бредово-мистической идеей пролетариата, а диктатуру пролетариата – столь же бредово-мистической диктатурой идеи пролетариата.
"В марксизме-большевизме пролетариат перестал быть эмпирической реальностью, ибо в качестве эмпирической реальности пролетариат был ничтожен, он был прежде всего идеей пролетариата, носителем же этой идеи может быть незначительное меньшинство" (V-2).
"Он [Ленин] утверждал не диктатуру эмпирического пролетариата, который в России был очень слаб, а диктатуру идеи пролетариата, которой может быть проникнуто незначительное меньшинство" (VI-1). Разумеется, ни одной конкретной ссылки на Ленина.
"Только аграрная революция, которая есть не только революция социально-экономическая, но может быть прежде всего революция моральная и бытовая, сделала в России возможной диктатуру пролетариата, вернее диктатуру идеи пролетариата, так как диктатуры пролетариата, вообще диктатуры класса быть не может" (VI-3).
Не в первый раз пытается Бердяев подогнать историю под свои принципы. Только этим и можно объяснить совершенно бредовое заявление о том, что диктатуры класса быть не может. И это после того, как тысячелетиями класс рабовладельцев осуществлял откровенную и полную диктатуру над рабами, столетиями – класс феодалов над крестьянами и класс буржуазии – над рабочими! Разумеется, каждый класс имеет свою классовую идеологию, свои классовые идеи, общие в целом для данного класса. Но эти идеи вырабатываются классом в его общих интересах, либо старые идеи преломляются классом опять-таки в его интересах. Но диктатура идеи невозможна в принципе, как невозможна сама идея без своего материального носителя (материальных носителей). Диктатуру может осуществлять только господствующий в обществе класс, причём эта диктатура может осуществляться под флагом разных идей, в зависимости от конкретной исторической обстановки. Диктатура буржуазии осуществлялась в начале ХХ века и осуществляется сейчас, осуществлялась в нацистской Германии и осуществляется в сегодняшней России в различных формах, под маской различных идей, но при этом была и остаётся по своей сути диктатурой буржуазии, то есть реализацией интересов буржуазии за счёт интересов трудящихся, угнетением трудящихся. И осуществляется она в случае необходимости любыми методами вплоть до самой жестокой и грубой силы. Что до "диктатуры идеи", то в сегодняшнем обществе у отдельных людей вполне может возникнуть идея диктатуры феодалов. Но ни диктатура феодалов, ни тем более мифическая диктатура идеи феодалов сегодня осуществлены быть не могут по причине отсутствия в обществе класса феодалов.
Всё переворачивает наоборот Бердяев и в отношении "аграрной революции" в России. Не аграрная революция сделала в России возможной диктатуру пролетариата, а наоборот социалистическая, пролетарская революция, установление диктатуры пролетариата в форме Советов сделали возможной в России аграрную революцию, точнее, конечно, земельную реформу, перераспределение земли в пользу крестьянства.
После всего сказанного просто не вполне удачной шуткой выглядят слова Бердяева о том, что коммунизм "не может жить без врага, без отрицательных чувств к этому врагу, он теряет пафос, когда врага нет. И если врага нет, то врага нужно выдумать. Процессы "вредителей" связаны с этой потребностью создать классового врага" (VII-3). Ну, подумаешь, не заметил человек, что реальный классовый враг коммунистов – капиталисты во всём мире – действительно существовал (кстати, и сейчас существует). И реальные вредители тоже существовали, хотя, по всей видимости, в существенно меньшем количестве, чем это представляли в 30-е годы. По сравнению с некоторыми другими высказываниями Бердяева (в том числе и по поводу классов и классовой борьбы) это выглядит просто мелочью, на которой и задерживаться-то не стоит.
Нужно остановиться ещё на одном пункте рассуждений Бердяева о марксизме. Это обвинение коммунистов в том, что они хотят войны, которая создаёт условия для победы социалистической революции. Бердяев не единственный, кто обвинял коммунистов в этом. Разумеется, до каких-либо доказательств он не опускался.
"Ленин, как и Маркс и Энгельс, придавал огромное значение войне, как самому благоприятному моменту для производства опыта коммунистической революции" (VI-3). Где, когда, в каких работах?
"Именно коммунисты… хотели сорвать войну или по крайней мере делали вид, что хотят сорвать" (VI-3).
"Коммунисты или социалисты-интернационалисты, протестовавшие против войны, отлично предвидели, что мировая война может быть для них только благоприятна" (VI-3).
"Коммунисты в сущности совсем не хотели, чтобы война не состоялась, они только хотели внедрить в сознание масс, что война капиталистических государств есть то страшное зло, которое сделает возможным и необходимым восстание против этого зла. Коммунизм хотел и хочет войны, но для того, чтобы войну национальностей превратить в войну классов" (VI-3).
Ко всем этим заявлениям подходит один и тот же вопрос: где доказательства? После подобных утверждений даже странно встретить здравую и верную мысль: "Если бы не было войны, то в России революция все-таки в конце концов была бы, но вероятно позже и была бы иной" (VI-3). По сути дела, этими словами Бердяев сам же опроверг все свои предыдущие обвинения.
После 2-й Мировой войны подобные обвинения приняли куда более резкий, чем у Бердяева, характер – достаточно вспомнить Фултонскую речь Черчилля. Надо признать, что до начала 60-х годов ХХ столетия эта точка зрения имела под собой определённые основания. В самом деле, русско-японская война привела к революции 1905 года, 1-я Мировая война – к социалистической революции в России и образованию СССР, 2-я Мировая война – к социалистическим революциям в странах Восточной Европы и к возникновению системы социализма. Отсюда – обвинения в адрес коммунистов, в первую очередь, в адрес СССР, что они-де хотят войны в целях торжества своих идей. Бердяев здесь выступил всего лишь предшественником Черчилля и прочих.
Но все эти вымыслы и обвинения опрокинула социалистическая революция на Кубе, произошедшая без всякой войны. Куба доказала: война не является обязательным условием социалистической революции. Бердяев об этом, понятное дело, знать не мог, но мы-то знаем и обязаны учитывать

[Пермский 1977]

