Аркадий Росс

В условиях плановой экономики ВУЗы выпускают столько специалистов, сколько нужно государству для обеспечения работы отрасли (нет лишних рук). То же и с ПТУ.Это гарантирует специалисту(работнику) долговременную(постоянную) занятость в сфере его деятельности.В рыночной экономике специалист далеко не всегда через одну-две недели найдёт работу по специальности и идёт в посудомойки (хотя, тоже труд).

А.Сергеев.

Значит, Вы, как я понял, и российским олигархам великодушно предоставляете какое-то время на понимание того, "что "хулиганить" в своём доме нельзя". Сколько же времени, по-вашему, может потребоваться на это. Уж не 200 ли лет. По многим признакам, в течение предстоящих двух шестилетних путинских "сроков", в России могут произойти события, в результате которых Россия останется лишь на исторических картах.

Леонид Ильич™

А немножко подумать не пробовали? Для чего частники выращивают продукты питания и производят промышленные товары, привозят их в магазины и продают, для чего они возят грузы и пассажиров, для чего строят дома и дороги, создают банки, платёжные системы, сети связи? Для получения прибыли? Да, конечно. Но только ни вы, ни я ни копейки этим частникам не дадите просто так. Чтобы частник получил от меня и от вас деньги - он должен удовлетворить мои и ваши потребности. И хорошо удовлетворить, иначе ни я ни Вы впредь не будем с ним иметь дела, и больше от нас он денег не получит. Не так ли?

Потому-то частники и думают о том, какие потребности у народа, чего ему не хватает, за что народ готов платить деньги. Если частник будет делать то, что никому не нужно, что не удовлетворяет потребности народа - он получит не прибыль, а убытки, и в конце концов разорится. А если частник будет удовлетворять потребности народа хуже, чем конкуренты, то конкуренты его обойдут и он разорится или его бизнес купят конкуренты. А вот над партноменктлатурными чиновниками не каплет.

На словах интересовали. А на практике народ из Ярославля и Рязани в Москву ездил за продуктами.

Я москвич, мне не приходилось ездить за 200 км за продуктами. Но что "государство интересовали" мои потребности, сказать никак не могу. Если и интересовали - то чисто формально, чтобы галочку в отчётности поставить.

Вот пример. В 1960-70 гг. я покупал продукты для семьи. Это была моя обязанность. Сейчас тоже часто покупаю. Каждый раз нужно купить множество разных продуктов: хлеб и бакалею, молочные продукты, мясо или рыбу, овощи и фрукты, иногда ещё кое-что по мелочи. Сейчас я всё это покупаю в универмаге за 20 минут. А при антинародном режиме всё это нужно было покупать в разных магазинах. "Булочная-кондитерская" отдельно, "овощи-фрукты" отдельно, "молоко" отдельно, "мясо-рыба" отдельно, ещё всякие кулинарии, гастрономы. И всё находится далеко друг от друга, везде очереди в кассы и потом в отделы. В одном магазине купишь одно, в другом другое, в третий и четвёртый магазин вообще зря зашёл, не продаётся там то, что надо. Зато в пятом повезло, есть то, что надо, и очередь всего на полчаса. Чтобы купить мясо, обычно надо было обежать 3-4 магазина, и это при том, что я мог купить мясо в и кулинарии, не по 2 или 2.50 руб/кг, а за 3.70. Вот на рынке купить не мог, 6-10 руб. за кг были уже не по карману.

В общем, чтобы купить продукты на семью, 3-4 часа как не бывало. Ну и на хрена мне такая "забота партии и правительства"? Это не забота, а издевательство.

А как при "развитом социализме" покупать мебель, или автомобиль, или автозапчасти, или стройматериалы - это ещё грустнее. Врагу не пожелаешь. Сейчас скажи "пришла открытка на мебельный гарнитур, полтора года ждал" - никто не поймёт что это значит.

Потому-то "советский народ" и послал то "советское государство" в конце 1980-начале 1990 куда подальше.

__________________
_________________
Антисемитизм — это социализм дураков и невежд. (Август Бебель, 1893 г.)

dolgova

Да, нынче народ в Москву за продуктами не ездит. Нынче он туда едет за работой. Ну и заодно продукты там приобретает, по месту работы.

DONK

Бедненькие. Конечно рискуют, любой криминал это риск, а глобальный криминал супер риск. Конечно работают, бандиты знаете как пашут? Запомните, капиталист не предприниматель (он может быть и им но в большинстве случаев даже близко не имеет представления как работает его бизнес), капиталист ни чего не делает кроме того что вкладывает бабки в рост, это современный рантье. Предпринимателям приходится ложиться под этот гной, чтобы получить деньги под проект. Капиталист давно не марает руки производством, большинство из них даже не знают где находится это производство. Капитализм это остаток феодализма недобитый.

Предприниматель это талант. Предприниматель (малый и средний бизнес не берём (милюзга которую держат в капитализме на убой под кризис) как правило наёмный работник. Если один член семьи (или оба) состарились (50-60) лет это значит они уже не тянут, на улицу их и все дела. ЗВЕРЮГИ, НЕ ВРИТЕ. КАПИТАЛИСТ ЭТО ПОГАНЬ И НИ КАКОГО СМЫСЛА В ЕГО НАЛИЧИИ СЕГОДНЯ НЕТ. И ДАЖЕ НЕ ВАЖНО ЧТО СОЦИАЛИЗМ ВСЕГДА ЭФФЕКТИВНЕЙ КАПИТАЛИЗМА В РАВНЫХ УСЛОВИЯХ, ГЛАВНОЕ ЧТО КАПИТАЛИЗМ ЭТО СИСТЕМА ПРОТИВОРЕЧАЩАЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ, ЭТО ЖИВОТНЫЙ ИНСТИНКТ ДЖУНГЛЕЙ.

ПОСМОТРИ ЕСЛИ СОВЕСТЬ ЕСТЬ

Капитализм история любви. Режиссер фильма: Майкл МУР

http://rutube.ru/tracks/3390972.html

http://rutube.ru/tracks/1437237.html

http://rutube.ru/tracks/1437374.html



http://rutube.ru/tracks/830256.html

http://rutube.ru/tracks/830384.html

Везде где капитализм загоняют в клетку, везде мы видим человечность и ответственность перед обществом.

В. Иванова

На рынке были продукты гораздо сежей и качественней и в Рязани и в Ярославле. тТем более, если учесть проезд, то и дешевле. Это были любители и их было мизерный процент.