Дорога никуда. Часть 3

20.02.2013 20:01 | Автор: Иван Вылка | | |
Продолжение анализа книги Н.А. Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма". Предыдущую часть см. здесь
О том, как Бердяев разделался с материализмом и материалистами
Все философские концепции в конечном итоге обязательно упираются в основной вопрос философии: что первично – материя или сознание? Правильнее даже будет сказать: начинаются с этого вопроса. Несогласие автора этих строк с Бердяевым начинается с этого же.
Непременная особенность любой разновидности идеализма (включая все существующие религии) – признание в какой-либо форме акта творения материального мира. Материя рассматривается как функция некоей всемирной идеи, всемирного разума, бога и т.п., утверждается, что она была одномоментно создана этой самой идеей, разумом, богом. В момент создания в материю было извне привнесено движение. За материей не признаются никакие "высокие" качества: разум (как любил говорить Бердяев, Логос, смысл), мораль, человеческая активность и прочее.
Во-первых, следует заметить, что в любой своей форме идея сотворения мира есть идея умозрительная, ни на чём не основанная, никакими фактами не подтверждённая. В мире нет ничего, нет ни одного реального факта, подтверждающего эту идею.
Во-вторых, идея сотворения мира, как и идея привнесения в материальный мир движения со стороны, опровергаются присущими материи законами сохранения (энергии, импульса, момента импульса, заряда). Причём законы сохранения действуют на всех уровнях материи (макротела, атомы, элементарные частицы). Желающие убедиться могут прочитать школьный учебник физики[1] (не в этом ли причина того, что физику, как и прочие естественные науки, всеми силами убирают из школьных программ?). Именно законы сохранения делают невозможным какой-либо акт творения в прошлом, настоящем и будущем. Предположение о том, что материя создана и движение в неё привнесено внешним актом, неизбежно (с учётом законов сохранения) приводит к выводу, что "нечто", создавшее материю и движение, само было материальным, существовало в непрерывном движении и подчинялось тем же самым законам.
Материалисты, к коим автор этих строк относит и себя, стоят на позиции вечности, несотворимости и неуничтожимости материи. Движение как способ существования материи также вечно, несотворимо и неуничтожимо. Материя и движение неотделимы друг от друга: материя не существует без движения, движение – без материи. При этом источник движения находится внутри самой материи.
Любимым доводом идеалистов всех мастей является противопоставление материализма и диалектики. Бердяев тут не исключение. Одна из величайших бердяевских глупостей состоит как раз в утверждении, что материи не может быть присуща диалектика. "Нужно сказать, что диалектический материализм есть нелепое словосочетание. Не может быть диалектики материи, диалектика предполагает логос, смысл, возможна лишь диалектика мысли и духа" (V-1). Эта "мысль" повторяется неоднократно. "Диалектический материализм есть нелепое словосочетание. Материи, состоящей из столкновения атомов, не может быть присуща диалектика. Диалектика предполагает существование Логоса, смысла, раскрывающегося в диалектическом развитии, диалектика может быть присуща лишь мысли и духу, а не материи. Диалектический материализм принужден верить в Логос самой материи, в смысл, раскрывающийся в развитии материальных производительных сил, т. е. в рациональность иррациональных процессов" (VI-5).
Не знаю, какой логос и какой смысл искал Бердяев – сам он явно не имел привычки хоть как-то раскрывать подобные термины. Меня как свободную личность никто не может принудить верить в некий логос материи. Материалисты не ищут высшего смысла там, где его нет. Диалектический материализм вообще отвергает слепую веру в умозрительные вещи. Он доверяет только объективной реальности, только фактам, которые так упорно не желал замечать Бердяев, а сегодня не желают замечать его последователи. Материальный мир, материя находится в постоянном развитии и движении, хотел того Бердяев или нет. Рождаются, проходят все закономерные стадии развития и гибнут галактики и атомы, звёзды и люди. Внутри самой материи существуют вечные, неустранимые противоречия между разрывным и непрерывным, между конечным и бесконечным и т.д. Именно эти противоречия определяют вечное развитие и вечное движение материи. Всё это вечное развитие и движение происходят в полном соответствии с законами диалектики, и никакой логос здесь не нужен.
Необходимо заметить, что вообще понимание Бердяевым материи не просто примитивно, но сваливается в откровенную безграмотность, вызывающую своеобразное брезгливое любопытство. Во второй четверти ХХ века, после всех открытий в естествознании, в частности, в физике заявлять, что материя состоит из столкновения атомов, есть именно проявление элементарной безграмотности. Этой безграмотностью пропитаны все рассуждения Бердяева о материи. Вопрос может состоять только в том, совершенно ли Бердяев не знал законов окружающего мира или знал, но отвергал их, как противоречащие его убеждениям?
К моменту написания Бердяевым своей работы уже было известно, что строение и свойства атомного ядра определяются одновременным действием сил притяжения и отталкивания – классическое единство противоположностей. Намного раньше было известно, что магнитное поле со всеми своими законами и свойствами определяется единством положительного и отрицательного полюсов. Элементарный процесс кипения воды есть воплощение закона о переходе количественных изменений в качественные. Великая формула Эйнштейна E=mc2 устанавливает взаимно-однозначное соответствие между массой и энергией, точнее между веществом и полем, их переход друг в друга (а вот интересно, из какого столкновения каких атомов состоит поле, являющееся одной из форм материи?). Таким примерам несть числа, они неопровержимо доказывают, что материя движется и развивается в полном соответствии со всеми законами диалектики, в ней воплощаются все категории диалектики. Как говорится, это есть факт, при этом материя в своём развитии прекрасно обходится без всякого "логоса" или "высшего смысла".
Философия Бердяева не только идеалистическая, но и метафизическая. Это видно из классической метафизической постановки вопроса: или то – или другое. Или только материя или только идея. Если ты материалист, то ты отвергаешь и не можешь признавать все идеалистические элементы и категории: мысль, разум, свободу, творческую активность и т.п. А если ты всё-таки "привносишь" в материю эти элементы (возможно, непроизвольно), то ты есть скрытый идеалист и твой материализм "оборачивается крайним идеализмом" (V-1).
"Они [Писарев, Добролюбов, Чернышевский и др.] объявили борьбу всем историческим традициям, они противополагали "разум", существование которого в качестве материалистов признавать не могли, всем верованиям и предрассудкам прошлого…" (II-2). И неважно, что у Писарева, Чернышевского и Добролюбова нет ни одной строчки, в которой они не признавали бы разум. Но Бердяев постановил, что они в качестве материалистов не могли признавать разум, "а Брут весьма достойный человек".
"Во имя жизненного идеализма, во имя осуществления социальной правды начали утверждать грубый материализм и утилитаризм, отрицать все возвышенные идеи, всякую возвышенную риторику" (II-2). Это тоже о великих русских просветителях XIX века. Понятное дело, возвышенная риторика важнее социальной правды.
"Именно от "мыслящих реалистов" 60-х годов [XIX века] пошел тот нелепый аргумент, ставший столь популярным в радикальной интеллигенции, что анатомирование трупов не обнаружило существования в человеке души. Не заметили обратного смысла этого аргумента; если бы обнаружили душу при анатомировании трупа, то это было бы доказательством в пользу материализма" (II-2). И не могли обнаружить, ибо до сих пор никто не удосужился объяснить, что такое душа и как она выглядит. А без понимания того, что же мы ищем, найти что-либо невозможно. Точно так же невозможно обнаружить мысль при анатомировании мозга, ибо никто не в состоянии объяснить, как выглядит мысль. Но это не есть аргумент против материализма, ибо никакая мысль не может возникнуть без мозга, то есть без материального носителя.
"Материализм и был таким навязанным аскетизмом, бедностью в мышлении. Принцип личности никак не мог быть обоснован и укреплен на почве материализма" (II-2). Бердяеву и его последователям, разумеется, и в голову не может прийти, что это может означать и означает именно слабость и безжизненность пресловутого "принципа личности".
"Именно материализм идеалистичен на практике" (III-2). С тем же основанием можно заявить, что идеализм на практике материалистичен – см. выше о сотворении мира и законах сохранения.
"Маркс перенес свойства мысли и духа в недра материи. Материальному процессу оказывается свойственной мысль, разум, свобода, творческая активность и потому материальный процесс может привести к торжеству смысла, к овладению социальным разумом всей жизни. Диалектика превращается в экзальтацию человеческой воли, человеческой активности. Все определяется уже не объективным развитием материальных производительных сил, не экономикой, а революционной борьбой классов, т. е. активностью человека" (V-1). Сев на своего любимого конька (субъективные факторы важнее объективных, ход истории определяется не законами общественного развития, а волей личности), Бердяев уже не замечает, что революционная борьба классов сама по себе определяется объективным развитием материальных производительных сил.
"В системе марксизма есть логически противоречивое соединение элементов материалистических, научно-детерминистических, аморалистических с элементами идеалистическими, моралистическими, религиозно-мифотворческим" (V-1).
И так далее, и тому подобное… Здесь в очередной раз возникает вопрос: Бердяев не знал взгляды своих оппонентов или знал, но перевирал их, переделывал под своё понимание, а потом с этим перевранным марксизмом спорил?
Противоречия материалистических и идеалистических элементов выдуманы Бердяевым и иже с ним. Признание первичности материи вовсе не означает отрицания идеалистических элементов и категорий, а означает только признание их вторичности по отношению к материи. Материалисты вполне признают разум, сознание и прочее как свойства высокоорганизованной материи. Материальному процессу вполне свойственны мысль, разум, свобода, творческая активность, только это относится не ко всякому материальному процессу, а к процессу развития и деятельности высокоорганизованной материи. В марксизме, конечно, нет никаких "религиозно-мифотворческих" элементов, но марксизм вовсе не отрицает идеалистических элементов и категорий. Эти элементы и категории, безусловно, существуют, но они подчинены материи (не всякой материи, разумеется, а только высокоорганизованной), зависят от неё и не существуют без материального носителя. Этим и определяется первичность материи и вторичность сознания как свойства высокоорганизованной материи. Поэтому никакого логического противоречия, "обнаруженного" Бердяевым, нет.
Бердяев не просто утверждает первичность сознания и вторичность материи. Он уподобляется тем священникам, которые утверждают, что каждый атеист в глубине души верит в бога, собственно, он и сам это утверждает. Точно так же Бердяев, судя по всему, был убеждён, что каждый материалист в глубине души идеалист. Сам он был не в состоянии выйти из идеалистической системы координат, но он и Маркса пытался затащить в эту систему. Похоже, Бердяев не представлял, что можно мыслить другими категориями, в другой системе координат. От попыток затащить Маркса в идеализм происходят такие вещи, как отождествление веры в человеческую активность и веры в дух. "Веру в активность человека, субъекта, он [Маркс] получил от немецкого идеализма. Это есть вера в дух и она не соединима с материализмом" (V-1). Но дух, в который верит Бердяев, есть нечто надмировое, всеобщее, всё пронизывающее, надо всем стоящее – и при этом в действительности не существующее. Вера в такой дух действительно не соединима с материализмом. Человеческая же активность неразрывна с человеком, являющимся её материальным носителем (нет человека – нет активности), вера в человеческую активность вполне соединима с материализмом.
В рассуждениях Бердяева о материализме и материалистах мы постоянно встречаемся с обычными для него рассуждениями и взглядами, а также методами и приёмами ведения философской дискуссии. Здесь и многократные объявления материализма религией. На это, кстати, следует обратить особое внимание: разновидностью религии Бердяев объявляет не просто марксизм, не просто коммунизм, а вообще материализм – это весьма важно, но подробнее об этом поговорим в специальном разделе, посвящённом этой теме. Разумеется, встречаются в очередной раз и рассуждения на тему совершенно особого русского человека, русского материализма и т.п. "В России материализм принял совсем иной характер, чем на Западе. Материализм превратился в своеобразную догматику и теологию" (II-2). "В русском материализме не было ничего скептического, он был верующим" (II-2). Приходится вновь повторять, что русский человек и русское общество развивались по тем же в целом законам, что и весь мир, хотя, конечно, с какими-то своими особенностями, имеющими второстепенное значение. И нет никакого особого русского материализма – есть мировоззрение, утверждающее, что материя первична, а сознание вторично и не зависящее от национальности материалистов.
И уж конечно не обходится без откровенного искажения высказываний и взглядов оппонентов, без приписывания им собственных выдумок. Мы это столько раз видели раньше, и столько ещё увидим в дальнейшем, что сей факт уже даже не вызывает никакого удивления. Под первым номером идёт, разумеется, В.И.Ленин. "Материализму очень трудно построить теорию познания, допускающую абсолютную истину, но Ленина это не беспокоит. Его невероятная наивность в философии определяется его целостной революционной волей. Абсолютную истину утверждает не познание, не мышление, а напряженная революционная воля" (VI-1). Иначе, как бредом, происходящим от незнания взглядов Ленина, это назвать нельзя.
Безусловно, Бердяев имел полное право критиковать Ленина и считать его взгляды наивными. Имел он право и объяснять "наивность" Ленина в философии "его целостной революционной волей". Но всё-таки неплохо было бы привести какие-то конкретные примеры наивности ленинских взглядов, а также обосновать, объяснить, почему то или иное философское высказывание или положение Ленина является наивным. Но в действительности наивным было бы ждать от Бердяева каких-либо конкретных примеров или обоснований. И в анализируемой книге "Истоки и смысл русского коммунизма" и в более поздних, послевоенных работах он неоднократно писал о "наивности" философских взглядов Ленина, но, разумеется, не опускался до конкретных примеров и цитат. Бердяев вещает, он излагает истину в последней инстанции, а читатели должны ему безмолвно верить.
Но это ещё полбеды. Покажите мне, где и когда В.И.Ленин заявлял, что "абсолютную истину утверждает не познание, не мышление, а напряженная революционная воля"? Здесь снова тот же вопрос: Бердяев не знал истинных взглядов Ленина или умышленно врал? Никогда Ленин не утверждал такого. Свои взгляды на абсолютную и относительную истину Ленин чётко изложил в книге "Материализм и эмпириокритицизм". В частности он писал: "Абсолютная истина складывается из суммы относительных истин"[2]. И далее: "С точки зрения марксизма исторически условны пределы приближения наших знаний к объективной, абсолютной истине, но безусловно существование этой истины, безусловно то, что мы приближаемся к ней"[3]. Желающих подробнее познакомиться со взглядами Ленина отошлём к указанной книге. Хотите с этим спорить – спорьте! Но спорьте с тем, что Ленин действительно говорил или писал, а не с тем, что ему приписывает Бердяев или кто-то ещё.
Столь же решительно и теми же методами Бердяев "расправляется" и с советской философией 20-30-х годов ХХ века. "На материю переносятся свойства духа - свобода, активность, разум, т. е. происходит спиритуализация материи. В советской философской и социалистической литературе постоянно повторяется, что главное не "производительные силы", т. е. экономическое развитие, а "производственные отношения", т. е. борьба классов и революционная активность пролетариата. Революционная активность пролетариата есть самодвижение, она не зависит от среды, от экономики, она переделывает среду и определяет по своему экономику... Материализм незаметно превратился в своеобразный идеализм и спиритуализм" (VI-5).
Вновь и вновь: ни одной ссылки, ни одной цитаты, ни одного конкретного указания, где в советской философии тех лет имеются подобные утверждения. В действительности марксизм-ленинизм, а как следствие и советская философия, рассматривали производительные силы и производственные отношения в диалектическом единстве. При этом определяющей, более подвижной стороной этого единства являются именно производительные силы, от уровня развития которых зависит конкретная форма и характер производственных отношений. В свою очередь, производственные отношения активно влияют на развитие производительных сил, ускоряют или замедляют его. Когда производственные отношения становятся препятствием, тормозом для развития производительных сил, конфликт разрешается социальной революцией[4]. Здесь можно повторить то, что уже было сказано по поводу взглядов Ленина на абсолютную истину: хотите с этим спорить – спорьте, но спорьте с действительными положениями советской философии, а не с тем, что ей приписывал Бердяев.
Советская философия никак не могла утверждать, что главное не производительные силы, а производственные отношения. Бердяев в очередной раз перевирает чужие утверждения и переделывает их под своё понимание. Это особенно хорошо видно из процитированного утверждения, что "революционная активность пролетариата не зависит от среды, от экономики, она переделывает среду и определяет по своему экономику". Здесь Бердяев в очередной раз ставит субъективный фактор выше объективного. Но он в очередной же раз и оппонентам своим приписывает эти взгляды, действительно, по-видимому, не представляя, что кто-то может мыслить не так, как он, на основе иных принципов. Деятельность, активность человечества (в том числе революционная деятельность пролетариата) действительно переделывает, создаёт среду, включая экономику. Но одновременно человечество, включая пролетариат, очень сильно зависит от среды, в том числе от экономики, непрерывно меняется под влиянием среды. Здесь мы имеем классическую диалектическую спираль развития, сколько бы Бердяев не заявлял, что материи не может быть присуща диалектика. И, разумеется, победивший пролетариат может переделывать "по-своему" экономику, только подчиняясь объективным экономическим законам. Во времена написания Бердяевым своей книги коммунисты до хрущёвского волюнтаризма ещё не докатились.
Что касается "перенесения на материю свойств духа" и "незаметного превращения материализма в идеализм", об этом уже писалось выше.
Бердяев довольно точно приводит ряд весьма важных положений советской философии. Действительно одной из основных категорией для нее являлась категория самодвижения, в соответствии с которой "источник движения лежит внутри, а не в толчке извне, идущем от внешней среды". Несомненно, марксизм утверждает, что "философия должна не познавать только мир, но переделать мир, создавать новый мир". Отсюда вполне естественно в СССР вытекало требование: "Теоретический разум должен быть соединен с практическим разумом. Философская работа должна быть соединена с трудом, с социальным строительством, должна его обслуживать". Эти положения Бердяев, повторюсь, приводит правильно. Но при этом он настолько "разбавляет" их собственными выдумками, что правда в них просто исчезает. Где, скажите, в советской философии утверждалось всемогущество социального коллектива до такой степени, что "для него не обязательны даже законы природы, неизменность которых объявляется достоянием буржуазной науки и философии"? Где и когда для советской философии всё определялось "не просветлением мысли, не светом разума, а экзальтацией воли, революционной титанической воли"? В очередной раз вылезают уши субъективного фактора, которые Бердяев вновь и вновь пытался пристегнуть своим оппонентам. Где и когда "выделение теоретической мысли в особую сферу" объявлялось "достоянием буржуазного мира"? Когда "советская философия входила в пятилетний план"? (VI-5 для всех цитат данного абзаца).
И так далее, и тому подобное. В очередной раз мы имеем набор голословных утверждений, не подкреплённых никакими ссылками или цитатами и перевирающих основные положения советской философии. Бердяев в очередной раз приписывает советским философам то, чего они никогда не утверждали. А если я неправ, то пусть последователи Бердяева докажут это конкретными фактами.
В заключение этого раздела остановимся ненадолго на вопросах взаимоотношения духа и внешней среды, разума и бога. Бердяев писал об этом немало.
"Разум, овладевший собой и освободившийся от сковывающих его традиций, противополагается вере в Бога. Это всегда есть лишь переходная стадия, в которой разум не сознает, насколько он зависит от отрицательных аффектов, и разум более зрелый и действительно более свободный сознает свои границы и меняет свое отношение к религиозной вере. Русский просветительный разум находится в первой воинствующей стадии и он целиком находится во власти аффектов и эмоций. Мы это видим у Ленина" (VII-1).
"Только духовная слабость и слепота, только подавленность духа внешней средой приводит к тому заключению, что никакого откровения нет, что духовного мира нет" (VII-2).
Бердяевское понимание "более зрелого и более свободного разума" сродни его же "высокому уровню культуры" (о чём будет говориться позже, в соответствующем разделе). Его высокая культура оказывается в итоге утончённостью, граничащей с упадочностью, и – как неизбежный итог – скатывается в упадочность, потусторонность, мистику, попросту деградирует. Точно так же его зрелый разум на практике "дозревает" до примитивного агностицизма и идеализма, до религии и таким же образом деградирует. По-настоящему активный гуманистический разум ставит превыше всего человека и человечество, убеждён в безграничности его сил и возможностей, отрицает наличие в мире принципиально непознаваемых вещей (то есть наличие границ разума) и, разумеется, отрицает бога. Свободная мысль, сила человеческого разума позволяет человеку прозреть и понять, что никакого откровения действительно нет, а духовный мир есть, он широк и богат, но существует лишь постольку, поскольку существует мир материальный, более того, мир высокоорганизованной материи.
О том, как Бердяев провозгласил христианскую религию коммунизмом, а коммунизм – религией
Вся философия, вся мораль, всё мировоззрение Бердяева имеют ярко выраженную религиозную окраску, основаны на религиозных представлениях, на вере не только в бога, но и в бессмертную душу, загробную жизнь, мировой дух, всё пронизывающий и всем управляющий. Естественно, что о вопросах религии Бердяев пишет в своей работе много, в конечном итоге все свои рассуждения и выводы он "измеряет" христианской религией, своим пониманием её норм. Вопрос существования бога для Бердяева не стоит и им не рассматривается.
Между тем, есть два волшебных слова, обращающие в бессмысленный набор слов все рассуждения, основанные на религии, на религиозном мировоззрении, на вере в мировой дух. Вот эти два слова: бога нет! Бога нет – и делается ложной любая религия, а все рассуждения о божественной природе, божественном смысле церкви и прочем превращаются в полную бессмыслицу. Бога нет – и теряют всякий смысл рассуждения о божьем суде или божьем откровении, об апокалипсисе истории или небесном промысле, о конце истории и т.д. Без бога всё это превращается в нуль, в фикцию, в пустое место.
Таким образом, так же, как в философии всё упирается в основной вопрос (что первично, материя или сознание), так и в спорах с религиозными философами, включая Бердяева, всё упирается в главный, коренной вопрос: бог есть или бога нет? Как и для Бердяева, для автора этих строк такой вопрос не стоит и обычно не рассматривается, но по противоположной причине.
Раз и навсегда я категорически отвергаю требование "докажи, что бога нет". Такая позиция противоречит одному из основных правил логики: отрицающие положения не доказываются. Доказываться должны только утверждающие положения, а всякий, кто с этим не согласен, пусть докажет, что он не верблюд.
Есть, впрочем, и более серьёзные примеры, иллюстрирующие это правило. Во всех цивилизованных странах действует принцип презумпции невиновности, в соответствии с которым из двух положений – утверждающего ("такой-то виновен") и отрицающего ("такой-то невиновен") – доказываться должно первое. Когда учёный-физик открывает новую элементарную частицу, он идёт к своим коллегам с заявлением: открыта новая частица с такими-то свойствами, это доказывается такими-то расчётами и такими-то экспериментами. Но пусть он попробует обратиться к научному сообществу с заявлением: я утверждаю что есть частица с такими-то свойствами, и докажите, что это не так! После подобного заявления коллеги вообще перестанут с ним серьёзно разговаривать – и правильно сделают, кстати. Самое же любопытное состоит в том, что многие из этих учёных, когда дело касается бога, стоят на полностью противоположных позициях и вполне серьёзно требуют: докажите, что бога нет.
Требование доказать отрицающее положение может привести к весьма любопытным и "весёлым" последствиям. К примеру, я утверждаю, что существует такая субстанция – дзыньляляция. Вообще-то мне больше нравится термин "тирьямпампация", но это слово уже задействовано братьями Стругацкими, поэтому, чтобы не было проблем с нарушением авторских прав, пусть будет дзыньляляция. Итак, я утверждаю, что существует некая сверхъестественная субстанция под названием дзыньляляция, которая управляет всеми нашими поступками и которой подчинено всё в окружающем нас мире. И докажите, что её нет! А когда докажете, я, так и быть, докажу, что нет бога. Причём я заранее уверен, что докажу это теми же самыми доводами и средствами, с помощью которых вы докажете, что нет дзыньляляции.
Нет, господа церковники всех мастей, так дело не пойдёт. Докажите, что бог есть! А объективных доказательств тому не было, нет и – убеждён – не будет. Потому и не имеют почвы под ногами рассуждения Бердяева (как, впрочем, и любого другого человека), основанные на боге, мировом духе, религии и т.п. В этом отношении любопытна дискуссия Бердяева с Геккером (VII-2).
"Духовной стороны церкви он неспособен увидеть". И никто неспособен по причине её отсутствия.
"Напрасно Геккер сводит литургическую жизнь церкви к внешнему обряду, к чему-то вроде суеверной магии, а то время как в ней есть духовная глубина, есть отображение небесной жизни". Поскольку небесной жизни нет, то и её отображения быть не может.
"Вся эта проблематика совершенно чужда и непонятна Геккеру". Другим марксистам тоже, по уже упомянутой причине: бога нет.
Заметим, что в книге "Царство духа и царство кесаря", написанной в 1947 году, Бердяев сам сделал попытку доказать существование бога и определить его свойства и качества. Результаты оказались до некоторой степени забавными. Все цитаты – из главы I указанной книги.
"Нет гарантий существования Бога, всегда человек может сомневаться и отрицать. Бог не принуждает себя признать, как принуждают материальные предметы, Он обращен к свободе человека. Вера в Бога есть лишь внутренняя встреча в духовном опыте. Нужно решительно признать, что все традиционные доказательства бытия Божьего - онтологические, космологические и физико-теологические - не только несостоятельны, но и совершенно ненужны, скорее даже вредны. Критика Канта этих доказательств бытия Божия очень убедительна и не опровергнута традиционной апологетикой. Гораздо сильнее доказательство, которое можно было бы назвать антропологическим. Оно состоит в том, что человек есть существо, принадлежащее к двум мирам и не вмещающееся в этом природном мире необходимости, трансцендирующее себя как существо эмпирически данное, обнаруживающее свободу, из этого мира невыводимую. Это не доказывает, а показывает существование Бога, так как обнаруживает в человеке духовное начало".
Любопытное доказательство, которое не доказывает, а только показывает. Между прочим, неплохо было бы доказать ещё и существование двух миров, а также то, что человек принадлежит этим двум мирам одновременно. Существование "этого" мира можно, видимо, считать доказанным, но бердяевская свобода из него не выводится. А как быть с "тем" миром? Бердяев даже не задумывается над каким-либо доказательством его существования, а ведь если "того" мира нет (а его таки нет!), то, по логике Бердяева, нет ни бога, ни свободы.
"Существование человека, взятого в глубине, а не в поверхности, есть единственное свидетельство существования Бога, так как человек есть отображение образа Бога, хотя часто и искажающее этот свой образ".
Это называется доказательством по методу порочного круга. Бог выводится (доказывается) из человека, а человек – из бога. Такое "доказательство" – это попросту несерьёзно.
"Бог есть не бытие, Бог есть Дух".
"Бог есть Смысл и Истина мира, Бог есть Дух и Свобода".
Другими словами, дух и свобода как нечто, тождественное богу, не существуют.
"Мир без Бога есть непреодолимое противоречие конечного и бесконечного, лишен смысла и случаен".
Вот здесь доля смысла и доля истины имеется. Противоречие между конечным и бесконечным – это одно из основных противоречий, лежащих в основе мира: Вселенная бесконечна, каждая её часть конечна. Только вот никакой непреодолимости, бессмысленности и случайности в этом нет: нормальное диалектическое единство противоположностей, определяющее вечное развитие и движение мира. И мир этот великолепно существует без всякого бога.
"Бог - не объективное бытие, к которому применимы рациональные понятия, Бог есть Дух".
"Несомненный результат размышлений о Боге: о Боге нельзя мыслить рациональными понятиями, которые всегда взяты из этого мира, на Бога не похожего".
Другими словами, в этом мире нет ничего божественного, и с этим я полностью согласен. Кстати, а почему это о боге нельзя мыслить рациональными понятиями? А вот я считаю, что можно! Откуда Бердяеву известно, что "этот" мир не похож на Бога? Опять он вещает, а мы должны безоговорочно и бездумно ему верить.
Это, впрочем, ещё цветочки. Ягодки начинаются в дальнейших рассуждениях Бердяева, в которых он приходит, ни много ни мало, к выводу о том, что бог не властен над материальным миром и человеком. Мысль эта раскрывается им неоднократно и довольно подробно. Неясно только, понимал ли он это сам.
"Бог есть свобода, а не необходимость, не власть над человеком и миром, не верховная причинность, действующая в мире".
"Сила зла остается необъяснимой. Не существует никакой пропорциональности между страданиями людей и их греховностью. Больше всего страдают не худшие, а лучшие. Остаются необъяснимыми периоды богооставленности в жизни исторической и в индивидуальной жизни. Объяснение страшных катастроф в жизни людей Божьим гневом и наказанием невыносимо. Страшно трудно оправдать и объяснить вездеприсутствие всемогущего и всеблагого Бога в зле, в чуме, в холере, в пытках, в ужасах войн, революций и контрреволюций. Понимание действия Промысла Бога в этом мире зла и страдания должно быть переоценено. Значительно вернее мыслит Киркегардт[5], что Бог остается инкогнито в мире. В этом мире управляет не Бог, а князь мира сего по своим законам, законам мира, а не по законам божиим. Этот мир более подчинен царству Кесаря, а не царству Духа".
"В истории происходит борьба свободы и необходимости, а Бог может быть только в свободе, Он не присутствует в необходимости".
Законы, по которым живёт мир (законы природы, экономики, общества), есть необходимость. Бог в этом не присутствует.
Г-ну Бердяеву явно крупно повезло, что он жил и писал в ХХ веке. В средние века только того, что процитировано здесь, хватило бы, чтобы сжечь его на костре не один десяток раз.
Вернёмся к "Истокам и смыслу…". Учитывая, что многие искренне верят в бога и уже поэтому не воспримут доводы, основанные на его прямом отрицании, сделаем на какое-то время уступку Бердяеву и всем верующим. Хорошо, пусть бог есть. Но откуда Бердяеву известны божье откровение, действия промысла, воля небес и тому подобное? Откуда он знает, что они именно такие, а не другие? Чем может доказать истинность этих своих заявлений? Ссылками на Библию и другие священные книги, на труды других религиозных философов – а в них такие же голословные утверждения, ничем реальным не подкреплённые. И снова – а такое в истории бывало уже десятки и сотни тысяч раз – бездумные верующие принимают за слова и волю своего бога слова и волю тех, кто присвоил себе право говорить от имени этого несуществующего бога.
Вот пример подобных рассуждений Бердяева. "Церковь есть мистическое тело Христово, духовная реальность, продолжающая в истории жизнь Христа, и источником ее является откровение, действие Бога на человека и мир… Но вечная истина Христовой Церкви сокровенно действует и через церковь, как социальный институт, всегда относительный и погрешимый. Марксисты-ленинисты видят только церковь, как социальный феномен и институт, и ничего за ним не видят. Для них все выброшено наружу, для них нет духовной жизни, она есть лишь эпифеномен[6], бытие плоское, двухмерное - нет измерения глубины… Их [коммунистов] ответственность за дела насилия может быть меньшая, потому что они не знают истины христианства, но они ответственны за то, что не хотят знать этой истины" (VII-2). Особенно часто подобные примеры встречаются, когда Бердяев начинает говорить о революции. В соответствующем разделе мы к ним ещё вернёмся.
В процитированном отрывке (как, впрочем, и в иных местах) есть немало интересного для тех, кто в бога верит, но не разучился думать и логически рассуждать. Бердяев абсолютно убеждён, он не испытывает ни малейшего сомнения в том, что он – именно он! – знает великую истину христианства (вечную истину Христовой Церкви), суть и волю своего бога, механизм "действия глубинных духовных сил", сущность провозглашаемой им духовной реальности. Вопрос только, откуда он это знает? Как он может доказать, что указанная истина именно такова? Почему читатели должны ему верить? Подчеркнём: эти вопросы никак не связаны с вопросом существования бога. И ответа на эти вопросы у Бердяева, как и вообще во всех религиозных книгах, нет. Религиозные деятели способны в подобных случаях дать только ответ вроде "не надо ни о чём спрашивать, а надо просто верить". Другими словами требуется "отключить мозги", перестать думать и слепо доверять людям, которые представляют себя "просветлёнными", достойными доверия. Интересно только, куда в этом случае девается пресловутая свобода мысли и совести? В который раз за волю бога, за божье откровение выдаются мысли, чувства, воля тех, кто присвоил себе право говорить от имени бога.
Свойство "отключать мозги" у своих адептов, лишать их способности мыслить и рассуждать является неотъемлемым свойством любой религии вообще. Даже такой бесспорно умный и знающий человек, как Бердяев, в значительной степени теряет указанные способности, когда начинает говорить о своей религии, её истории и развитии.
"Когда христианство появилось в мире, то оно защитило человека от опасности, связанной с демонолатрией. Человек находился во власти космических сил, терзавших его демонов и духов природы" (VIII-3). Позвольте, но разве христианство, провозглашающее единобожие в качестве своей первой заповеди, допускает существование неких духов природы? А если эти духи не существуют, то как человек может находиться в их власти? И почему от них защищает именно христианство, а не сам всемогущий и всемилостивейший бог? Здесь мы, похоже, сталкиваемся с ещё одним свойством всех религий, когда незаметно для большей части верующих религия (то есть описание внешних требований и ритуала веры) ставится выше бога. Это свойство есть другая сторона описанного выше явления, когда за слова и волю бога выдаются слова и воля говорящих от имени бога.
"Христианство духовно сосредоточило человека и подчинило судьбу его Богу. Так подготовлена была возможность власти человека над природой" (VII-3). А разве до Христа и христианства судьба человека не была подчинена богу, если, конечно, считать, что бог есть? Вновь религия ставится выше своего бога. Что же касается власти человека над природой, то здесь Бердяев противоречит всей истории человечества. Власть над природой невозможна без знаний о ней, приобретение же и развитие знаний ослабляет любую религию. И в действительности человек приобретал власть над природой вопреки любой религии, в том числе вопреки христианству. Кстати, процесс обретения человеком власти над природой является воплощением диалектического принципа обретения свободы через познание необходимости. Познание человеком законов природы есть познание необходимости. Но именно познание и практическое применение в своих целях законов природы даёт человеку новые, недоступные ему ранее, возможности и, таким образом, увеличивает его свободу. И границ у этого процесса нет.
"У пророков, в Евангелии, в апостольских посланиях, у большей части учителей церкви мы находим осуждение богатства и богатых, отрицание собственности, утверждение равенства всех людей перед Богом. У Св.Василия Великого, и особенно у Св.Иоанна Златоуста, можно встретить такие резкие суждения о социальной неправде, связанной с богатством и собственностью, что перед ними бледнеют Прудон и Маркс. Учителя церкви сказали, что собственность есть кража. Св. Иоанн Златоуст был совершенный коммунист, хотя это был, конечно, коммунизм не капиталистической, не индустриальной эпохи" (VII-2). Никакими коммунистами они, разумеется, не были. В их учении было только обличение несправедливостей существующего мира, а это ещё не коммунизм. А главное, они учили людей покорно терпеть эти несправедливости, подчиняться любой существующей власти в ожидании лучшей участи после смерти, коммунисты же зовут людей бороться за лучшую жизнь на земле и строить эту лучшую жизнь на земле. Что же касается собственности, то коммунисты вовсе не отрицают собственность как таковую и отнюдь не считают всякую собственность кражей. Коммунисты считают кражей (в широком смысле слова) только лишь частную собственность, то есть результат присвоения капиталистом прибавочной стоимости. Именно частную собственность они стремятся уничтожить, как стремятся уничтожить и всякий общественный строй, основанный на частной собственности. В то же время коммунисты не имеют ничего против общественной или личной собственности, более того, они противопоставляют общественную собственность частной и рассматривают её как экономическую основу подлинно справедливого общества.
"С большим основанием можно сказать, что коммунизм имеет христианские или иудео-христианские истоки" (VII-2). Присосаться к популярной в массах идеологии – святое дело; Гитлер делал то же самое, вводя в название своей партии слово "социалистическая".
Некоторые рассуждения Бердяева исключительно точны и глубоки. Так, Бердяев весьма точно характеризует историю развития церкви как социального института. Он видит и признаёт всю грязь и мерзость этого института и его отдельных представителей, как видит и признаёт и то, что церковь (точнее, религия) была и остаётся орудием классового угнетения.
"Христианство было приспособлено к царству кесаря своего времени. Было сделано открытие, что христианство не есть только истина, от которой может сгореть мир, но что оно может быть социально полезно для устроения царства кесаря. Христиане, иерархи, епископы, священники начали защищать господствующие классы богатых, власть имущих. Сделаны были ложные выводы из учения о первородном грехе, оправдывающие всякое существующее зло и несправедливость. Страдания и стеснения были признаны полезными для спасения души, и это было применимо главным образом к классам угнетенным, обреченным на страдания и стеснения, но почему-то не применено к угнетателям и насильникам. Христианское смирение было ложно истолковано и этим истолкованием пользовались для отрицания человеческого достоинства, для требования покорности всякому социальному злу. Христианством пользовались для оправдания приниженности человека, для защиты гнета… Церковь, как социальный институт, как часть истории, греховна, способна к падению и к искажению вечной истины христианства, выдавая временное и человеческое за вечное и божественное" (VII-2). В конце даже этого, в целом правильного, рассуждения Бердяев не выдерживает и переходит к разговорам о "вечной истине христианства", ни секунды не сомневаясь, что уж кому-кому, а ему-то эта истина известна. (Что?!? Доказательства?!? Да как вы смеете?!?) Именно с этим отрывком соседствует другой (тоже о вечной истине христианства), процитированный и прокомментированный выше.
Особенно любопытными в этом плане являются некоторые рассуждения Бердяева на тему взаимоотношения коммунизма и религии. "Коммунизм воздвигает гонения на все церкви и более всего на церковь православную, ввиду ее исторической роли" (VII-1). Это утверждение вполне заслуживает названия "религиозный шовинизм". Никакой особой исторической роли у православной церкви нет, она ничем не лучше и не хуже других религий. То, что против православной религии в СССР боролись больше, чем против остальных, объясняется тем элементарным фактом, что эта религия была господствующей, государственной в царской России, её разделяло большинство верующих, соответственно и борьба с ней требовала больших усилий. Марксизм-ленинизм одинаково враждебен всякой религии, и заявлять, что какой-то религии он враждебен более, чем другим, есть проявление либо глупости, либо религиозного шовинизма.
Но это ещё цветочки. Далее мы читаем: "Лучший тип коммуниста, т. е. человека целиком захваченного служением идее, способного на огромные жертвы и на бескорыстный энтузиазм, возможен только вследствие христианского воспитания человеческих душ, вследствие переработки натурального человека христианским духом. Результаты этого христианского влияния на человеческие души, чисто незримого и надземного, остаются и тогда, когда в своем сознании люди отказались от христианства и даже стали его врагами" (VII-2).
Вновь религиозный шовинизм. Даже к тому моменту, когда была написана эта работа, было достаточно примеров, доказывающих, что человек, захваченный служением идее, способный на огромные жертвы и на бескорыстный энтузиазм, появляется отнюдь не только вследствие "христианского воспитания человеческих душ" и "переработки натурального человека христианским духом" (последнее напоминает копчение мяса или рыбы). Не видеть этих примеров мог только либо человек, сознательно лгущий, либо человек, окончательно оторвавшийся от жизни и ушедший в потусторонний, мистический мир до такой степени, что ничего вокруг уже не видит. Я сильно сомневаюсь, что самопожертвование трёхсот спартанцев в Фермопильском ущелье было результатом христианского влияния. Я столь же сильно сомневаюсь, что индусы, восстававшие против английских колонизаторов, вдохновлялись христианским духом. Мы знаем, с какой самоотверженностью сражались за Советскую власть татарские, башкирские и иные трудящиеся, воспитанные отнюдь не в христианском духе. Мы знаем, с какой самоотверженностью и с каким энтузиазмом работали дехкане разных национальностей на постройке Ферганского канала. Уже после написания бердяевской книги, во время Великой Отечественной войны жизнь дала огромное количество доказательств того, что жертвенность, энтузиазм, бескорыстное служение великой идее свойственны отнюдь не только людям, воспитанным христианской религией. Закрыл собой командира и спас его ценой своей жизни азербайджанец Гафур Мамедов. Закрывали собой амбразуру вражеского дзота киргиз Чолпонбай Тулебердиев, узбек Кудрат Суюнов, таджик Туйчи Эрджигитов. Повела за собой бойцов в атаку и погибла казашка Маншук Маметова. Не поддаваясь отчаянью, писал в камере смертников Моабита свои пламенные стихи татарин Муса Джалиль. Подобные примеры можно приводить очень долго. Не христианством и не исламом, а коммунизмом были воспитаны эти герои, и боролись, жертвовали собой они не за спасение души, не за "чисто незримый и надземный" дух, а за свою общую Родину, за социализм, за счастье своих близких. Новые примеры, полностью опровергающие христианский шовинизм Бердяева, дала история человечества после войны. Воспитанные в буддистских и конфуцианских ценностях китайцы и корейцы дали образцы величайшей самоотверженности и самопожертвования в борьбе за свои революции, вьетнамцы – в революции и в национальной войне против захватчиков. Бердяев, бесспорно, умный человек, но даже умный человек скатывается в величайшую глупость в результате слепого, можно даже сказать – фанатического, следования религиозной (в данном случае христианской) идее.