__________________
#Своих не бросаем#

DONK

О, началось размазывание дерьма по воротам . В СССР все до одного генсека поднялись с низов и не было ни какой семейственности. ТЕБЕ, ПЕТРОВИХ, ХОТЬ ССЫ В ГЛАЗА ВСЁ БОЖЬЯ РОСА
Глава шестая: постоянный капитал и переменный капитал

Различные факторы процесса труда принимают различное участие в образовании стоимости продукта.

Рабочий присоединяет к предмету труда новую стоимость, присоединяя к нему определенное количество труда, каковы бы ли были конкретное содержание, цель и технический характер этого труда. С другой стороны, стоимости потребленных средств производства мы вновь находим в виде составных частей стоимости продукта, например стоимость хлопка и веретен – в стоимости пряжи. Следовательно, стоимость средств производства сохраняется, переносясь на продукт. Это перенесение совершается во время превращения средств производства в продукт, в процессе труда. Оно совершается посредством труда. Но каким образом?

Рабочий не работает вдвойне в одно и то же время: один раз, для того чтобы своим трудом присоединить к хлопку стоимость, а другой раз, для того чтобы сохранить старую стоимость хлопка, или, что то же, для того чтобы на продукт, на пряжу, перенести стоимость хлопка, который он перерабатывает, и веретен, которыми он работает. Старую стоимость он сохраняет путем простого присоединения новой стоимости. Но так как присоединение новой стоимости к предмету труда и сохранение старых стоимостей в продукте суть два совершенно различных результата, достигаемых рабочим в одно и то же время, хотя в это время он работает не вдвойне, то эта двойственность результата, очевидно, может быть объяснена лишь двойственным характером самого его труда. В одно и то же время труд, в силу одного своего свойства, должен создавать стоимость, а в силу другого свойства должен сохранять или переносить стоимость.

Каким образом каждый рабочий присоединяет рабочее время, а потому и стоимость? Всегда только в форме своего своеобразного производительного труда. Прядильщик присоединяет рабочее время только тем, что он прядет, ткач только тем, что он ткет, кузнец только тем, что он кует. И только вследствие той целесообразной формы, в которой они вообще присоединяют труд, а потому и новую стоимость, вследствие прядения, ткачества, ковки, средства производства – хлопок и веретена, пряжа и ткацкий станок, железо и наковальня – становятся элементами созидания продукта, новой потребительной стоимости.[204] Старая форма их потребительной стоимости исчезает, однако только затем, чтобы появиться в новой форме потребительной стоимости. Но уже при рассмотрении процесса образования стоимости оказалось, что, поскольку потребительная стоимость потребляется целесообразно для производства новой потребительной стоимости, рабочее время, необходимое для создания использованной потребительной стоимости, составляет часть рабочего времени, необходимого для создания новой потребительной стоимости, т. е. представляет собой рабочее время, переносимое с потребленных средств производства на новый продукт. Следовательно, рабочий сохраняет стоимости потребленных средств производства или переносит их на продукт как составные части стоимости последнего не путем присоединения своего труда вообще, а вследствие особого полезного характера, вследствие специфически производительной формы этого присоединяемого труда. Как такая целесообразная производительная деятельность – прядение, ткачество, ковка, – труд одним своим прикосновением воскрешает средства производства из мертвых; одушевляя эти средства производства, он превращает их в факторы процесса труда и соединяется с ними в продукты. Если бы специфический производительный труд рабочего не был прядением, то он не превратил бы хлопок в пряжу, следовательно и стоимости хлопка и веретен не перенес бы на пряжу. Напротив, если тот же самый рабочий переменит профессию и сделается столяром, то он по-прежнему своим рабочим днем будет присоединять стоимость к соответственному материалу. Следовательно, он присоединяет ее своим трудом не поскольку последний есть труд прядения или столярный труд, а поскольку он – абстрактный, общественный труд вообще, и определенную величину стоимости он присоединяет не потому, что его труд имеет особое полезное содержание, а потому, что он продолжается в течение определенного времени. Таким образом, в своем абстрактном общем свойстве, как затрата человеческой рабочей силы, труд прядильщика присоединяет к стоимости хлопка и веретен новую стоимость, а в своем конкретном, особенном, полезном свойстве, как процесс прядения, он переносит на продукт стоимость этих средств производства и таким образом сохраняет их стоимость в продукте. Отсюда двойственность результата труда, совершаемого в одно и то же время.

Простым количественным присоединением труда присоединяется новая стоимость, вследствие же особого качества присоединяемого труда старые стоимости средств производства сохраняются в продукте. Это двустороннее действие одного и того же труда, как следствие двойственного характера последнего, наглядно обнаруживается в различных явлениях.

Предположим, что какое-либо изобретение дает возможность прядильщику перепрясть в 6 часов столько хлопка, сколько раньше перепрядалось в 36 часов. Как целесообразно полезная производительная деятельность труд его увеличил в шесть раз свою силу. Продукт его ушестерен: 36 ф. вместо 6 ф. пряжи. Но эти 36 ф. хлопка теперь впитывают столько же рабочего времени, сколько раньше впитывали 6 фунтов. К ним присоединяется нового труда в шесть раз меньше, чем при прежних методах, а потому присоединяется лишь одна шестая доля той стоимости, которая присоединялась прежде. С другой стороны, в продукте, в 36 ф. пряжи, заключается теперь ушестеренная стоимость хлопка. В продолжение этих 6 часов прядения сохранена и перенесена на продукт в шесть раз большая стоимость сырого материала, хотя к тому же количеству сырого материала теперь присоединяется в шесть раз меньшая новая стоимость. Это показывает, насколько существенно отличается то свойство труда, вследствие которого он во время одного и того же нераздельного процесса сохраняет стоимости, от того его свойства, в силу которого он создает стоимость. Чем больше необходимого рабочего времени приходится во время операции прядения на данное количество хлопка, тем больше новая стоимость, присоединяемая к хлопку, но чем большее количество фунтов хлопка перепрядается в течение данного количества рабочего времени, тем больше старая стоимость, сохраняемая в продукте.

Предположим, наоборот, что производительность прядильного труда осталась без изменения, следовательно, для того чтобы один фунт хлопка превратить в пряжу, прядильщику требуется такое же количество времени, как раньше. Но пусть изменилась меновая стоимость самого хлопка, пусть цена его в шесть раз увеличилась или уменьшилась. В обоих случаях прядильщик к данному количеству хлопка продолжает присоединять все то же рабочее время, следовательно все ту же стоимость, и в обоих случаях в течение данного времени он производит все то же количество пряжи. Однако та стоимость, которую он с хлопка переносит на пряжу, на продукт, в одном случае в шесть раз меньше, в другом случае в шесть раз больше, чем была раньше. То же самое и в том случае, если средства труда вздорожают или удешевятся, но по-прежнему будут оказывать все ту же услугу в процессе труда.