Одной из важнейших особенностей книги "Истоки и смысл русского коммунизма" является многократно, настойчиво повторяемое Бердяевым утверждение, что коммунизм (марксизм) сам является религией. Таким образом, борьба коммунистов против любой религии как разновидности опиума для народа представляется как борьба одной религии против другой. Опять приходится говорить о том, что Бердяев был неспособен понять, что кто-то может мыслить не в религиозных, а в каких-то других категориях, в другой "системе координат". Утверждение, что марксизм есть вера, повторяется на каждом шагу, буквально с шаманским упорством. Разумеется, нет никакого смысла останавливаться на каждом таком заявлении. Ниже будут рассмотрены только те из них, в которых имеется хоть какое-то обоснование и которые, следовательно, представляют хоть какой-то интерес.
Как следует из высказываний Бердяева, главным признаком религии он считал "тоталитарность", то есть всеобщность, целостность, стремление охватить все проявления жизни.
"Русские коммунисты-атеисты утверждают целостность, тоталитарность не менее православных славянофилов" (I-2).
"…учение, обосновывающее тоталитарную доктрину, охватывающую всю полноту жизни - не только политику и экономику, но и мысль, и сознание, и все творчество культуры - может быть лишь предметом веры" (VI-1).
"Старая русская монархия покоилась на ортодоксальном миросозерцании, требовало согласия с ним. Новое русское коммунистическое государство тоже покоится на ортодоксальном миросозерцании и требует еще с большей принудительностью согласия с ним. Священное царство всегда есть диктатура миросозерцания, всегда требует ортодоксии, всегда извергает еретиков. Тоталитарность, требование целостной веры, как основы царства, соответствует глубоким религиозно-социальным инстинктам народа" (VI-4).
"Коммунизм сам хочет быть религией, идущей на смену христианству, он претендует ответить на религиозные запросы человеческой души, дать смысл жизни. Коммунизм целостен, он охватывает всю жизнь, он не относится к какой-либо социальной области. Поэтому его столкновение с другими религиозными верованиями неизбежно. Нетерпимость, фанатизм всегда имеют религиозный источник. Никакая научная, чисто интеллектуальная теория не может быть столь нетерпима и фанатична" (VII-1).
"Коммунистическая власть… движется ненавистью к христианству, в котором видит источник рабства, эксплуатации, тьмы. Коммунисты чрезвычайно невежественны и непросвещенны в вопросах религиозных (видимо, не было у бедняг времени подробно ознакомиться с вопросами мистики и шарлатанства – они занимались более важными делами), но определяются они идейными мотивами, движутся своей собственной религиозной верой" (VII-2).
Бердяев, подобно многим, увлекается внешними признаками, не делая какой-либо попытки заглянуть внутрь, понять суть дела. Коммунизм, по его мнению, целостен, тоталитарен, является "ортодоксальным миросозерцанием", следовательно это религия. Насколько идеи коммунизма или другой идеологии подтверждаются или опровергаются жизненной практикой, его не интересует. Впрочем, Бердяев вовсе не возражает против "ортодоксального миросозерцания", если это христианское миросозерцание. И, протестуя против тоталитарности коммунистической идеологии, Бердяев не возражает против тоталитарности христианства, то есть той идеологии, которой сам придерживается. "Тоталитарным может быть лишь царство Божье, царство кесаря всегда частично" (VI-5). Всё в коммунизме, что согласуется с христианством, – хорошо, всё, что противоречит ему – плохо, ложно. Надо думать (особенно, если обратить внимание на оценку Бердяевым современного ему капитализма), что с такой же позиции он оценивает любую идеологию вообще. Но любая религия вообще изначально ложна, так как основана на ложной идее существования бога (богов). Христианство здесь ничем не хуже и не лучше других. Поэтому бессмысленно оценивать коммунистическую идеологию по критериям христианства, как и другой религии.
"Функции церкви переходят и на государство. Коммунистическая власть тоже заботится о спасении душ своих подданных, она хочет воспитать их в единоспасающей истине, она знает истину, истину диалектического материализма" (VII-2).
Яркий пример затаскивания коммунистической идеологии в бердяевскую "систему координат". Снова и снова Бердяев не только сам не может мыслить какими-либо категориями, кроме религиозных, но и не может представить, что кто-то другой может мыслить иными категориями. Коммунистическая идеология (а, следовательно, и власть, на ней основанная) ни о каком спасении душ не заботится, она не признаёт бессмертия души, её существования после смерти, как не признаёт и бога. Коммунисты не заботятся о всякой чепухе вроде загробной жизни, они озабочены куда более серьёзным и важным делом – построением счастливой жизни для трудящихся здесь и только здесь, на земле.
Ещё один важный признак религии по Бердяеву – непримиримая враждебность ко всяким отклонениям, к "ереси", отторжение еретиков. Этот вопрос будет рассмотрен в разделе, посвящённом идеологической борьбе. Здесь скажем только, что борьба с тем, что Бердяев называет ересями, – это борьба с разновидностями буржуазной идеологии, то есть с вражеской идеологией. И борьба эта имеет не религиозный, а политический, классовый характер.
В уже упоминавшейся книге "Царство духа и царство кесаря" Бердяев вернулся к вопросу о "религиозности" марксизма (коммунизма). В главе VIII "Противоречия марксизма" он писал:
"Причина исключительного динамизма и действенности марксизма-коммунизма та, что он носит на себе все черты религии. Научная теория и политическая практика никогда не могли бы играть такой роли. Можно установить следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может быть лишь истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение мира на две части - верующих-верных и неверующих-неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации). Религиозным является и учение о скачке из царства необходимости в царство свободы. Это есть ожидание преображения мира и наступления Царства Божьего. Устарелая марксистская Zusammenbruchtheorie [по Бердяеву – теория всеобщего (или автоматического) краха империализма], которая утверждает, что положение рабочих становится все хуже и хуже и вся экономика идет к неотвратимым катастрофам, напоминает апокалиптический взрыв этого мира. Эта теория определилась не только наблюдением над реальным экономическим процессом и его анализом, но и эсхатологической настроенностью, ожиданием катаклизма этого мира. Противоречие марксизма в том, что царство свободы, на которое направлены все упования, будет неотвратимым результатом необходимости. Тут очень чувствуется влияние гегельянства. Марксизм понимает свободу как сознанную необходимость. Это в сущности есть отрицание свободы, которая всегда связана с существованием духовного начала, не детерминированного ни природой, ни обществом. Марксизм как религия есть секуляризованная форма идеи предопределения. Псевдорелигиозный характер носит также разделение истории на две части. До социалистической или коммунистической революции есть лишь введение в историю, после нее только - начало настоящей истории. В основании марксистской религии лежит секуляризованный, неосознанный хилиазм. Вне этого весь пафос марксизма лишен всякого смысла. Марксисты очень сердятся, когда марксистскую доктрину рассматривают как теологию, но им никогда не удалось опровергнуть это определение".
Всего один (хотя и длинный) абзац, но насколько же он важнее и интереснее многократных шаманских завываний на эту тему, которыми буквально напичканы "Истоки и смысл русского коммунизма"! Потому что здесь Бердяев чётко излагает и обосновывает свою позицию, здесь ясно, с чем надо спорить. При этом аргументы, приводимые Бердяевым, можно разбить на три группы.
Первое. Бердяев перечисляет основные свойства, присущие (по его мнению) коммунизму и позволяющие (по его мнению) назвать его религией. При этом он – вольно или невольно – произвёл подмену понятий. Место коммунизма как учения, как идеологии занял коммунизм (точнее, социализм или даже диктатура пролетариата) как государственный и общественный строй на идеологической основе марксизма-ленинизма, существовавший в СССР того времени. Бердяев перечисляет свойства строя. С некоторыми из них можно спорить. Например, "марксизм-коммунизм" был не просто идеологией, но и политической практикой. Догматическим системам никак несвойственна практическая гибкость. Сильное сомнение вызывает "неизменяемость философии науки". Марксизм никогда не считал эксплуатацию "первородным грехом" и вообще не использовал подобной терминологии (об этом уже писалось) и т.д. Другие свойства Бердяев приводит в целом правильно (если отвлечься от несвойственной марксизму-ленинизму терминологии). Но в любом случае это свойства именно строя, Бердяев же (и в этом состоит та самая подмена понятий) объявляет их свойствами учения, свойствами идеологии. Но коммунизм как учение, разработанное Марксом и Энгельсом, обладать такими свойствами никак не мог (тем более во времена Маркса и Энгельса).
Более того, Бердяев объявляет религией не только марксизм, но и вообще материализм (в том числе и домарксовский) и даже атеизм. "В России материализм… превратился в своеобразную догматику и теологию" (II-2). "В русском материализме не было ничего скептического, он был верующим" (II-2). "Русский атеизм, который оказался связанным с социализмом, есть религиозный феномен" (II-1). "…Не верю в существование чистых "атеистов". Человек есть религиозное животное и, когда он отрицает истинного, единого Бога, он создает себе ложных богов, идолов и кумиров, и поклоняется им" (VII-1). Как говорится, дожили: столько писать о любви к человеку, к ближнему, о свободе личности и духа – и в результате докатиться до того, что человек есть религиозное животное! Но главное в том, что материализму и атеизму опять-таки никак не могут быть свойственны те религиозные черты, которые приводил Бердяев и которые неправомерно перенесены им со строя на идеологию. Если уж атеизм – религия, то тогда какая идеология – не религия?
Второе. Бердяев приписывает марксизму: а) теорию автоматического краха империализма; б) эсхатологическую настроенность (эсхатология – религиозное учение о целях и конце космоса и истории) и ожидание апокалиптического взрыва (в виде революции); в) неосознанный секуляризованный хилиазм, то есть заимствованную у религии идею предопределения. Это вновь пример того, как Бердяев не может представить себе каких-либо рассуждений на иной основе, кроме религии, как он упорно затаскивает всех – и оппонентов и читателей – в религиозную систему координат. Всякая попытка предвидеть ход истории для него имеет псевдорелигиозный характер, положения марксизма о постоянном относительном обнищании пролетариата и о неизбежном крахе капитализма – это предсказание апокалипсиса и конца света.
Как известно, есть предсказание – и предсказание. Предсказанием будущего можно назвать и утверждение, что, если выпустить из рук некий предмет, он полетит обязательно вниз. Если при этом знать начальную высоту, можно точно предсказать его скорость в момент падения на землю. Но в таком предсказании ничего религиозного нет. Одно дело – кликушеские вопли о конце света в декабре 2012 года, совсем другое – предупреждение, что в случае термоядерного взрыва выше определённой мощности начнётся цепная термоядерная реакция океанов Земли, после чего наша планета перестанет существовать. Нет и не может быть ничего религиозного или "псевдорелигиозного", никакого ожидания апокалипсиса, никакого "предопределения" в таком "предсказании", которое основано на научном анализе фактов, на точном учёте и правильном применении закономерностей развития природы и общества. Марксизм-ленинизм как раз и основан на точнейшем учёте и анализе объективно-исторических факторов, на вскрытии глубинных и объективных законов исторического процесса, на научном предвидении развития общества. И в его "предсказаниях" ничего религиозного нет.
И, разумеется, нет никакой теории автоматического краха империализма – это очередная выдумка Бердяева, приписанная им марксизму. Подобная "теория" настраивает людей на спокойное ожидание того, когда империализм рухнет сам собой. Но так он никогда не рухнет. Марксизм-ленинизм утверждает, что движущей силой истории является активная деятельность людей, в эксплуататорском обществе – классовая борьба, революционная деятельность. Именно такая деятельность, а вовсе не ожидание автоматического краха может привести и обязательно приведёт к конечному краху империализма.
Третье. На основе одной-единственной образной марксистской фразы о скачке из царства необходимости в царство свободы Бердяев построил целую теорию, вновь, разумеется, искажающую марксизм (это напоминает его прочтение "Тезисов о Фейербахе"). Эта фраза трактуется им как "религиозное учение, ожидание преображения мира и наступления Царства Божьего". И уж, конечно, диалектический принцип свободы как познанной необходимости трактуется им как противоречие марксизма, так как "это в сущности есть отрицание свободы, которая всегда связана с существованием духовного начала, не детерминированного ни природой, ни обществом".
Для Бердяева существование всемирного духа, духовного начала и т.п. очевидно, неоспоримо и не подлежит обсуждению. Всё, что этому противоречит, неправильно. Но это очередное умозрительное, ничем не подтверждённое утверждение. Всякий всемирный дух, всякое духовное начало, не связанное с материальным носителем, есть такая же выдумка, такой же миф, как бог или всемирный разум. И если мифический всемирный дух и основанная на нём мифическая свобода противоречат законам диалектики, многократно подтверждённым жизнью, практикой, то тем хуже для такого духа и такой свободы. Действительную свободу человечество приобретает через познание законов природы, экономики и общества и через применение этих законов для блага людей, через создание для себя на основе этих законов новых возможностей, то есть через познание необходимости. Именно знание этих законов помогает рабочему классу и всем трудящимся понять, что только на пути сокрушения частной собственности и основанного на ней строя, только на пути построения строя, основанного на общественной собственности, они приобретут подлинную свободу.
Перечисляя главные, по его мнению, религиозные черты марксизма, Бердяев тщательно обходит – не знаю, умышленно или нет – ряд важнейших особенностей, имеющихся в любой религии, но отсутствующих в марксизме-ленинизме. Любая религия – это идеология, основанная на идее существования бога или богов. Бог рассматривается как некая субстанция, которая: а) бессмертна и вечна в прошлом и будущем; б) всемогуща; в) когда-то сотворила весь материальный мир. Любой религии присущи идея бессмертной души, идея божьего суда после смерти, идея загробной жизни, причём характер этой жизни определяется поведением человека в жизни земной. Любая религия учит быть покорным существующей власти здесь, чтобы получить счастье и вознаграждение после смерти. Все эти положения являются неотъемлемыми особенностями любой религии. Но как раз всех этих положений в марксизме нет, более того, они марксизмом активно отвергаются. В самом деле, что или кто является богом в марксизме, если считать его религией? Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин? Не пойдёт: они не были ни бессмертными, ни всемогущими и явно не сотворили этот мир. Идея построения коммунизма как идеального, счастливого общества? Она опять-таки не творила мир, не существовала вечно и она не обещает счастливой загробной жизни, напротив, отвергает такую жизнь, предлагая добиваться счастья в этом мире. Материя? Но она не всемогуща, поскольку существует и развивается, подчиняясь объективным законам. Так что же? Ответа я до сих пор не встретил нигде.
Марксизм – не вера, марксизм – убеждение. И вера и убеждение являются разновидностями идеологии, разновидностями мировоззрения. Но вера основана на субъективных, внутренних факторах (пресловутое "мне так кажется" и т.п.), а убеждение – на факторах объективных, внешних по отношению к человеку. Марксизм-ленинизм отрицает идею существования бога в любом виде, он стоит именно на объективной, фактической, материальной, земной основе, на научном анализе фактов, на системном подходе и поэтому никак не может быть религией.
В уже упомянутой послевоенной работе "Царство духа и царство кесаря", в главе VIII Бердяев с несколько наивным (даже чуточку детским) удивлением восклицал: как же так, я и другие философы так замечательно доказали неправильность и устарелость марксизма, а он становится всё сильнее и сильнее и привлекает к себе всё больше сторонников! Говорилось это, разумеется, другими словами, но воспринимается именно так. Удивляться тут нечему: правота любой научной теории, как известно, определяется практикой. Правота марксизма-ленинизма в то время была многократно подтверждена исторической практикой, в том числе социалистическими революциями в ряде стран Европы, Азии, а позднее и Америки. И именно в этом, а не в вере и религиозном поклонении сила марксизма.
Глупо отрицать тот горький факт, что в СССР, особенно в застойный период, у многих людей сформировалось слепо-бездумная вера (именно вера, чёрт возьми!) в правильность марксизма. Во многом это было инициировано сверху, инициировано партийными руководителями, которые от творческого развития марксизма в соответствии с изменявшимися жизненными реалиями сами скатились к бездумному, догматическому повторению основных положений. Как только марксизм-ленинизм в СССР стал предметом веры и догматического заучивания, он стал неотвратимо слабеть, перестал соответствовать жизненной, исторической практике и в итоге потерпел поражение. Парадоксально, но этот факт является лишним доказательством того, что марксизм-ленинизм не имеет ничего общего с религией. Ибо любая религия становится только сильнее и влиятельнее от догматической, бездумной веры своих адептов, марксизм-ленинизм же от этого слабеет.
Другой стороной бердяевской "теории" о коммунизме как религии является постоянно повторяемое утверждение о мессианском призвании пролетариата. Как и слова о "марксистской вере" или "коммунистической религии", это утверждение повторяется многократно, с тем же шаманским упорством.
"Марксизм есть не только учение исторического или экономического материализма о полной зависимости человека от экономики, марксизм есть также учение об избавлении, о мессианском призвании пролетариата" (V-1).
"Ему [пролетариату] приписываются мессианские свойства, на него переносятся свойства избранного народа Божьего, он новый Израиль. Это есть секуляризация древнееврейского мессианского сознания" (V-1).
"Маркс создал настоящий миф о пролетариате. Миссия пролетариата есть предмет веры" (V-1).
"Вся концепция марксизма очень зависит от развития капитализма и приурочивает к капиталистической индустрии мессианскую идею пролетариата, которая с наукой ничего общего не имеет" (V-2).
И так далее и тому подобное… Бердяев был, безусловно, прав, когда говорил, что мессианская идея пролетариата не имеет ничего общего с наукой. Но эта идея не имеет ничего общего и с марксизмом, являясь всего лишь очередным примером того, как Бердяев выдавал за марксизм собственные выдумки, с которыми сам же и спорил. В очередной раз Бердяев оказался не в состоянии подняться выше веры и прочих религиозных понятий, в очередной раз попытался затащить Маркса и марксизм в свою систему координат.
Подобно тому, как революция для Бердяева была результатом личной воли Ленина и большевиков, гегемония пролетариата в социалистической революции была для него результатом воли Маркса. Это вполне закономерно вытекает из идей о примате субъективного над объективным, о свободной личности, не детерминированной никакими законами природы и общества. Но пролетариат – не мессия, который изрекает истину и за которым требуется идти бездумно и послушно. Пролетариат – гегемон, лидер, который возглавляет другие классы в социалистической революции. Роль пролетариата, которую Бердяев надуманно называет "мессианством" не есть нечто придуманное и навязанное свыше или со стороны. Гегемония пролетариата определяется закономерностями исторического процесса, местом пролетариата в этом процессе, такими качествами как организованность, дисциплинированность, революционность, а также тем, что у пролетариата нет частной собственности. Но эти качества пролетариата существуют не потому, что так было благоугодно провозгласить Марксу и Энгельсу. Они существовали и существуют вне зависимости от желания или нежелания Маркса, Ленина, Бердяева, автора этих строк или кого-то ещё. Маркс и Энгельс вскрыли и доказали эти качества, а также руководящую роль пролетариата в социалистической революции. Точно так же Коперник открыл, что Земля вращается вокруг Солнца, но Земля вращалась по тем же законам задолго до Коперника и продолжает вращаться по этим законам вне зависимости от чьего-либо согласия или несогласия.
Как учит восточная мудрость, сколько ни говори "халва", во рту сладко не станет. Бердяев раз за разом повторяет мысль о мессианской роли пролетариата, называя эту часть марксизма мифом. Какой это миф, хорошо показали социалистические революции в различных странах, прежде всего в России. Не мифологической, а полностью реальной оказалась сила пролетариата, его организованность, дисциплинированность и революционность, его гегемония в революции. Всё это происходило на глазах у Бердяева, он не мог этого не видеть. Но он предпочёл в очередной раз спрятаться в созданный им кокон собственных идей и ни в коем случае не пускать внутрь этого кокона реальную жизнь.
В завершение этого раздела – небольшая "информация к размышлению". Многие страны прошли в своём развитии через буржуазные революции в той или иной форме. Во всех таких революциях лидером, гегемоном была буржуазия. Она вела за собой прочие классы, она выдвигала революционные программы и лозунги, она возглавляла борьбу против феодализма за более прогрессивный общественный строй – капитализм. Но почему-то ни Бердяеву, ни кому-либо другому не пришло в голову говорить о мессианской роли бурж