Если технические условия процесса прядения остаются неизменными, а также не совершается никаких изменений в стоимости соответствующих средств производства, то прядильщик в течение одинакового рабочего времени будет потреблять такое же, как и раньше, количество сырого материала и машин такой же, как и раньше, стоимости. Стоимость, которую он сохраняет в продукте, в этом случае прямо пропорциональна той новой стоимости, которую он присоединяет. В течение двух недель он присоединяет вдвое больше труда, чем в одну неделю, а следовательно, и вдвое большую стоимость, и в то же время потребляет вдвое больше материала, представляющего вдвое большую стоимость, и снашивает вдвое больше машин, представляющих вдвое большую стоимость; таким образом, в продукте двух недель он сохраняет вдвое большую стоимость, чем в продукте одной недели. При данных неизменяющихся условиях производства рабочий сохраняет тем большую стоимость, чем большую стоимость он присоединяет; но он сохраняет большую стоимость не потому, что он присоединяет большую стоимость, а потому, что присоединяет ее при не изменяющихся и не зависимых от его собственного труда условиях.

Конечно, в известном относительном смысле можно сказать, что рабочий всегда сохраняет старые стоимости в той самой пропорции, в какой он присоединяет новую стоимость. Как бы ни изменялась стоимость хлопка, вздорожает он с 1 шилл. до 2 шилл. или подешевеет на 6 пенсов, рабочий в продукте одного часа всегда сохраняет вдвое меньшую стоимость хлопка, чем в продукте двух часов. Далее, если изменяется производительность его собственного труда, если она повышается или понижается, то он, например, в один рабочий час перепрядет больше или меньше хлопка, чем раньше, и соответственно этому сохранит большую или меньшую стоимость хлопка в продукте одного рабочего часа. Но при всем том в два рабочих часа он сохранит вдвое большую стоимость, чем в один рабочий час.

Стоимость, оставляя в стороне ее чисто символическое выражение в знаке стоимости, существует только в той или иной потребительной стоимости, в той или иной вещи. (Сам человек, рассматриваемый только как наличное бытие рабочей силы, есть предмет природы, вещь, хотя и живая, сознательная вещь, а самый труд есть материальное проявление этой силы.) Поэтому, если утрачивается потребительная стоимость, утрачивается и стоимость. Средства же производства не утрачивают своей стоимости одновременно со своей потребительной стоимостью, так как вследствие процесса труда они утрачивают первоначальную форму своей потребительной стоимости в действительности только затем, чтобы в продукте приобрести форму другой потребительной стоимости. Но как ни важно для стоимости существовать в виде какой-либо потребительной стоимости, для нее, как показывает метаморфоз товаров, безразлично, в какой потребительной стоимости она существует. Из этого следует, что в процессе труда стоимость переходит со средств производства на продукт лишь в той мере, в какой средства производства вместе со своей самостоятельной потребительной стоимостью утрачивают и свою меновую стоимость. Они передают продукту только ту стоимость, которую они утрачивают как средства производства. Но в этом отношении с различными материальными факторами процесса труда дело обстоит различно.

Уголь, который сжигают в топке машины, исчезает бесследно, равно как и масло, которым смазывается ось колеса и т. д. Краски и другие вспомогательные материалы исчезают, но проявляются в свойствах продукта. Сырой материал образует субстанцию продукта, но изменяет свою форму. Следовательно, сырой материал и вспомогательные вещества утрачивают ту самостоятельную форму, в которой они вступили в процесс труда как потребительные стоимости. Иначе обстоит дело с собственно средствами труда. Инструмент, машина, фабричное здание, бочка и т. д. служат в процессе труда лишь до тех пор, пока они сохраняют свою первоначальную форму, пока они завтра могут вступить в процесс труда в той самой форме, как и вчера. Как во время своей жизни, т. е. процесса труда, они сохраняют по отношению к продукту свою самостоятельную форму, так сохраняют они ее и после своей смерти. Трупы машин, орудий, мастерских и т. д. продолжают по-прежнему существовать отдельно от продуктов, образованию которых они содействовали.

Теперь, если мы рассмотрим весь период, на протяжении которого служит такое средство труда со дня его вступления в мастерскую и до того дня, когда его выбросят на свалку, то увидим, что его потребительная стоимость полностью потреблена трудом в течение этого периода, а потому его меновая стоимость целиком перешла на продукт. Например, если прядильная машина в 10 лет отжила свой век, то вся ее стоимость в течение десятилетнего процесса труда перешла на продукт 10 лет. Следовательно, период жизни средства труда охватывает большее или меньшее число постоянно снова и снова повторяющихся при его помощи процессов труда. Со средством труда дело обстоит так же, как с человеком. Жизнь каждого человека ежедневно убывает на 24 часа. Но на человеке не написано, сколько дней его жизни уже убыло. Однако это не препятствует обществам страхования жизни делать очень верные и, что еще важнее, очень выгодные выводы из средней продолжительности человеческой жизни. То же и со средствами труда. Из опыта известно, сколько времени может в среднем просуществовать данное средство труда, например известного рода машина. Предположим, что она сохраняет свою потребительную стоимость в процессе труда только 6 дней. В таком случае она в среднем утрачивает за каждый рабочий день 1/6 своей потребительной стоимости и потому передает дневному продукту 1/6 своей стоимости. Этим способом исчисляется изнашивание всех средств труда, например ежедневная утрата их потребительной стоимости, и соответствующее этому ежедневное перенесение их стоимости на продукт. Отсюда с полной ясностью видно, что средство производства никогда не отдает продукту больше стоимости, чем оно утрачивает в процессе труда вследствие уничтожения своей собственной потребительной стоимости. Если бы средство производства не имело стоимости и потому ему было бы нечего утрачивать, т. е. если бы само оно не било продуктом человеческого труда, то оно не передавало бы продукту никакой стоимости. Оно служило бы для образования потребительной стоимости, не участвуя в образовании меновой стоимости. Так обстоит дело со всеми средствами производства, которые даны природой, без содействия человека: с землей, ветром и водой, железом в рудной жиле, деревом в девственном лесу и т. д.

Здесь перед нами выступает другое интересное явление. Пусть стоимость машины будет, например, 1000 ф. ст., и пусть она изнашивается в 1000 дней. В этом случае 1/юоо стоимости машины ежедневно переходит с нее самой на ее дневной продукт. В то же время вся машина продолжает, хотя и с убывающей жизненной силой, функционировать в процессе труда. Таким образом, оказывается, что известный фактор процесса труда, известное средство производства, целиком принимает участие в процессе труда, но лишь частью – в процессе образования стоимости. Различие между процессом труда и процессом образования стоимости отражается здесь на их материальных факторах таким образом, что одно и то же средство производства как элемент процесса труда целиком входит в данный процесс производства, а как элемент образования стоимости входит частями.[205]

С другой стороны, средство производства может, наоборот, целиком входить в процесс образования стоимости, хотя в процесс труда оно входит только частью. Предположим, что при прядении из 115 ф. хлопка ежедневно отпадают 15 ф., которые образуют не пряжу, а лишь devil's dust [чертову пыль]. Однако, если этот угар в 15 ф. является нормальным, если он неустраним при средних условиях переработки хлопка, то стоимость этих 15 ф. хлопка, не образующих элемента пряжи, совершенно так же входит в стоимость пряжи, как и стоимость тех 100 ф., которые образуют вещество пряжи. Для того чтобы произвести 100 ф. пряжи, потребительную стоимость 15 ф. хлопка приходится превращать в пыль. Следовательно, гибель этого хлопка есть условие производства пряжи. Именно поэтому он и передает свою стоимость пряже. Это относится ко всем отходам процесса труда, по крайней мере постольку, поскольку эти отходы не образуют опять новых средств производства, а потому не образуют вновь самостоятельных потребительных стоимостей. Так, на больших машиностроительных фабриках Манчестера можно видеть горы отходов железа в виде стружки, получившейся при работе циклопических машин; вечером эти отходы в огромных повозках переправляются с фабрики на железоделательный завод, откуда на другой день опять возвращаются на фабрику в виде массивного железа.

Лишь постольку, поскольку средства производства во время процесса труда утрачивают стоимость, существовавшую в форме старых потребительных стоимостей этих средств производства, они переносят стоимость на новую форму продукта. Максимум потери стоимости, которую они могут претерпеть в процессе труда, очевидно ограничен той первоначальной величиной стоимости, с которой они вступают в процесс труда, или рабочим временем, необходимым для их собственного производства. Поэтому средства производства никогда не могут присоединить к продукту стоимость большую, чем та, которой они обладают независимо от обслуживаемого ими процесса труда. Как бы полезен ни был известный материал труда, известная машина, известное средство производства, все же, если они стоят 150 ф. ст., скажем 500 рабочих дней, они никогда не присоединят более 150 ф. ст. к тому продукту, для создания которого они служат. Их стоимость определяется не тем процессом труда, в который они входят как средство производства, а тем процессом труда, из которого они выходят как продукт. В процессе труда они служат только как потребительная стоимость, как вещь с полезными свойствами, и потому они не передавали бы продукту никакой стоимости, если бы не обладали стоимостью до своего вступления в процесс.[206]

В то время как производительный труд превращает средства производства в элементы образования нового продукта, с их стоимостью совершается своего рода переселение души. Из потребленного тела она переселяется во вновь сформированное тело. Но это переселение души совершается как бы за спиной действительного труда. Рабочий не может присоединять нового труда, следовательно, не может создавать новую стоимость, не сохраняя старых стоимостей, потому что он должен присоединять труд каждый раз в определенной полезной форме, а присоединять его в полезной форме он не может, не превращая продуктов в средства производства нового продукта и не перенося тем самым их стоимости на новый продукт. Следовательно, сохранять стоимость посредством присоединения стоимости это есть природный дар проявляющейся в действии рабочей силы – живого труда, дар природы, который ничего не стоит рабочему, но много приносит капиталисту, именно обеспечивает ему сохранение наличной капитальной стоимости.[207] Пока дело идет успешно, капиталист слишком сильно погружен в извлечение прибыли, чтобы замечать этот бесплатный дар труда. Насильственные перерывы процесса труда, кризисы, делают его для капиталиста заметным до осязательности.[208]

В средствах производства вообще потребляется их потребительная стоимость, путем потребления которой труд создает продукты. Стоимость их в действительности не потребляется,[209] а потому не может быть и воспроизведена. Она сохраняется, но не потому, что с ней самой совершается какая-то операция в процессе труда, а потому, что та потребительная стоимость, в которой она первоначально существовала, хотя и исчезает, но исчезает лишь в другой потребительной стоимости. Поэтому стоимость средств производства опять появляется в стоимости продукта, но, строго говоря, не воспроизводится.[210] Производится новая потребительная стоимость, в которой вновь появляется старая меновая стоимость

Иначе обстоит дело с субъективным фактором процесса труда, с проявляющейся в действии рабочей силой. В то время как труд благодаря его целесообразной форме переносит стоимость средств производства на продукты и тем самым сохраняет ее, каждый момент его движения создает добавочную стоимость, новую стоимость. Предположим, что процесс производства обрывается на том пункте, когда рабочий произвел эквивалент стоимости своей собственной рабочей силы, когда он, например, шестичасовым трудом присоединил стоимость в 3 шиллинга. Эта стоимость образует избыток стоимости продукта над теми элементами последней, которые своим происхождением обязаны стоимости средств производства. Это – единственная новая стоимость, возникшая в этом процессе, единственная часть стоимости продукта, произведенная самим этим процессом. Конечно, она просто возмещает те деньги, которые были авансированы капиталистом при купле рабочей силы и израсходованы самим рабочим на жизненные средства. По отношению к этим израсходованным 3 шилл. новая стоимость в 3 шилл. выступает как просто воспроизводство первых. Но она действительно воспроизведена, а не только по видимости, как стоимость средств производства. Возмещение одной стоимости другой опосредствовано здесь созданием новой стоимости.

Однако мы уже знаем, что процесс труда продолжается за те пределы, в которых воспроизводится и присоединяется к предмету труда просто эквивалент стоимости рабочей силы. Вместо 6 часов, которых для этого было бы достаточно, процесс продолжается, например, 12 часов. Следовательно, действием рабочей силы не только воспроизводится ее собственная стоимость, но и производится, кроме того, избыток стоимости. Эта прибавочная стоимость образует избыток стоимости продукта над стоимостью элементов, потребленных для образования продукта, т. е. над стоимостью средств производства и рабочей силы.