[Пермский 1977]

Дорога никуда. Часть 4

08.03.2013 16:03 | Автор: Иван Вылка | | |
Продолжение анализа книга Н.А. Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма". Начало см. здесь

О том, как Бердяев в очередной раз пытался уличить Ленина и коммунистов в безнравственности

Вопрос о нравственности, судя по всему, не являлся для Бердяева основным, возможно, в силу своей – для Бердяева – очевидности. Буржуазные и религиозные философы никогда не подвергали сомнению всеобщность, абсолютность единых для всех нравственных норм. Точно так же не подвергалась сомнению безнравственность коммунистов. Естественно, под главным ударом постоянно оказывался В.И.Ленин, поскольку он был первым, кто чётко и бескомпромиссно, не заботясь о какой-либо словесной маскировке, изложил представление о коммунистической нравственности. Бердяев в этом вопросе не исключение, хотя, надо отдать ему должное, он анализирует взгляды Ленина значительно глубже и объективнее подавляющего большинства современных узколобых демократических "моралистов". Тем не менее, в своём анализе он полностью остаётся в буржуазных рамках "внеклассовой", религиозной нравственности, и ожидать иного было бы трудно.
"Революционность Ленина имела моральный источник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации. Но став одержимым максималистической революционной идеей, он в конце концов потерял непосредственное различие между добром и злом, потерял непосредственное отношение к живым людям, допуская обман, ложь, насилие, жестокость. Ленин не был дурным человеком, в нем было и много хорошего. Он был бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе. Но исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе" (VI-1).
К этим словам можно сделать несколько замечаний. Во-первых, выше уже говорилось о том, что эксплуатация аморальна и безнравственна только с точки зрения эксплуатируемых, у эксплуататоров же точка зрения противоположная. Во-вторых, не вполне ясно, что понимал Бердяев под "непосредственным отношением к живым людям". Наконец, насилие, жестокость Ленин допускал по отношению к врагам – и правильно делал; относительно лжи и обмана нужны конкретные факты (наверное, я безнадёжно наивный человек: утверждения Бердяева и конкретные факты – вещи почти несовместимые). Кстати, обман врага ни в какие времена и ни при каком общественном строе не считался чем-то недопустимым и аморальным.
"Ленин объявляет нравственным все, что способствует пролетарской революции, другого определения добра он не знает. Отсюда вытекает, что цель оправдывает средства, всякие средства. Нравственный момент в человеческой жизни теряет всякое самостоятельное значение. И это есть несомненная дегуманизация" (VII-3).
Своё определение нравственности Ленин дал более 90 лет назад (в 1920 году в своей знаменитой речи "Задачи союзов молодёжи" на III съезде комсомола). За это время вокруг ленинских слов наслоилось огромное количество грязи, ненависти, непонимания и прямого вранья. Поэтому возникает явная необходимость разобраться с ленинским определением нравственности и тем, что из этого выводит Бердяев. Прежде всего, Бердяев в очередной раз весьма вольно передаёт слова Ленина. Нравственным Ленин объявлял не то, что способствует пролетарской революции, а "то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества" и созданию нового общества[1]. Пролетарская революция – промежуточная цель, средство для достижения этой главной цели (и потому нравственна с точки зрения коммунистов). Кто-то скажет, что разница невелика, но большое враньё часто начинается с подобных мелочей. Тем более для буржуазных демократов подобный приём служит одним из основных средств в любой дискуссии: переврать слова оппонента, приписать ему то, что он не говорил, и критиковать его за то, что сам же ему и приписал. В "Истоках и смысле…" Бердяев тоже применял этот приём неоднократно.
Бердяев по отношению к Ленину стоит на классово противоположных позициях. Поэтому для него ленинское определение нравственности является безнравственным – ничего нового и неожиданного в этом нет и быть не может. А как определяет нравственность сам Бердяев? Формально никак: по своей привычке он не считает нужным хоть как-то определить используемые понятия. Но из текста можно вполне точно определить, что Бердяев выводит нравственность из существования абсолютного добра и абсолютного зла, как надмировых, всеобщих категорий. Эти категории, в свою очередь, выводятся из существования бога, выводятся как нечто, богом установленное и богу соответствующее. Собственно, то же самое делали и делают религиозные деятели всех мастей как до Бердяева, так и после него. Но здесь возникают те же два возражения, которые уже высказывались выше. Во-первых, бога нет – и все рассуждения об абсолютных добре и зле летят в тартарары. Во-вторых, даже если сделать Бердяеву и иже с ним уступку и на минуту предположить, что бог есть, откуда известно, что абсолютное добро и абсолютное зло бог определил именно так, как это представляется Бердяеву или кому-либо другому, а не иначе? Обвиняя коммунистов в том, что они хотят присвоить себе право на знание абсолютной истины, Бердяев сам присваивает себе монопольное право на знание абсолютной истины христианства, право на знание понятий, воли, стремлений и целей своего бога. И то же самое можно сказать о любом религиозном деятеле, вообще о любом человеке, который стремится поставить нравственность, добро и зло над жизнью, вывести их из чего-то выдуманного, реально несуществующего.
Одна из слабостей любой религии состоит в противоречии между реальной жизнью и надуманной "всеобщей" моралью, выведенной из понятий абсолютного добра и абсолютного зла. Признание существования абсолютного добра и абсолютного зла приводит на практике к неизбежному выбору между двумя возможностями:
1) Выбрать человека (группу людей), которому (которым) ведомы абсолютное добро и абсолютное зло и указания которого (которых) по поводу морали окончательны и обжалованию не подлежат. Тут неизбежны вопросы: кого выбирать, почему именно его, как убедить остальных, что это именно он, как заставить подчиниться несогласных?
2) Признать, что людям в этих вопросах не разобраться, махнуть на высокие материи рукой и выводить добро и зло из реальной жизни, то есть делать практически то же самое, что и при непризнании абсолютного добра и абсолютного зла. Именно это на самом деле всегда и происходит, но в рамках буржуазной морали этот момент замалчивается, "низменные" жизненные интересы маскируются высокими разговорами об абсолютном добре, абсолютном зле, высшей справедливости, всеобщей надклассовой морали и т.п.
Моральные принципы людей определяются их интересами, определяются общественным бытием. Столкновение моральных принципов людей неизбежно, оно необходимым образом вытекает из расхождения их интересов. Точно так же различия между классами, между их интересами порождают различия в классовой морали. Если между классами и их интересами имеются неразрешимые (антагонистические) противоречия, как между буржуазией и рабочим классом, столь же неразрешимы будут противоречия между коммунистической и буржуазной моралью. Отсюда и непримиримость буржуазных деятелей в отношении коммунизма и коммунистов, сочетающаяся с очевидной снисходительностью к "своим". Коммунистам не прощается ничего, их реальные ошибки и преступления преувеличиваются в десятки раз. В то же время во много раз большие преступления капитализма замалчиваются, либо для них находятся оправдания. Преступления европейского капитализма в колониях, атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, преступления США во Вьетнаме, кровавые режимы южноамериканских диктаторов – ничто не является достаточной причиной для признания капитализма преступным строем. А такое преступление капитализма, как развязывание 2-й мировой войны, и вовсе всеми силами пытаются возложить на СССР (не удивлюсь, если и ответственность за 1-ю мировую войну возложат когда-нибудь на коммунистов).
Коммунисты часто обвиняют буржуазных деятелей в двойной морали. Следует признать: никакой двойной морали там нет. На самом деле присутствует вполне чёткая и последовательная мораль: хорошо то, что хорошо для капитализма. Нередко используется частный случай этого принципа: хорошо то, что плохо для коммунизма. Практически капиталисты и их философы провозглашают то же самое, что и Ленин, только "с противоположным знаком". Нравственным признаётся всё, что соответствует интересам крупной буржуазии, если нужно, то и преступление. Но, пытаясь прикрыть эту мораль ссылками на несуществующие высшую справедливость, абсолютное добро и абсолютное зло, обвинители Ленина и большевиков неизбежно попадают в ловушку двойной морали. Коммунисты, не пытающиеся маскировать свои принципы всякой мистикой и говорящие о них открыто, такой ловушки избегают и просто поступают честнее.
О том, как Бердяев измерял уровень культуры
У Бердяева не определены никак или определены очень туманно весьма важные понятия. Многие неопределённые или плохо определённые понятия встречаются неоднократно и многократно. В их числе критерий высоты, качества, уровня культуры. Между тем эти понятия весьма важны в философии Бердяева – это следует хотя бы из того, насколько часто он говорит о высоком или низком уровне культуры тех или иных деятелей и даже групп людей. Уровень, качество культуры, по всей видимости, являлись для Бердяева одним из главных критериев оценки строя, социального движения и отдельного человека, причём не только деятеля литературы или искусства, но и революционера.
"Несмотря на обширную ученость, Чернышевский не был человеком высокой культуры. Тип культуры был пониженный по сравнению с культурой людей 40-х годов. В нем было безвкусие, принесенное семинаристами и разночинцами" (II-2).
"В философии, в искусстве, в духовной культуре Ленин был очень отсталый и элементарный человек, у него были вкусы и симпатии людей 60-х и 70-х годов прошлого века" (VI-1).
"Тип культуры Ленина был невысокий, многое ему было недоступно и неизвестно… Он много читал, много учился, но у него не было обширных знаний, не было большой умственной культуры… У него не было философской культуры, меньше, чем у Плеханова" (VI-1).
"Большевики пришли к господству в революции уродливо, с уродливым выражением лица, с уродливыми жестами. Это определилось не только тем, что они не принадлежали к тому слою, в котором выработалась культурная форма и манеры, более соответствующие понятию о прекрасном, но и тем, что у них было много ненависти, мстительности, rеssеntimеnt, которые всегда уродливы, у них не было еще никакого стиля, не произошло еще оформления. В революциях всегда есть уродливая сторона. И те, которые хотят особенно быть верными красоте, не могут быть слишком активными в революциях" (VI-3).
"Советская литература по антирелигиозной пропаганде стоит на очень низком интеллектуальном уровне и эстетически непереносима по своему стилю, - это самый низкий род литературы в советской России. Необычайно грубы, безвкусны и, при всей своей элементарности, мало понятны народным массам советские антирелигиозные карикатуры" (VII-1).
Список примеров можно было бы продолжать довольно долго. Но уже из приведённых высказываний картина в целом становится ясна. В первую очередь приходится вновь обратить внимание на то, что уже говорилось неоднократно: практически нигде Бердяев не объясняет, что он понимает под тем или иным термином, в данном случае, что же он считает высокой культурой, высоким культурным уровнем, "качеством" культуры. Ответ на этот вопрос приходится искать по косвенным признакам. Зато очевидно другое: Бердяев никак не может уяснить, что понимание красоты, особенно красоты революции, может быть совершенно разным у разных людей. Нет единого критерия высоты культуры, всё зависит от личного восприятия человека, от того, что считать более совершенной формой или более высоким уровнем: картины Пикассо или Дейнеки или и то и другое – тут мнения могут быть самые разные.
Кроме того, по книге Бердяева в целом видно, что жизнь, интересы, чаяния и вкусы народных масс он не знал совершенно. Поэтому никакой ценности не имеют его замечания, подобные тому, что народным массам малопонятны советские антирелигиозные карикатуры.
По отдельным высказываниям Бердяева можно видеть, что высокий уровень культуры он считал достоянием весьма узкой интеллектуальной или аристократической элиты.
"Культура всегда образуется и достигает более совершенных форм путем аристократического отбора. Демократизуясь, распространяясь в ширь на новые слои, она понижается в своем уровне и лишь позже, путем переработки человеческого материала, культура может опять повыситься" (II-2).
"В начале XX века религиозный ренессанс происходил у нас в очень узком кругу и был явлением не столько народной жизни, сколько культурной элиты" (VII-2).
Таким образом, народным массам в возможности обладать высоким уровнем культуры отказывается. К сожалению, из этих слов Бердяева вновь невозможно выяснить, что он считал высоким уровнем культуры и как измерял высоту этого уровня. Зато к пониманию представления Бердяева о "высокой" культуре приближают следующие слова о Чернышевском.
"Чернышевский писал также по вопросам эстетики и был типичным представителем русской публицистической критики. Он отстаивал тот тезис, что действительность выше искусства и хотел построить реалистическую эстетику. В антиэстетизме Чернышевского был сильный аскетический мотив. Он уже хотел того типа культуры, который восторжествовал в коммунизме, хотя часто в карикатурной форме, - господство естественных и экономических наук, отрицание религии и метафизики, социальный заказ в литературе и искусстве, мораль социального утилитаризма, подчинение внутренней жизни личности интересам и директивам общества" (II-2).
Здесь, в частности, Бердяев говорит о социальном заказе в искусстве. Этот вопрос у Бердяева поднимается не раз (например, в главе IV), причём в плоскости "нужно – не нужно", "хорошо – плохо" и т.п. Но такая постановка вопроса бессмысленна, поскольку социальный заказ – явление закономерное и в этом смысле необходимое. Общество, точнее, класс, находящийся у власти, выбирает и поддерживает те направления в искусстве, те произведения и тех деятелей искусства, которые поддерживают власть этого класса. Этот выбор и эта поддержка могут происходить разными путями (государственный контроль, меценаты и т.д.), но происходят обязательно. При этом в большинстве случаев деятели искусства, не попадающие в "струю" социального заказа, не давятся физически, а просто начинают испытывать трудности со средствами к существованию. И это происходит при любом строе и при любой разновидности власти. Можно считать это явление отвратительным, негуманным, нехристианским и т.п., но невозможно этого избежать.
Исключительно важным для понимания бердяевского представления о высокой культуре является раздел 3 главы V анализируемой книги. К сожалению, по понятным причинам невозможно процитировать весь раздел целиком. В указанном разделе Бердяев даёт довольно точную картину (если смотреть с фактической точки зрения, а не с точки зрения "что такое хорошо и что такое плохо") деградации значительной части русской интеллигенции после революции 1905 года. В первую очередь это относится к той части интеллигенции, которая ранее считала себя передовой, революционной (а поскольку марксизм одно время был модным, то и марксистской). Сначала страх перед "элементарностью и грубостью идей революции", затем – отказ от целостности марксизма, стремление соединить марксизм "с иной, не материалистической философией", "критический пересмотр некоторых сторон марксизма", и как закономерный итог полный отказ "от связи с разными формами марксизма". Столь же закономерным итогом был отказ не только от материализма, но и от диалектики, уход в метафизику, мистику, потусторонний мир и, естественно, религию. Разумеется, для Бердяева это не деградация, а наоборот, небывалый расцвет культуры, освобождение духа и духовного творчества, ренессанс духовной культуры. Здесь, как и везде, всё упирается в основной вопрос философии: что первично – материя или сознание, дух, идея? Для человека, признающего первичность материи, полную зависимость пресловутого духа от материальной природы, материальных носителей, подобный "ренессанс" означает не что иное, как именно деградацию.
На стороне Бердяева и его последователей тот факт, что в начале ХХ века в России действительно появилось много талантливых людей, в первую очередь, писателей и поэтов. И время это заслуженно называют серебряным веком русской поэзии. Но ведь не золотым же! Положа руку на сердце, кто из ярких самобытных талантов серебряного века достиг высот Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тургенева, Льва Толстого, Достоевского, Чехова и других гигантов века XIX? Почти (или даже совсем) никто. И не в последнюю причину потому, что гиганты XIX века крепко стояли на земле, их творчество, их философия (пусть в чём-то ошибочная) основывались на реальной жизни, а не уходили в потусторонний мир. Вспомним, что настоящий Ренессанс – западноевропейское Возрождение – был во многом связан с отходом от ранее господствовавших религиозных догм, в том числе догм христианской морали (быть может, правильнее будет сказать: расширение рамок, устанавливаемых этими догмами), с поворотом к реальной жизни. За это деятели Возрождения нередко преследовались церковью, хотя и были, без сомнения, верующими людьми. После всего этого возврат к потустороннему, к религии, к, образно говоря, спорам о том, сколько ангелов может уместиться на кончике иглы, был ни чем иным, как деградацией. И именно поэтому яркие таланты серебряного века оказались в значительной степени невостребованными, дали значительно меньше, чем могли бы дать.
Интересно, что и сам Бердяев жестоко и точно характеризовал результаты этого "ренессанса". Не знаю, понимал ли он сам в полной мере убийственность собственной характеристики. "Эти культурные идеалистические течения … все более и более теряли широкий социальный базис. Образовалась культурная элита, не оказавшая влияния на широкие круги русского народа и общества". Так называемая утончённая культура характеризуется как граничащая с упадочностью. На шестом этаже ведутся "утончённейшие беседы на эстетико-мистические темы", а внизу в это время бушует революция. Полный раскол между разными "этажами" культуры, жизнь "на разных планетах" и социальная изоляция деятелей духовной культуры – это всё слова самого Бердяева. Процессы, происходящие в среде российской творческой интеллигенции, можно называть "освобождением подавленной жизни духа и духовного творчества", культурным ренессансом, пробуждением обострённого эстетического сознания, а религиозно-мистические идеи и учения – верхним слоем русской культуры, суть их не меняется. В основе этих процессов и идей лежали незнание жизни и интересов народных масс, страх перед революцией, стремление отгородиться от жизни, не видеть её проблем, нередко элементарных и грубых, несовместимых с "высокой эстетической утончённостью". Уход от жизни в религиозную мистику, от реальных проблем народа и страны – во всякого рода эстетическую утончённость всегда был признаком упадка, деградации, а не подъёма культуры. В результате жизнь сама отбросила целый пласт весьма талантливых людей. А победил большевизм, про который сам Бердяев сказал, что он "оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году". Дело было, конечно, не в символике слов "большевизм" и "меньшевизм", не в том, что большевизм означает "большой, сильный", а меньшевизм – "маленький, слабый", и народ-де "пленялся" этим. Народ "пленялся" не этим, а тем, что именно большевики наиболее точно понимали интересы трудящихся и наиболее последовательно действовали, исходя из этих интересов.
Этот раздел (раздел 3 главы V) интересен ещё одним. Много раз в своей книге Бердяев говорил о низком (недостаточно высоком) культурном уровне различных революционеров, включая большевиков и Ленина. Но только из этого раздела можно хоть в какой-то степени выяснить, что же Бердяев понимал под высоким уровнем культуры. Это признание права духа, то есть "права религии, философии, искусства, независимо от социального утилитаризма реальной жизни" (другими словами, намеренный уход от реальной жизни). Это религиозные искания, раскрытие иного, потустороннего, духовного мира. Это идеалистический, метафизический и религиозный поворот под маркой "борьбы за самостоятельность духовных ценностей в познании, искусстве, моральной и религиозной жизни" (и такой поворот совершенно справедливо рассматривался как измена освободительной борьбе) Это поиск целостности, тоталитарности не в революции, а в религии. Это та самая утонченная культура, граничащая с упадочностью, символизм, метафизика, мистика, тема германского идеализма, тема христианства. Это потеря интереса к просвещенческой полосе русской мысли (я намеренно, насколько возможно, пользуюсь терминологией самого Бердяева). И всё это называется высшими ценностями духовной жизни. Что ж, если исходить из такого понимания высоты культуры, то уровень культуры, например, Ленина действительно не был высоким. Правда, в отличие от Бердяева, автор этих строк считает данное обстоятельство не недостатком, а, напротив, огромным достоинством Владимира Ильича.

О том, как Бердяев пытался научить коммунистов правильно вести идеологическую борьбу