Изобразив те различные роли, которые различные факторы процесса труда играют в образовании стоимости продукта, мы тем самым охарактеризовали функции различных составных частей капитала в процессе его собственного возрастания. Избыток всей стоимости продукта над суммой стоимости элементов, участвующих в его образовании, есть избыток возросшего в своей стоимости капитала над первоначально авансированной капитальной стоимостью. Средства производства, с одной стороны, рабочая сила – с другой, представляют собой лишь различные формы существования, которые приняла первоначальная капитальная стоимость в результате совлечения с себя денежной формы и своего превращения в факторы процесса труда.

Итак, та часть капитала, которая превращается в средства производства, т. е. в сырой материал, вспомогательные материалы и средства труда, в процессе производства не изменяет величины своей стоимости. Поэтому я называю ее постоянной частью капитала, или, короче, постоянным капиталом.

Напротив, та часть капитала, которая превращена в рабочую силу, в процессе производства изменяет свою стоимость. Она воспроизводит свой собственный эквивалент и сверх того избыток, прибавочную стоимость, которая, в свою очередь, может изменяться, быть больше или меньше. Из постоянной величины эта часть капитала непрерывно превращается в переменную. Поэтому я называю ее переменной частью капитала, или, короче, переменным капиталом. Те самые составные части капитала, которые с точки зрения процесса труда различаются как объективные и субъективные факторы, как средства производства и рабочая сила, с точки зрения процесса увеличения стоимости различаются как постоянный капитал и переменный капитал.

Понятие постоянного капитала отнюдь не исключает революции в стоимости его составных частей. Предположим, что фунт хлопка стоит сегодня 6 пенсов и что завтра вследствие неурожая хлопка цена его повышается до 1 шиллинга. Прежний хлопок, который продолжают обрабатывать, куплен по стоимости в 6 пенсов, но присоединяет теперь к стоимости продукта часть в 1 шиллинг. А уже перепряденный хлопок, быть может, уже обращающийся на рынке в виде пряжи, присоединяет к продукту величину тоже вдвое большую, чем его первоначальная стоимость. Однако мы видим, что эти изменения стоимости не стоят ни в какой связи с возрастанием стоимости хлопка в самом процессе прядения. Если бы старый хлопок еще не вступил в процесс труда, его можно было бы продать теперь по 1 шилл. вместо 6 пенсов. Наоборот: чем меньшее число процессов труда он прошел, тем вернее такой результат. Поэтому правило спекуляции таково: при подобных революциях в стоимости спекулировать на сыром материале в его наименее обработанной форме, т. е. скорее на пряже, чем на ткани, и скорее на хлопке, чем на пряже. Изменение стоимости возникает здесь в том процессе, в котором производится хлопок, а не в том процессе, в котором он функционирует как средство производства и, следовательно, как постоянный капитал. Хотя стоимость товара определяется количеством содержащегося в нем труда, но само это количество определяется общественным путем. Если изменяется рабочее время, общественно необходимое для производства товара, – а одно и то же количество хлопка, например, при неблагоприятных условиях представляет большее количество труда, чем при благоприятных, – то это оказывает обратное действие на старый товар, который всегда играет роль только отдельного экземпляра своего рода,[211] стоимость которого всегда измеряется общественно необходимым трудом, стало быть, всегда измеряется трудом, необходимым при существующих в данное время общественных условиях.

Подобно стоимости сырого материала может изменяться и стоимость средств труда, машин и т. д., уже служащих в процессе производства, а потому и та доля стоимости, которую они передают продукту. Если, например, вследствие нового изобретения машины данного рода могут быть воспроизведены с меньшей затратой труда, то старые машины более или менее обесцениваются и потому переносят на продукт относительно меньшую стоимость. Но и в этом случае изменение стоимости возникает вне того процесса производства, в котором машина функционирует как средство производства. В этом процессе она никогда не передает стоимости большей, чем та, которой она обладает независимо от этого процесса.

Подобно тому, как изменение в стоимости средств производства, хотя оно и оказывает свое отраженное действие уже после вступления их в процесс производства, не изменяет их характера как постоянного капитала, точно так же изменение отношения между постоянным и переменным капиталом не затрагивает их функционального различия. Например, технические условия процесса труда могут преобразоваться настолько, что там, где раньше 10 рабочих с 10 орудиями малой стоимости обрабатывали сравнительно небольшое количество сырого материала, теперь 1 рабочий при помощи дорогой машины перерабатывает в сто раз большее количество сырого материала. В этом случае постоянный капитал, т. е. масса стоимости применяемых средств производства, намного возрастает, а переменная часть капитала, авансированная на рабочую силу, намного уменьшается. Однако это изменение касается только отношения между величинами постоянного и переменного капитала, или того отношения, в котором весь капитал распадается на постоянную и переменную составные части, но, напротив, не затрагивает различия между постоянным и переменным капиталом.
Маркс "Капитал".

Прибыль нельзя получить просто подняв цену, это вернётся к тебе в цене сырья и материалов, прибыль можно получить только недоплачивая рабочему за его работу. НЕ ЗВЕЗДИ

Рябина

Совершенно верно плановая система планировала, а производственная производила.
А хорошо законсперированная система спекуляции через циган и хророшо охраняемая милицией, извлекала деньги из запланированного и произведённого.
И система эта была построена сверху. Для обслуживания подношений снизу.

И сейчас выстроенная, только немного реконструированная система уже настроена. То что раньше называлось "верховиной" Вспомните фильм Ирония судьбы или с лёгким паром. Шифонер в Питере "20 сверху", а в Москве такой же "15 сверху".
Так вот в новой системе верховина переименована в откат. А задача системы та же, что и была в СССР. Обслуживать подношения снизу.
А по другому у коммунистов и быть не должно.
У власти те же коммунисты из СССР. только перекрестились в единороссов. КпрФ предлагает заменить их ими.
Зачем менять шило на мыло. От коммунистов ни чего иного ждать не следует. И эти настроят старую систему, только откат переименуют, например, в закат. Кому легче от этого станет? Только не народу. Всёэто было есть и будет против народа. А вы шарманка. Надоело слушать выключи.

Victory

alexand! В Польше, Чехословакии, ГДР не было однопартийной системы. Местные Петровичи уверяют, что и там всё стагнировало. При чём тут однопартийная система?

А-а. Скажете, что всё это была фикция? Ладно. Сегодняшняя многопартийная система в эрефии - фикция? Безусловно. "Партия власти" внаглую подделывает итоги уже какие выборы подряд. Ну и как, влияет эта путанская система на стагнацию российской экономики? ЛеонидИльич-тм скажет Вам, что вааще только один рост и наблюдаем. С самого прихода либерастов к власти.

Так что оставьте партийную систему раз и навсегда, господин либераст! Партийная система Тайваня с после войны и до конца века была однопартийной. А каков успех! 90% вашего компьютера, на котором вы постите всякую чушь, сделано в стране, выросшей и окрепшей в условиях однопартийной системы!

А насчёт НТП и вовсе помолчали бы в тряпочку. В основе научно-технического прогресса -фундаментальные исследования. Для которых нужны безвозвратные, не оцениваемые по рентабельности, затраты государства на академическую науку. 20 лет эрефия и остальные паразитируют на достижениях советской фундаментальной науки!

DONK

Маринэ Восканян



СМЕНИТЬ ОРИЕНТАЦИЮ

Программа новой индустриализации не сработает без активного участия государства

СКУЧАТЬ НЕ ПРИДЕТСЯ

Еще совсем недавно слово «индустриальный» нашему уху было более привычно с приставкой «пост». 90-е годы, казалось, воплощают в развитых странах наяву мечты теоретиков постинудстриализма 60-х и 70-х годов об обществе, где ключевым для экономики становится «третий сектор» – сервисные отрасли, информационные и финансовые технологии, производство услуг вместо производства товаров. Эта мода совпала и с периодом «освобождения» стран соцлагеря от советского влияния – им предлагалось забыть о тоталитарных заводах и станках, и взамен сделать ставку на постиндустриальное будущее, красивые офисы и аутсорсинг непроизводственных услуг. Можно вспомнить, как еще 10 лет назад в качестве успешных «постиндустриалистов» России приводили в пример прибалтийские государства. Все это вполне лежало в русле концепции конца истории, о которой в 1989 году с чайльд-гарольдовским усталым разочарованием писал сотрудник американского госдепартамента Френсис Фукуяма, утверждавший, что наступило «завершение идеологической эволюция человечества» в «универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления», а единственное чем будет заниматься человечество – «удовлетворение изощренных запросов потребителя». Конец истории печален, сетовал Фукуяма, но может быть, «перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?».

Рестарт истории случился очень скоро – 11 сентября 2001 года, и был таким феерическим, что избавил от скуки сразу весь мир. Вслед за небоскребами, в 2008 году обрушилась уже мировая экономика - история вовсе не собиралась тормозить. И кризис показал, что первыми с ее корабля отправляются за борт именно различные «надстроечные» отрасли. А в наиболее выигрышном положении оказываются те, кто сохранил на своей территории производства, реальные технологии и рабочие места, и потому в меньшей степени зависят от мирового экономического шторма. Президент Обама, еще в своей предвыборной кампании заговоривший о «реиндустриализации Америки» (а по выводу производств со своей территории США действительно к тому моменту стали лидером, имея более трех четвертей ВВП в сфере услуг), на днях представил конгрессу уже конкретный план инвестиций (на сотни миллиардов долларов) в американскую инфраструктуру – дороги, железнодорожный транспорт, строительную отрасль. В Евросоюзе спасением постиндустриального «Кельтского тигра» – Ирландии и остального периферийного «постиндустриального зоопарка» 90-х занимаются те, кто не отказался от индустриальной и достаточно регулируемой государством экономики – Германия и Франция.


ПОТЕРЯННЫЙ ЭТАП

В отличие от западных стран, для России выбор не стоит между индустриальным и постиндустриальным. Наша альтернатива куда более проста – или восстановление своего промышленного потенциала, или окончательная потеря своего положения в мире, причем даже не экономического, а геополитического. И никакие запасы нефти и ракет нам не помогут.

Последние 2 десятилетия, за которые западные страны стремительно развивали разного рода сервисные и информационные технологии, в России шли под знаком тотальной деиндустриализации. Не только 90-е, но и «тучные» 2000-е никаких прорывов в промышленной сфере нам не дали, напротив спад и не думал прекращаться. В частности, Владислав Иноземцев, известный российский специалист по проблемам постиндустриального развития, приводил в одном из своих интервью такие цифры: в 2009 году в России было добыто на 8,8% меньше нефти, чем в РСФСР «образца» 1985 года и на 10,6% меньше газа, чем в РСФСР в 1990 году. При этом доля России в мировом объеме добычи этих природных ископаемых снизилась с 19,4% до 12,9% по нефти (с 542 из 2792 млн т в 1985 г. до 494 из 3821 млн т в 2009 г.) и с 35,8% до 17,6% по газу (с 590 из 1649 млрд куб. м в 1990 г. до 527 из 2987 млрд куб. м в 2009 г.). Россия практически перестала экспортировать промышленную продукцию и вывозит лишь сырье и продукты его первичного передела. В 1985 году из СССР на экспорт отгружалось 20,0% произведенных легковых автомобилей, 28,2% – часов и 39,4% фотоаппаратов – но зато лишь 5,0% угля, 5,5% – круглого леса, 10,7% – газа и 19,7% нефти. Однако в 2009 году экспорт из Российской Федерации в «дальнее зарубежье» состоял из готовых промышленных товаров только на 4,7% – зато за границу сейчас отправляется 23,8% круглого леса, 28,8% – газа, 35,2% – угля и 66,4% нефти, производимых в стране. Эксперт убежден, что попытки из этого удручающего положения «перескочить» в некий постиндустриальный этап наивны, и что без восстановления своей промышленности ни о каких прорывах к мировому лидерству нечего и мечтать.


НЕСЫРЬЕВАЯ МОДЕЛЬ

И вот, про индустриализацию вспомнили это весной на самом высоком уровне – о проекте новой индустриализации, о том, что России необходима новая волна промышленного технологического развития, заявил премьер Владимир Путин. Именно это, по его мнению, способно сделать Россию одной из крупнейших экономик мира, и увеличить за 10 лет ВВП на душу населения с сегодняшних 19 тыс. долларов до 35, обеспечив гражданам ведущие мировые стандарты жизни. «Очевидно, что таких ориентиров нельзя добиться за счет прежних источников роста, за счет выжимания всего и вся из сырьевой модели развития», – сказал глава правительства на встрече с бизнесменами из «Деловой России» в рамках первого социального форума российского бизнеса «Несырьевая модель социального государства». – «40% бюджета формируется только за счет нефтянки. Но так дальше продолжаться не может».