Весьма часто (по крайней мере, в анализируемой работе) Бердяев использует термины "миросозерцание" и "диктатура миросозерцания". Если судить по частоте их употребления, эти понятия весьма важны, они являются одними из основных для Бердяева. Между тем, он так и не определил, что же он под этим понимает. Неопределённость терминологии – самая обычная вещь для Бердяева, на это уже приходилось и ещё придётся обращать внимание неоднократно, но делу этим не поможешь. Очень многие споры происходят от путаницы в терминологии, от того что спорящие по-разному понимают одни и те же слова. Но поскольку Бердяев своего определения не дал, приходится исходить из собственного понимания указанных слов. Миросозерцание – созерцание мира. Созерцание – это пассивная форма наблюдения, без попыток что-либо изменить. Уж в чём–в чём, но в пассивном созерцании коммунистов никак нельзя обвинить. Наоборот, их идеология предполагает, а практика воплощает постоянную активность, активное стремление изменить мир (и сам же Бердяев об этом писал, см. хотя бы раздел о материализме). С точки зрения логики и здравого смысла словосочетание "диктатура миросозерцания" никак не применимо к коммунистам.
Впрочем, некоторые фразы Бердяева позволяют, пусть косвенно и весьма приблизительно, определить его понимание диктатуры миросозерцания.
"Русское коммунистическое государство есть единственный сейчас в мире тип тоталитарного государства, основанного на диктатуре миросозерцания, на ортодоксальной доктрине обязательной для всего народа" (VI-4).
"Ленин отрицал свободу внутри партии и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин" (VI-1).
Эти фразы, во-первых, позволяют сделать предположение, что термин "миросозерцание" использовался Бердяевым в смысле "мировоззрение", "идеология". Во-вторых, диктатура миросозерцания в таком смысле влечёт необходимость идеологической борьбы на внутрипартийном, внутригосударственном и межгосударственном уровне. Соответственно возникает необходимость отдельного раздела, посвящённого вопросам идеологической борьбы и анализу взглядов Бердяева на эти вопросы. Тем более что "Истоки и смысл…" дают достаточно богатый материал для такого анализа.
Слова о различных уровнях идеологической борьбы неслучайны. Идеологическая борьба внутри партии и внутри государства имеет различный характер, различные особенности и ведётся различными методами. Между тем, коренная ошибка Бердяева заключается в том, что он совершенно неправомерно отождествляет коммунистическую партию и социалистическое государство. Соответственно его оценки различных аспектов идеологии и идеологической борьбы переносятся с партии на государство и с государства на партию. Это, кстати, весьма напоминает бердяевскую путаницу в вопросе о том, где присутствуют религиозные черты: в коммунистической идеологии или в социалистическом государстве того времени. Само собой разумеется, что марксистско-ленинскую идеологию и идеологическую борьбу Бердяев оценивает исключительно с буржуазно-демократических позиций, а также с позиций абсолютной, ничем не ограниченной свободы как явления духа, даже не предполагая возможности оценки с других позиций. Естественно, что отрицательную оценку Бердяева вызывают почти все действия Ленина и большевиков (и даже более ранних исторических лиц), начиная с принципов формирования большевистской партии.
"Нечаев во многом предвосхищает тип большевистской организации партии, крайне централизованной и деспотической, в которой все идет сверху. Нечаев хотел покрыть всю Россию такими маленькими революционными ячейками с железной дисциплиной, для которых все, все дозволено для осуществления революционной цели" (III-1).
"Целью Ленина, которую он преследовал с необычайной последовательностью, было создание сильной партии, представляющей хорошо организованное и железно-дисциплинированное меньшинство, опирающееся на цельное революционно-марксистское миросозерцание. Партия должна иметь доктрину, в которой ничего нельзя изменить, и она должна готовить диктатуру над всей полнотой жизни. Сама организация партии, крайне централизованная, была уже диктатурой в малых размерах. Каждый член партии был подчинен этой диктатуре центра. Большевистская партия, которую в течение многих лет создавал Ленин, должна была дать образец грядущей организации всей России. И Россия действительно была организована по образцу организации большевистской партии. Вся Россия, весь русский народ оказался подчиненным не только диктатуре коммунистической партии, ее центральному органу, но и доктрине коммунистического диктатора в своей мысли и своей совести. Ленин отрицал свободу внутри партии и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин" (VI-1). (Прошу извинения за повторное цитирование двух последних фраз, но это необходимо для лучшего понимания взглядов Бердяева.)
Много лжи или непонимания перемешано с правдой. Создание сильной пролетарской партии – не самостоятельная цель, а необходимость для осуществления главной цели – социалистической революции. Принципы создания и деятельности партии определялись не волей и мнением одного человека, а, в первую очередь, условиями царской России, в которой невозможно было создать легальную партию европейского типа. Партия могла быть только конспиративной, а в таких условиях необходимы железная дисциплина и сильная централизация. При этом в большевистской доктрине многое менялось (но только не основополагающие принципы), если этого требовала конкретная обстановка. Никакой диктатуры не было, партийная свобода не отрицалась, велись широкие партийные дискуссии по многим вопросам. В большевистской партии отнюдь не всё исходило сверху. Воплощались здравые идеи, которые шли снизу, и даже не от низовых партийных организаций, а от непартийных народных масс. Самый яркий пример – идея Советов. Творческая революционная идея шуйских ткачей, создавших первый рабочий Совет – первый орган пролетарской власти, была по достоинству оценена Лениным и большевиками и, в конечном итоге, воплощена по всей стране. Наконец, главное, чего не увидел Бердяев: большевики опирались не на заговор, не на узкую организацию революционеров, а на передовой класс – это изначальная, основополагающая идея Ленина, получившая окончательное оформление в работе "Марксизм и восстание".
Ленин не отрицал свободу внутри партии – Ленин требовал партийной дисциплины, без которой вообще никакая партия (не только коммунистическая) не может существовать. Дисциплину нельзя путать с подчинением диктатуре центра. Любое, самое демократическое обсуждение должно иметь своим завершением выработку решения, которое после своего принятия становится обязательным для всех членов партии. Без этого условия любая партия становится аморфным, ни на что реально неспособным образованием. То же относится, кстати, и к любому государству. К сожалению, в СССР после Ленина диктатура пролетариата действительно во многом переродилась в диктатуру центра и одного человека.
Бердяев немало писал о непримиримости Ленина в идеологической борьбе. Например:
"Когда Луначарский пробовал заговорить о богоискательстве и богостроительстве, то, хотя это носило совершенно атеистический характер, Ленин с яростью набросился на Луначарского, который принадлежал к фракции большевиков. Луначарский вносил усложнение в целостное марксистское миросозерцание, он не был диалектическим материалистом, этого было достаточно для его отлучения" (VI-1).
Если речь шла о внутрипартийных вопросах, то Ленин действительно яростно боролся против малейших отклонений от марксистской философии. И он был совершенно прав. Чтобы убедиться в этом, лучше всего провести аналогию с христианством и поставить такой вопрос: можно ли признавать многобожие и при этом быть христианином? Любая идеология (не только религия) имеет свою, пользуясь христианской терминологией, "первую заповедь". Эта "заповедь" не обязательно представляет собой один принцип, одну фразу, она может состоять из нескольких, даже из многих, требований, но она обязательно есть. Смысл такой "первой заповеди" в том, чтобы отделить "своих" от "чужих". Точнее, она указывает тех, кто ни при каких условиях не может быть "своим", является условием необходимым, но недостаточным. Первая заповедь того же христианства – признание единого бога. И христианская церковь всегда и везде, настойчиво, яростно, последовательно и без каких-либо колебаний изгоняла, изгоняет и будет изгонять из своей среды людей, первую заповедь не признающих (то есть атеистов и язычников). То же самое можно сказать о любой идеологии вообще. Необходимо специально обратить внимание на то, что здесь говорится лишь об общем для всех идеологий принципе, независимо от того, какая идеология правильнее. "Первая заповедь" марксизма сложнее и состоит из целого ряда положений, но, безусловно, её неотъемлемой частью является подход ко всем явлениям жизни с позиций диалектического и исторического материализма (а также, например, классовый подход ко всем явлениям общественной жизни и провозглашение главной стратегической целью построение коммунистического общества). И непримиримость и последовательность Ленина в борьбе против всяких отклонений от основополагающих принципов понятны и абсолютно оправданны. Стоит также заметить, что, как показала история, всякая попытка отойти от основных положений марксизма (в том числе, от диалектического материализма) неизбежно приводила к переходу в буржуазный лагерь (если только человек вовремя не "исправлялся", подобно Луначарскому).
Здесь вновь необходимо вернуться к вопросу о взаимоотношениях марксизма-ленинизма и религии и рассмотреть их с точки зрения идеологической борьбы и связанных с ней отношений внутри партии. Не будем поднимать вопрос, имел ли Бердяев право, не будучи коммунистом, учить коммунистов, как им строить взаимоотношения в своей среде. Рассмотрим содержательную сторону его высказываний.
"В § 13 конституции коммунистической партии, не только русской, но и интернациональной, говорится, что каждый член коммунистической партии должен быть атеистом и вести антирелигиозную пропаганду" (VII-2). Такая обязанность у каждого члена коммунистической партии действительно есть, но где, интересно, Бердяев взял конституцию коммунистической партии, да ещё и интернациональной?
"Коммунистов, посещающих церковь, исключают из партии " (VII-2). И правильно делали, особенно если учесть как названную выше обязанность коммуниста, так и всё, что будет сказано ниже.
"Можно ли быть коммунистом, членом партии и вместе с тем верующим, христианином, можно ли разделять социальную программу коммунизма и не разделять коммунистического миросозерцания, не быть диалектическим материалистом и безбожником? Таков основной вопрос" (VII-1).
Основной это вопрос или не основной – но он, безусловно, важен и требует отдельного рассмотрения. Точнее, здесь два вопроса, совершенно необоснованно сведённых в один. Бердяев абсолютно правильно заметил, что "непримиримо враждебное отношение коммунизма ко всякой религии принадлежит к самой сущности коммунистического миросозерцания" (VII-1). Атеизм, причём атеизм воинствующий, является неотъемлемой частью диалектического материализма. Нельзя быть марксистом, не стоя на позиции диалектического материализма, и нельзя стоять на этой позиции, не будучи атеистом. Верующий марксист – такое же нелепое сочетание, как христианин-язычник. Эта аналогия используется не в первый раз и будет использоваться и дальше, так как она, с точки зрения автора этих строк, наиболее точна и понятна. Человек, пытающийся быть одновременно и коммунистом и верующим, пытается совместить две абсолютно несовместимые и глубоко враждебные друг другу идеологии: идеологию, основанную на существовании бога, и идеологию, отрицающую всякого бога. Вне зависимости от того, какая из этих идеологий правильна, одновременно придерживаться обеих невозможно. Человек, пытающийся это сделать, либо глуп, либо двуличен, то есть не заслуживает доверия и способен предать. Выбор коммунистической идеологии – дело абсолютно добровольное, никто никого на аркане в компартию не тянет. Но, вступая в члены коммунистической партии, человек добровольно берёт на себя некоторые дополнительные обязательства по сравнению с теми, кто в партии не состоит. В число этих обязательств входит признание и поддержка идеологии диалектического материализма и его неотъемлемой части – воинствующего атеизма. Точно так же человек, желающий принадлежать к христианской церкви, берёт на себя обязательство признавать единого бога и, следовательно, не быть ни атеистом, ни язычником. Человек, не выполняющий этого требования, из христианской церкви изгоняется, и никто против этого не возражает. Коммунисты совершенно правы, когда не принимают в коммунистическую партию или исключают из неё людей, не разделяющих их идеологии, в том числе воинствующего атеизма. Коммунист, пытающийся быть верующим, есть, как уже было сказано, человек двуличный, он не заслуживает доверия своих товарищей, он ненадёжен и поэтому должен быть исключён из партии. Можно доверять верующему, религиозному человеку, можно сотрудничать с верующим человеком, можно дружить с верующим человеком и любить его – нельзя принимать такого человека в марксистско-ленинскую партию. Вполне можно "разделять социальную программу коммунизма и не разделять коммунистического миросозерцания, не быть диалектическим материалистом и безбожником" – но только, не будучи членом коммунистической партии. Из коммунистической партии такой человек должен быть исключён беспощадно! Точно таким же должен быть подход и к тем "коммунистическим" писателям и теоретикам, которые пытаются эту позицию "смягчить". Ленин, Сталин, советские коммунисты были абсолютно правы в своём отношении к таким теоретикам.
"Свободомыслящая, атеистическая и материалистическая буржуазия лучше, чем христиане сочувствующие коммунизму, она может быть использована для социалистического строительства, она обычно бывает равнодушна к "миросозерцанию", в то время как христиане-коммунисты разбивают целостность коммунистического миросозерцания. Ленин это формулировал." (VII-2)
Заметим, что здесь опять нет точной ссылки на высказывание Ленина. У Бердяева по ссылке 35 сказано "Об этом писали в журнале «Под знаменем марксизма»", но при этом не указан даже номер журнала, в котором, якобы, есть что-то подобное. Это делает невозможным какое-либо конкретное возражение, что, понятное дело, весьма удобно для Бердяева и его последователей. Впрочем, отношение к "христианам-коммунистам", о котором пишет Бердяев, понять вполне можно: это то самое отношение к двуличным людям, о котором говорилось выше.
"В буржуазном государстве коммунисты должны быть за свободу совести, за отделение церкви от государства, должны отстаивать тот принцип, что религия есть частное дело. Но все диалектически меняется, когда ставится вопрос об отношении к религии внутри коммунистической партии, а следовательно и внутри коммунистического государства и общества" (VII-2).
Глубоко ошибочное отождествление коммунистической партии с коммунистическим государством и обществом. Внутри коммунистической партии отношение к религии действительно было – и должно быть! – непримиримым, об этом написано выше. Но внутри государства, как буржуазного, так и социалистического, коммунисты утверждают свободу совести и признают религию частным делом каждого гражданина. В СССР даже во времена самых тяжёлых перегибов церковь открыто издавала свою литературу и открыто (хотя и только на территории религиозных учреждений) могла привлекать к себе людей. Перегибы бывали действительно весьма серьёзные, и при старании можно найти достаточно фактов, подтверждающих вроде бы обвинения Бердяева, особенно в 30-е годы, но здесь будет хороша русская поговорка "за деревьями не видеть леса". В дальнейшем же и перегибы были исправлены. Сколько бы ни было закрыто церквей, это не отменяет главного: религия в СССР никогда не запрещалась, храмы разных религий существовали в достаточном количестве, верующие, если они не были коммунистами или комсомольцами, могли открыто посещать церковь, и никто их за это не наказывал. Что же касается идеологической борьбы, включая атеистическую пропаганду, то социалистическое государство имеет такое же право иметь свою идеологию и пропагандировать свои принципы, как и государство буржуазно-демократическое.
Здесь мы незаметно перешли от идеологической борьбы в партии к идеологической борьбе в государстве. Совершенно естественно, что этот аспект, как и все прочие, Бердяев оценивает исключительно с буржуазно-демократической точки зрения. И эта его оценка сводится к классически-метафизическому противопоставлению "или – или". Или диктатура – или демократия. Разумеется, эта оценка начинается с В.И.Ленина.
"Ленин - антигуманист, как и антидемократ… Ленинизм есть вождизм нового типа, он выдвигает вождя масс, наделенного диктаторской властью" (VI-1).
"Ленин не демократ, он утверждает не принцип большинства, а принцип подобранного меньшинства… Диктатура вытекала из всего миросозерцания Ленина, он даже строил свое миросозерцание в применении к диктатуре. Он утверждал диктатуру даже в философии, требуя диктатуры диалектического материализма над мыслью" (VI-1).
Оставим в стороне тот факт, что Ленин утверждал не принцип подобранного меньшинства, а принцип наиболее революционного класса, который может составлять и меньшинство и из наиболее передовых представителей которого складывается железно организованная и дисциплинированная партия-лидер. Не будем обсуждать также, как сочетается утверждение, что Ленин не был властолюбивым и честолюбивым (см. раздел о нравственности), с объявлением ленинизма вождизмом. Поговорим о вещах, более важных.
Бердяевской (шире – буржуазно-демократической) оценке противостоит диалектическое положение Ленина: всякая демократия есть одновременно и диктатура[2]. Любой государственный строй является одновременно демократией для правящих классов и диктатурой для их противников. Капиталистический строй предоставляет огромные возможности для буржуазии и одновременно диктаторски задавливает рабочих и вообще трудящихся. Трудящиеся России чувствуют это на своей шкуре уже сейчас и могут в ближайшее время прочувствовать ещё острее, если г-н Прохоров "продавит" свой проект Трудового Кодекса. В то же время социализм и предшествующая ему диктатура пролетариата являлись именно диктатурой для буржуазии и прочих эксплуататорских классов, но предоставляли широчайшие возможности трудящимся и потому были подлинной демократией для трудящихся. Потому и сам Ленин был "антигуманистом и антидемократом" в буржуазном смысле, но демократия и гуманизм бывают не только буржуазными. С пролетарской же точки зрения он был величайшим демократом и величайшим гуманистом.
Что же касается ленинизма как вождизма, то Ленин стал подлинным революционным лидером огромной страны отнюдь не потому, что ленинизм – это вождизм. Высочайший и непререкаемый авторитет Ленина в государстве и партии, во всём народе основывался на его огромном интеллектуальном превосходстве над окружающими (и соратниками и противниками), на способности к глубочайшему анализу и точнейшему учёту всех особенностей складывающейся ситуации, на том, что предлагаемые именно им решения оказывались наиболее точными и верными, на том, наконец, что он настойчиво и последовательно боролся за интересы рабочих и крестьян, и люди это чувствовали. Не будем забывать и о том, что авторитет Ленина был достигнут в условиях абсолютно враждебного общественно-экономического строя, при полном господстве буржуазных СМИ того времени.
Оценка Ленина вполне логично развивается у Бердяева в оценку современного ему советского строя.
"…Русские коммунисты представляют сейчас власть, в их руках находится государство. И это государство эпохи диктатуры, эта диктатура есть диктатура миросозерцания, диктатура не только политическая и экономическая, но и интеллектуальная, диктатура над духом, над совестью, над мыслью. Диктатура эта не стесняется в средствах и пользуется всеми средствами. Это - идеократия, псевдоморфоза теократии, одна из трансформаций платоновской утопии. Этим уже определяется неизбежность оправдания свободы совести и мысли, неизбежность религиозных гонений" (VII-2).
Можно подумать, в других странах было по-другому! В те времена, когда Бердяев писал свою работу, во всех странах мира коммунистическая идеология преследовалась крайне жестоко вплоть до полного запрета компартий (и не только в Германии или Италии, но и во Франции и иных "демократических" странах). Особенно сильно и неприкрыто это происходило в странах, непосредственно окружавших СССР: Финляндии, Польше, Эстонии, Латвии, Литве, Румынии. Буржуазные руководители, находящиеся у власти, жёстко и последовательно давили враждебную им идеологию. В западных странах коммунистических лидеров бросали в тюрьмы, рабочих-коммунистов и даже просто профсоюзных активистов первыми выбрасывали с работы – всё это проходило мимо внимания Бердяева. Коммунистические руководители, находящиеся у власти в СССР, столь же жёстко и последовательно давили всякую идеологию, враждебную коммунизму, в том числе всякую религию. И абсолютно правильно делали. Священники в СССР находились в положении ничуть не худшем, нередко даже лучшем, чем коммунистические лидеры в Европе и Америке. Либо Бердяев всего этого не понимал либо умышленно стоял на позиции двойной морали. В наше время и в Западной Европе, и в США, и в России с коммунистической идеологией продолжают бороться более тонкими методами, но столь же жёстко, непримиримо и последовательно. Другими словами, ленинское положение, что любая демократия есть одновременно и диктатура, подтверждается постоянно и повсеместно, в том числе и в области идеологии.
Здесь необходимо вернуться к мысли, уже высказанной ранее, в разделе об искажении марксизма-ленинизма. Диктатура идеи, идеологии, мировоззрения и т.п. невозможна, возможна лишь диктатура класса – носителя идеи. Никакая диктатура над мыслью и совестью невозможна в принципе. Нельзя заставить человека думать не так, как он хочет. Невозможно зафиксировать человеческую мысль саму по себе, следовательно, невозможно и контролировать её. Диктатура, контроль могут быть не над мыслью или совестью, а только над действиями, той или иной мыслью порождёнными. Человеку можно внушить ту или иную мысль, но это уже вопрос пропаганды, а пропагандой – причём пропагандой в духе, нужном правящему классу, – занимается любое государство при любом строе. Пропаганда нужной идеологии, требуемого классу капиталистов образа мыслей, словом, всё то, что Бердяев называл диктатурой над мыслью и совестью, присутствует в сегодняшней России в столь же жёстком, хотя и в более замаскированном, виде, как и в СССР.
Требовать от государственных руководителей при любом строе, чтобы они разрешили открыто и на основе полного равенства пропагандировать откровенно враждебную идеологию, – это значит рассчитывать на их непроходимую тупость. В любом буржуазном государстве коммунистическая идеология задавливается с той же силой, последовательностью и настойчивостью, что и буржуазная идеология в социалистическом государстве. И это совершенно естественно, ибо только дурак будет давать свободу прямо враждебной идеологии. Что в подобном случае происходит, наглядно показала горбачёвская перестройка.
Впрочем, здесь приходится признать две вещи. Во-первых, в государствах буржуазной демократии "идеологическая диктатура" осуществляется более тонкими методами, чем в СССР: не через лишение формальных прав, а через лишение реальных возможностей. Во-вторых, в СССР идеологическое давление на искусство и даже науку нередко было чрезмерным.
Разумеется, Бердяев не мог обойтись без того, чтобы в очередной раз не представить идеологические споры спорами религиозными. Видимо, он действительно был неспособен мыслить по-иному, как неспособен был и представить себе иной образ мыслей у окружающих.
"Все теоретические, идейные, философские споры и все практические, политические, экономические споры в советской России стоят под знаком ортодоксии и ереси. Все "правые" или "левые" уклоны в философии или в политике рассматриваются, как уклоны еретические. Происходит постоянное обличение еретиков и преследование обличенных в ереси. Но различение между ортодоксией и ересью есть различение религиозное, теологическое, а не философское и не политическое" (VII-2).
Борьба с тем, что Бердяев называет ересями, – это борьба с разновидностями буржуазной идеологии, то есть с вражеской идеологией. Практика неоднократно доказала, что как левый, так и правый уклоны ведут к неизбежному скатыванию в буржуазную идеологию, то есть к переходу, в конечном итоге, во вражеский лагерь. Очевидно, что с этим надо бороться весьма жёстко. И это есть борьба именно политическая, борьба классовая, не имеющая никакого отношения к религии и теологии. Безусловно, эта борьба в СССР слишком часто переходила из области убеждения в область задавливания. Но в значительной степени в этом были виноваты сами "уклонисты", которые раз за разом отказывались соблюдать партийную дисциплину и выполнять решения партии. Наверное, во многих случаях их не следовало сажать и расстреливать, но гнать из партии и из государственных органов было необходимо

[Пермский 1977]

Дорога никуда. Часть 4

08.03.2013 16:03 | Автор: Иван Вылка | | |
Продолжение анализа книга Н.А. Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма". Начало см. здесь

О том, как Бердяев в очередной раз пытался уличить Ленина и коммунистов в безнравственности