То, о чем говорил премьер, отнюдь не новость – что нельзя строить дальнейшее стратегическое развитие только на нескольких экспортно-ориентированных отраслях, поскольку это ставит всю страну в прямую зависимость от колебаний глобальной сырьевой конъюнктуры, на которые невозможно повлиять. И что еще хуже – при такой структуре экономики неизбежна деградация человеческого капитала, потому что образованные и высококвалифицированные специалисты такой экономике в массовых масштабах вообще не нужны. Вспомнили, наконец, и о том, что собственная промышленность, технологическая независимость и ставка на внутренний рынок – это экономическая база государственного суверенитета.


БЕЗ ГОСУДАРСТВА?

И президент, и премьер уверены, что главной движущей силой проектов модернизации и индустриализации должен стать бизнес – а государство может только помогать, обеспечивать и создавать условия. В то же время государство пока не заявляет отчетливо о своей ведущей роли в процессе потенциального индустриального рестарта. Но пора понять – время надежд на невидимые руки рынка прошло, о чем отчетливо свидетельствуют все посткризисные меры ведущих стран мира, включая и сами США.

Бизнес-сообщество уже высказало ряд пожеланий по созданию предпринимательского климата, подходящего для новой индустриализации. Но из них в основном видно, что в понятие «новой индустриализации» каждый хочет включить только то, что для него самого максимально прибыльно.

Главный и первый пункт - презумпция нерегулирования. Все, что может существовать без государственного регулирования, должно существовать без него. Это заклинание повторяют у нас уже не первый десяток лет. Но у России уже был опыт нерегулируемых 90-х. Ничего, кроме тотального падения всех отраслей промышленности мы не получили. Очевидно, что в условиях «нерегулирования» деньги любого инвестора сразу же направляются туда, где они максимально быстро оборачиваются и приумножаются. И это уж точно не инфраструктурные и длительно окупаемые проекты создания новых производств и технологий. И инвесторов тут не в чем винить – у них свои задачи, их они и решают.

Примеры индустриальных прорывов в Юго-Восточной Азии показывают, что государство в эти периоды не только не самоустранялось, а напротив, усиливало свою роль – так в Японии и Южной Корее речь шла о пятилетнем и шестилетнем планировании, и, например, на государственном уровне регулировался объем и структура экспорта частных корпораций. Идея, что отдельные бизнесы способны так самоорганизоваться, что волшебным образом автоматически начнут сами собой решаться вопросы стратегического уровня, конечно, выглядит красиво. Но совершенно непонятно, почему невидимая рука рынка именно теперь должна привести Россию к индустриальному рывку, если до сих пор происходило исключительно обратное.

Прекрасным примером этой странной логики служит предложение отдать оборонную промышленность в частные руки. Чьими будут эти руки, и какие задачи они будут решать? В идеале предполагается, что, даже приобретая стратегически важное предприятие, некий инвестор будет развивать его и соблюдать правила игры – добросовестно зарабатывать деньги, попутно на радость нашему государству создавая нужную продукцию. Но есть разница – если речь идет не о детских игрушках, а о военной технике, у инвесторов могут быть совершенно другие цели. Так, известный экономист академик Сергей Глазьев приводит пример того, как в 90-е годы ряд авиационных предприятий через цепочки сделок достались прямым иностранным конкурентам отечественного авиапрома - в ходе приватизации были инвестиционные конкурсы и предприятия раздавались даром под обещания инвестиций. Например, завод, который делает шасси, через аффилированные структуры оказывался в собственности у корпораций, связанных с американским самолетостроением. Какой могла быть главная задача таких новых собственников? Просто устранить своих конкурентов. Благодаря деятельности Совета безопасности тогда, по словам Сергея Глазьева, через суд удалось вернуть акции этих предприятий авиационной промышленности государству, и фактически спасти их, потому, что не были выполнены прописанные в условиях приватизационных конкурсов инвестиционные условия.


НОВЫЙ ГОСПЛАН

Даже самое минимальное участие государства в качестве «модератора» – ответственного лишь за правила и инфраструктуру, уже требует от него в российских масштабах весьма серьезных шагов. В своем выступлении Владимир Путин сказал: «Мы намерены напрямую финансировать инновационные, инфраструктурные проекты развития из федерального бюджета и за счет этого будем стремиться добиваться мультипликативного эффекта, создавать стимул для развития смежных производств, расширять пространство для частной инициативы». Кроме государства вопросы дорожной, электроэнергетической, газовой и прочей инфраструктуры никто другой, с учетом масштабов наших территорий, не решит. Но в то же время Минфин постоянно напоминает о необходимости сокращать расходы бюджета, а такие проекты не могут быть малозатратными.

Более того, непонятно, почему государство не решается заявить о своей ведущей роли в реиндустриальном проекте. Это вовсе не означает политики удушения бизнес-инициатив. Напротив, при всей своей нелюбви к государству как вечному контролеру, бизнес крайне позитивно реагирует на госзаказ и госгарантии для инвестиций.

Если рассматривать предприятие не как абстрактный бизнес-ресурс, сегодня выпускающий двигатели, а завтра утюги, а как конкретное производство с конкретной и технически сложной продукцией, то главной гарантией его успешной работы, по словам промышленных экспертов, с которыми мы говорили, является вовсе не только прямое госфинансирование. Зачастую оно и вообще не нужно. От государства нужен …госплан, распределение определенных заказов по цепочке (см. мнение генерального директора ОАО «Звезда» Павла Плавника). Речь не идет о советском варианте планирования до каждой детали, а о планировании отраслевом и межотраслевом. Чтобы, например, те, кто делает двигатели для речных судов, знали, что могут рассчитывать на соответствующий спрос. Тут возразят сторонники свободного рынка – а как же конкуренция? Но надо задать себе вопрос: Россия хочет восстановить свою промышленность или ценой собственного благополучия продемонстрировать приверженность абстрактным неолиберальным моделям? Которые, к тому же, сегодня каждый день доказывают свою несостоятельность даже там, где и появились. Почему-то ни британские банки, ни американские корпорации не предпочли гордую идейную смерть в конкурентной борьбе, а прагматично выбрали вариант выживания ценой «мягкой национализации».

Потребуются от государства, наконец, и меры по реальной борьбе с коррупцией. Мы объявим новые федеральные программы и будем, как в случае с московским транспортным кольцом, строить дороги, километр которых будет обходиться как прокладка андронных коллайдеров? А приоритетность инфраструктуры определять как новый московский мэр – на фоне тотальных проблем в городском гаражном строительстве объявивший задачей номер один замену асфальта на тротуарах плиткой, что реализуется с фантастической скоростью и не менее фантастическим качеством – плитки вылетают из «пазов» уже через пару дней после укладки. С учетом этих добрых традиций, неудивительно, что многие уже сейчас потирают руки в ожидании масштабного пилежа «новоиндустриальных» госсредств.


ИНВЕСТОРЫ ХОТЯТ ГАРАНТИЙ

Допустим, что у нас есть продуманный, детальный и долгосрочный проект индустриального восстановления, в котором и бизнес, и государство нашли нужный баланс и правила участия. Кто заплатит за банкет? Экспертами уже предприняты попытки оценки. Премьер заявил о необходимости создать 25 миллионов новых высокотехнологичных рабочих мест. По оценкам экспертов «Деловой России» стоимость такого рабочего места – 100-200 тыс. долларов, а значит «цена вопроса» – 2,5-5 трлн долларов, что существенно больше ВВП России за 2010 год.

Предполагается, что основную часть средств должен инвестировать сам бизнес. Причем приоритет следует отдать прямым иностранным инвестициям, которые создают рабочие места и производства. «Заграница нам поможет». Прошедший летом Петербургский экономический форум подтвердил намерения руководства страны делать ставку на привлекательность страны для зарубежного капитала. Но такой капитал все же в первую очередь решает вопросы своей прибыльности, а не экономической судьбы России. И вряд ли можно дождаться каких-то прорывов в этой судьбе, делая себя просто привлекательной территорией для чужих производств с чужими ноу-хау. Даже пресловутый пример с «Боингом», которым мы так гордимся, – да, 40% интеллектуальной начинки его новых самолетов создается российскими инженерами в московском конструкторском центре. Но так ли хорошо быть просто удобным и квалифицированным ресурсом для чужих стратегий?

Сам по себе масштаб иностранных инвестиций совершенно необязательно является решающим в политике индустриализации. Например, во время индустриального рывка Южной Кореи доля иностранного капитала в корейских компаниях не могла 9,5%, и пересмотрено это правило было лишь под давлением МВФ во время азиатского экономического кризиса.

В контексте индустриализации становится актуальным и обратный процесс – не только западные компании могут строить производства на российской территории, но и российские компании могут приобретать какие-то иностранные предприятия, чтобы локализовать их продукцию в России. Это актуально в тех случаях, когда требуемую технологию или продукт уже вряд ли возможно получить от отечественных производителей.

Однако иностранные инвестиции действительно могут быть одним из двигателей новой индустриализации – но речь идет о прямых инвестициях в производства и проекты, которые государство видит как соответствующие интересам индустриальной программы. Здесь могут быть использованы такие инструменты как софинансирование проектов, налоговые льготы. Интересно, что одним из ключевым факторов привлекательности российских регионов для инвесторов является наличие квалифицированных трудовых ресурсов. Которые в идеале «воспитывает» сам регион. Да и вообще привлекательность России как места для размещения производств и филиалов иностранных компаний не в последнюю очередь связана с образовательным уровнем человеческого капитала и талантов – за который надо сказать спасибо советской системе образования. И который совершенно точно будет уничтожен, если образование будет поставлено на рельсы исключительно рыночной логики. (Этой проблеме будет посвящен один из следующих номеров «Однако» в цикле «Новая индустриализация»)


ВМЕСТЕ С СОСЕДЯМИ

В Европе идеи российской модернизации и реиндустриализации тоже вызывают определенный интерес. Сотрудничество России и ЕС, несомненно, может быть шире логики симбиоза источника и потребителя природных ресурсов. ЕС может использовать не только сырьевой, но и научный потенциал России, и в то же время дать России новые технологий в промышленности и других отраслях экономики. Такие предложения, например, еще в конце прошлого года были высказаны главой российского правительства в его статье в немецкой газете Süddeutsche Zeitung. Владимир Путин предложил Европе создавать стратегические промышленные альянсы в сферах авто-, авиа- и судостроения, логистики, в атомной и космической отраслях, а также в фармацевтике. «Мы намерены последовательно модернизировать наши заводы. Широко используя при этом европейские технологии, которые в наибольшей степени соответствуют нашей производственной культуре и традициям», – писал он. Если подобные инициативы и правда будут реализованы, то Евросоюз получает возможность реализовать вместе с Россией «экономику полного цикла», получить новые рынки, кадровые ресурсы и возможности размещения своих и совместных с РФ производств, что могло бы иметь уже не только экономические, но и геополитические перспективы усиления позиций как обеих сторон, так и их альянса на мировой арене.

В любом случае без сотрудничества с соседями сегодня в программе индустриализации не обойтись. Главное, чтобы это действительно было взаимовыгодное партнерство.


НЕВИДИМАЯ ИНДУСТРИЯ

Смена вектора развития экономики страны обязательно подразумевает масштабные социальные преобразования и потому непосредственно связана с состоянием общественного сознания, со сферой смыслов.

И «повысить престиж рабочих профессий, в целом общественную ценность и значимость квалифицированного труда», и «воплотить свою деловую и технологическую мечту», как заявлено в программе премьера, возможно не только и не столько созданием рабочих мест с достойной оплатой труда. Это требует от всего общества других ценностных ориентаций. Когда канал Discovery показывает, как монтируют буровую платформу или испытывают новый многотоннажный кран, оказывается, что это зрелище способно увлечь зрителя не меньше чем футбольный матч или мелодрама. На отечественном ТВ единственный популярный «индустриальный» герой – челябинский сварщик с альтернативной сексуальной ориентацией из «камеди клуба».

«Индустриального человека» в пространстве российских смыслов сегодня просто нет. И он там не появится отдельно от внятной картины мира и образа будущего, которые тоже придется обозначить.

И опять-таки, в этом основная роль уготована государству. Именно его решимость провести реиндустриализацию России, единство стратегии и тактики в осуществлении этой программы, ясность приоритетов, последовательность шагов и точная нацеленность стимулирующих мер могут создать необходимую уверенность у всех участников процесса – бизнеса, общества, управленцев, иностранных инвесторов и партнеров – в серьезность намерений и успех дела.

О ключевой роли государства, по сути, говорят даже самые резкие критики программы новой индустриализации, уверяющие, что это всего лишь один из множества красивых, но пустых лозунгов: «Если бы хотели, то смогли бы. Но не смогут, потому что на самом деле ничего не хотят». И в этом заключается странный консенсус – пессимистов, скептиков и оптимистов: бизнес и рядовых граждан объединяет уверенность в том, что у России есть все ресурсы для технологического восстановления, но также и сомнения в том, что такое восстановление кто-то сможет организовать и реализовать. Поэтому, в конечном счете, это вопрос не о ресурсах, финансировании и регулировании. А о политической воле.