Вопрос о нравственности, судя по всему, не являлся для Бердяева основным, возможно, в силу своей – для Бердяева – очевидности. Буржуазные и религиозные философы никогда не подвергали сомнению всеобщность, абсолютность единых для всех нравственных норм. Точно так же не подвергалась сомнению безнравственность коммунистов. Естественно, под главным ударом постоянно оказывался В.И.Ленин, поскольку он был первым, кто чётко и бескомпромиссно, не заботясь о какой-либо словесной маскировке, изложил представление о коммунистической нравственности. Бердяев в этом вопросе не исключение, хотя, надо отдать ему должное, он анализирует взгляды Ленина значительно глубже и объективнее подавляющего большинства современных узколобых демократических "моралистов". Тем не менее, в своём анализе он полностью остаётся в буржуазных рамках "внеклассовой", религиозной нравственности, и ожидать иного было бы трудно.
"Революционность Ленина имела моральный источник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации. Но став одержимым максималистической революционной идеей, он в конце концов потерял непосредственное различие между добром и злом, потерял непосредственное отношение к живым людям, допуская обман, ложь, насилие, жестокость. Ленин не был дурным человеком, в нем было и много хорошего. Он был бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе. Но исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе" (VI-1).
К этим словам можно сделать несколько замечаний. Во-первых, выше уже говорилось о том, что эксплуатация аморальна и безнравственна только с точки зрения эксплуатируемых, у эксплуататоров же точка зрения противоположная. Во-вторых, не вполне ясно, что понимал Бердяев под "непосредственным отношением к живым людям". Наконец, насилие, жестокость Ленин допускал по отношению к врагам – и правильно делал; относительно лжи и обмана нужны конкретные факты (наверное, я безнадёжно наивный человек: утверждения Бердяева и конкретные факты – вещи почти несовместимые). Кстати, обман врага ни в какие времена и ни при каком общественном строе не считался чем-то недопустимым и аморальным.
"Ленин объявляет нравственным все, что способствует пролетарской революции, другого определения добра он не знает. Отсюда вытекает, что цель оправдывает средства, всякие средства. Нравственный момент в человеческой жизни теряет всякое самостоятельное значение. И это есть несомненная дегуманизация" (VII-3).
Своё определение нравственности Ленин дал более 90 лет назад (в 1920 году в своей знаменитой речи "Задачи союзов молодёжи" на III съезде комсомола). За это время вокруг ленинских слов наслоилось огромное количество грязи, ненависти, непонимания и прямого вранья. Поэтому возникает явная необходимость разобраться с ленинским определением нравственности и тем, что из этого выводит Бердяев. Прежде всего, Бердяев в очередной раз весьма вольно передаёт слова Ленина. Нравственным Ленин объявлял не то, что способствует пролетарской революции, а "то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества" и созданию нового общества[1]. Пролетарская революция – промежуточная цель, средство для достижения этой главной цели (и потому нравственна с точки зрения коммунистов). Кто-то скажет, что разница невелика, но большое враньё часто начинается с подобных мелочей. Тем более для буржуазных демократов подобный приём служит одним из основных средств в любой дискуссии: переврать слова оппонента, приписать ему то, что он не говорил, и критиковать его за то, что сам же ему и приписал. В "Истоках и смысле…" Бердяев тоже применял этот приём неоднократно.
Бердяев по отношению к Ленину стоит на классово противоположных позициях. Поэтому для него ленинское определение нравственности является безнравственным – ничего нового и неожиданного в этом нет и быть не может. А как определяет нравственность сам Бердяев? Формально никак: по своей привычке он не считает нужным хоть как-то определить используемые понятия. Но из текста можно вполне точно определить, что Бердяев выводит нравственность из существования абсолютного добра и абсолютного зла, как надмировых, всеобщих категорий. Эти категории, в свою очередь, выводятся из существования бога, выводятся как нечто, богом установленное и богу соответствующее. Собственно, то же самое делали и делают религиозные деятели всех мастей как до Бердяева, так и после него. Но здесь возникают те же два возражения, которые уже высказывались выше. Во-первых, бога нет – и все рассуждения об абсолютных добре и зле летят в тартарары. Во-вторых, даже если сделать Бердяеву и иже с ним уступку и на минуту предположить, что бог есть, откуда известно, что абсолютное добро и абсолютное зло бог определил именно так, как это представляется Бердяеву или кому-либо другому, а не иначе? Обвиняя коммунистов в том, что они хотят присвоить себе право на знание абсолютной истины, Бердяев сам присваивает себе монопольное право на знание абсолютной истины христианства, право на знание понятий, воли, стремлений и целей своего бога. И то же самое можно сказать о любом религиозном деятеле, вообще о любом человеке, который стремится поставить нравственность, добро и зло над жизнью, вывести их из чего-то выдуманного, реально несуществующего.
Одна из слабостей любой религии состоит в противоречии между реальной жизнью и надуманной "всеобщей" моралью, выведенной из понятий абсолютного добра и абсолютного зла. Признание существования абсолютного добра и абсолютного зла приводит на практике к неизбежному выбору между двумя возможностями:
1) Выбрать человека (группу людей), которому (которым) ведомы абсолютное добро и абсолютное зло и указания которого (которых) по поводу морали окончательны и обжалованию не подлежат. Тут неизбежны вопросы: кого выбирать, почему именно его, как убедить остальных, что это именно он, как заставить подчиниться несогласных?
2) Признать, что людям в этих вопросах не разобраться, махнуть на высокие материи рукой и выводить добро и зло из реальной жизни, то есть делать практически то же самое, что и при непризнании абсолютного добра и абсолютного зла. Именно это на самом деле всегда и происходит, но в рамках буржуазной морали этот момент замалчивается, "низменные" жизненные интересы маскируются высокими разговорами об абсолютном добре, абсолютном зле, высшей справедливости, всеобщей надклассовой морали и т.п.
Моральные принципы людей определяются их интересами, определяются общественным бытием. Столкновение моральных принципов людей неизбежно, оно необходимым образом вытекает из расхождения их интересов. Точно так же различия между классами, между их интересами порождают различия в классовой морали. Если между классами и их интересами имеются неразрешимые (антагонистические) противоречия, как между буржуазией и рабочим классом, столь же неразрешимы будут противоречия между коммунистической и буржуазной моралью. Отсюда и непримиримость буржуазных деятелей в отношении коммунизма и коммунистов, сочетающаяся с очевидной снисходительностью к "своим". Коммунистам не прощается ничего, их реальные ошибки и преступления преувеличиваются в десятки раз. В то же время во много раз большие преступления капитализма замалчиваются, либо для них находятся оправдания. Преступления европейского капитализма в колониях, атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, преступления США во Вьетнаме, кровавые режимы южноамериканских диктаторов – ничто не является достаточной причиной для признания капитализма преступным строем. А такое преступление капитализма, как развязывание 2-й мировой войны, и вовсе всеми силами пытаются возложить на СССР (не удивлюсь, если и ответственность за 1-ю мировую войну возложат когда-нибудь на коммунистов).
Коммунисты часто обвиняют буржуазных деятелей в двойной морали. Следует признать: никакой двойной морали там нет. На самом деле присутствует вполне чёткая и последовательная мораль: хорошо то, что хорошо для капитализма. Нередко используется частный случай этого принципа: хорошо то, что плохо для коммунизма. Практически капиталисты и их философы провозглашают то же самое, что и Ленин, только "с противоположным знаком". Нравственным признаётся всё, что соответствует интересам крупной буржуазии, если нужно, то и преступление. Но, пытаясь прикрыть эту мораль ссылками на несуществующие высшую справедливость, абсолютное добро и абсолютное зло, обвинители Ленина и большевиков неизбежно попадают в ловушку двойной морали. Коммунисты, не пытающиеся маскировать свои принципы всякой мистикой и говорящие о них открыто, такой ловушки избегают и просто поступают честнее.
О том, как Бердяев измерял уровень культуры
У Бердяева не определены никак или определены очень туманно весьма важные понятия. Многие неопределённые или плохо определённые понятия встречаются неоднократно и многократно. В их числе критерий высоты, качества, уровня культуры. Между тем эти понятия весьма важны в философии Бердяева – это следует хотя бы из того, насколько часто он говорит о высоком или низком уровне культуры тех или иных деятелей и даже групп людей. Уровень, качество культуры, по всей видимости, являлись для Бердяева одним из главных критериев оценки строя, социального движения и отдельного человека, причём не только деятеля литературы или искусства, но и революционера.
"Несмотря на обширную ученость, Чернышевский не был человеком высокой культуры. Тип культуры был пониженный по сравнению с культурой людей 40-х годов. В нем было безвкусие, принесенное семинаристами и разночинцами" (II-2).
"В философии, в искусстве, в духовной культуре Ленин был очень отсталый и элементарный человек, у него были вкусы и симпатии людей 60-х и 70-х годов прошлого века" (VI-1).
"Тип культуры Ленина был невысокий, многое ему было недоступно и неизвестно… Он много читал, много учился, но у него не было обширных знаний, не было большой умственной культуры… У него не было философской культуры, меньше, чем у Плеханова" (VI-1).
"Большевики пришли к господству в революции уродливо, с уродливым выражением лица, с уродливыми жестами. Это определилось не только тем, что они не принадлежали к тому слою, в котором выработалась культурная форма и манеры, более соответствующие понятию о прекрасном, но и тем, что у них было много ненависти, мстительности, rеssеntimеnt, которые всегда уродливы, у них не было еще никакого стиля, не произошло еще оформления. В революциях всегда есть уродливая сторона. И те, которые хотят особенно быть верными красоте, не могут быть слишком активными в революциях" (VI-3).
"Советская литература по антирелигиозной пропаганде стоит на очень низком интеллектуальном уровне и эстетически непереносима по своему стилю, - это самый низкий род литературы в советской России. Необычайно грубы, безвкусны и, при всей своей элементарности, мало понятны народным массам советские антирелигиозные карикатуры" (VII-1).
Список примеров можно было бы продолжать довольно долго. Но уже из приведённых высказываний картина в целом становится ясна. В первую очередь приходится вновь обратить внимание на то, что уже говорилось неоднократно: практически нигде Бердяев не объясняет, что он понимает под тем или иным термином, в данном случае, что же он считает высокой культурой, высоким культурным уровнем, "качеством" культуры. Ответ на этот вопрос приходится искать по косвенным признакам. Зато очевидно другое: Бердяев никак не может уяснить, что понимание красоты, особенно красоты революции, может быть совершенно разным у разных людей. Нет единого критерия высоты культуры, всё зависит от личного восприятия человека, от того, что считать более совершенной формой или более высоким уровнем: картины Пикассо или Дейнеки или и то и другое – тут мнения могут быть самые разные.
Кроме того, по книге Бердяева в целом видно, что жизнь, интересы, чаяния и вкусы народных масс он не знал совершенно. Поэтому никакой ценности не имеют его замечания, подобные тому, что народным массам малопонятны советские антирелигиозные карикатуры.
По отдельным высказываниям Бердяева можно видеть, что высокий уровень культуры он считал достоянием весьма узкой интеллектуальной или аристократической элиты.
"Культура всегда образуется и достигает более совершенных форм путем аристократического отбора. Демократизуясь, распространяясь в ширь на новые слои, она понижается в своем уровне и лишь позже, путем переработки человеческого материала, культура может опять повыситься" (II-2).
"В начале XX века религиозный ренессанс происходил у нас в очень узком кругу и был явлением не столько народной жизни, сколько культурной элиты" (VII-2).
Таким образом, народным массам в возможности обладать высоким уровнем культуры отказывается. К сожалению, из этих слов Бердяева вновь невозможно выяснить, что он считал высоким уровнем культуры и как измерял высоту этого уровня. Зато к пониманию представления Бердяева о "высокой" культуре приближают следующие слова о Чернышевском.
"Чернышевский писал также по вопросам эстетики и был типичным представителем русской публицистической критики. Он отстаивал тот тезис, что действительность выше искусства и хотел построить реалистическую эстетику. В антиэстетизме Чернышевского был сильный аскетический мотив. Он уже хотел того типа культуры, который восторжествовал в коммунизме, хотя часто в карикатурной форме, - господство естественных и экономических наук, отрицание религии и метафизики, социальный заказ в литературе и искусстве, мораль социального утилитаризма, подчинение внутренней жизни личности интересам и директивам общества" (II-2).
Здесь, в частности, Бердяев говорит о социальном заказе в искусстве. Этот вопрос у Бердяева поднимается не раз (например, в главе IV), причём в плоскости "нужно – не нужно", "хорошо – плохо" и т.п. Но такая постановка вопроса бессмысленна, поскольку социальный заказ – явление закономерное и в этом смысле необходимое. Общество, точнее, класс, находящийся у власти, выбирает и поддерживает те направления в искусстве, те произведения и тех деятелей искусства, которые поддерживают власть этого класса. Этот выбор и эта поддержка могут происходить разными путями (государственный контроль, меценаты и т.д.), но происходят обязательно. При этом в большинстве случаев деятели искусства, не попадающие в "струю" социального заказа, не давятся физически, а просто начинают испытывать трудности со средствами к существованию. И это происходит при любом строе и при любой разновидности власти. Можно считать это явление отвратительным, негуманным, нехристианским и т.п., но невозможно этого избежать.
Исключительно важным для понимания бердяевского представления о высокой культуре является раздел 3 главы V анализируемой книги. К сожалению, по понятным причинам невозможно процитировать весь раздел целиком. В указанном разделе Бердяев даёт довольно точную картину (если смотреть с фактической точки зрения, а не с точки зрения "что такое хорошо и что такое плохо") деградации значительной части русской интеллигенции после революции 1905 года. В первую очередь это относится к той части интеллигенции, которая ранее считала себя передовой, революционной (а поскольку марксизм одно время был модным, то и марксистской). Сначала страх перед "элементарностью и грубостью идей революции", затем – отказ от целостности марксизма, стремление соединить марксизм "с иной, не материалистической философией", "критический пересмотр некоторых сторон марксизма", и как закономерный итог полный отказ "от связи с разными формами марксизма". Столь же закономерным итогом был отказ не только от материализма, но и от диалектики, уход в метафизику, мистику, потусторонний мир и, естественно, религию. Разумеется, для Бердяева это не деградация, а наоборот, небывалый расцвет культуры, освобождение духа и духовного творчества, ренессанс духовной культуры. Здесь, как и везде, всё упирается в основной вопрос философии: что первично – материя или сознание, дух, идея? Для человека, признающего первичность материи, полную зависимость пресловутого духа от материальной природы, материальных носителей, подобный "ренессанс" означает не что иное, как именно деградацию.
На стороне Бердяева и его последователей тот факт, что в начале ХХ века в России действительно появилось много талантливых людей, в первую очередь, писателей и поэтов. И время это заслуженно называют серебряным веком русской поэзии. Но ведь не золотым же! Положа руку на сердце, кто из ярких самобытных талантов серебряного века достиг высот Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тургенева, Льва Толстого, Достоевского, Чехова и других гигантов века XIX? Почти (или даже совсем) никто. И не в последнюю причину потому, что гиганты XIX века крепко стояли на земле, их творчество, их философия (пусть в чём-то ошибочная) основывались на реальной жизни, а не уходили в потусторонний мир. Вспомним, что настоящий Ренессанс – западноевропейское Возрождение – был во многом связан с отходом от ранее господствовавших религиозных догм, в том числе догм христианской морали (быть может, правильнее будет сказать: расширение рамок, устанавливаемых этими догмами), с поворотом к реальной жизни. За это деятели Возрождения нередко преследовались церковью, хотя и были, без сомнения, верующими людьми. После всего этого возврат к потустороннему, к религии, к, образно говоря, спорам о том, сколько ангелов может уместиться на кончике иглы, был ни чем иным, как деградацией. И именно поэтому яркие таланты серебряного века оказались в значительной степени невостребованными, дали значительно меньше, чем могли бы дать.
Интересно, что и сам Бердяев жестоко и точно характеризовал результаты этого "ренессанса". Не знаю, понимал ли он сам в полной мере убийственность собственной характеристики. "Эти культурные идеалистические течения … все более и более теряли широкий социальный базис. Образовалась культурная элита, не оказавшая влияния на широкие круги русского народа и общества". Так называемая утончённая культура характеризуется как граничащая с упадочностью. На шестом этаже ведутся "утончённейшие беседы на эстетико-мистические темы", а внизу в это время бушует революция. Полный раскол между разными "этажами" культуры, жизнь "на разных планетах" и социальная изоляция деятелей духовной культуры – это всё слова самого Бердяева. Процессы, происходящие в среде российской творческой интеллигенции, можно называть "освобождением подавленной жизни духа и духовного творчества", культурным ренессансом, пробуждением обострённого эстетического сознания, а религиозно-мистические идеи и учения – верхним слоем русской культуры, суть их не меняется. В основе этих процессов и идей лежали незнание жизни и интересов народных масс, страх перед революцией, стремление отгородиться от жизни, не видеть её проблем, нередко элементарных и грубых, несовместимых с "высокой эстетической утончённостью". Уход от жизни в религиозную мистику, от реальных проблем народа и страны – во всякого рода эстетическую утончённость всегда был признаком упадка, деградации, а не подъёма культуры. В результате жизнь сама отбросила целый пласт весьма талантливых людей. А победил большевизм, про который сам Бердяев сказал, что он "оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году". Дело было, конечно, не в символике слов "большевизм" и "меньшевизм", не в том, что большевизм означает "большой, сильный", а меньшевизм – "маленький, слабый", и народ-де "пленялся" этим. Народ "пленялся" не этим, а тем, что именно большевики наиболее точно понимали интересы трудящихся и наиболее последовательно действовали, исходя из этих интересов.
Этот раздел (раздел 3 главы V) интересен ещё одним. Много раз в своей книге Бердяев говорил о низком (недостаточно высоком) культурном уровне различных революционеров, включая большевиков и Ленина. Но только из этого раздела можно хоть в какой-то степени выяснить, что же Бердяев понимал под высоким уровнем культуры. Это признание права духа, то есть "права религии, философии, искусства, независимо от социального утилитаризма реальной жизни" (другими словами, намеренный уход от реальной жизни). Это религиозные искания, раскрытие иного, потустороннего, духовного мира. Это идеалистический, метафизический и религиозный поворот под маркой "борьбы за самостоятельность духовных ценностей в познании, искусстве, моральной и религиозной жизни" (и такой поворот совершенно справедливо рассматривался как измена освободительной борьбе) Это поиск целостности, тоталитарности не в революции, а в религии. Это та самая утонченная культура, граничащая с упадочностью, символизм, метафизика, мистика, тема германского идеализма, тема христианства. Это потеря интереса к просвещенческой полосе русской мысли (я намеренно, насколько возможно, пользуюсь терминологией самого Бердяева). И всё это называется высшими ценностями духовной жизни. Что ж, если исходить из такого понимания высоты культуры, то уровень культуры, например, Ленина действительно не был высоким. Правда, в отличие от Бердяева, автор этих строк считает данное обстоятельство не недостатком, а, напротив, огромным достоинством Владимира Ильича.

О том, как Бердяев пытался научить коммунистов правильно вести идеологическую борьбу

Весьма часто (по крайней мере, в анализируемой работе) Бердяев использует термины "миросозерцание" и "диктатура миросозерцания". Если судить по частоте их употребления, эти понятия весьма важны, они являются одними из основных для Бердяева. Между тем, он так и не определил, что же он под этим понимает. Неопределённость терминологии – самая обычная вещь для Бердяева, на это уже приходилось и ещё придётся обращать внимание неоднократно, но делу этим не поможешь. Очень многие споры происходят от путаницы в терминологии, от того что спорящие по-разному понимают одни и те же слова. Но поскольку Бердяев своего определения не дал, приходится исходить из собственного понимания указанных слов. Миросозерцание – созерцание мира. Созерцание – это пассивная форма наблюдения, без попыток что-либо изменить. Уж в чём–в чём, но в пассивном созерцании коммунистов никак нельзя обвинить. Наоборот, их идеология предполагает, а практика воплощает постоянную активность, активное стремление изменить мир (и сам же Бердяев об этом писал, см. хотя бы раздел о материализме). С точки зрения логики и здравого смысла словосочетание "диктатура миросозерцания" никак не применимо к коммунистам.
Впрочем, некоторые фразы Бердяева позволяют, пусть косвенно и весьма приблизительно, определить его понимание диктатуры миросозерцания.
"Русское коммунистическое государство есть единственный сейчас в мире тип тоталитарного государства, основанного на диктатуре миросозерцания, на ортодоксальной доктрине обязательной для всего народа" (VI-4).
"Ленин отрицал свободу внутри партии и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин" (VI-1).
Эти фразы, во-первых, позволяют сделать предположение, что термин "миросозерцание" использовался Бердяевым в смысле "мировоззрение", "идеология". Во-вторых, диктатура миросозерцания в таком смысле влечёт необходимость идеологической борьбы на внутрипартийном, внутригосударственном и межгосударственном уровне. Соответственно возникает необходимость отдельного раздела, посвящённого вопросам идеологической борьбы и анализу взглядов Бердяева на эти вопросы. Тем более что "Истоки и смысл…" дают достаточно богатый материал для такого анализа.
Слова о различных уровнях идеологической борьбы неслучайны. Идеологическая борьба внутри партии и внутри государства имеет различный характер, различные особенности и ведётся различными методами. Между тем, коренная ошибка Бердяева заключается в том, что он совершенно неправомерно отождествляет коммунистическую партию и социалистическое государство. Соответственно его оценки различных аспектов идеологии и идеологической борьбы переносятся с партии на государство и с государства на партию. Это, кстати, весьма напоминает бердяевскую путаницу в вопросе о том, где присутствуют религиозные черты: в коммунистической идеологии или в социалистическом государстве того времени. Само собой разумеется, что марксистско-ленинскую идеологию и идеологическую борьбу Бердяев оценивает исключительно с буржуазно-демократических позиций, а также с позиций абсолютной, ничем не ограниченной свободы как явления духа, даже не предполагая возможности оценки с других позиций. Естественно, что отрицательную оценку Бердяева вызывают почти все действия Ленина и большевиков (и даже более ранних исторических лиц), начиная с принципов формирования большевистской партии.
"Нечаев во многом предвосхищает тип большевистской организации партии, крайне централизованной и деспотической, в которой все идет сверху. Нечаев хотел покрыть всю Россию такими маленькими революционными ячейками с железной дисциплиной, для которых все, все дозволено для осуществления революционной цели" (III-1).
"Целью Ленина, которую он преследовал с необычайной последовательностью, было создание сильной партии, представляющей хорошо организованное и железно-дисциплинированное меньшинство, опирающееся на цельное революционно-марксистское миросозерцание. Партия должна иметь доктрину, в которой ничего нельзя изменить, и она должна готовить диктатуру над всей полнотой жизни. Сама организация партии, крайне централизованная, была уже диктатурой в малых размерах. Каждый член партии был подчинен этой диктатуре центра. Большевистская партия, которую в течение многих лет создавал Ленин, должна была дать образец грядущей организации всей России. И Россия действительно была организована по образцу организации большевистской партии. Вся Россия, весь русский народ оказался подчиненным не только диктатуре коммунистической партии, ее центральному органу, но и доктрине коммунистического диктатора в своей мысли и своей совести. Ленин отрицал свободу внутри партии и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин" (VI-1). (Прошу извинения за повторное цитирование двух последних фраз, но это необходимо для лучшего понимания взглядов Бердяева.)
Много лжи или непонимания перемешано с правдой. Создание сильной пролетарской партии – не самостоятельная цель, а необходимость для осуществления главной цели – социалистической революции. Принципы создания и деятельности партии определялись не волей и мнением одного человека, а, в первую очередь, условиями царской России, в которой невозможно было создать легальную партию европейского типа. Партия могла быть только конспиративной, а в таких условиях необходимы железная дисциплина и сильная централизация. При этом в большевистской доктрине многое менялось (но только не основополагающие принципы), если этого требовала конкретная обстановка. Никакой диктатуры не было, партийная свобода не отрицалась, велись широкие партийные дискуссии по многим вопросам. В большевистской партии отнюдь не всё исходило сверху. Воплощались здравые идеи, которые шли снизу, и даже не от низовых партийных организаций, а от непартийных народных масс. Самый яркий пример – идея Советов. Творческая революционная идея шуйских ткачей, создавших первый рабочий Совет – первый орган пролетарской власти, была по достоинству оценена Лениным и большевиками и, в конечном итоге, воплощена по всей стране. Наконец, главное, чего не увидел Бердяев: большевики опирались не на заговор, не на узкую организацию революционеров, а на передовой класс – это изначальная, основополагающая идея Ленина, получившая окончательное оформление в работе "Марксизм и восстание".
Ленин не отрицал свободу внутри партии – Ленин требовал партийной дисциплины, без которой вообще никакая партия (не только коммунистическая) не может существовать. Дисциплину нельзя путать с подчинением диктатуре центра. Любое, самое демократическое обсуждение должно иметь своим завершением выработку решения, которое после своего принятия становится обязательным для всех членов партии. Без этого условия любая партия становится аморфным, ни на что реально неспособным образованием. То же относится, кстати, и к любому государству. К сожалению, в СССР после Ленина диктатура пролетариата действительно во многом переродилась в диктатуру центра и одного человека.
Бердяев немало писал о непримиримости Ленина в идеологической борьбе. Например:
"Когда Луначарский пробовал заговорить о богоискательстве и богостроительстве, то, хотя это носило совершенно атеистический характер, Ленин с яростью набросился на Луначарского, который принадлежал к фракции большевиков. Луначарский вносил усложнение в целостное марксистское миросозерцание, он не был диалектическим материалистом, этого было достаточно для его отлучения" (VI-1).
Если речь шла о внутрипартийных вопросах, то Ленин действительно яростно боролся против малейших отклонений от марксистской философии. И он был совершенно прав. Чтобы убедиться в этом, лучше всего провести аналогию с христианством и поставить такой вопрос: можно ли признавать многобожие и при этом быть христианином? Любая идеология (не только религия) имеет свою, пользуясь христианской терминологией, "первую заповедь". Эта "заповедь" не обязательно представляет собой один принцип, одну фразу, она может состоять из нескольких, даже из многих, требований, но она обязательно есть. Смысл такой "первой заповеди" в том, чтобы отделить "своих" от "чужих". Точнее, она указывает тех, кто ни при каких условиях не может быть "своим", является условием необходимым, но недостаточным. Первая заповедь того же христианства – признание единого бога. И христианская церковь всегда и везде, настойчиво, яростно, последовательно и без каких-либо колебаний изгоняла, изгоняет и будет изгонять из своей среды людей, первую заповедь не признающих (то есть атеистов и язычников). То же самое можно сказать о любой идеологии вообще. Необходимо специально обратить внимание на то, что здесь говорится лишь об общем для всех идеологий принципе, независимо от того, какая идеология правильнее. "Первая заповедь" марксизма сложнее и состоит из целого ряда положений, но, безусловно, её неотъемлемой частью является подход ко всем явлениям жизни с позиций диалектического и исторического материализма (а также, например, классовый подход ко всем явлениям общественной жизни и провозглашение главной стратегической целью построение коммунистического общества). И непримиримость и последовательность Ленина в борьбе против всяких отклонений от основополагающих принципов понятны и абсолютно оправданны. Стоит также заметить, что, как показала история, всякая попытка отойти от основных положений марксизма (в том числе, от диалектического материализма) неизбежно приводила к переходу в буржуазный лагерь (если только человек вовремя не "исправлялся", подобно Луначарскому).
Здесь вновь необходимо вернуться к вопросу о взаимоотношениях марксизма-ленинизма и религии и рассмотреть их с точки зрения идеологической борьбы и связанных с ней отношений внутри партии. Не будем поднимать вопрос, имел ли Бердяев право, не будучи коммунистом, учить коммунистов, как им строить взаимоотношения в своей среде. Рассмотрим содержательную сторону его высказываний.
"В § 13 конституции коммунистической партии, не только русской, но и интернациональной, говорится, что каждый член коммунистической партии должен быть атеистом и вести антирелигиозную пропаганду" (VII-2). Такая обязанность у каждого члена коммунистической партии действительно есть, но где, интересно, Бердяев взял конституцию коммунистической партии, да ещё и интернациональной?
"Коммунистов, посещающих церковь, исключают из партии " (VII-2). И правильно делали, особенно если учесть как названную выше обязанность коммуниста, так и всё, что будет сказано ниже.
"Можно ли быть коммунистом, членом партии и вместе с тем верующим, христианином, можно ли разделять социальную программу коммунизма и не разделять коммунистического миросозерцания, не быть диалектическим материалистом и безбожником? Таков основной вопрос" (VII-1).
Основной это вопрос или не основной – но он, безусловно, важен и требует отдельного рассмотрения. Точнее, здесь два вопроса, совершенно необоснованно сведённых в один. Бердяев абсолютно правильно заметил, что "непримиримо враждебное отношение коммунизма ко всякой религии принадлежит к самой сущности коммунистического миросозерцания" (VII-1). Атеизм, причём атеизм воинствующий, является неотъемлемой частью диалектического материализма. Нельзя быть марксистом, не стоя на позиции диалектического материализма, и нельзя стоять на этой позиции, не будучи атеистом. Верующий марксист – такое же нелепое сочетание, как христианин-язычник. Эта аналогия используется не в первый раз и будет использоваться и дальше, так как она, с точки зрения автора этих строк, наиболее точна и понятна. Человек, пытающийся быть одновременно и коммунистом и верующим, пытается совместить две абсолютно несовместимые и глубоко враждебные друг другу идеологии: идеологию, основанную на существовании бога, и идеологию, отрицающую всякого бога. Вне зависимости от того, какая из этих идеологий правильна, одновременно придерживаться обеих невозможно. Человек, пытающийся это сделать, либо глуп, либо двуличен, то есть не заслуживает доверия и способен предать. Выбор коммунистической идеологии – дело абсолютно добровольное, никто никого на аркане в компартию не тянет. Но, вступая в члены коммунистической партии, человек добровольно берёт на себя некоторые дополнительные обязательства по сравнению с теми, кто в партии не состоит. В число этих обязательств входит признание и поддержка идеологии диалектического материализма и его неотъемлемой части – воинствующего атеизма. Точно так же человек, желающий принадлежать к христианской церкви, берёт на себя обязательство признавать единого бога и, следовательно, не быть ни атеистом, ни язычником. Человек, не выполняющий этого требования, из христианской церкви изгоняется, и никто против этого не возражает. Коммунисты совершенно правы, когда не принимают в коммунистическую партию или исключают из неё людей, не разделяющих их идеологии, в том числе воинствующего атеизма. Коммунист, пытающийся быть верующим, есть, как уже было сказано, человек двуличный, он не заслуживает доверия своих товарищей, он ненадёжен и поэтому должен быть исключён из партии. Можно доверять верующему, религиозному человеку, можно сотрудничать с верующим человеком, можно дружить с верующим человеком и любить его – нельзя принимать такого человека в марксистско-ленинскую партию. Вполне можно "разделять социальную программу коммунизма и не разделять коммунистического миросозерцания, не быть диалектическим материалистом и безбожником" – но только, не будучи членом коммунистической партии. Из коммунистической партии такой человек должен быть исключён беспощадно! Точно таким же должен быть подход и к тем "коммунистическим" писателям и теоретикам, которые пытаются эту позицию "смягчить". Ленин, Сталин, советские коммунисты были абсолютно правы в своём отношении к таким теоретикам.
"Свободомыслящая, атеистическая и материалистическая буржуазия лучше, чем христиане сочувствующие коммунизму, она может быть использована для социалистического строительства, она обычно бывает равнодушна к "миросозерцанию", в то время как христиане-коммунисты разбивают целостность коммунистического миросозерцания. Ленин это формулировал." (VII-2)
Заметим, что здесь опять нет точной ссылки на высказывание Ленина. У Бердяева по ссылке 35 сказано "Об этом писали в журнале «Под знаменем марксизма»", но при этом не указан даже номер журнала, в котором, якобы, есть что-то подобное. Это делает невозможным какое-либо конкретное возражение, что, понятное дело, весьма удобно для Бердяева и его последователей. Впрочем, отношение к "христианам-коммунистам", о котором пишет Бердяев, понять вполне можно: это то самое отношение к двуличным людям, о котором говорилось выше.
"В буржуазном государстве коммунисты должны быть за свободу совести, за отделение церкви от государства, должны отстаивать тот принцип, что религия есть частное дело. Но все диалектически меняется, когда ставится вопрос об отношении к религии внутри коммунистической партии, а следовательно и внутри коммунистического государства и общества" (VII-2).
Глубоко ошибочное отождествление коммунистической партии с коммунистическим государством и обществом. Внутри коммунистической партии отношение к религии действительно было – и должно быть! – непримиримым, об этом написано выше. Но внутри государства, как буржуазного, так и социалистического, коммунисты утверждают свободу совести и признают религию частным делом каждого гражданина. В СССР даже во времена самых тяжёлых перегибов церковь открыто издавала свою литературу и открыто (хотя и только на территории религиозных учреждений) могла привлекать к себе людей. Перегибы бывали действительно весьма серьёзные, и при старании можно найти достаточно фактов, подтверждающих вроде бы обвинения Бердяева, особенно в 30-е годы, но здесь будет хороша русская поговорка "за деревьями не видеть леса". В дальнейшем же и перегибы были исправлены. Сколько бы ни было закрыто церквей, это не отменяет главного: религия в СССР никогда не запрещалась, храмы разных религий существовали в достаточном количестве, верующие, если они не были коммунистами или комсомольцами, могли открыто посещать церковь, и никто их за это не наказывал. Что же касается идеологической борьбы, включая атеистическую пропаганду, то социалистическое государство имеет такое же право иметь свою идеологию и пропагандировать свои принципы, как и государство буржуазно-демократическое.
Здесь мы незаметно перешли от идеологической борьбы в партии к идеологической борьбе в государстве. Совершенно естественно, что этот аспект, как и все прочие, Бердяев оценивает исключительно с буржуазно-демократической точки зрения. И эта его оценка сводится к классически-метафизическому противопоставлению "или – или". Или диктатура – или демократия. Разумеется, эта оценка начинается с В.И.Ленина.
"Ленин - антигуманист, как и антидемократ… Ленинизм есть вождизм нового типа, он выдвигает вождя масс, наделенного диктаторской властью" (VI-1).
"Ленин не демократ, он утверждает не принцип большинства, а принцип подобранного меньшинства… Диктатура вытекала из всего миросозерцания Ленина, он даже строил свое миросозерцание в применении к диктатуре. Он утверждал диктатуру даже в философии, требуя диктатуры диалектического материализма над мыслью" (VI-1).
Оставим в стороне тот факт, что Ленин утверждал не принцип подобранного меньшинства, а принцип наиболее революционного класса, который может составлять и меньшинство и из наиболее передовых представителей которого складывается железно организованная и дисциплинированная партия-лидер. Не будем обсуждать также, как сочетается утверждение, что Ленин не был властолюбивым и честолюбивым (см. раздел о нравственности), с объявлением ленинизма вождизмом. Поговорим о вещах, более важных.
Бердяевской (шире – буржуазно-демократической) оценке противостоит диалектическое положение Ленина: всякая демократия есть одновременно и диктатура[2]. Любой государственный строй является одновременно демократией для правящих классов и диктатурой для их противников. Капиталистический строй предоставляет огромные возможности для буржуазии и одновременно диктаторски задавливает рабочих и вообще трудящихся. Трудящиеся России чувствуют это на своей шкуре уже сейчас и могут в ближайшее время прочувствовать ещё острее, если г-н Прохоров "продавит" свой проект Трудового Кодекса. В то же время социализм и предшествующая ему диктатура пролетариата являлись именно диктатурой для буржуазии и прочих эксплуататорских классов, но предоставляли широчайшие возможности трудящимся и потому были подлинной демократией для трудящихся. Потому и сам Ленин был "антигуманистом и антидемократом" в буржуазном смысле, но демократия и гуманизм бывают не только буржуазными. С пролетарской же точки зрения он был величайшим демократом и величайшим гуманистом.
Что же касается ленинизма как вождизма, то Ленин стал подлинным революционным лидером огромной страны отнюдь не потому, что ленинизм – это вождизм. Высочайший и непререкаемый авторитет Ленина в государстве и партии, во всём народе основывался на его огромном интеллектуальном превосходстве над окружающими (и соратниками и противниками), на способности к глубочайшему анализу и точнейшему учёту всех особенностей складывающейся ситуации, на том, что предлагаемые именно им решения оказывались наиболее точными и верными, на том, наконец, что он настойчиво и последовательно боролся за интересы рабочих и крестьян, и люди это чувствовали. Не будем забывать и о том, что авторитет Ленина был достигнут в условиях абсолютно враждебного общественно-экономического строя, при полном господстве буржуазных СМИ того времени.
Оценка Ленина вполне логично развивается у Бердяева в оценку современного ему советского строя.
"…Русские коммунисты представляют сейчас власть, в их руках находится государство. И это государство эпохи диктатуры, эта диктатура есть диктатура миросозерцания, диктатура не только политическая и экономическая, но и интеллектуальная, диктатура над духом, над совестью, над мыслью. Диктатура эта не стесняется в средствах и пользуется всеми средствами. Это - идеократия, псевдоморфоза теократии, одна из трансформаций платоновской утопии. Этим уже определяется неизбежность оправдания свободы совести и мысли, неизбежность религиозных гонений" (VII-2).
Можно подумать, в других странах было по-другому! В те времена, когда Бердяев писал свою работу, во всех странах мира коммунистическая идеология преследовалась крайне жестоко вплоть до полного запрета компартий (и не только в Германии или Италии, но и во Франции и иных "демократических" странах). Особенно сильно и неприкрыто это происходило в странах, непосредственно окружавших СССР: Финляндии, Польше, Эстонии, Латвии, Литве, Румынии. Буржуазные руководители, находящиеся у власти, жёстко и последовательно давили враждебную им идеологию. В западных странах коммунистических лидеров бросали в тюрьмы, рабочих-коммунистов и даже просто профсоюзных активистов первыми выбрасывали с работы – всё это проходило мимо внимания Бердяева. Коммунистические руководители, находящиеся у власти в СССР, столь же жёстко и последовательно давили всякую идеологию, враждебную коммунизму, в том числе всякую религию. И абсолютно правильно делали. Священники в СССР находились в положении ничуть не худшем, нередко даже лучшем, чем коммунистические лидеры в Европе и Америке. Либо Бердяев всего этого не понимал либо умышленно стоял на позиции двойной морали. В наше время и в Западной Европе, и в США, и в России с коммунистической идеологией продолжают бороться более тонкими методами, но столь же жёстко, непримиримо и последовательно. Другими словами, ленинское положение, что любая демократия есть одновременно и диктатура, подтверждается постоянно и повсеместно, в том числе и в области идеологии.
Здесь необходимо вернуться к мысли, уже высказанной ранее, в разделе об искажении марксизма-ленинизма. Диктатура идеи, идеологии, мировоззрения и т.п. невозможна, возможна лишь диктатура класса – носителя идеи. Никакая диктатура над мыслью и совестью невозможна в принципе. Нельзя заставить человека думать не так, как он хочет. Невозможно зафиксировать человеческую мысль саму по себе, следовательно, невозможно и контролировать её. Диктатура, контроль могут быть не над мыслью или совестью, а только над действиями, той или иной мыслью порождёнными. Человеку можно внушить ту или иную мысль, но это уже вопрос пропаганды, а пропагандой – причём пропагандой в духе, нужном правящему классу, – занимается любое государство при любом строе. Пропаганда нужной идеологии, требуемого классу капиталистов образа мыслей, словом, всё то, что Бердяев называл диктатурой над мыслью и совестью, присутствует в сегодняшней России в столь же жёстком, хотя и в более замаскированном, виде, как и в СССР.
Требовать от государственных руководителей при любом строе, чтобы они разрешили открыто и на основе полного равенства пропагандировать откровенно враждебную идеологию, – это значит рассчитывать на их непроходимую тупость. В любом буржуазном государстве коммунистическая идеология задавливается с той же силой, последовательностью и настойчивостью, что и буржуазная идеология в социалистическом государстве. И это совершенно естественно, ибо только дурак будет давать свободу прямо враждебной идеологии. Что в подобном случае происходит, наглядно показала горбачёвская перестройка.
Впрочем, здесь приходится признать две вещи. Во-первых, в государствах буржуазной демократии "идеологическая диктатура" осуществляется более тонкими методами, чем в СССР: не через лишение формальных прав, а через лишение реальных возможностей. Во-вторых, в СССР идеологическое давление на искусство и даже науку нередко было чрезмерным.
Разумеется, Бердяев не мог обойтись без того, чтобы в очередной раз не представить идеологические споры спорами религиозными. Видимо, он действительно был неспособен мыслить по-иному, как неспособен был и представить себе иной образ мыслей у окружающих.
"Все теоретические, идейные, философские споры и все практические, политические, экономические споры в советской России стоят под знаком ортодоксии и ереси. Все "правые" или "левые" уклоны в философии или в политике рассматриваются, как уклоны еретические. Происходит постоянное обличение еретиков и преследование обличенных в ереси. Но различение между ортодоксией и ересью есть различение религиозное, теологическое, а не философское и не политическое" (VII-2).
Борьба с тем, что Бердяев называет ересями, – это борьба с разновидностями буржуазной идеологии, то есть с вражеской идеологией. Практика неоднократно доказала, что как левый, так и правый уклоны ведут к неизбежному скатыванию в буржуазную идеологию, то есть к переходу, в конечном итоге, во вражеский лагерь. Очевидно, что с этим надо бороться весьма жёстко. И это есть борьба именно политическая, борьба классовая, не имеющая никакого отношения к религии и теологии. Безусловно, эта борьба в СССР слишком часто переходила из области убеждения в область задавливания. Но в значительной степени в этом были виноваты сами "уклонисты", которые раз за разом отказывались соблюдать партийную дисциплину и выполнять решения партии. Наверное, во многих случаях их не следовало сажать и расстреливать, но гнать из партии и из государственных органов было необходимо

[Витальич]

Сообщение от Надежда Марневская

Конечно, Церковь, ставшая на службу императорам и папам, господствующему классу, прекрасно это понимала и переиначивала евангельское учение, что неминуемо приводило к лицемерию и раздвоению личности.

И в чем заключается это "переиначивание евангельского учения" со стороны "Церкви, ставшей на службу императорам и папам"?

И в чем содержательное отличие учения "Церкви, ставшей на службу императорам и папам" от Церкви НЕ ставшей на службу императорам и папам?

[Надежда Марневская]

Сообщение от Витальич

И в чем заключается это "переиначивание евангельского учения" со стороны "Церкви, ставшей на службу императорам и папам"?

И в чем содержательное отличие учения "Церкви, ставшей на службу императорам и папам" от Церкви НЕ ставшей на службу императорам и папам?

Если я начну перечислять всё по пунктам, будет очень длинно. Так называемые Отцы Церкви и толкователи Евангелия оставили тонны своих сочинений, приспосабливая убийственное учение Христа к нормальной человеческой жизни и государственным институтам.

Резюмировал всё это Лев Толстой в своей статье "В чём моя вера". Правда, его "вера" оказалась совсем нежизнеспособной. Общины его последователей просуществовали не долго, а само учение, анафематствованное Церковью, осталось в качестве курьёза. Но чтобы вкратце ознакомиться с вопросом, её надо прочесть. В Интернете она вывешена.